10 января
Помм – остров Груа
Все время репетирую с оркестром и набираюсь уверенности. Так, вместе со всеми, легче, ведь если я ошибусь, то в зале не будет слышно, только я одна услышу и смогу опять подстроиться к остальным. «Мальчика Дэнни» разучиваю довольно быстро. Когда я играю, а Ив аккомпанирует на пианино, я как будто уношусь вместе с пеной на гребнях волн. Музыка эта такая же волшебная, как шоколадный торт Мартины. И еще, когда играю, сердце у меня бьется в ритме моего саксофона, и мне кажется, что Груа никогда не оторваться от дна моря, и что папа живет с нами круглый год, и что Лу не умерла…
Федерико остался еще на несколько дней. Тетя Сара, с тех пор как он у нас гостит, ходит лучше. Завтра приезжают Шарлотта и Альбена. Мама перебирается в Локмарию, но мы будем видеться каждый день. Папа будет приезжать на выходные и спать в своей комнате, а Альбена – в синей, потому что папа храпит и мешает ей спать. У нас сейчас прямо какая-то игра в музыкальные стулья: я поменялась комнатами с Шарлоттой, Федерико перебрался из своей синей спальни в тети-Сарину персиковую, один только Жо остается на месте.
12 января
Шарлотта – остров Груа
Я приехала на папиной машине, сидела впереди, там, где обычно сидит мама. Папа сказал, что я здесь буду как у Христа за пазухой, допустим, но как за пазухой может быть хорошо, пусть даже и у Христа, там же тесно и дышать нечем. Грэмпи не любит папину машину, всегда называет ее танком, но на этот раз ничего не сказал. На корабле я поехала вниз лифтом, не стала спускаться по лестнице и даже не выходила на палубу. Я живу в комнате Помм. Там есть маленькая фотография нашего папы, которая приклеена к стенке шкафа, и ее видно только с кровати. Я ему про это не рассказала.
Я очень-очень сильно мечтала сюда вернуться. Но все получается не так, как я мечтала. Я чувствую себя старухой, как будто мне вдруг стало тридцать лет, не могу ни бегать, ни просто гулять, даже тарелку принести и то трудно. Мне надо помогать умыться, я впадаю в панику, когда ко мне приближается Опля и просит с ним поиграть. Дышать трудно, а когда кашляю – это просто ужас. Я была так рада снова увидеть Помм, но она, мне кажется, во мне разочаровалась, потому что я гораздо слабее даже старенького Грэмпи. Грэмпи через два дня снимет мне наружные швы, а внутренние, он сказал, снимать не надо, потому что они сами рассосутся. У Грэмпи вообще-то твердая рука. Может, я и забоюсь, но вести себя буду как стоик. Это Помм мне сказала слово «стоик» и объяснила, кто они были такие. Мне лучше с Помм, чем одной в Везине.
Жо подарил мне пакетик конфет, которые называются «Карамель с Груа», потому что их делают только тут. Конфеты в таких пакетиках бывают разные, эти оказались из перуанского шоколада с фисташками, обалденно вкусные. Он мне дает лекарства, чтобы не очень сильно болело. Доктор-кинестезист здесь такой милый, он научил меня сплевывать, чтобы не скапливалась мокрота, ведь если она накопится, может начаться воспаление легких, еще он сказал, что на острове я у него самая юная пациентка, и еще – что нормально дышать я смогу через шесть недель. Вот интересно: дышу с самого рождения и даже не задумывалась никогда, как это – дышать, а сейчас это оказалось так трудно. От доктора я узнала много нового, например, что люди не всегда одинаково дышат, это зависит от возраста. Оказывается, у младенцев дыхание более частое, чем у больших детей, а у детей, даже больших, более частое, чем у взрослых. В школу я вернусь еще не скоро – слишком все время усталая. А вдруг я никогда больше не смогу ни бегать, ни кричать, ни танцевать? И еще: тетя Сара то же самое чувствует, когда видит, как другие скачут? Если бы Грэнни была тут, я бы с ней поговорила обо всем этом, она все понимала. Кажется, я чуть не ушла к ней.
