История, в которой я куда-то попадаю, а куда – непонятно

Я должна это все записать, потому что если не записать, то я потом забуду; я всегда забываю – мисс Petit говорит, что это (пока) самая большая моя проблема. Это – и еще когда я не думаю, что говорю, если злюсь.

На тропу серого гуся мы попали в четверг случайно. То есть не случайно (папа говорит, что врать – хуже всего, и только врать себе – еще хуже) мы специально пошли туда смотреть на Тележку. От дома Нины вниз к тропе ведет через скалы секретный проход; он не такой секретный с весны, когда Нинин брат стукнулся там головой и его вырвало прямо на меня. Нинин папа хотел совсем все заделать сеткой, но они поговорили с моим папой, и мой папа сказал: «Они найдут новый, и этот новый будет хуже»; тогда два папы вместе сделали ступеньки в самом узком месте и еще провесили веревку с узлами вместо перил.

Словом, был четверг, мы шли смотреть на Тележку, и на этот раз Нинин брат тащил с собой утюг. Он всегда носит с собой вещи, Нина, когда была меньше, думала, что он их так прогуливает, чтобы вещам было нескучно; теперь Нина подросла и не знает, что думать. Утюг был смешной и совсем квадратный, маленький, как игрушка, но с настоящим проводом и очень тяжелый, Нина сказала – это для лыж. Нинин брат шел впереди, Нина несла за ним провод, чтобы не тащился по камням, а я – позади всех, хотя мне и не хотелось, но на секретной тропе никак вперед не убежишь, так что в этом порядке мы вышли на плоское место.

На плоском месте хорошо стоять и играть хорошо, только надо смотреть всегда под ноги – там сухо и много солнца, поэтому полно мелких кактусов; Нинин папа говорит, что на плоском месте могут водиться гремучие змеи, мы искали, но ни одной пока не нашли. Еще с плоского места хорошо видно тропу серого гуся – как она бежит, разрезая наш Черепаховый холм: слева – вверх, к своему началу у парковки, а справа – вниз, в скалы и дальше; совсем далеко она проходит через мост над хайвеем 97 и ведет к водопадам Восточного холма на той стороне долины. Вообще-то она «тропа Серого Гуся», мисс Petit говорит, что тропа старше чем она, старше, чем город, старше, чем вся наша провинция и такая же древняя, как сами горы, потому что тропу проложили в каменном веке первые люди, которые пришли в нашу долину. Еще она говорит, что так часто бывает, когда слова с большой буквы становятся обычными, поэтому мы все зовем тропу – тропой. Тележка (с большой буквы – это имя) обычно появляется на тропе слева-сверху, от парковки, поэтому мы смотрели туда, только я иногда подглядывала вниз: с такими, как Тележка, никогда не знаешь наверняка. Его пока не было видно – нужно ждать, так что Нина встала на колени – она всегда не сидит, а стоит на коленях, у нее на всех штанах специальные заплатки. Я села на свое место – спиной к столбику, от которого начинается веревка с узлами. Далеко внизу, в городе, на школьном стадионе носились старшие классы: с плоского места хорошо видно школу, а вот плоское место из школы – никак. Нинин брат возился с утюгом: вилку провода слегка присыпал каменной крошкой – как будто включил утюг в плоское место, потом уселся рядом – с другой стороны столбика. Утюг он притащил с собой, поставил между нами очень осторожно. Я тут же потрогала металл – он был приятно холодный.

Нинин брат повозился-повозился и спросил: а если это будет другой бродяга? – Как это – другой бродяга? – переспросила Нина, немножко подождав. Если Нининого брата переспросить сразу, то он торопится, и тогда слова у него меняются местами, а если подождать – тогда нет. – Ну, – ответил Нинин брат, – если Тележка отдаст свою тележку другому бродяге? Он же сам перестанет быть Тележкой, так? А тот, другой – он же не превратиться в нашего Тележку, только потому, что у него есть теперь тележка из Loblaws и много-много всего в ней? Тогда куда денется наш Тележка? Вопрос был хороший, сложный и достойный размышления; я смотрела вниз и думала, что если вот Тележка пропадет в никуда, то от него останутся как минимум следы на тропе серого гуся. У его тележки маленькие колеса, и на грунтовых участках она еле едет; хорошо, что Тележка бывает только со четвергам, если бы он так распахивал тропу каждый день – от нее ничего бы уже не осталось. Тропа проходит точно вровень с плоским местом и потом резко ныряет вниз, так что прямо перед крутым спуском Тележка оказывается совсем рядом, на одном уровне с нами, в нескольких метрах. Это трудное для него место – мягкий грунт и спуск, здесь он останавливается, обходит тележку, упирается в нее спиной, чтобы не сбежала с тропы в обрыв и начинает спуск лицом к нам – огромная борода во все стороны, темное лицо; раз – и нет его, нырнул с тропой в тень скалы, только глубокие борозды от колес, и слышно, как он возится там, внизу. Ниже на тропе его снова видно – он резво толкает тележку, там легко, там ровный камень. Было тепло, как всегда в сентябре, Тележки пока не было, я закрыла глаза и стала ждать, чтобы кто-то сказал «вот же он» – тогда я их открою, а Тележка уже там, возле парковки. Но солнце грело веки, и металл приятно холодил пальцы, и никто не говорил: «Вот же он», и, может быть, я даже уснула.

