17

Случайная молитва:

дискинезия и песнопение

Соломон Р. – интеллигентный человек средних лет, страдающий дискинезией, необычным расстройством двигательной сферы, которое приняло у него форму насильственных выдохов, сопровождающихся громкой фонацией («ухх, уххх») и синхронными сокращениями мышц передней брюшной стенки и туловища, что заставляет его наклоняться и раскачиваться при каждом выдохе.

В течение нескольких недель, пока я наблюдал этого больного, в его состоянии произошла странная эволюция. Экспираторная фонация приобрела некий мелодический оттенок монотонного речитатива, бормотания, похожего на просодику тихой неразборчивой речи. При том, что мистер Р. стал раскачиваться еще сильнее, он стал похож на бормочущего молитву правоверного иудея. И действительно, спустя пару недель я смог разобрать в этом бормотании ряд еврейских слов, что еще больше утвердило мое впечатление. Но когда я спросил об этом мистера Р., он ответил, что, хотя это действительно еврейские слова, они выбраны наугад, просто для того, чтобы заполнить чем-то просодические и мелодические требования дискинезии. Но, несмотря на случайный подбор слов, эти странные действия доставляли мистеру Р. глубокое удовлетворение и позволяли ему чувствовать, что он «делает что-то осмысленное», а не является просто жертвой физического автоматизма.

Мне захотелось документально зарегистрировать эти сцены, и однажды я захватил в клинику магнитофон. Я услышал бормотание мистера Р., как только вошел в вестибюль. Но, как выяснилось, я ошибся, ибо в палате шла субботняя служба. Молился не мой пациент, а раввин.

Вероятно, у раввина ритмичное бормотание побуждало тело совершать содружественные толчкообразные движения, но у мистера Р. все происходило наоборот. Он стал молиться из-за того, что к этому его побудили непроизвольные движения, физиологически обусловленные дискинезией.

Постскриптум

Такой автоматизм, как у мистера Р., может иногда использоваться и для общения, как о том написал мне Кен Кессель, социальный работник. Он работал в интернате для престарелых с пожилым, страдавшим старческой деменцией больным по имени Дэвид.

«Дэвид… был ортодоксальным иудеем и проводил все дни в молитвах и песнопениях. Однако, вместо того чтобы петь еврейские молитвы, он, раскачиваясь, повторял: «Ой, вей. Ой вей, вей. Вей ист мир, мир ист вей, ой ист вей, вей ист мир. Ой вей. Ой вей вей…» Эти слова он беспрерывно повторял в течение всего дня. Мелодия так прочно врезалась мне в память, что, если мы когда-нибудь встретимся, я охотно ее вам напою.

В мои обязанности входило кормить его завтраком. Я всегда спрашивал его, что он хочет на завтрак, но на все мои вопросы он отвечал: «Ой вей. Ой вей вей…» Я испытывал некоторую неловкость, потому что хотел принести ему то, что он желал бы, но у меня не было решительно никакой возможности это выяснить…

Я сел рядом с Дэвидом и стал раскачиваться вместе с ним, сам толком не понимая, зачем я это делаю и что из этого получится. Получился следующий разговор, положенный на мелодию его бессмысленного бормотания. В тексте это будет незаметно, но исполнение действительно было музыкальным. Можете положить слова диалога на любую мелодию по вашему вкусу.

Я: Дэвид, что вы хотите на завтрак?

Дэвид: Не знаю, а что у вас есть?

Я: Есть яичница и оладьи, гренки и картофель, овсянка и манная каша.

Дэвид: Я хочу яичницу.

Я: Какую?

Дэвид: Какая у вас есть?

Я: Болтунья и глазунья.

Дэвид: Я хочу болтунью.

Я: С гренками?

Дэвид: Да.

Я: С какими?

Дэвид: Какие у вас есть?

Я: Пшеничные и ржаные.

Дэвид: Я хочу пшеничные.

Я: Чай или кофе?

Дэвид: Кофе.

Я: Черный или со сливками?

Дэвид: Черный.

Я: С сахаром?

Дэвид: Нет, без сахара.

