Одного рационального объяснения мало

Антони сидит у бассейна; сквозь мутную воду видно дно, выстланное скелетированными листьями всех видов и мастей. Белые пятна – это тоже скелетики, летучих мышей; Антони выяснил это вчера, опасно свесившись с бортика, наклонившись близко-близко к поверхности. Вода дохнула в лицо не свежестью, а затхлым теплом: сквозь муть таращились крошечные черепа, бесконечно длинные фигурные пальцы с крючками когтей на самых кончиках. Антони сидит у бассейна ждет. К вечеру здесь должны, по слухам, собраться Бледная Дама, Три шляпы и кто-то еще. Может быть, это слухи. Может быть нет. Антони здесь уже вторую неделю, и начинает привыкать к месту. Или – может быть – это не привыкание? Может быть – он просто заражается их безумием? Вчера он поймал себя на том, что спокойно слушает Йошкар-Олу, чуть морщась от его запаха – слушает о том, как по-свински ведет себя иногда на завтраках Хемингуэй: «Он, между прочим, диабетик, а сгребает себе весь бекон, и делает вид, что так и надо».

Лечиться от заразного безумия Антони ходит к летающей тарелке – так он называет для себя место в джунглях, которое нашел совсем недавно. Это не тарелка на самом деле, а несколько тарелок, и не летающих, а спутниковых. Вполне себе современный необслуживаемый комплекс двусторонней связи, какие ставят, например, на нефтяных платформах или на золотых рудниках в высоких горах. Солнечные батареи, все дублировано – дорогая игрушка. Комплекс небольшой, он обнесен аккуратным забором из колючей проволоки – тринадцать шагов на семнадцать шагов. Когда Антони утрачивает чувство реальности или когда ему кажется, что гестхаус – сплошной блеф и жульничество, он идет сюда. – Кто-то, – говорит себе Антони, – кто-то притащил сюда полумиллионное оборудование через джунгли и серпантины горных дорог. Кто-то оплатил установку и продолжает платить за канал: комплекс работает, дышит, включает и выключает климат-систему в контейнере с оборудованием, а дважды Антони видел, как система чутко водит по небу остронаправленными антеннами, переключая каналы со спутника на спутник. Среди всего паноптикума, среди шарлатанов – есть кто-то, кто может ему помочь. Кто должен ему помочь, кто ему поможет.

Надо идти: у Антони безупречное чувство времени. Он ныряет под полог дикой банановой поросли, слышит спиной, как в контейнере щелкает реле – комплекс вздыхает климат-контролем. Тропинка к гестхаусу бежит мимо канавы, на дне которой прячется узенький ручей. Утром – в сторону джунглей, вечером – обратно, по нему проходят огромные рыбы, шумно раздвигая траву, их спины торчат из мелкой воды почти на ладонь; спинных плавников у рыб почему-то нет. Тропинку протоптал сам Антони, с каждым днем он ходит сюда чаще и чаще.

Антони успевает как раз к безумному чаепитию. Вонючий бородатый старик со странным именем Йошкар-Ола, который всегда ходит в одних длинных, вечно почему-то влажных трусах по колено, вещает во главе стола про великую пользу обрезания; его никто не слушает. Бледная Дама, которую Антони караулил у бассейна, здесь, ест пюре, но без Трех Шляп, она, конечно, для Антони совершенно бесполезна. Обслуга бестолково мечется туда-сюда; Антони выжидает нужный момент, решительно отбирает у зазевавшегося официанта шикарное блюдо, накрытое старинной крышкой. Блюдо неожиданно тяжелое, Антони чуть не падает вместе в ним, с трудом тащит ношу на стол; под огромной литой чугунной крышкой (вот почему было так тяжело) прячется облако пара, бамбуковые плетенки с хуньтунь – много, без счета. Антони открывает плетенки по очереди, без особого энтузиазма: все равно по виду не скажешь – с чем, придется все пробовать. Не лучшее его чаепитие здесь, но и не худшее тоже.

