Глава девятая
Вода в бочке совсем остыла, зато в сауне было уже не жарко, а лишь очень тепло. Закрывая глаза, Даша представляла, что она на пляже, лежит себе на горячем песке, вдыхая соленую влажность моря. Капельки воды, стекающие по ее телу, действительно были чуть солоноватые от мужского пота. Но и сам этот пот, и его чуть мускусный запах, и крепкие руки, которые гладили Дашину спину, нравились ей чрезвычайно. Пожалуй, ей давно так ничего не нравилось.
Руки стали требовательнее, потянули ее, заставив перевернуться на полке, и тут же ее губы оказались накрыты другими, тоже влажными, солеными, требовательными. Даша невольно охнула под их нажимом, попыталась сцепить зубы, чтобы не допустить вторжения, но тут же сдалась, потому что ей хотелось этого гораздо больше, чем держать оборону.
Открыв глаза во время поцелуя, она оглядела дощатые стены бани, ровные поверхности полок, серые, уже потерявшие красноту жара камни. Затем взгляд переместился на лицо целующего ее мужчины: лохматую челку давно не стриженных волос, прямой, чуть мясистый нос, длинные ресницы, дрожащие на гладкой, как у девушки, коже, темную щетину, успевшую вырасти с утра и теперь приятно коловшую щеки. Не красавец, не принц, вообще ни разу не мужчина мечты, но в этот миг Даша не хотела бы поменять его ни на кого другого.
Она положила ладони ему на плечи, мягко скользнула по ним вниз, коснулась заросшей курчавой «шерстью» груди. Он в ответ хрюкнул что-то мало разборчивое, а оттого особенно смешное, но от ее губ не оторвался.
Немного подумав над тем, что ее мама называла девичьей скромностью, Даша отправила свои пальцы путешествовать дальше. Ниже. В конце концов, девичья скромность сейчас не имела ни малейшего значения, а вот преграды, встречавшиеся на пути пальцев, наоборот, казались очень важными и требующими немедленного преодоления. Нащупав влажную махру полотенца, стыдливо обернутого вокруг мужских бедер, она потянула за него, и дурацкое полотенце упало на пол.
В этот момент мужские руки легли ей на грудь, и все дальнейшее стало восприниматься как в тумане – думать мешал то ли сгустившийся вокруг пар, то ли жар иного рода, идущий откуда-то изнутри. Ну надо же, оказывается, Даша уже успела забыть, как это бывает.
Она засопела как щенок, получивший в свое распоряжение желанную игрушку, ее пальцы, обычно холодные, а сейчас теплые, гибкие, жадные, теребили и гладили то, что вызывало у нее живейший, почти детский восторг. В ответ на ее действия целующий ее мужчина вдруг выгнулся дугой и застонал. Даша вспомнила, что у него болит спина, и моментально испугалась.
– Тебе больно?
– Дурочка, – сердито ответил он, перемещая свои руки как-то так, что у нее тут же пропал воздух и желание слушать ответ тоже, и свет, кажется, померк, а может, это она просто закрыла глаза, отдавшись на волю качавших ее волн. – Ду-у-урочка, – повторил он, – мне хорошо. Если бы только знала насколько!
Даша чувствовала, что, кажется, взлетает и парит над полом, а потом ощутила себя лежащей на прогретой деревянной полке, где ее разгоряченное тело тут же накрыло другое – тяжелое, незнакомое, но отчего-то уже очень родное. Потом они с Женей вдруг стали одним целым, неспособным распасться на части даже при самом сильном воздействии.
А воздействие, несомненно, было, потому что Дашу раскачивала, швыряла, возносила, толкала, удерживала, заставляла стонать, рычать, смеяться и плакать какая-то до этого неведомая ей сила.
В какой-то момент Даша вдруг испугалась, что сейчас взорвется от шквала испытываемых ею чувств, и действительно разлетелась на тысячи маленьких Даш, успев решить, что умирает, но через секунду осознав: она жива и абсолютно, до неприличия счастлива.
Рядом пыхтел, сопел и тяжело дышал лучший в мире мужчина.
– Ты совсем меня заездила, – сказал он хрипло, – но при этом ты совершенно невероятная.
Даша зарделась от неожиданной похвалы.
– Я обычная, – сообщила она и закинула на него ногу, просто чтобы чувствовать, что он только ее и ничей больше. – Обычная разведенка, которую предал муж. Ушел к другой, которая в сто раз лучше.
– Твой муж – дурак, – сообщил ее мужчина. – Когда-нибудь он обязательно поймет, как много потерял, только будет уже поздно, потому что я тебя обратно не отдам. Ты теперь моя, поняла?
– Поняла, – покладисто согласилась Даша. – Я твоя, и ты обязательно пригласишь меня на свидание, когда все закончится и мы отсюда уедем. Мы с тобой пойдем в кино, а потом будем долго-долго гулять по московским улицам, а потом возьмем мороженое, несмотря на холод. Ладно?
– Ты ведь не думаешь, как наша Паулина, что я не способен пригласить девушку на свидание и купить ей мороженое? – спросил Женя. – Так что в кино мы сходим, и по улицам погуляем, и мороженое будем есть, и пить шампанское, а потом возьмем какое-нибудь мясо, например, огромный стейк рибай прожарки rare. Или ты предпочитаешь well done?