Я: Отлично, я скоро вернусь.

Я отправился за завтраком, думая: «Дэвид вылечился!» Я вернулся в палату с завтраком и торжественно объявил: «Дэвид, вот ваш завтрак!»

Он ответил: «Ой вей. Ой вей вей…»

18

Сочетание:

музыка и синдром де ля Туретта

Джон С., молодой человек, страдающий синдромом Туретта, недавно прислал мне письмо, в котором описал влияние музыки на его тики:

«Музыка составляет огромную часть моей жизни. В том, что касается моих тиков, музыка – мое благословение и мое проклятие. Она может погрузить меня в райское блаженство, и тогда я забываю обо всех моих тиках, но может вызвать невыносимый приступ, с которым практически невозможно справиться».

Он добавил, что тики у него чаще всего провоцируются ритмичной музыкой, а их частота и выраженность могут определяться музыкой, задающей медленный или быстрый темп.

Эти реакции очень сходны с реакциями на музыку больных паркинсонизмом, которые могут под музыку забыть о своей болезни, наслаждаясь свободой движений, в то время как другая музыка может принудить их к насильственным движениям или заставить застыть на одном месте. Но несмотря на то что синдром Туретта, как и паркинсонизм, можно считать двигательным расстройством (скорее взрывного, а не обструктивного характера), на самом деле синдром Туретта – это нечто неизмеримо большее. Это отдельное, самостоятельное заболевание. Больные синдромом Туретта, в отличие от больных паркинсонизмом, импульсивны и чрезмерно продуктивны. Правда, эта продуктивность зачастую ограничивается простыми тиками или повторяющимися фиксированными движениями. Скорее всего, таков случай Джона С. Но у некоторых людей синдром может принимать весьма изощренные и фантасмагорические формы, примечательные мимикрией, причудливостью, игривостью, изобретательностью, неожиданными, а подчас и сюрреалистическими ассоциациями. Люди с такими фантасмагорическими формами синдрома Туретта могут реагировать на музыку более сложным образом.

Один такой человек, Сидней А., мог весьма экстравагантно реагировать на музыку, как это произошло однажды, когда он услышал по радио какую-то западную музыкальную пьесу. Он начал шататься, раскачиваться, дергаться, бегать по кругу, визжать, строить рожи и бешено жестикулировать. Помимо этого, он устроил настоящий театр мимики и жеста. Всеми своими движениями он имитировал музыку, проявляя чудеса подражательности, рисуя образы и эмоции, порожденные музыкой в его душе. Это не было усугубление тика, это было характерное для синдрома Туретта представление музыки, глубоко личностное выражение чувства и воображения, хотя и окрашенное типичными для синдрома преувеличениями, пародийностью и импульсивностью. Такое поведение напомнило мне описание, приведенное в вышедшей в 1902 году книге Анри Межа и Э. Фенделя «Тики и их лечение». Это было описание человека с синдромом Туретта, который во многих случаях устраивал «настоящий дебош с абсурдной жестикуляцией, диким мышечным карнавалом». Иногда я думаю о Сиднее А. как о виртуозе пантомимы, но все же это не так, ибо он сам не может управлять своей мимикой, своими жестами. При всей блистательности, при всей сложности его пантомимы, она все же несет на себе отпечаток судорожности, насильственности и избыточности.

Когда же Сидней А. берет гитару и начинает петь старинную балладу, у него исчезают все тики, он погружается в песню и сливается с ней и ее настроением.

Очень интересные творческие результаты получаются, когда синдромом Туретта страдают профессиональные музыканты. Рэй Г. был всю жизнь предан джазу и по выходным играл на барабанах в джаз-оркестре. Он был знаменит своими бурными сольными номерами, которые часто были не чем иным, как конвульсиями, выливавшимися в барабанную дробь. Но одновременно тик повышал скорость следования ударов, подстегивал изобретательность и усложнял мелодию.