Помогаю Помм делать уроки, сейчас ей задали выучить стихи про свирель:
Тростинкою пустой, никчемною была я,
И ломкой до того, что, мимо пролетая,
Могла бы птица вмиг сломать меня крылом.
А нынче я – свирель, на зависть всем кругом…
Память у меня отличная, запоминаю с первого раза и тут же читаю наизусть, а Помм показывает все жестами невидимой публике: какая была тростинка, как летела и махала крыльями птица, как играют на свирели. Все в этих стихах движется, а я сижу в своей комнате и даже пошевелиться толком не могу – прямо как бабочка, приколотая булавкой.
22 января
Сириан – остров Груа
Стоило увидеть, как Систоль назвал свою моторку, сердце опять болезненно сжалось. «Морская Лу». Отцом он был не лучшим, чем получился из меня, но мужем куда лучшим. Он всегда и везде защищал маму. Начинаю сомневаться: неужели он и вправду ей изменял?
У Шарлотты ужасное настроение. Помм из кожи вон лезет, чтобы ее развлечь и развеселить, Опля таскает ей одну игрушку за другой и не понимает, почему она их ему теперь не бросает, чтобы принес.
– Хочешь за руль? – спрашивает Систоль.
– Я не сумею.
– Помнится, ты получал права на вождение лодки, разве не так? Почтовик в этот час уже не ходит. И только не говори, что сдрейфил!
Так. Все как в прежние времена, когда я – лишь бы доказать ему, что не трус, – прыгал в воду с самого высокого трамплина или, держась за шкот, откидывался с борта назад, чтобы не дать яхте перевернуться при сильных порывах ветра. Скорость в порту ограничена до трех узлов. Выйдя на фарватер, увеличиваю скорость, на Курро еще прибавляю и дальше уже жму на всю железку Дно у меня под ногами вибрирует. Поднимаюсь на волну, еще ускоряю ход. «Морская Лу» встает на дыбы, но я продолжаю ту же игру.
– Здорово, а? – подначивает отец.
Киваю и пытаюсь вспомнить, как ориентируются по кардинальным знакам. Стороны света… Север – две стрелки вверх, Юг – две стрелки вниз, проще некуда. Точно-точно, и у Востока были стрелки вверх и вниз, а у Запада к центру… Систоль мне не поможет, нечего надеяться, я его знаю, скорее позволит мне во что-нибудь врезаться, а потом осыплет проклятиями.
– Ты говорил правду, – ору я, чтобы перекричать мотор. – Мама сама захотела в пансионат.
Он сидит сзади, я не вижу его реакции. Веду в темноте его лодку к его острову. Руки аж одеревенели, так вцепился в руль. Поворачиваюсь к нему только вблизи от Труа. Вспоминаю: «У входа в порт влезаешь в зеленую фуфайку и красные чулки». «Зеленая фуфайка» – это навигационный знак с зеленым конусом по правому борту, «красные чулки» – навигационный знак с красным цилиндром по левому.
– Давай ты причалишь, пап?
– Сам выкручивайся.
– Да я же десять лет не входил в порт, тебе не кажется, что было бы разумнее…
– Боишься, сынок?
Ага, все как раньше! Скрежеща зубами, сбрасываю газ. Иду по инерции к причалу под острым углом (так вроде безопаснее), чуть подправляю курс, даю задний ход, корма разворачивается влево, идем совсем уже медленно, кладу руль в сторону от причала, даю самый малый, прижимаемся бортом, останавливаю моторку.
– Ну вот…
Систоль прыгает на берег с удивительной для его шестидесяти лет ловкостью и привязывает лодку.
– Ты ничего не забыл, – говорит он.
– Как у тебя с Альбеной?