Через два столика яростно спорят какие-то веснушчатые англичанки, почему-то по-французски. Ага, ясно почему – их столик осадил Стервятник, его не видно за стульями: голова на тонкой шее провалилась между задравшихся плеч, сам утонул в спортивном кресле на огромных колесах. Стервятник говорит не просто по-французски, язык Стервятника – прекрасный ойль, каждый раз, когда Анони слышит Стервятниковы «k» и «g», ему хочется все бросить и ходить, записывать, слушать жадно, повторять шепотом – раскопать, одним словом, давно похороненный в памяти online-курс романских языков. Но чаепитие в разгаре, и надо работать. Давным-давно, две недели назад, Антони придерживался методики. Он тогда за два вечера разделил всех гостей в основные кластеры и потом планомерно подсаживался к ним (в порядке убывания вероятной полезности): методично, без приглашения, рассказывал про свою работу. Аналитик. Консультант. Большие корпорации, правительственные проекты. Клиническая смерть – несчастный случай на воде, долгое восстановление – вынужденный отпуск. Много времени для домашних проектов. Анализ больших данных. Анализ очень больших рассеянных данных. У Антони ушло два года, чтобы нащупать впереди огромный провал. Во всем провал: численность человеческой популяции в целом, экономика, торговля, производство – все мгновенно падает, графики обрываются вниз, в темноту околонулевых неопределенностей. Еще год и еще, медленно, потому что Антони использует алгоритмы искусственного интеллекта – всем хорошие, кроме того, что человеческий интеллект не в силах понять, как получился у AI из непредставимо большого объема данных страшный конечный результат. Два года в поисках очевидного – будет война. То есть может и не быть, но будет: где-то, в какой-то момент, совсем на чуть-чуть – агрессия перевесит здравый смысл, гордость победит мужество, добро проиграет злу всего на секунду-две. Этого будет достаточно, чтобы человечество угрожающе подняло ржавую, такую архаичную, нелепую и даже немного смешную дубину гарантированного двустороннего уничтожения. Чтобы подняло и обнаружило, что опустить эту штуку можно только себе на макушку, а держать – силы уже не те. Антони обрывает на этом месте рассказ, аккуратно выкладывает на стол пухлые распечатки результатов – для желающих. Молчит. На аккуратно подшитые документы вежливо смотрят. Дважды, вызвав у Антони биение сердца, их даже пролистывают. Ему улыбаются, его ругают, ему отвечают невпопад, но ни разу он не чувствует, что его приняли всерьез. За этим столиком сейчас его вообще почти не слушают. Сосед слева (похож на типичного британского битника, застрявшего в гестхаусе с тех самых времен), тот слушал немного – вначале, а сейчас уткнулся в крошечный экран старинного ноутбука, где бородатые северные люди с мечами салютуют человеку с внешностью почему-то откровенно испанской; Антони читает субтитры внизу экрана (внезапно на мандарине): оказывается, они кричат ему «Король Севера». Антони вежливо прощается ни на кого не глядя, встает, собирает распечатки – одной не хватает. И непонятно, хорошо это или плохо.

Он возвращается в номер, читает, смотрит, как охотятся на стенке возле окна гекконы, читает. Просматривает заметки, записывает сегодняшнее, пытаясь как можно точнее припомнить, кто его слушал или как минимум – мог услышать. Заметки он складывает в папку, которая так и называется: «гестхаус», с маленькой буквы. Первая заметка в этой папке – последний разговор с Крисом. Крису Антони доверяет совершенно, и именно Крису первому он притащил свои распечатки и модели атомного конца света. Крис забрал их и замолчал. Он всегда так – отвечает, только когда отчаиваешься ждать. Антони, наверное, уже заранее отчаялся, потому что Крис перезвонил уже назавтра, с готовым планом – от ООН и зеленых до мировых корпораций. Они методично перебирали все варианты, всех знакомых, дошли было до сенатора, но тот, наверное, так и не удосужился прочитать даже выжимки, хотя Антони работал для него дважды и ужинал как-то в безвкусном огромном доме в лесу. Бесконечная череда попыток – еще один драгоценный год. Им не поверил никто. То есть тысячи – и никто полезный, никто, кто мог бы остановить войну. Когда стало ясно, что настоящие и важные не хотят верить – или не хотят слушать, Крис прислал его сюда. Они говорили по телефону, типичный крисовый тон и крисовые слова: я подумаю, не обращай внимания, время еще есть, немного, да, но есть. Дай мне этим заняться, а тебе вот – гестхаус. Легендарное место, где живут странные люди, куда убегают выгоревшие гении и серые кардиналы, лечащие нервы. Черт знает где, и никто не знает, как называется, но может быть – только может быть – ты найдешь там нужного человека. «Кого-то, кто будет знать, или что делать, или куда идти или с кем говорить», – убежала его заметка, убеждал его тогда Крис. Черта с два. Человека тут днем с огнем не найти, одни психи. Святые, помешанные, какая-то коммуна, которая питается светом – это запросто. Хиппи на пенсии – навалом, всего навалом – каждой твари по паре. Волшебное место для антрополога. Антони закрывает глаза, успев додумать, что может быть – только может быть – Крис просто перестал верить в прогноз, опустил руки и ничего не делает там, в своем Лондоне: решил, что Антони псих, и поэтому послал его сюда, на край света – к другим психам. Чтобы Антони, так сказать, поглядел на себя в зеркало, ужаснулся и одумался.