– Я предпочитаю medium, а еще лучше рыбу, – лениво ответила Даша, которой вдруг снова ужасно захотелось есть. – Кстати, о Паулине – я ведь видела, что она тебе понравилась, вчера. Почему же ты выбрал меня?
– Потому что мужчины в первый момент всегда реагируют инстинктами, – признался он, примерился и поцеловал Дашу в кончик носа. – А потом уже включают мозг и смотрят вглубь. Для того чтобы провести пару необременительных дней, инстинктов вполне достаточно, а вот для целой жизни – нет.
– А я тебе нужна для целой жизни? – храбро спросила Даша.
Ей было страшно услышать ответ, но неопределенности она не переносила на дух, особенно в таких важных вопросах. Конечно, он мог соврать, но она нутром чувствовала, что врать он не станет. Ни сейчас, ни в будущем.
– Ага. Правда, еще вчера я об этом даже не думал, – ответил он. – У меня вообще такое чувство, что «вчера» было словно в прошлой жизни. Хотя, может, так оно и есть. Слушай, а ты знаешь, зачем на этот ваш театральный тренинг принесло Паулину? Вот уж кому тут совсем не место! Она же богачка с Рублевки. Ей пристало останавливаться в местах и общаться с людьми совсем другого ранга.
– Так в том-то и дело, – обсуждать Паулину было скучно, но раз Женя спрашивал, Даша была готова отвечать, чтобы не разочаровать его даже в малом. – Понимаешь, она давно замужем, муж – друг ее отца, намного старше, сделал предложение, когда она была еще совсем девчонкой, и с тех пор ее жизнь идет по замкнутому кругу. Особняк, слуги, дети, шикарные машины, меха, драгоценности, яхты, путешествия.
– По-моему, женщины о таком могут только мечтать.
– Много ты знаешь, о чем женщины мечтают, – вздохнула Даша и замерла, потому что он взял в ладонь ее пятку и начал ласково поглаживать большим пальцем, от чего внутри у нее тут же стал оживать небольших размеров вулкан. – Понимаешь, ей всегда хотелось узнать, что чувствует девушка, когда ее приглашает на свидание совсем простой парень, к примеру бедный студент. И у него нет денег на мороженое, потому что на последние он купил ей скромный букетик. Ей хотелось это узнать, но без измены мужу и романа на стороне. Опасно это, да и мужа своего, как это ни странно, она искренне любит. Ей рассказали про «Открытый театр», и она решила попробовать. Изменить свою жизнь, но всего на неделю, перевоплотиться в другого человека, ничем не рискуя, побывать в чужой жизни, не ломая свою. Как-то так. Непонятно?
– Понятно, – сказал Женя и снова притянул Дашу к себе. – Только неинтересно. Ну ее, Паулину! Меня гораздо больше занимает женщина по имени Дарья.
Какое-то время они снова оказались не способны говорить, а заодно и думать. Второй раз был более медленным, томным, тянущимся как нуга в шоколадном батончике, и когда Даша вынырнула из нее, ей показалось, что она заново родилась.
– Что будем делать? – спросила она, когда снова обрела способность говорить.
– А сколько времени? – лениво уточнил Женя. – Такое чувство, что уже глубокая ночь. Между прочим, я собирался провести ее на боевом дежурстве, а вместо этого нежусь в бане с любимой женщиной. Вдруг за это время что-то произошло?
От слов «любимая женщина» Дашу затопило счастьем. Господи, и о чем это она думает! Сэм лежит мертвый, его убийца на свободе, остальным обитателям гостевого дома может грозить опасность, а она испытывает острое чувство счастья. Может быть, она и вправду чудовище, как иногда говорит мама?
Даша соскочила с полки, как была, голая, выскочила из сауны в комнату, натянула халат, схватила телефон и посмотрела на часы. 21:32. Неужели так мало? Ей показалось, что они с Женей провели в бане целую вечность.
Он появился на пороге, тоже совершенно обнаженный и ничуть этого не стесняющийся. Даша украдкой осмотрела мужчину, с которым только что самозабвенно занималась любовью: среднего роста, коренастый, с коротковатыми и немного кривыми ногами, волосатый, с широкой грудью и крепкими бицепсами. Не принц, нет. Но отчего-то при взгляде на него Даше отчаянно захотелось снова вернуться в уже начинавшую остывать сауну и оставаться на узкой полке до утра. Бесстыжая, как говорит мама. Совершенно бесстыжая!
– Сейчас всего полдесятого, – виновато сказала она и протянула Жене телефон, чтобы он мог убедиться в этом своими глазами.
– Да? – удивился он. – Я был уверен, что больше. Но это хорошо, просто отлично! До того как обитатели усадьбы отойдут ко сну, я успею раздать им необходимые инструкции, а потом мы все-таки поговорим с госпожой Холодовой.
– Женя, я тебя уверяю, Катя тут совершенно ни при чем, – сердито сказала Даша. – Ну почему ты такой упрямый?
– Я не упрямый, а последовательный, – ответил он. – А следую я фактам, которые, как известно, вещь упрямая. И факты говорят, что твоя Катя – единственная оставшаяся подозреваемая.
– Да, но… – Даша замолчала, настолько невероятной была пришедшая ей в голову мысль.
– Никаких «но», – строго сказал Женя, – одевайся, нам надо идти.
