Она ходит по городу в белых тапочках

Анжи любил думать о себе в третьем лице: мальчишкой – это была такая игра – как будто все происходит не с ним; со временем это превратилось в привычку. Он сидит, – думал про себя Анжи, – глядя через проход на немолодую учительницу, которая летит в очередную, две тысячи первую волонтерскую поездку по линии общества христианского сознания. Анжи давно смотрел на соседку, почти весь полет. Она сидела очень удобно – впереди и через проход, а значит, была лишена малейшего шанса заметить, что на нее кто-то пялится. Анжи успел проиграть в голове всю ее незамысловатую жизнь от начала и до конца: одинокая (потому что страшненькая), много времени проводит на воздухе (загар, мышцы, подтянутая), летает в Азию часто (не возбуждена перелетом, почти все время проспала), много волонтерской работы (см. все предыдущие пункты) и, несмотря на п. 1 (страшненькая), не оставляет надежд: за час до прилета вытащила из обязательного прозрачного пакета для ручной клади автоматическую маникюрницу, аккуратно вставляет в нее пальцы – один за другим. Для самого Анжи это тоже регулярный рейс: японский лоукостер, дешевый ночной перелет из Хитроу 3 в Нью-Дели 2: прозрачные сумки для ручной клади, без разрешения нельзя встать в проход, электронная очередь в туалет – вот это все. Ежегодное паломничество по индийскому Золотому Треугольнику, – думал про себя Анжи, – стало для него привычкой после смерти любимой жены, с которой они когда-то провели в Индии медовый месяц. Он поймал себя на том, что с удовольствием смотрит на то, кто под немолодой загоревшей кожей ожили сухие, плотные мышцы, когда учительница меняла руки: аккуратно достала из маникюрницы мизинец правой, вложила большой палец левой, чуть поморщилась.

Нет, просто одинокий скучающий балбес, ничего страшного. Ни один шпик не пялился бы так беззастенчиво чуть не весь полет. Иге приподняла брови, чтобы случайно не поморщиться – стоящая половину состояния машинка, спрятанная в корпусе автоматического аппарата для маникюра, работала сегодня исключительно болезненно. Так и бывает – если делать это слишком часто: микроскопический лазер срезает собственные отпечатки, миниатюрный принтер печатает чужие, как в паспорте. Если сделать это несколько раз на протяжении месяца, дойдет до глубоких слоев кожи, до нервов. Стоит того, несомненно, Индия – одна из самых неприятных для Иге стран: жесткие законы для террористов и отвратительные тюрьмы. И жарко и насекомые. Требовательно замигал экран в спинке кресла впереди – Игина очередь идти в туалет. Черт. Придется терпеть до посадки – машинка не умеет прерываться: начнет сначала, будет совсем больно. С безразличным лицом она ткнула пальцем в «пропустить». Палец отозвался болью, оставил чей-то отпечаток на экране. Надо не забыть заглянуть в паспорт еще раз: чей именно?

Иге сидела в углу, подобрав под себя ноги, обжигаясь, пила неизбежный масала-чай. Темная комната с запахом дешевых благовоний. Дела были хороши, куда лучше, чем она думала до визита. Во-первых, имел место нормальный тех, не местный, а вьетнамский, настоящий – она знает эту породу. Сутулый, полноватый, со сморщенным от постоянного отвращения к окружающему лицом – профессионал, с какой-нибудь идиотской манией типа BDSM или криптозоологии. За него можно не волноваться – в нужный момент он будет весь там, рядом с ней и в сети, в шлеме виртуальной реальности; наверняка – на каких-нибудь модных стимуляторах, но это все равно. Учитывая, что придумала Иге, хороший тех – это очень-очень важно. Во-вторых был оперативник. Оперативник – сильно лучше просто местных фанатиков, пусть даже это мальчик с влажными глазами и пушком на щеках (должно быть меньше двадцати) вчерашний выпускник с мечтой о всем прекрасном против всего непрекрасного. Иге не вдавалась особенно в подробности, чего именно прекрасного: Бригада Освобождения Чего-то, Группа Борьбы за Свободу Кого-то, какая разница. Ее везде ждало одно и то же: не слишком чистая съемная квартира, спальные мешки на кроватях, осторожные люди, одноразовые телефоны, сложная процедура безопасного подключения к сети. Сумки с оружием в шкафу. Взрывчатка на кухне. Самолеты, чужие паспорта, банковские ячейки на предъявителя, полиция, патрули и акции. Все это давно утратило для Иге отдельный смысл, превратилось в образ жизни, в единственное то, что она умеет делать особенно хорошо.