– Она милая, улыбчивая, всегда готова прийти на помощь, просто не узнаю твою супругу. Лу и Тьерри лучше меня разбираются в людях.
– А при чем тут твой приятель Тьерри Серфати, ты ведь его имеешь в виду? Он же только мельком видел Альбену, совсем ее не знает.
Отец тоже малость свихнулся, не иначе!
– Зато он тонкий знаток человеческих душ, Си-риан. Лу считала Альбену благородной и великодушной. Уверен, что Тьерри с ней согласился бы.
– У вас с мамой всегда было столько друзей, а я своих растерял… И у жены, и у дочки их нет. Почему?
– Раньше у тебя они были. А Шарлотта открывает сейчас, что такое дружба, общаясь с Помм, и это ускорит ее выздоровление.
Спокойно идем домой. Минуем бистро «Ти Бедеф». Если бы мне так не хотелось скорее обнять Шарлотту, пригласил бы отца выпить по стаканчику Первый раз в жизни.
Обе дочки на кухне с Сарой и Федерико. Играют в burraco, итальянскую карточную игру типа канасты. Шарлотта, увидев меня, улыбается. Пытается встать, но морщится и опускается обратно на стул. Целую ее в лоб. Она еще похудела. Помм ждет своей очереди. Ее тоже целую в лоб.
– А где Альбена?
– Пошла на спевку.
Я сплю? Мне снится сон? Мои дочери подружились. Отец говорит, что моя жена «милая», сама она распевает с островитянками, с которыми и знакома-то в лучшем случае несколько дней, хотя до того она даже на нашей улице в Везине, где мы живем уже десять лет, ни с одним человеком не сблизилась.
– Можно мы закончим партию? – спрашивает Сара. – Не возражаешь?
Рад видеть их такими сплоченными, вот только себя чувствую здесь совершенно лишним. Я мчался как бешеный из конторы на Монпарнасский вокзал, всю дорогу мечтал в поезде, как с ними снова увижусь, ворвался сюда взмыленный как лошадь, и на тебе! Явился некстати. Помм, она из них тоньше всех чувствует, и у нее ого-го какая интуиция, смотрит на меня виновато. Бледную как смерть, даже серую какую-то Шарлотту призывает к порядку моя сестрица:
– Сейчас мы их сделаем, соберись, племяшка, не то крику будет!
– Понимаешь, пап, мы выигрываем. Тетя Сара говорит, что нам везет, прям такая пруха пошла!
Если она станет употреблять такие выражения при матери, точно крику будет…
Ужинать будем, видимо, когда вернется Альбена, а это минут через сорок – сорок пять. Иду на дикий берег. Прохожу мимо стеклодувной мастерской. Именно здесь одиннадцать лет назад Дамиан изготовил мой первый подарок Маэль – ожерелье из прозрачных бусин цвета ее глаз. Он же сделал браслет, который я подарил Альбене в день ее первого приезда на Груа. У Дамиана огромная семья, не счесть детей, и он всегда улыбается. Я маюсь с двумя дочками, и морда у меня всегда унылая. Найдите отличия. Рядом останавливается машина.
– Сириан, ты?
Оглядываюсь. Прямой взгляд, из-под чалмы выбиваются рыжие волосы, она совсем крошка, о таких говорят «от горшка два вершка», но щедростью способна превзойти скатерть-самобранку площадью в три гектара. Это твоя подруга Мартина, та, что печет The magical саке. Она живет в Ломенере, ее мужа зовут Оливье, он гитарист.
– Подвезти? Тебе куда?
Это Лу мне ее прислала, не иначе.
– В Локмарию.
– Садись.
По обочинам извилистой дороги бегают кролики. Локельтас, Мартина сворачивает, проезжает Кермарек, и вот уже впереди Локмария.
– Мы изрядно поволновались из-за Жо, но сейчас ему лучше, – говорит Мартина.