Выйдя из бани, они разошлись по своим номерам, чтобы одеться. Затем Женя обошел всех обитателей дома, чтобы дать необходимые указания. В номере на первом этаже вдвоем ночевали Елизавета и Маргарита Романовна. Им следовало запереться в своей комнате и не выходить наружу ни при каких подозрительных криках и шумах, никому не открывать и откликаться только на голос Евгения Макарова.
– А если вас убьют? – с иронией в голосе спросила Елизавета Мучникова. – Как мы тогда узнаем, что можем выйти к завтраку?
– Если меня убьют, вам про это сообщит Даша, – подумав, сказал Женя, а Даша нервно вздрогнула, представив такую ужасную перспективу. – Но я вас уверяю, что убить себя не дам. У меня впервые за долгое время появилось ради чего жить. Вернее, ради кого. Вернее, это не важно.
– А ты не промах, – подмигнула Даше Елизавета. – Я всегда подозревала, что в таких тихих омутах водятся самые отъявленные черти.
На втором этаже в одной комнате ночевали Игнат и Настя, и за них обоих Женя был спокоен. В соседнем с ними номере оставалась Анна, и ей Женя тоже велел запереться изнутри, открывать только на звук его голоса и в случае опасности стучать Игнату в стену. Взять на себя охрану двух номеров Игнат был вполне в состоянии.
В люксе на третьем этаже жила Катя.
– Наверное, надо мне остаться у нее ночевать, – сказала Даша задумчиво. – Это же люкс, так что прикорну на диванчике в гостиной. Ты не переживай, мы тоже никому не откроем без твоей команды, а в случае возможной опасности я тебе сразу позвоню, обещаю. А ты можешь в моем номере остаться и дверь открыть, тебе все шаги по лестнице будут слышны. Все не на ней сидеть, она же всеми ветрами продувается.
– Плохой план, если принять во внимание, что твоя Катя – убийца.
– Нет, она не убивала Сэма, – горячо возразила Даша. – Жень, послушай, я только сейчас поняла, что…
– Тсс. – Он приложил палец к ее губам, и Даша сразу же послушно затихла. – Так, за Масловых я не переживаю, Роман все-таки мужик, свою семью сберечь сумеет, а если что, я подсоблю. Остается одна Паулина. Пожалуй, тебя я отправлю ночевать именно к ней. У нее, конечно, не люкс, дивана нет, но на двуспальной кровати как-нибудь разместитесь. Так, с этим все.
– А Катя? Она что, останется одна? – Даша с ужасом чувствовала, что в ее голосе слышны близкие слезы. – Женя, послушай меня, она ни при чем, и ей может грозить опасность! Пожалуйста, давай мы останемся у нее ночевать втроем: она, я и Паулина.
– Ладно, разберемся ближе к ночи. – Теперь Макаров говорил мягко, практически ласково. – А скажи, ты всегда так яростно защищаешь тех, кого любишь?
– Всегда, – сказала Даша сквозь зубы и все-таки заплакала. – А ты всегда не слушаешь, что тебе говорят? Пойми, я знаю, что…
Он снова не дал ей договорить, только теперь остановил поток срывающихся с губ слов поцелуем.
– Я внимательно тебя выслушаю, – пообещал Женя, – и обязательно приму во внимание все твои доводы, но только позже. А сейчас пошли к твоей Кате. Я бы, конечно, предпочел поговорить с ней наедине, потому что ты явно пристрастна, но ты же мне не позволишь?
– Ни за что, потому что это ты пристрастен, – горячо сказала Даша.
Ее мужчина засмеялся.
– Мне еще предстоит привыкнуть к тому, какая ты, – с невыразимой нежностью произнес он. – А пока пойдем.
В номере у Кати было сумрачно и прохладно. Темнота, впрочем, была объяснима – верхний свет оказался потушен, горел только торшер у дивана. А вот холод казался необъяснимым, потому что топили в усадьбе хорошо.
– Ты что, проветривала? – спросила Даша у сидящей в кресле с ногами Кати.
Видимо, до их прихода она сидела там же и сейчас, отперев незваным гостям, вернулась в кресло, свернувшись в уютный клубочек.
– Да, от духоты голова заболела, – ответила Катя, зябко кутаясь в шарф. – Дашенька, у тебя, я вижу, все хорошо? Ты прямо светишься. Неужели «Открытый театр» тебе все-таки помог?
– Ты мне помогла, Катенька. – Даша наклонилась и поцеловала приятельницу в прохладную гладкую щеку. – Ты мне все время твердила, что я достойна счастья, вот я и позволила себе в это поверить.
– Ну и славно. – Актриса печально улыбнулась. – Я очень рада за тебя. За вас, – поправилась она, бросив косой взгляд на бесцеремонно изучающего ее Женю. – А ко мне вы по какому делу пожаловали?
Даша расстроилась, что проницательная Катя так легко раскусила, что они действительно пришли по делу. Она чувствовала себя предательницей, злом ответившей на все доброе, но изменить ничего не могла. И как она будет жить, если с сегодняшнего дня в ее жизни не будет Екатерины Холодовой…
– Надо поговорить, Екатерина, – вступил в беседу Женя. – Скажите, когда вы поняли, что Сэм Голдберг – ваш отец?
– Что? – Катерина выглядела изумленной и уставшей, но вовсе не расстроенной. – С чего вы взяли эту глупость? Ну, конечно, этот американский господин не имеет ко мне и моей семье никакого отношения.