Девочка проснулась, когда из под спины мгновенно ушла опора, как на roller coaster; она взмахнула руками, открыла глаза. Тропа Серого Гуся была на месте и сентябрьское солнце было на месте, и плоское место никуда не делось, зато делось все остальное. Исчез столбик вместе с веревкой, исчез секретный проход – без следа, как будто камни просто сомкнулись, только длинная мокрая дорожка на сплошной скале. Исчезла школа внизу и весь город. Как и прежде, за тропой начинался лес, только теперь он не кончался возле супермаркета, тянулся, насколько хватало глаз. И на Восточном холме больше не было ни домов, ни ферм, ни сотовой вышки с красным огоньком, только зеленая чаща с огромной проплешиной на вершине; там торчали обгоревшие стволы, все было серое – должно быть, молния ударила летом.

Нина и Нинин брат тоже исчезли, зато остался смешной утюг для лыж – провод все так же присыпан щебнем, должно быть – поэтому. Девочка дошла до края плоской скалы, нависающей над тропой – сплошной обрыв со всех сторон, вернулась к каменной стене, провела пальцем по водяной дорожке – мокро, поежилась – холодно, куда холоднее, чем когда все было на своих местах. Оглянулась. Сверху по тропе осторожно спускался огромный олень, совсем близко, вровень с ней – рукой подать. Олень сделал несколько медленных, усталых шагов, вся морда в пене, остановился и закричал – как будто два звука слились в один: низкое свирепое рычание и высокий жалобный стон. Повернулся неловко, поднял уши, как собака – смотрел назад. Прямо из выпуклого мохнатого оленьего бока торчала тонкая, очень прямая черная палка; вниз от раны тянулась аккуратная полоса мокрой темной шерсти – совсем как водяная дорожка на скале. Громко стукнуло, и точно такая же палка возникла перед оленем, как будто выскочила из тропы, он присел на задние ноги, развернулся, чуть не упал, прыгнул вниз, под скалу, появился на той стороне, потрусил, сильно припадая на одну сторону, цокая копытами по камням. Девочка проводила его глазами, повернулась, вздрогнула. На тропе, опустившись на одно колено, человек в меховой одежде осторожно тянул из земли копье – никак, видимо, не получалось. Человек покачал его из стороны в сторону, дернул – в ответ громко хрустнуло – зашипел сквозь сжатые зубы. Бегло оглядел обломанное древко, отбросил в сторону и повернулся к девочке. Их разделяло всего несколько метров – тропа и скала на одном уровне, глаза в глаза. Человек был босой, темный, заросший буйной бородой, вся одежда – из меха. Через плечо у него висел меховой же мешок, на поясе – удивительно много всего: деревянные и костяные рукоятки, широкий каменный нож – целый набор инструментов, как в гараже; в левой руке – хитро изогнутая палка – метать копье, только вот копья, очевидно, кончились. Человек медленно поднял свободную руку, помахал девочке, из-за бороды непонятно – улыбнулся или нет, шагнул вниз, пропал под скалой, появился с той стороны; двигался он быстро и совершенно бесшумно. Девочка еще долго-долго стояла, глядя вслед оленю и человеку, потом вернулась к каменной стене с мокрой дорожкой, прислонилась спиной, положила руку на утюг. Папа говорил, что секретный проход промыла талая вода, вот такая крошечная струйка – год за годом, век за веком. Девочка закрыла глаза – сентябрьское солнце дня равноденствия медленно уходило за холм; скала была теплая.

Я хотела прижаться к ней затылком, но голова провалилась назад, а потом меня сразу же подхватили папины руки. Он ничего не сказал, просто поднял меня, как маленькую, и понес вверх по секретному проходу, только камни ехали мимо – как в лифте; я даже не знала, что можно так быстро и плавно нести человека, пусть и небольшого. Было уже почти совсем темно, светился город внизу и сотовая вышка подмигивала красным глазом с Восточного холма. Я прижалась к папиной груди; у него сильно-пресильно билось сердце. На голове у папы был фонарик, и луч то выхватывал камни вокруг и веревку, то пропадал, когда папа смотрел наверх, где дом и мама. Мне было ужасно спокойно, только мы, конечно, забыли внизу утюг, и я, наверное, пропустила Тележку. Папа, – спросила я, – а ты не видел, были на тропе следы? Не переставая нести меня вверх, папа молча покачал головой – свет от фонарика прыгнул по камням слева-направо и обратно.