Джаз или рок с их тяжелыми ударными и с их свободой импровизации могут быть особенно привлекательными для людей, страдающих синдромом Туретта. Я знал многих музыкантов-джазистов с этим синдромом (хотя у меня есть знакомые и среди таких же музыкантов, предпочитающих структурированность и строгость классической музыки). Дэвид Олдридж, профессиональный джазовый барабанщик, исследовал эту тему в своих записках, озаглавленных «Человек ритма».

«Я начал колотить по приборной доске автомобиля с шестилетнего возраста, выбивая ритм, который поглощал и уносил меня, вливаясь мне в уши… Ритм и синдром Туретта сплелись в моей душе с тех пор, как я понял, что, барабаня по столу, я могу скрыть и замаскировать дрожь и непроизвольные движения рук, ног и шеи… Эта маскировка помогала обуздывать энергию, направляла ее в более спокойное русло… Это право на взрыв позволяло мне погружаться в бездонный резервуар звуков и физических ощущений, и тогда я понял, где ждет меня моя судьба. Так я стал человеком ритма».

Олдридж часто прибегает к музыке, чтобы замаскировать тик и направить в нужное русло его взрывную энергию. «Мне предстояло научиться обуздывать невероятную энергию синдрома Туретта, затыкая его, словно мощный пожарный шланг». Обуздывание болезни тесно переплетается у Рэя с творческими, непредсказуемыми музыкальными импровизациями. «Непреодолимое желание играть и желание освободиться от бесконечного напряжения синдрома подхлестывают друг друга». Для Олдриджа и, вероятно, для многих других больных с синдромом Туретта музыка стала неразрывно связанной с движениями и самыми разнообразными ощущениями.

Привлекательность, радость и лечебное воздействие игры на барабане давно известны в сообществе больных синдромом Туретта. Недавно в Нью-Йорке я принял участие в работе кружка барабанщиков, организованного Мэттом Джордано, одаренным барабанщиком, страдающим синдромом Туретта. Если Мэтт не сосредоточен на каком-то деле, то он постоянно совершает множественные насильственные движения, характерные для его болезни. Такими же тиками страдали и все собравшиеся в помещении люди – а их было около тридцати человек. Каждый из них дергался в тиках, наступавших через разные интервалы времени. Это было какое-то извержение самых разнообразных, заразительных конвульсий, прокатывавшихся по аудитории, как рябь по воде, но как только началось занятие и зазвучали барабаны, все тики, как по волшебству, исчезли. Внезапно произошла синхронизация, теперь передо мной была слаженная группа, все побуждения которой «были подчинены единому ритму», как говорит Мэтт. Энергия синдрома, избыточные движения, раскрепощенная шутливость, изобретательность – все это слилось в творческом порыве и нашло выражение в музыке. Музыка обладает здесь двойной властью: во-первых, она преобразует активность мозга, внушает спокойствие и сосредоточенность людям, измученным непрекращающимися тиками и насильственными побуждениями; а во-вторых, она создает музыкальные и социальные узы между другими людьми, и то, что вначале было скоплением одиноких, часто подавленных и погруженных в себя индивидов, стало группой, спаянной единой целью, – настоящим оркестром барабанщиков, ждущих движения дирижерской палочки Мэтта.

Ник ван Блосс, молодой английский музыкант, страдает выраженным синдромом Туретта – Ник полагает, что в день у него происходит около сорока тысяч тиков, включая навязчивости, подражания, насильственный счет, насильственные прикосновения и так далее. Но стоит Нику сесть за фортепьяно, как от всех этих неприятностей не остается и следа. Я попросил его сыграть мне Баха (Бах – его любимый композитор, а Гленн Гульд – образец для подражания), и ван Блосс без промедления исполнил мою просьбу. У больного остались только мимолетные гримасы, которые, надо думать, беспокоили его намного меньше, чем Гульда – его знаменитое мычание. Первые симптомы синдрома де ля Туретта появились у Ника в семилетнем возрасте, и мальчик сразу стал объектом насмешек и издевательств со стороны одноклассников. Тики продолжались беспрерывно до тех пор, пока родители не купили фортепьяно, и это событие преобразило жизнь Ника. «У меня вдруг появилось пианино, – пишет он в своей книге «Занятое тело», – и это стало моей первой и единственной любовью, поднесенной мне на блюдечке… Когда я начинал играть, мои тики почти полностью исчезали. Это было как чудо. В школе я весь день гримасничал, извивался и извергал потоки ругани и приходил домой совершенно обессиленным. Я сразу бежал к инструменту и играл, играл, пока у меня хватало сил, не только потому, что мне нравились звуки музыки, но и для того, чтобы избавиться от ненавистных тиков. На время игры я избавлялся от болезни, ставшей моим вторым «я»».