Застываю, но тут же пытаюсь оправдаться:
– Я ведь работаю в Париже и просто никак не мог о нем позаботиться…
– Конечно, нет, я и сказала, что ему лучше, чтобы тебя успокоить. Мы все тут старались ему плечо подставить. Ох, до чего же не хватает Лу!.. Знаешь, в прошлом году я написала на банках с вареньем: «груша, банан, поцелуи», а она мне подарила свои – с «подгоревшими яблоками, корицей, кальвадосом, дружбой».
– Ты выбросила все в помойку, а ей сказала, что вкус был просто волшебный?
– Конечно.
Вот я и в Локмарии. На первом этаже свет, из трубы тянется дымок. Сколько же у меня чудесных воспоминаний связано с этим домом… Как сейчас вижу бабушку Маэль, прабабушку Помм, в кружевном чепчике с крылышками. А по воскресеньям она надевала высокий праздничный чепец… Бабушка рассказывала нам о своем детстве, о том, как мальчишки ставили друг другу подножки, возвращаясь с родника, чтобы другой уронил кувшин, о пирогах, которые пекли все вместе в печи булочника, о больших деревенских семьях, строивших себе домишки из бурелома… У нее была осанка королевы… А потом вспоминаю, как бросал камешки в окно Маэль, чтобы она вышла ко мне ночью, а потом – ее родителей, погибших под лавиной, когда Помм было несколько месяцев. Они тогда победили в каком-то конкурсе и впервые в жизни отправились в горы. Отец Маэль пережил в море столько штормов, а погиб на пути к горной вершине. Я тогда уже был с Альбеной, но еще не знал, что она ждет Шарлотту. Я так надеялся, что теперь некому и нечему будет удерживать Маэль на Груа, что она ко мне приедет, но нет. Я недооценил роли призраков: будь родители живы, может, она бы их и оставила, но покинуть мертвых и уехать далеко от них не смогла.
Стучу в дверь.
Маэль – остров Груа
С какой радости его сюда занесло? Или наоборот? Спрашиваю с тревогой:
– Помм здорова?
– В полном порядке. Можно войти?
В гостиной я сохранила родительскую мебель, а спальни обставила по-новому, и ванные при гостевых комнатах тоже. Показываю Сириану на отцовское кресло:
– Садись, теперь он тебе не даст пинка.
Когда-то, когда я первый раз не ночевала дома, отец гнался за ним до пляжа, чтобы как следует взгреть, но Сириан бегал быстрее. Потом они помирились и были в хороших отношениях, зато с Жо Сириан вел открытую борьбу.
– Дочки играют в карты, Альбена пошла на спевку хора.
– И ты почувствовал себя всеми покинутым. А сюда зачем приехал?
– Хочу с тобой помириться.
– А разве мы в ссоре?
Он смотрит на фотографии в рамках: мои родители, бабушка в парадном чепце, Помм разного возраста…
– Когда я приезжаю на Труа, ты не ночуешь дома и даже не заходишь, ты не берешь у меня денег на содержание моей дочери… Ты меня избегаешь.
– Если бы ты за мной приехал, я бы вернулась домой… Помм не твоя дочь, она наша дочь, если бы ты так на это смотрел, я бы брала деньги. И я не тебя избегаю, а не хочу встречаться с твоей женой.
– При таком раскладе я играю роль злодея, подонка, который бросил свое дитя.
– Ты никого не бросал, я сама с тобой не поехала. Помм чудесный ребенок, ты бы это знал, если бы видел ее больше четырех раз в год.
– Она так похожа на тебя. Я потерял тебя и знал с самого начала, что мне и ее суждено потерять.
– Ты заперся в башне с Альбеной и Шарлоттой.
Протягиваю ему сигареты. Он откидывает голову назад, вытягивает к камину длинные ноги, с удовольствием курит.
– Еще я пришел тебя поблагодарить. Ты поддерживала Лу и заботилась о моем отце, хотя и то и другое полагалось бы делать мне.