– Катерина, послушайте меня. А ты, Даша, пока помолчи, – жестко сказал он, видя, что она пытается что-то сказать. – Вы – одна из четырех женщин в этом доме, которая по возрасту годится в дочери Голдберга и его возлюбленной, Жаворонка. Трех других мы уже проверили. Так что, кроме вас, подозревать некого.
Он был не прав, и Даша знала это со всей очевидностью, но решила пока не вмешиваться. Ему же будет хуже, когда все выяснится.
– Вдобавок ко всему прочему, Екатерина, вы были очень расстроены в тот вечер, когда Голдберг рассказывал свою историю. Если вы не имели к ней отношения, вам было не от чего волноваться.
– Я волновалась от того, что рассказанная им история отозвалась во мне. Не скрою, очень больно отозвалась. Дело в том, что я тоже родилась ровно через девять месяцев после Олимпиады-80. Моя мама также была волонтером на этих Олимпийских играх, и у нее был роман с иностранцем, в результате которого тот вернулся домой, а мама осталась и очень быстро поняла, что у нее будет ребенок. Так я появилась на свет, – точно так же, как и ребенок, про которого рассказывал Голдберг. Вот только он тут совсем ни при чем. Мой биологический отец был датчанином.
Женя выглядел сбитым с толку, и Даша даже хихикнула тихонечко над этим обстоятельством. Он свирепо посмотрел на нее.
– А вы сейчас не врете?
– Я вообще практически никогда не вру: считаю это слишком энергозатратным и бессмысленным. Моего родного отца звали Кристиан Ларсен. Моя мама очень его любила и не выходила замуж, хотя она у меня была красавица и предложения руки и сердца получала очень часто. А когда мне было десять лет, она покончила с собой – так и не смогла без него жить. Мы с бабушкой остались одни.
– Катенька, ты, наверное, так страдала. – Даша снова кинулась к креслу, обняла актрису и погладила по голове, как ребенка.
– Да, это было ужасно. Очень страшно понимать, что ты для матери так и не стала заменой того, единственного, кто ей был по-настоящему дорог. Я и расстраивалась, и злилась, и горевала. Потом, когда бабушка умерла и я осталась одна, мне вдруг пришла в голову безумная мысль найти своего родного отца. Не знаю зачем. Наверное, мне просто захотелось на него посмотреть. Увидеть человека, который значил для моей матери так много. И я его нашла.
– О как, – пробормотал Женя. – Нашла она! И что, вы теперь общаетесь? Или вообще переезжаете жить в Данию?
– Да никуда я не переезжаю. И нет, мы не общаемся. – Лицо Кати снова исказилось волнением. – Именно поэтому я так болезненно отреагировала на рассказ господина Голдберга. Когда мне удалось узнать, что мой отец жив, я специально поехала в Данию. Мы встретились в кафе, и он, глядя мне в лицо, сказал, что нет нужды ворошить эту старую историю. Мол, у кого в молодости не было весело проведенных ночей и их последствий.
– А о том, что ваша мать беременна, он знал?
– Конечно нет! Из-за железного занавеса трудно было сообщать о таких вещах. Да мама и не знала о нем ничего, кроме имени и фамилии.
– А почему тогда этот самый Кристиан Ларсен так легко поверил в то, что вы – его дочь, а не какая-нибудь самозванка?
– Тогда, летом восьмидесятого года, он подарил моей маме серьги. Вернее, они вместе их купили в антикварном магазине. – Они даже в советские годы существовали. Гуляли по Москве, начался дождь, они и спрятались в таком магазинчике, где маме понравились серьги. Они были старинные, но не очень дорогие, а в пересчете на валюту вообще копейки. Поэтому он их с барского плеча и купил.
– Эти серьги были на вас вчера вечером? – уточнил Женя.
– Да, вот они.
Она легко поднялась с кресла, и Даша невольно залюбовалась ее грациозностью и легкостью: все-таки ее Екатерина Холодова была совершенно невероятная. Вытащив ящик стола, та достала обитую бархатом коробочку и вынула из нее серьги. Они блеснули в полумраке комнаты, но, взяв их в руки, Женя разочарованно присвистнул.
– Серебро и камни не драгоценные, – сказал он. – Рядом с часами Голдберга даже рядом не лежали.
– Понимаете, он даже не вспомнил мою мать, – глухо сказала Катя, убирая серьги обратно в шкатулку. – Она ушла из жизни, потому что не смогла жить без него. А он смог! Мне даже показалось, что таких, как она, у него тем летом было несколько. Ну встречались, ну купил стекляшки, ну заделал ребенка, дел-то. Мама любила его десять лет, а для него то, что между ними было, вообще ничего не значило. И тут я вижу человека того же возраста, который приехал в Россию, потому что ищет женщину и ее ребенка. Этот Сэм, в отличие от моего отца, помнил про своего Жаворонка всю жизнь, вот что меня расстроило вчерашним вечером.
– Голдберг сказал: когда он найдет своего ребенка, то заново родится. А вы ответили, что для этого иногда сначала нужно умереть. Что вы имели в виду, Екатерина?
– Ничего. – Она пожала плечами. – Я же актриса, нам свойственна патетика и пафос в выражении своих мыслей и чувств. Для того чтобы меня принял мой родной отец, мне нужно умереть и снова родиться. В этой жизни со мной такого уже не произойдет, вот о чем я думала в тот момент.
– А ты знала, что наш костюмер, Маргарита, тоже ребенок Олимпиады, если можно так выразиться?