До акции было две недели и очень много работы. Получить деньги в банке – проект на два дня и шесть участников. Собака, нужна собака, не слишком большая, не слишком маленькая. Не слишком ухоженная, не слишком паршивая. Средняя. Собаку искали целый день – вдвоем с оперативником, у которого оказалось имя Санжей, мама-доктор и девушка-медсестра, которая тоже за все прекрасное против всего непрекрасного, но в какой-то другой организации – большая драма. Санжей Иге уже нравился. Во-первых, он делал, что обещал: простые вещи. Карточки для телефона. Еда, которую она любит. Сумки, изолента, провода, дорогие электронные компоненты двойного назначения – все это с первого раза, повторять не надо. Непонятно, как он успевал жить еще второй своей жизнью – с мамой и девушкой, но к концу первой недели Иге призналась себе, что это лучший оперативник, который был у нее за последнюю пару лет. Зеленый совсем и сопливый, но – лучший.

За два дня до акции Иге приказала всем остаться на ночь. Санжей совсем извелся – звонил, писал какие-то СМС, а когда Иге пришла к нему в спальный мешок, ошалел окончательно. Тем не менее, неумело, но аккуратно и исполнительно, сделал, что требовалось – как всегда. И заплакал, когда все кончилось. Иге смутилась, неловко гладила его по неожиданно жестким волосам, говорила дежурную чушь про боевых товарищей, абсолютное доверие, про все общее и про «завтра может и не наступить». Он постепенно успокоился, уснул, как ребенок; рано утром Иге ушла в город. Бродила по улицам, машинально запоминая топографию, поздно позавтракала, взяла рикшу и купила тур в телефоне. Пыльные, вытертые до основы, до кирпича, дворцы, кучи мусора вокруг. Женщины в хиджабах и женщины с закрытиями респираторами лицами. Обезьяны. Мусор, ровным слоем покрывающий дно пересохшего озера, в середине – кирпичи бывшего дворца. Безногий нищий продавал рядом трехмерные открытки с реконструкцией, на них прекрасный дворец прямо из голубой воды озера, женщины в полупрозрачных сари на террасах, лодки и лотосы. Поехали дальше. Азиатская суета и вонь, счетчик замедляется, если пассажир тоже крутит педали; рикша непрерывно сигналил, срывал с лица респиратор, кричал на других. У кучи битого кирпича, которую гид в телефоне назвал «Дворцом ветров» (на трехмерной реконструкции – нелепое здание со множеством крошечных окошек, состоящее исключительно из величественного фасада), левое переднее узкое колесо застряло намертво в трещине битого асфальта. Рикша выскочил, дергал всем телом – веломобиль стонет и страшно трясется – но Иге не выходила. День, спрессовавшийся из мусора и былого имперского величия, ночной секс – все это подарило ей странное внутренне спокойствие, род душевного равновесия, когда происходит только то, что ждешь, когда каждая мелочь ложится на свое место в твоей картине мира: все так, все именно так. Иге откинула голову назад, уперлась затылком в раму, каждый толчок веломобиля отдается прямо в затылок. Через улицу странный и страшный слон – половина брюха замотана серым скотчем – должно быть, рак кожи или что-то – медленно поднимался с колен, на помосте – перепуганная пара туристов и худой погонщик со злым лицом. Не отрывая от них глаз, Иге дала возбуждению и ненависти внутри перелиться через край и мысленно взорвала бомбу прямо на углу. Старая добрая самоделка: начинка из тетрила с гексогеном, боевая часть из гаек и подшипников. Взрыв отшвырнул слона, как комок бумаги, опрокинул окончательно груду кирпича, бывшую когда-то дворцом, изломал, разбросал жалкие фигурки прохожих, веломобиль. Стало тихо, медленно оседала пыль. Иге поняла, что рикша вытащил колесо и смотрит на нее с укором, ожидая похвалы, с трудом удержала улыбку – не так поймет.

К концу первой недели он заскучал окончательно, – думал про себя Анжи, – за много лет Индия с ее треугольником завязла на зубах: воспоминания о медовом месяце сорокалетней давности – ну сколько можно. Во вторник он не нашел в себе сил выйти из отеля вниз, к такси, спрятался в номере, не отвечал на стук, отключил телефон; утром соврал, что проспал и не слышал. День, другой и третий – отель, завтрак, долгое сидение на балконе, долгая бессмысленная прогулка по городу, он смотрит сквозь Индию по сторонам, разглядывает туристов, ощущая себя местным, старожилом, своим. Сегодня привиделась в каком-то веломобиле та учительница из самолета, она лежала на заднем сиденье в удивительно неудобной позе и, кажется, улыбалась всему миру сразу; Анжи приятно это вспоминать.