– Они бабушка и дедушка Помм, они взяли меня под крыло после смерти моих родителей, и я всем им обязана.
– Помнишь, я сказал тебе тогда… когда случилось несчастье… что я тебя люблю, это правда, – шепчет он.
– И я тебя. Но мы несовместимы.
– Понимаю. А у тебя кто-нибудь есть?
– Сейчас нет. Был один. Помм ничего не знает.
– Я теряю Альбену.
– А ты дорожишь ею?
– Да. Раньше я этого не понимал, но да, точно.
– Так сражайся за нее.
– Я ей изменял, она это знала и считала, что тут нет ничего особенного. Теперь не изменяю, но теперь она меня не выносит. Я верил, что она полюбила меня навсегда, а…
– Ох и одинаковые вы все, которые в штанах! Потрудись и завоюй ее по новой, вместо того чтобы ныть. Соблазни ее, как будто вы только что познакомились. У тебя козырной туз в рукаве, дружочек, ты отец ее дочери.
– Я тебе не дружочек, – в голосе у него раздражение, – мы вообще не друзья.
Рассматриваю его с какой-то новой нежностью.
– Самое время ими стать, потому что у меня тоже есть козырной туз в рукаве: я мать твоей дочери.
Шарлотта – остров Груа
Помм с Федерико нас обыграли. Тетя Сара в бешенстве.
– А папа где? – спрашивает мама, заходя в кухню.
С тех пор как со мной произошло это несчастье, она не называет папу по имени.
– Я ходил на берег подышать, пока мои дочки изображали из себя завсегдатаев игорного дома, – откликается неожиданно выросший в дверях папа.
С тех пор как со мной произошло это несчастье, он всегда говорит «мои дочки», во множественном числе. Принюхиваюсь:
– Пап, ты курил?
– Одну сигаретку выкурил.
– Это очень вредно для Шарлотты! – напоминает мама.
Папа подходит к ней, хочет поцеловать, но она уворачивается и открывает буфет. Достает тарелки. Помм собирает карты, накрывает на стол. А я тут мертвый груз.
– Пойду возьму что-нибудь теплое, – говорю.
– Давай я схожу, – предлагает Помм.
– Что тебе принести? – спрашивает мама.
– Шарлотта выздоравливающая, а не сахарная, – вмешивается Грэмпи. – Ее комната на первом этаже, устать она не успеет.
Медленно встаю и иду в свою комнату, где сразу сажусь на кровать, чтобы отдышаться. С тех пор как упала с тропинки, я ношу только застегивающиеся спереди вещи, надеть что-то через голову – свитер с воротником или даже под горло – не под силу. Помм оставила мне полку в своем шкафу, и я вижу на полке оранжевую кофту, которая была на мне в тот день. Тогда она была вся в крови, с прилипшими травинками, жутко грязная, но кто-то ее выстирал, она меня ждет, аккуратно сложенная, такая вся сияющая и манящая. Даже ее надеваю с жутким трудом. Кто-то стучит в дверь.
Папа садится рядом со мной:
– Тяжело тебе, да, малыш?
– Ага, сил совсем не осталось. Кинестезист говорит, они вернутся, но я уверена, что этот тип пудрит мне мозги. Помм со мной неинтересно, я даже погулять с ней не могу. Думаешь, я когда-нибудь буду дышать, как раньше?
– Ты будешь лечиться, кушать, спать, поверишь, что все будет хорошо, вот тогда к тебе вернутся силы и ты заживешь даже лучше прежнего. Айпад здесь? Сейчас покажу тебе, что мне помогает, когда нападает хандра и нет сил.
Он что-то там набирает и протягивает мне айпад. Вижу на экране набережную, мигающие огоньки, зеленый и красный, парусники на причале, якоря…
– В Пор-Тюди установлена веб-камера, которой снимают наш островной порт в реальном времени, – видишь, теперь это есть и у тебя, – говорит папа.