– Да, конечно. Мы с ней как-то разговорились про детство, и все выяснилось. Но история ее матери закончилась благополучно, не так печально, как у моей. Думаю, что в 1981 году в стране родилось несколько сотен таких, как мы, если не несколько тысяч. Дело житейское. Так уж сплелось кружево судьбы, что в этой гостинице нас оказалось трое. Я, Рита и кто-то третий.
– Вот видишь, я же тебе говорила, что Катя ни при чем, – с жаром сказала Даша и даже в ладоши захлопала. – Я была уверена, что все обязательно выяснится, и вот!
– Да, выяснилось, – покладисто согласился Женя, но голос у него был какой-то странный. – Только мы пришли к тому, что круг замкнулся. В усадьбе было всего четыре женщины, которые могли родиться вследствие Олимпиады-80. И все доказали, что они не внебрачные дочери Сэма Голдберга. В то же время он сам сказал Даше, что увидел здесь свою дочь. Головоломка какая-то!
– Нет, – мягко сказала Даша. – Никакой головоломки. Я пытаюсь тебе это сказать уже битый час, только ты меня не слушаешь. Сэм не говорил о своей дочери, он вообще ни разу за весь вечер не произнес это слово: ни во время своего рассказа, ни потом, в беседе со мной. Понимаешь?
– Если честно, не очень, – признался Женя.
– Мне внезапно это пришло в голову. Он все время говорил «мой ребенок», «моя детка», «дитя». Но он ни разу не произнес слово «дочь». А это значит, что их общий с Жаворонком ребенок вполне мог оказаться сыном.
* * *
Макаров почувствовал себя так, будто его с ног до головы окатили ледяным душем. Как могло получиться, что Даша оказалась умнее и прозорливее его? Ведь он тоже слышал рассказ Сэма, а значит, должен был зацепиться ухом за то, что слово «дочь» тот употреблял, только говоря о Дженни.
Почему? Держал интригу? Или просто подзабыл русский язык, а потому употреблял слова, не понимая, что вводит слушателей в заблуждение? Впрочем, этого они уже никогда не узнают.
Отправив Паулину ночевать к реабилитированной Екатерине Холодовой, обойдя номера и убедившись, что все заперлись изнутри и помнят данные им инструкции, Макаров вернулся в номер к Даше и устало рухнул на кровать.
– Так, давай рассуждать логически, – сказал он, – всех женщин тридцати девяти лет мы проверили. С одной стороны, кажется, что эта работа проделана впустую, с другой – пустой работы, по большому счету, не бывает. Мы проверили четыре версии, а значит, отрицательный результат – тоже результат. Подозреваемых мужчин подходящего возраста у нас двое – владелец усадьбы Михаил Евгеньевич и его друг и деловой партнер Игорь Арнольдович.
– Ты не прав. – Даша плюхнулась на кровать рядом, примерилась и смачно поцеловала Макарова в губы. – Мужчин тридцати девяти лет, а значит, и подозреваемых, у нас не двое, а четверо. Ты не сосчитал себя и своего друга Игната.
– Вот ведь шмакодявка! – восхитился Макаров, чувствуя, как от ее поцелуя у него вскипает кровь. Он бы все сейчас отдал, чтобы запереть дверь изнутри, сорвать с Даши одежду и забыть о лежащем за стеной трупе хотя бы до утра. Но не мог. Как любила говорить мама, чувство долга родилось вперед маленького Макарова. – С точки зрения расследования ты рассуждаешь правильно и здраво. Но я, как никто другой, знаю историю своей семьи, а потому уверяю тебя, что к Сэму Голдбергу не имею никакого отношения, а моя мама, дай ей бог здоровья, – точно не Жаворонок.
– А Игнат? Вдруг Дженни Голдберг, то есть Штейнер, именно Настю наняла следить за своим отцом, потому что знала: возлюбленный и есть ее сводный брат? Ты хорошо его знаешь? Давно?
– Знаю я его почти десять лет, мы вместе работаем в поисковом отряде. – Макаров повернулся на бок, притянул Дашу к себе и уткнулся носом в ее коротко стриженные волосы, которые пахли травой, солнцем и ветром, словно за окном был не унылый конец сентября, а июльская сенокосная страда. – С родителями Игната я незнаком, в детстве мы с ним не дружили. Так что, по большому счету, наше знакомство следует признать неглубоким, хотя мы и дружим. Вон даже в отпуск вместе поехали. Но из списка подозреваемых я Игната все-таки вычеркну.
– Потому что вы вместе поехали в отпуск? То есть на том основании, что вы – друзья?
– Нет. – Макаров снова понюхал ее волосы и поцеловал, потому что не мог сдержаться. – На том основании, что Сэм Голдберг нанял тебя для поездки именно в Переславль. Он знал, что его ребенок живет здесь, а Игнат – приезжий. Уж Голдберг точно не мог знать, что Дженни наняла Настю, а та притащит с собой своего бойфренда. Согласна?
– Пожалуй, да, – медленно ответила Даша. – Эту версию можно поставить самой последней и проверить, если мы убедимся, что две другие – ошибочны.
– Итак, Михаил и Игорь. Два серьезных основательных чувака, которые сегодня парились с нами в бане, – задумчиво сказал Макаров и сел, потому что думать лежа, рядом с Дашей, было решительно невозможно. – Ты на кого ставишь?
