Тетя Петя

…собственную теорему. Это было сильно. Самостоятельных работ за год полагалось всего две, а в шкафу, прямо в классе, была отдельная полка с тонкими книжечками «для самостоятельных работ учащихся ТУЗов с углубленным изучением математики». Самостоятельно выбрать книжечку – да, самостоятельно разобрать тему – конечно. Но чтобы свою теорему? Стасик уже стоял в проходе – во весь свой всегда-правофланговый рост, смотрел на них с жалостью, как будто знал что-то, чего не знали коллектив. На мгновение Маше подумалось, что эта та самая собственная теорема смотрит из Стасиковых глаз наружу, на все звено. Ей стало страшно, что Стасик расскажет свою теорему прямо сейчас – совсем не хотелось знать, о чем там у него; чушь какая-то наверняка, какая новая теорема может быть у ТУЗовца на втором курсе?

– Ладно, – специально спокойно, лениво даже, сказал звеньевой.

– Теорема – отлично. Только ты выберешь сейчас книжку и сдашь по ней работу. Интервальный метод в неравенствах. Или численное решение иррациональных. Что хочешь.

Стасик дернул подбородком, ясно было, что сдаваться он не собирается. Стоял во весь рост, как раз рядом со шкафом, отражался в нем весь, только полка с самостоятельными работами аккуратно разрезала его отражение пополам – стекло было открыто.

…быстро шли по коридору, толкая друг друга локтями, и это было так здорово: люди расступались, пропускали их, ну, не их, а Алексейпалча, лысина которого ярко вспыхивала под каждой коридорной лампой, как сирена.

– Вот таких больше не делают, понимаешь, – продолжал нудеть Ким у левого уха; Миша машинально от него отмахнулся: прямо на глазах происходило нечто легендарное, причем – буквально легендарное.

Одно дело – слушать в курилке истории о заводе, совсем другое – бежать по коридору за героем такой истории: «и раз в год, или в два, или реже, или чаще – система управления фильтрами тупо встает. Ну, не грузится эта железка – и все: ей лет сорок, никак не меньше, американская; еще до последних санкций привезли. И вот этот самый парень, ну, дед уже, который ее сорок лет назад адаптировал, он примерно в это время приходит в себя в своем санатории, открывает глаза. Его, на машине директора – сюда, и он сидит там в машзале. Бывает – час, бывает – день. А весь завод, считай, стоит. А потом раз – и фильтры задышали. И он прямо в зале опять отключается – обратно в кому, на носилки его – и в санаторий».

Миша спросил тогда, что делает Алексейпалыч с машиной – и все рассмеялись, по-доброму.

– Черт его знает, что делает. Сидит он там, выгоняет всех и сидит. Что-то делает – в конечном счете – лишь бы работало.

Они добежали уже до машзала, сунулись за Алексейпалчем, но он как-то резко, почти грубо и неожиданно сильно толкнул их с Кимом от двери, проскрипел:

– Чего?

– Мы практиканты. Если что-то нужно. Документация. Или справка какая, или принести чего-то.

Алексейпалыч странно шевелил лицом, как будто проверял, все ли мышцы работают после комы.

– Или чай, – упавшим тоном закончил Ким.

– В жопу идите с чаем, – ответил Алексейпалч, потянул на себя дверь, и тут Мишу накрыло.

Он такие штуки называл про себя вдохновением, просто за неимением другого слова и невозможностью обсуждать это с кем-то – стыдно же. Миша видел себя в такие моменты со стороны, как кино, ну, не совсем со стороны, а как если бы был наблюдателем в собственной голове, наблюдателем многознающим, куда умнее Миши. Наблюдатель этот никуда не торопился, ничего не боялся и всегда находил правильный ответ; такое бывало и на экзамене пару раз. Сейчас наблюдатель видел Мишиными глазами пожилого человека, который ни в какой коме, конечно, не лежал – это легендарная часть истории. Человека, утром доставшего из шкафа старый, но еще приличный костюм и неумело побрившегося еще вчера. Еще вчера готового ехать на завод. Алексейпалч смотрел на них с отвращением, в котором отражалась его собственная будущая скука – сидеть в пустом машзале, делать вид, потом щелкнуть в программе контроля фильтров тайным выключателем. Выключателем, который он сорок лет назад сам туда и воткнул, разбираясь в ворованной американской программе: тайную пружину, которая останавливает фильтры раз в году, даря минуту славы Алексейпалчу и передышку – всему остальному дряхлому титаническому организму завода, передышку, без которой завод никак не может. Эта мысль, это чуждое мгновенное понимание наблюдателя в голове было так противно Мише, что он испугался, как бы его не вырвало – прямо на пахнущий нафталином костюм Алексейпалча.

