Начальник хора

Господь явился Лисовете, когда она шнуровала левый ботинок. Шнурок развязывался с завидной регулярностью, невзирая на рекламу, в которой прямо утверждалось: «не развяжутся сами». Причем всегда – только левый. Трековые ботинки Лисовету учил шнуровать известный путешественник на семинаре Salomon в обувном центре; семинар представлял историю великих географических открытий как серию событий, зависящих почти исключительно от того, были ли сухими ноги путешественников, или, напротив, промокли. Судьба героев с мокрыми ногами и развязавшимися шнурками была предрешена и ужасна.

К слову о ботинках: Господь был в рясе и трековых сандалиях. Он смотрел на Лисовету, она – на него. Разгибаться было как-то неудобно, стоять на одном колене – тоже, поэтому она опустилась на второе. Господь одобрительно кивнул.

Было раннее гималайское утро, длинные тени ложились от хребта, протянувшегося вдоль долины Аннапурны. Лисовета стояла коленями прямо на тропе, ведущей к маленькому храму наверху. Собственно, когда шнурок развязался, она спускалась по тропе вниз (Пастор не очень одобрял индуизм, так что в храм Лисовета на заходила: посмотрела восход и только). Господь помещался на скале, чуть выше тропы, прямо у нее на пути. Их разделяло, кажется, метров шесть.

Господь слегка светился и не отбрасывал тени. Лисовета все любовалась, так что Господь пожал плечами и обратился к ней сам.

– Слушай, – сказал Он, – может, поговорим?

Лисовета часто-часто закивала, захлебнувшись радостью. Про «поговорим» она понимала хорошо – Пастор, когда приглашал на беседу, начинал именно так: «Поговорим, дочь моя».

– Я вижу, – продолжал Господь, – если я тебе это не скажу, никто не скажет, наверное.

Брови Лисоветы сами собой поехали вверх, и Он это заметил.

– Ты про Пастора? – Господь вздохнул и пожал плечами. – Он, знаешь, занят очень. Паства. Не до меня ему.

– Господи, – перебила Его Лисовета, до которой вдруг дошло очевидное, – а почему – я?

Теперь вверх поехали брови у Него. – Как это почему? Ты же ищешь меня все эти годы, ищешь же? Сюда вы приехали разве не со мной встречаться?

В душе Лисоветы завертел острой головкой червячок сомнения, но она продолжала слушать.

– Так вот: ты, Лисовета, суетишься, мечешься здорово, – продолжил Господь слегка виноватым тоном. – И совершенно зря.

Лисовета на самом деле, как мягко выразился Господь, металась изрядно. За полтора (почти два уже) десятка лет она прошла все возможные стадии духовного поиска: от Кришны до Пастора, посетив все промежуточные станции, некоторые из них в приличном обществе и помянуть было неудобно. Мамину квартиру чуть не отдала Виссариону, деньги – это еще раньше – в центр дианетики. Что-то, тем не менее, хранило ее, и из всех крайностей Лисовета вышла почти без потерь. Она была уверена, что хранил ее тот, кто стоял теперь на камне, хотя на самом деле куда большую роль здесь сыграл природный Лисоветин эгоизм.

Пастор был последним и, как свято верила Лисовета, истинным – наконец! – прибежищем ищущих… ну, что бы вы там ни искали. Свое учение он называл экуменистическим и щедро черпал из сокровищницы духовного опыта человечества. Пеший поход к подножию Аннапурны был заявлен и как веганский (для продвинутых – неедский), и как монашеское паломничество, ну и Шамбала тоже не была забыта. Основным источником проповедей для пастора, тем не менее, была Библия (и еще тонкий советский сборник «Сумерки богов», о чем сам Пастор, конечно, успешно забыл).

– То что ты делаешь, продолжал Господь, – это все внешнее, понимаешь? Ерунда это. Шелуха. Тебя вообще никак не задевает. Форму только повторяешь и позитивные, комфортные переживания ищешь. Фастфуд это душевный. А от фастфуда что? – Господь, видимо гордый такой простой и эффектной метафорой, посмотрел на Лисовету. – От фастфуда… Он осекся.

Лисовета была в бешенстве. Она даже нацелилась фыркнуть, но вовремя сообразила, на кого можно фыркать, а на кого и погодить. С другой стороны – к такому Господу стоило и присмотреться. Она попыталась вспомнить, что такое Пастор говорил.

– Сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их, – процитировал Пастора Господь. – Только это неудачный, плохой перевод, добавил он с тоской, и тут же переспросил: – Ну, а по существу? И ты не трусь. Боящийся несовершенен в любви.

– Пойду я, – ответила Лисовета неожиданно для самой себя.

– Куда?! Господь даже присел на корточки, совершенно ошарашенный таким поворотом. Коленки Господни высунулись из под рясы. Блестящие, красивые коленки.

– Общая молитва скоро уже. Который час?

– Скоро семь, – ответил Господь, машинально бросив взгляд на голое загорелое запястье, но тут же пришел в себя: – Издеваешься? Какая тебе еще молитва? Молитва – это обращение ко мне. Мы и так с тобой говорим.

Лисовета, которая целилась осенить его тихонечко знамением – на всякий случай, гордо ответила:

– Сила коллективной молитвы превосходит молитву одного человека тысячекратно. Когда мы встаем в Круг Силы и посылаем свою энергию для исполнения молитвы…

Господь застонал, а Лисовета неуверенно замолчала.

– Точно издеваешься. На суд ко мне тоже строем придете? И потом неинтересен мне твой… коллектив.

– Елисове-е-е-ета-а-а!!! – донес ветер снизу.

Крошечная фигурка дежурного отбрасывала огромную тень с площадки у начала тропы. Дежурный явно не видел Лисовету, так и стоявшую на коленях.

– Тебя не видят, и меня они не видят, – вздохнул Господь, который привстал, чтобы разглядеть дежурного. – Ты вот видишь, а они – не-а.

Лисовета вдруг почувствовала, что штаны на коленях совершенно промокли; она нагнулась и увидела, что тропа совсем, оказывается, сырая. Холод от коленок хлынул вверх, за секунду добрался до сердца, дыхание перехватило, и Лисовету прорвало. Сначала тихонько, а потом – в голос, медленно разгибаясь, чтобы дать больше воздуха легким, она запела «Ближе, Господь, к Тебе, ближе к Тебе». Она пела истово, изо всех сил зажимая уши, потому что Господь говорил и говорил к ней.

– Ибо будет время, – рек Господь, повторяя своего ученика, – когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням.

– …Будьте же исполнители слова, а не слышатели только, обманывающие самих себя, ибо, кто слушает слово и не исполняет, тот подобен человеку, рассматривающему природные черты лица своего в зеркале: он посмотрел на себя, отошел и тотчас забыл, каков он. Но кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии.

Он говорил еще и еще, но Лисовета не слушала его. Она пела. Когда гимн кончился, и Лисовета открыла мокрые от слез глаза, Господа на камне больше не было: тропа свободна, можно бежать на молитву. Прикрываясь ладонью от солнца, она с трудом поднялась на ноги, не замечая, что шнурок на левом ботинке чудесным образом опять развязан.