– На Михаила Евгеньевича, – без тени сомнения откликнулась Даша. – Я более чем уверена, что это он – сын Жаворонка. Во-первых, я слышала его странную беседу с Татьяной. Когда стало известно о смерти Сэма и ты объявил, что считаешь убийцей того самого ребенка, Татьяна позвала Михаила помочь ей на кухне, я случайно оказалась рядом и услышала, как она умоляла мужа никому ничего не говорить.
– Ты уверена?
– Да. Она шептала: «Не говори им. Никому не говори. Они уцепятся, начнут душу мотать. Не говори, Миша».
– Интересно, и что было дальше?
– Ничего. – Даша сделала независимое лицо, которое, как уже знал Макаров, выражало легкую степень смущения. – Игорь Арнольдович застукал меня за подслушиванием, поднял шум, Татьяна выскочила из кухни, и мне пришлось уйти.
– Но тогда с тем же успехом Татьяна могла уговаривать мужа не говорить нам, что Жаворонок – это мать Игоря, – подумав, сказал Макаров. – Он мог решиться открыть тайну друга, а Татьяна умоляла не влезать в неприятную историю, по результатам которой два друга могли поссориться. При общем бизнесе это неразумно, сама понимаешь.
– Да, ты прав, – согласилась Даша. – Вот только прошлой ночью я видела Михаила Евгеньевича возвращающимся в дом.
– Когда?
– Я же рассказывала: я проснулась, подошла к окну и увидела Михаила Евгеньевича, который шел от своего дома к отелю. Потом я услышала шум на лестнице, выскочила и столкнулась с Сэмом.
– А потом от ветра разбилось стекло, – задумчиво сказал Макаров.
– Ну да. Сэм как раз хотел мне что-то важное сказать. Начал издалека, что не очень хорошо владеет русским… Наверное, он уже тогда собирался уточнить, что ищет сына, а не дочь, но не успел.
– Не успел, потому что вас отвлек шум разбитого стекла. А что, если Михаил пришел в дом, встретился с Сэмом, договорился, что позже поднимется к нему в комнату, остался внизу и услышал ваш разговор на лестнице? Сэм чуть было его не выдал, поэтому он бросил что-то тяжелое в дверь, разбил стекло, поднял переполох, а потом сделал вид, что явился в дом только что – забивать дыру. Закончил свою работу, дождался, пока все успокоятся и уснут, а потом прошел в комнату Сэма и убил его. Ты точно уверена, что видела в окно его?
– Ну, это был человек в брезентовой накидке. Когда я его увидела, то сразу подумала про нашего хозяина. По фигуре, по походке… Я не знаю, Женя.
– А вот мы сейчас пойдем и спросим. – Макаров вскочил на ноги и потянул Дашу за руку, заставляя встать.
– Женя, это может быть опасно, – вдруг встревожилась она.
– Не переживай, мне не впервой. – Макаров снова оскалился как волк. – Но если ты боишься, то можешь остаться здесь. Просто запри дверь.
– Ага, конечно, тут я с ума сойду от мысли, что тебе угрожает опасность. – Даша схватила свою куртку и влезла во все еще влажные ботинки. – Нет уж, я – твой напарник в этом расследовании, так что пойдем вместе.
– Ты доктор Ватсон, Арчи Гудвин или Гастингс? – расхохотался Макаров.
Она так ему нравилась, что у него даже голова немного кружилась. Он уже и не помнил, когда в последний раз испытывал головокружение от любви.
– Я мисс Марпл в молодости, – заявила Даша. – Вот выйду на пенсию и буду заниматься расследованием убийств.
– Мисс Марпл была старая дева, – с удовольствием сообщил Макаров и снова расхохотался, когда Даша стукнула его концом шарфа. – Пойдем, напарник! И как я только раньше без тебя обходился!
Осенняя ночь упала на них, как только они переступили порог дома. Ветер, холодный, сырой, пронзительный, проникал под куртку, трепал волосы, кусал шею. Снова пошел утихший было дождь, и Макаров на мгновение словно вернулся на пару часов назад, ощутил на руках тяжелое тело девочки Саши, для которой, к счастью, все уже благополучно закончилось.
От холода снова заныла спина, но думать об этом сейчас было некогда. Макаров задрал голову и посмотрел на окна гостевого дома. Начало одиннадцатого, еще не очень поздно, тем не менее часть окон уже были темными. В напряженной атмосфере больше устаешь, да и на поиски Саши сегодня ходили практически все, немудрено, что люди без сил.
Темнело окно Игната и Насти, уже уложили своих мальчишек Масловы, в их комнате на стекла падал лишь синеватый отблеск работающего телевизора, в темноте сидели и запершиеся в одном номере Анна и Лиза, а вот Катерина и Паулина не спали, видимо, обсуждая минувший день.
Макаров перевел взгляд на стоящие в стороне домики – один гостевой, один пустой и один хозяйский. В жилых не спали. Макаров натянул капюшон куртки, взял Дашу за руку и зашагал по каменной дорожке к дому Михаила и Татьяны.
На стук открыла хозяйка, кутающаяся в большую вязаную шаль, и молча посторонилась, пропуская их в дом, где весело и уютно трещал огонь в разожженном камине.
– Поговорить хотите? Со мной?
– С вашего позволения, с Михаилом Евгеньевичем.
Ему показалось или Татьяна едва заметно вздрогнула?
– В бане не наговорились? Вы ж там, почитай, три часа просидели.