Утро акции – все дороги перекрыты для транспорта, реки народа; следом за Санжеем – через пахучую толпу: кто-то хватает под шумок за грудь, чьи-то руки лезут в пустой задний карман. Дальше, дальше. Собака исправно бежит следом за Иге, и вдруг резко повисает на поводке; задние ноги – кажется все, – невозмутимо бубнит вьетнамский тех в левом ухе. Черт. Иге нагибается, поднимает тяжелое, дурно пахнущее животное, с трудом выпрямляется. Санжей уже тут, осторожно берет собаку из рук; задние ноги, эхом повторяет Иге, Санжей неподдельно расстроен. Сделай что-то беззвучно, одним волевым усилием, в глубине горла Иге приказывает теху; слышит в ответ «on it right now». Они бегут дальше, даже немного быстрее. Полиция справа, полиция слева, совершенно неожиданно двое расталкивают толпу, пробиваются к ним – должно быть, они двигались слишком быстро, полицейский дрон засек сверху, подсветил для патрульных. Иге останавливает Санжея, успокаивающее кладет ему руку на плечо: туристка из Европы, местный мальчик, больная собака, им ничего не будет.

У ограждения толпа смыкается окончательно, Санжей аккуратно кладет свою ношу на плотный слой мусора. Задние ноги не двигаются совсем, – докладывает тех, но она может ползти. Тех и Иге быстро прорабатывают варианты: он – на кухне съемной квартиры, лицо закрыто шлемом VR, она – беззвучно напрягая голосовые связки, гладя собаку по голове. Отсюда животное должно было, проскользнув сквозь лабиринт босых и обутых ног, броситься к колонне, прижаться облезлым боком к еле ползущему открытому «Кадиллаку»: заряд кристаллической взрывчатки на месте удаленного кишечника, двусторонний передатчик под кожей: тех видит собачьими глазами, пальцы на джойстике – идеальная бомба; Иге – профессионал, плохого не придумает. Не вышло, отбой, – беззвучно произносит Иге для теха, напрягая уставшее от беззвучных разговоров горло, поднимает глаза. По лицу Санжея опять бегут быстрые слезы, бережно прижимая собаку к груди, он уже лезет через ограждение, останавливать поздно. Хорошо это кончится не может; Иге расталкивает толпу, спешит – прочь, прочь. Санжею не пробиться к эскорту с собакой на руках, а тех не даст полиции взять оперативника живым и с бомбой. Прочь, скорее прочь, сквозь толпу, спиной чувствуя скорый взрыв, горячую чистую волну. «Patch me through», уже в голос, на ходу кричит теху Иге, в правом глазу наплывет полупрозрачный поток видео собачьего зрения, близорукая черно-белая картинка в правом ухе – собачий слух. Санжей – молодец, отличный оперативник. Он уже почти у кортежа, кричит что-то жалобно вперемешку на хинди и сербском – родном языке Святой, плачет. Точка съемки низко, он стоит, должно быть, на коленях, протягивая к машине парализованную собаку, просит Святую о чуде. В кадр – внезапно близко, но еще слишком далеко, попадает крошечное, очень белое, на фоне огромных темных охранников, лицо Святой. Санжея пока не трогают, машина – ближе и ближе. Боком, – думает про себя Иге. Лишь бы собака оказалась нужным боком к цели в момент взрыва. Рядом подворотня, она на бегу оценивает здание: старый отель, фасад совсем хилый, весь в пятнах сырости – это не укрытие, это могила – дальше.

Он тщетно старается увидеть хоть что-то прямо с балкона отеля, – думает про себя Анжей, – отчаявшись, опускает глаза вниз, смотрит на толпу. В середине улицы, огибая или быстро и безжалостно расталкивая встречных, бежит та учительница из самолета: мешковатые штаны, пестрая рубашка, белые теннисные тапочки – точно она. Немного смешно и немного жаль ее, – думает про себя Анжей. Надо, должно быть, немедленно спуститься вниз и помочь. Ее, может быть, испугала толпа, или кто-то ее обидел. Или у нее украли деньги и документы. Анжей встает, неловко поставив кофейную чашку на стол, вытягивает шею: это кажется невозможным – вот так бежать навстречу потоку в сплошной толпе, но она бежит – почти танцует, так быстро, так невероятно и так здорово, что хочется вскочить, прыгнуть вниз с балкона, и за ней, рядом с ней, вместе с ней; он встает, делает быстрый шаг к перилам, стараясь не потерять из виду пеструю рубашку в невозможно пестрой же индийской толпе.

Иге бежит. Ничего, совсем ничего не тревожит ее сейчас, ничего от нее сейчас не зависит, это момент чистого существования в мгновенном движении, танца между жизнью и страшной кристаллической смертью кропотливо собранной ее собственными руками. Иге остается, тем не менее, профессионалом, ее разумное «я», отступившее сейчас назад, помнит: радиосигнал быстрее звука, взрыв в наушнике прозвучит раньше, чем придет волна, и еще раньше – на долю секунды, она увидит вспышку собачьими глазами; тогда надо упасть навзничь, закрыть голову руками. В этот момент Иге бесконечно, по-настоящему, до конца хорошо.