…во всех отношениях подозрительную железную трубу. Труба была ржавая. Кряхтя, тетя Петя с трудом надел трубу на рычаг выжимки и повис на ней, зацепившись целой рукой; зашелся кашлем, грузно разом сел на асфальт, отмахнулся от Маши горелым полупустым рукавом.

Откашлявшись, поднялся, повис опять. С разочарованным стоном выжимка провернулась, показав между ржавым корпусом и обтекателем узкую полоску неожиданно блестящей резьбы. Тетя Петя удовлетворенно сплюнул:

– Ну, дальше ты сама. Там полезный эффект от внедрения, чего еще. Посчитай. Хочешь – в соавторы себя запиши, мне это все равно. Главное, чтобы в главке бумажка была до субботы. Поняла?

Маша потрясла косичкой, ей было обидно просто до слез. Пошла, как дура в анекдоте, с дядей за гаражи, изобретение смотреть. Две недели на предприятии, ни одного рацпредложения даже от передовиков, а тут тетя Петя вдруг изобретатель, конечно. Перевела дыхание, втянула слезы – лицо надо было сохранить в любом случае. Вдохнула – выдохнула – вдохнула:

– Я не вижу рацпредложения, товарищ. Ясно, что одной рукой выжимку не провернуть, но все остальные рабочие трудностей с этим не испытывают?

Уже со слова «товарищ» ей стало легче, как-то все встало на места; она Оптимизатор, то есть практически Инженер, – он рабочий, алкаш к тому же. Указующая роль, все такое. Было все еще обидно – треть практики позади, а толку от нее – ноль, уже и на приходском собрании в цеху говорили – вскользь – о тех кто «ест хлеб праздности» и в коллектив не вливается.

– Рацпредложение – это когда снижены затраты на существующий утвержденный технологический процесс.

Тетя Петя опять сидел на асфальте, глядя на нее совершенно стеклянными глазами.

– Ну, – быстрее что-то стало работать. Или расход сырья меньше. Понимаете, товарищ?

В ответ Тетя Петя опять закашлял – сидя, не отрывая зада от асфальта; терпение у Маши заканчивалось совершенно.

– Так что, если других предложений у вас, товарищ, нет, я пойду, – и с неожиданным для себя вызовом твердо добавила:

– Работать.

– Погоди, девочка, – ответил тетя Петя неожиданно мягко.

– Погоди и послушай. У меня, как тебе объяснить, обстоятельства специальные. Попрут меня в субботу. За пьянку, за прогулы, за производительность низкую – по совокупности. И это уже на поруки меня брали дважды – совсем попрут. На предмет исправления – трудовой десант, в коллективное фермерское хозяйство, из мерзлой земли мерзлую морковку выковыривать. И я там и дойду, в поле прямо, как та морковка. А если рацпредложение – то это другое дело. Это путь исправления и прочее все, понимаешь? Шанс это мой. Так что ты, девочка, возьми-ка планшет и посчитай. В масштабе предприятия посчитай: каждая вторая боеголовка заржавела так, что без трубы полдня раскручивать. Потом в федеративном масштабе посчитай, на рост производства домножь, посчитай за пятилетку. Миллионы же выйдут. Вот и будет рацпредложение. И ты – соавтор. Поняла?

У Маши здорово дрожали губы, а тетя Петя – всем известный алкаш и матерщинник, сидя на грязном асфальте, смотрел на нее так, как ни один из рабочих на Машу еще не смотрел; даже передовики, которые – понятно, гордость и все прочее, но – рабочие, не Инженеры. Маша обвела глазами бесконечные корпуса за его спиной, и осторожно выдохнула. Тетя Петя смотрел, как на равную и говорил, как Инженер, если бы инженер каким-то чудом мог стать одноруким рабочим-алкоголиком, откручивающим обтекатели ржавых боеголовок девять часов в день шесть дней в неделю. Солнце отражалось в просвинцованных окнах, било в глаза – скоро обед.