– Какие три часа? – не понял Макаров. – Мы давно уже из бани ушли, а Михаил Евгеньевич еще раньше. Мы там… – Он замялся и против воли покраснел, жар залил лоб, уши, шею. Татьяна перевела взгляд с него на Дашу, усмехнулась понимающе. – Мы там одни остались.
– И где же он тогда? – Татьяна вдруг заметно встревожилась. – Он домой не возвращался, и с того момента, как я занесла вам блины в баню, я Мишу больше не видела.
– Ой, он же хотел с Игорем Арнольдовичем поговорить, – вспомнила вдруг Даша. – Помнишь, Жень, он еще сказал, что к нему зайдет?
– Да, точно, – согласился Макаров.
– Ой, ну, тогда, значит, он у Игоря, – тут же успокоилась Татьяна. – Они про будущее усадьбы могут часами говорить. Все-таки здорово, что два года назад все получилось.
– Что получилось? – не поняла Даша.
– Деньги найти. Миша, как эту усадьбу увидел, сразу заболел идеей открыть здесь гостевой дом. Потом у него мама умерла, Лариса Евгеньевна, он себе места найти не мог, депрессия началась. В общем, он интерес к жизни утратил, я думала, уж насовсем, а усадьба его спасла. Конечно, нужно было деньги найти – на ремонт, на строительство, на то, чтобы обустроить тут все. В общем, он попросил у Игоря взаймы, у того всегда дела хорошо шли, а тот предложил войти в долю и стать совладельцем. Конечно, Миша с радостью согласился, они ж с Игорем друзья с детства.
– Что ж, тогда мы, пожалуй, дойдем до этого вашего Игоря, – спокойно сказал Макаров. – Извините, что побеспокоили, Татьяна.
– Да какое тут беспокойство, когда вокруг такое. – Женщина снова зябко передернула плечами. – Страшно жить, честное слово, страшно!
Спустившись с крыльца, Макаров и Даша пошли по тропинке к следующему дому.
– Постой. – Даша тронула его за руку, и он послушно остановился, словно показывая чудеса дрессуры. – Женя, теперь я точно знаю, что Михаил Евгеньевич и есть тот самый сын, на поиски которого Сэм отправился в Россию. Это именно он, не Игорь Арнольдович и не Игнат.
– Я тоже так считаю, но на чем зиждется твое стойкое убеждение? – уточнил Макаров, оглянулся, не смотрит ли кто, притянул Дашу к себе за отвороты куртки и нежно поцеловал в краешек губ. – Мое мнение основано на интуиции мента, а твое?
– Татьяна сказала, что маму Михаила Евгеньевича звали Лариса Евгеньевна. Лариса, понимаешь?
Он покачал головой, с нежностью глядя на нее – маленькую, стойкую, смелую и очень умную.
– Лариса – Лара – Ларка. Lark, по-английски, жаворонок.
– Вот ты черт. – Макаров растер ладонью затылок. – Говорила мне мама: учи, сыночек, иностранные языки, в жизни пригодится, а я, дурак, не слушал. Но ничего, теперь у меня есть ты. Что ж, еще одно железобетонное доказательство нашей правоты. Пойдем посмотрим, что нам пропоет этот жаворонок.
– Интересно, успел он сказать Сэму, что его мать умерла, перед тем как убил? – с болью в голосе сказала Даша. – Мне почему-то было бы легче, если бы я знала: Сэм умер, считая, что его любимая женщина до сих пор жива – благодаря той помощи, которую он оказал. Ты ведь спросишь, да?
– Я его обо всем спрошу, – ответил Макаров, и его голос не предвещал владельцу усадьбы ничего хорошего.
На стук в дверь долго никто не открывал, но потом на пороге все-таки появился Игорь Арнольдович, одетый в рубаху с закатанными рукавами, вязаный жилет и мягкие вельветовые штаны – на одежду он явно денег не жалел. Лицо у него было заспанным.
– Извините, прикорнул у камина, – благодушно сказал он. – Денек сегодня выдался тяжелый, так что после бани позволил себе коньячку да и уснул. Чем обязан?
– Мне нужно поговорить с Михаилом Евгеньевичем.
– Мишкой? – Бизнесмен, похоже, удивился. – Так его у меня нет.
– Но он же сказал, что собирается к вам заглянуть, нужно поговорить…
– Ну да, сказал. Вот поэтому я и в постель не ложусь, хотя глаза слипаются, жду его, паршивца. Думал, он все еще в бане занят – вдруг кто еще попариться захотел.
– Нет, из бани он ушел уже больше часа назад. – Макаров посмотрел на часы. – И дома его нет. Я был уверен, что он у вас.
– Ну, хотите, осмотрите дом, если вы мне не верите. – Бизнесмен начал раздражаться. – Я же вам русским языком говорю: я его жду, но Мишка пока не приходил.
– Так, вечер перестает быть томным. – Макаров рванул воротник куртки, потому что ему вдруг стало невыносимо душно. – В большом доме его нет, я лично обошел его весь, перед тем как выйти на улицу. У себя и у вас тоже. Уехать из усадьбы невозможно, только уйти пешком, перейдя вброд ту замечательную речку, которую нам с вами сегодня довелось форсировать. Вопрос только – зачем? Отчего так спешно бежал ваш друг детства, а, Игорь Арнольдович?
Тот снял и протер очки в тонкой золотой оправе, снова водрузил их на нос.