– А ты, значит, сюда смотришь, когда тебе грустно?
– Да. И еще каждое утро и каждый вечер. Вижу, как швартуются почтовики, как высаживаются пассажиры и съезжают на берег автомобили, разгрузку судов вижу, вижу яхты и рыболовецкие суда – как они входят в порт или выходят из него… И еще я вижу, как на острове идет дождь или искрится под солнцем морская вода… Вижу дневную жизнь и бессонный ночной океан. А как-то я даже увидел, как Грэнни с Помм паркуются и идут покупать билеты!
– Ты был зеленый?
Папа растерянно на меня смотрит.
– Ну как же, не помнишь, что ли: зеленые яблоки «грэнни-смит»? Я так теперь жалею, что полезла в эту Адскую дыру. Раньше я все равно из-за мамы была как в тюрьме, но хотя бы могла нормально дышать.
– В тюрьме?.. – Он, кажется, совершенно прибалдел.
А ведь он все время жил с нами – и что, совсем ничего не понимал?
– Я не имела права ни с кем подружиться. Я не имела права есть в школьной столовой. Я не имела права никого позвать к себе или пойти к кому-нибудь в гости. Я просто-напросто мамина кукла.
– По-моему, ты слегка преувеличиваешь, – улыбаясь, говорит он.
– Теперь все станет еще хуже! Она запрет меня на ключ и до восемнадцати лет не выпустит.
– А когда в восемнадцать выпустит, ты что сделаешь?
– Уеду так далеко, что она никогда меня не найдет. И никому, кроме Помм, не оставлю своего адреса.
– Даже мне?
– Зачем? Чтобы ты из чувства долга передал его маме?
Папа больше не улыбается.
– У меня есть девять лет на то, чтобы помешать тебе раствориться в пространстве, – говорит он очень серьезно.
Лу – там, куда уходят после
Поначалу вы со мной разговаривали, теперь я отошла в прошлое. Вы больше не думаете «тебе бы это понравилось», нет, вы думаете «маме – или Лу – это бы понравилось». Ты остался последним, кто ко мне обращается, мой бализки. Но ведь это нормально. Такова жизнь. То есть… я хотела сказать, такова смерть.
Вы собрались в нашем доме, и от этого у меня тепло на сердце. Вы спорите, вы ругаетесь, даже деретесь, вы испытываете такие сильные чувства. Вы пока еще не вышли из лабиринта, в который забрели давным-давно, но сейчас вы, по крайней мере, взялись за руки. И уже никто не одинок.
Альбена – остров Груа
Дверь синей комнаты скрипнула, и я сразу открыла глаза:
– Кто там?
– Я. Сириан.
Включаю свет. Ничего не соображаю, отупела от снотворного.
– Шарлотте хуже?
– Она спит. Одевайся, нам надо поговорить.
На муже низко надвинутая вязаная шапка, у него трехдневная щетина, ни дать ни взять – герой рекламы туалетной воды.
– А что, с людьми в пижамах ты не разговариваешь?
– Пойдем погуляем.
– Посреди ночи? Ты выпил или как?
– Или как. Абсолютно трезв. В воскресенье уеду, выспишься. Давай, пошли.
Он от меня не отстанет, невероятно упрям. Переодеваюсь, ворча себе под нос, движения замедленные, все из-за снотворного.
– Оденься потеплее.
Подает мне куртку и шарф. Выходим. Ветер просто с цепи сорвался, думает, мы ему кегли, старается опрокинуть. Сириан обнимает меня за плечи и выводит на улицу:
– Мы спустимся в порт.
От холода кровь стынет в жилах и леденеют молекулы лекарства, от которого я должна спать сном счастливого младенца, а не маяться бессонницей, как всякая измученная тревогой мать. Ковыляю по дороге; человек, которого я люблю и которого скоро покину, меня поддерживает.