Странный звук в ночи – это телефон. Адская машина весом в килограмм, как будто приехавшая из славного прошлого, лихих девяностых – подарок от Криса перед отъездом: месяц работы от одной зарядки, в огне не горит, от воды не портится. Антони с трудом выдирает трубку из хитрого зажима; звук кристально чистый, даже лучше, чем если бы его собеседники сидели по краям кровати. – Антони? Антони? Старик, как здорово, что мы тебя нашли, да, Крис дал номер, тебе надо было быть здесь в среду, обязательно надо было быть здесь в среду. Антони, комитет готов тебя выслушать, и сенатор страшно на них надавил, просто страшно. Если комитет тебе не поверит, я не знаю, что будет, он просто вышел из себя, он буквально поставил на карту свою репутацию, я никогда не видел его таким, и Джессика тоже. – Мы никогда его таким не видели, подхватывает Джессика. Милый Антони, как ты там, в твоих ужасных джунглях? Ты фильтруешь воду? Мне еще говорили, когда мы были с сенатором в Коста-Рике, что нельзя открывать рот под душем, чтобы не попала вода, просто закрыть рот совсем и дышать носом, господи, о чем это я, Антони, милый, тебе нужно быть готовым для них немедленно, секретарь перезвонит тебе через минуту с деталями, сенатор отправил свой самолет, словом, секретарь перезвонит тебе через минуту. Я никогда его таким не видела, слышишь? Когда он узнал, что твое письмо пролежало у нас два месяца, он просто взбесился. Он кричал на них в голос, и что эксперты сенатской комиссии еще до заседания должны тебя выслушать, и, ты представляешь, они прямо сейчас летят к тебе, в твои джунгли, на самолете сенатора, до этого крошечного аэродрома, а дальше на вертолетах – там прямо целая военная операция, сенатор сказал: «как в свое время в Ираке», он просто весь расцвел; и люди из Пентагона сразу все ему дали, дали вертолеты и все такое. Все эксперты там, и наша команда, и вся королевская рать! Антони не сразу понимает, что разговор уже закончился какое-то время назад. Он не помнит даже, что ответил – и ответил ли что-то вообще? Телефонная трубка лежит в руке ужасно неудобно, сплошные острые грани; Антони осторожно разжимает пальцы. И вся королевская рать, надо же. Он осторожно мнет себе затекшую шею затекшими пальцами. Что же я им ответил в конце концов? Сенатор – прекрасный, из тех людей, которым если попала вожжа под хвост, остановить уже невозможно. Если он в чем себя убедил, то верит в это истово, как фанатик.

Воды в номере нет опять, то есть есть, но только горячая. В коридоре пахнет травой, плесенью и еще чем-то неуловимым, вроде сдобы. Стоя на пороге – кувшин для воды в одной руке, другая шарит по стенке внутри комнаты, чтобы погасить свет, Антони понимает, что войны не будет. Каким-то образом все не умрут, как-то это образуется. Неведомый хакер – хозяин космической станции услышал его в столовой и уже взламывает интимную переписку диктатора, настолько скверную, что восставший народ сметет диктатуру вместе с атомной бомбой. Или кто-то из пожилых хиппи – отошедший от дел серый кардинал европейской политики, масон высочайшего градуса, уже нажал нужные рычаги, отправил распечатку Антони в главный храм с почтовым грифом. Или ошалевшие от напора сенатора эксперты – вся королевская рать – которые спят сейчас в удобных креслах в самолете сенатора, а может не спят, а может быть, спорят над его, Антони, распечатками, они подхватят все с полуслова, оценят риски и немедленно придумают, что делать, чтобы все не умерли. Или нет, не придумают, но сенатор, которого эта волна непременно вынесет наверх, к долгожданному президентскому креслу, может быть, сенатор, то есть, может быть, Президент просто стукнет по столу кулаком и в кои-то веки заставит заткнуться тех, кто меняет свободу на лживую трусливую безопасность. Черт его знает. От радости у Антони перехватывает горло, он уже представляет, как это будет уже через несколько часов: беготня, огни с неба, для вертолетов расчищают площадки в бананах у ручья и все такое. Я заставлю их всех работать, они у меня проверят каждый знак, каждую запятую, пока не поверят, пока не поверят до конца, пока не найдут решение. А потом, а потом, – взахлеб думает Антони, – я заставлю всю королевскую рать вычистить бассейн. Весь. До блеска. И мы нальем свежей чистой воды. Он идет с кувшином за водой, улыбается во весь рот: белая улыбка на черном лице – так широко, что бородатый дед во влажных трусах, налетевший на него в коридоре, тоже не может удержать свою улыбку: черный беззубый провал на белой пергаментной коже.