– Да не знаю я. Мишка – отличный мужик, честный, прямой и порядочный. У него нет ни малейшей нужды сбегать из своего дома.
– Ну да, ну да. Правда, если учесть одно маленькое обстоятельство, а именно тот факт, что прошлой ночью Михаил Евгеньевич убил своего отца, гражданина Соединенных Штатов Америки Сэма Голдберга, то картина немного меняется.
– Мишка? Убил Голдберга? Да вы с ума сошли. – Бизнесмен рассмеялся, хотя его хриплый смех прозвучал немного натужно. – Разумеется, он никого не убивал. Если бы вы лучше знали Михаила, то поняли бы, что он просто не в состоянии кого-либо убить.
– Игорь, давайте перестанем ходить вокруг и около, – устало попросил Макаров. С каждым мгновением ситуация не нравилась ему все больше. То, что он называл ментовской интуицией, кололось, чесалось и свербело где-то в районе желудка. – Ответьте мне на простой вопрос: вы, как лучший друг Михаила Евгеньевича, знали о том, что несколько лет назад он обратился к своему биологическому отцу с просьбой помочь в лечении матери Ларисы Евгеньевны?
– Знал, – с вызовом ответил бизнесмен. – Я с самого детства все про Мишку знал. О том, что у него отец живет в Америке, он мне рассказывал еще в те годы, когда хвастаться этим было не принято. Тетя Лариса, впрочем, никогда особо не скрывала, потому и по службе не продвинулась, работала простой учительницей в школе всю жизнь, английский преподавала. Замуж она так и не вышла, сыну отчество записала по своему отцу, так в советские годы все делали. В свидетельстве о рождении у Мишки в графе «отец» стоял прочерк.
– Что было потом?
– Когда у тети Ларисы нашли рак, было уже поздно что-то предпринимать. Ей могла помочь только операция за границей, очень дорогая и без особых гарантий. Я помог Мишке найти клинику в Германии, которая бралась попробовать, но нужны были деньги, много денег. Конечно, я был готов дать немного, но у меня основная сумма вложена в бизнес, к тому же мы присматривались к этой усадьбе, поэтому мой скромный вклад погоды не делал. Тогда Мишка и придумал обратиться к своему отцу.
– Откуда он знал, что Сэм Голдберг – обеспеченный человек?
– Незадолго до этого Мишка собрал о нем сведения – просто хотел выяснить, жив ли Голдберг, где живет, чем занимается. Он вовсе не собирался пользоваться этой информацией. Но потом заболела тетя Лариса, и он решил отступить от своих принципов.
– И что, когда деньги пришли, было уже поздно? Лариса Евгеньевна умерла, поэтому Михаил Евгеньевич открыл на эти деньги свою гостиницу? Он не хотел, чтобы Голдберг об этом узнал, и убил его?
– Послушайте. – Игорь Арнольдович начал сердиться, его глаза за стеклами очков сузились. – Я вам русским языком объясняю, что Мишка никого не убивал. Да и нечего ему было скрывать – гостиница эта выстроена на мои деньги, потому что Голдберг ничего ему не дал. Ни доллара. И тетя Лариса умерла, потому что отправить ее в клинику в Германию Мишка не смог. Он так до сих пор себе этого и не простил – жил как в аду эти два года, считая, что не смог спасти мать. В состоянии вы это понять или нет?
Он почти кричал, вены на шее вздулись, руки сжались в кулаки. Макарову казалось – еще чуть-чуть и бизнесмен его ударит.
– Подождите, но этого не может быть, – вмешалась в разговор Даша. – Сэм сказал мне, что перевел на лечение Жаворонка крупную сумму и еще послал ценную вещь на память.
– Да соврал он. – Из Игоря Арнольдовича как будто выпустили воздух, теперь он выглядел размякшим и еле стоящим на ногах. – Денег пожалел, а потом его совесть заела, вот и отправился в далекую Россию – страну медведей, чтобы перед смертью грех искупить. А вам соврал, потому что правду сказать стыдно было.
– Перед смертью?
– Да не цепляйтесь вы к словам! Когда человеку восьмой десяток, а живет он эгоистом и отшельником, которого ничего не интересует, кроме ублажения себя любимого, нет-нет да и о душе подумаешь. И к Мишке не цепляйтесь, не убивал он никого. Он и так в последнее время опрокинутый ходил. Сначала узнал, что этот гад, папочка его, будет здесь жить, чуть с ума не сошел. Потом рассказ этот душещипательный услышал, а утром про убийство стало известно. Это ж никакая психика не выдержит! А убивать он не убивал.
– Но тем не менее тело Сэма Голдберга уже почти сутки лежит в спальне с ножом в груди. – Макаров тоже начал злиться. – Ваш друг – не институтка, а вы так трогательно за его душевную организацию переживаете. Давайте-ка одевайтесь, вместе найдем вашего Мишку да зададим ему несколько вопросов. В том числе и такой: кто так сильно захотел отомстить за него Сэму Голдбергу, что пошел на убийство? Судя по горячности, с которой вы защищаете Михаила, можно подумать, что это вы.
– Да господь с вами! – Игорь Арнольдович слабо махнул рукой и начал натягивать ботинки. – А Мишку действительно надо найти. Не нравится мне все это, честное слово.
Они вышли на крыльцо, и Макаров остановился, чтобы прикурить. Итак, убить Сэма Голдберга могли три человека: владелец усадьбы, его друг или жена Татьяна.