Когда я обсуждал этот вопрос с Ником, он говорил о своей болезни в понятиях «энергии» – ван Блосс чувствовал, что синдром Туретта во время игры никуда не исчезал, просто музыка «обуздывала и концентрировала» его, а в особенности насильственное влечение к прикосновениям находило свое разрешение в ударах по клавишам. «Одновременно я побрасывал в топку синдрома Туретта то, чего он так жаждал – прикосновение, – пишет Ник. – Фортепьяно взывало к моим пальцам… доставляло мне небесное наслаждение от возможности прикоснуться к нему: восемьдесят восемь клавиш – все, как одна, – ждали, когда их коснутся мои измученные ожиданием пальцы».

Ван Блосс считает, что репертуар тиков полностью сформировался у него к шестнадцати годам и с тех пор мало изменился, но Ник стал более терпимо относиться к своему заболеванию, так как понимает, что синдрому Туретта отведена решающая роль в его игре на фортепьяно.

Особенно интересно мне было слушать разговор между Ником ван Блоссом и Тобиасом Пикером, выдающимся композитором, тоже страдающим синдромом Туретта – слушать, как они говорили о роли, которую сыграла болезнь в их становлении как музыкантов. Пикер тоже страдает множественными тиками, но они исчезают, когда он сочиняет, играет на рояле или дирижирует. Я видел, как он неподвижно часами сидел за компьютером, занимаясь оркестровкой своих фортепьянных этюдов. Тиков не было, но это не означает, что вместе с ними исчез и синдром Туретта. Напротив, Пикер чувствует, что именно болезнь направляет его творческое воображение, помогает писать музыку, которая, в свою очередь, придает болезни строго определенную форму и дисциплинирует ее. «Моя жизнь во власти синдрома Туретта, – говорил он мне, – но я пользуюсь музыкой, чтобы укротить его. Я обуздал его энергию – я играю, манипулирую ею, обманываю ее, подражаю ей, насмехаюсь над ней, исследую и эксплуатирую ее – всеми возможными и доступными мне путями». Последний фортепьянный концерт Пикера в некоторых своих частях изобилует завихрениями и водоворотами. При этом Пикер пишет в разных стилях – мечтательной, спокойной музыки у него не меньше, чем яростной и неистовой. Композитор с невероятной легкостью переходит от одного настроения к другому.

Синдром Туретта ставит ребром мучительный вопрос о воле и решимости: кто отдает приказы, кто кем распоряжается. В какой мере люди, страдающие синдромом Туретта, руководствуются своим собственным «я», сложной, осознающей себя целенаправленной самостью и в какой – импульсами и чувствами, порождаемыми низшими уровнями сознания и головного мозга? Такие же вопросы возникают при музыкальных галлюцинациях, навязчивостях и разнообразных формах автоматического повторения и имитации. В норме мы не сознаем, что происходит в нашем мозгу, мы не ощущаем действия множества связей, соединений и сил, лежащих вне или ниже порога нашего сознания – и, возможно, это хорошо. Жизнь становится сложной, а подчас и просто невыносимой для людей с бурными тиками, навязчивостями или галлюцинациями. Эти люди вынуждены ежедневно сталкиваться с мятежными, непокорными механизмами работы собственного мозга. Они принимают особый вызов, но зато могут, если тики и галлюцинации не полностью овладевают их существом, достичь такого уровня самопознания и примирения с собой, что пользуются болезнью для духовного обогащения в этой странной борьбе, извлекая пользу из двойной жизни, которую им приходится вести.