В порту пустынно, гулко, корпуса кораблей скрипят, тросы сигнальных флагов бьются о мачты. Ни одного моряка, вообще ни души, даже чаек не видно, только два идиота сидят на причале, свесив ноги. Слева идиотам подмигивает зеленый огонек.
– Шарлотта совсем пала духом, Альбена.
– Это я и сама могла тебе сообщить, причем в теплой спальне, не вылезая из-под перины.
– Дело не в сегодняшней ситуации. Еще до всего она чувствовала себя в тюрьме, а сейчас боится, что станет хуже.
– Напрасно боится! – Стараюсь вложить в свои слова побольше сарказма. – Она доказала, что ей можно доверять. Вот-вот запишу ее в школы банджи-джампинга и полетов на дельтаплане. В самом деле – давно надо было крылья-то расправить!
– Альбена, у нее здоровое крепкое сердце. Ребра скоро срастутся и тоже станут крепкими. Ей некуда девать энергию. Она осталась жить. Она не Танги.
Пытаюсь вскочить на ноги, но он предвидел мою реакцию и не пускает. Шлепаюсь обратно. Он прижимает меня к себе. Сижу, не могу отдышаться, злая, расстроенная дальше некуда, глаза на мокром месте.
– Мне жаль, что я не знал твоего брата, мне хотелось бы сделать тебя счастливой, а Помм и Шарлотту – легкими и свободными. Я вчера был у Ма-эль в Локмарии. Перед ужином.
– Опять сошлись? – спрашиваю я, стараясь выглядеть равнодушной.
– Я ни с кем не схожусь, моя жена – ты, и я люблю тебя. А с Маэль нам пора стать друзьями.
Он – весь такой неотразимый – склоняется ко мне – не увернуться. Впрочем, захоти я – могла бы его толкнуть, он рухнул бы с высоты в ледяную воду и сразу пошел ко дну. Получилось бы идеальное преступление: в порту никого. Я вернулась бы в свою синюю комнату, а утром вместе со всеми удивлялась бы, куда делся Сириан, и его потаскуха напрасно бы его ждала.
– Дай мне еще один шанс, Альбена. Начнем с нуля. Я изменюсь. Все еще возможно. Я не хочу тебя терять.
– А твоя баба?
– Я же тебе сказал, там все кончено.
– Почему ты решил поговорить со мной здесь?
Он оборачивается и показывает на прикрепленную позади нас камеру:
– Смотри, вот веб-камера порта. Я злился на Груа за то, что остров похитил у меня мать. Я злился на Маэль из-за Помм. Но я так и остался привязан к этому камню посреди океана. Я здесь вырос, здесь мои корни, я смотрю на порт и представляю, как возвращаюсь сюда на корабле. Это моя гавань, мое убежище. – Он разводит руки в стороны. – Веб-камера фиксирует как раз тот кусочек набережной, где мы с тобой сидим, – до почтовика справа. Мы на первом плане. Здесь не лукавят. Здесь говорят правду.
– А если бы, например, я толкнула тебя в воду, это увидели бы в интернете тысячи людей?
И вдруг он меня целует, как когда-то. И я ему отвечаю. Потому что Шарлотта дома, в безопасности.
Потому что у нее есть там, дома, личный врач. Потому что очень холодно. И потому что мы снова вместе.
Мы идем вверх по улице, к центру, мы возвращаемся домой – и в прошлое. Это не я – женщина, которая прижимается к своему мужчине в царящей на острове тьме. Это не он – страстный и нежный мужчина, который идет рядом. Это не я – нетерпеливая женщина, которую он раздевает. Это не мы, это не можем быть мы…
Но это есть, он есть, невероятный, неожиданный пыл, они есть, поцелуи и объятия, как будто впервые, есть эти немножко неуклюжие ласки, это пламя, эти открытия, одно за другим. Мы познакомились в первое утро мира. Я больше не боюсь проклятий обезумевшей от горя матери. У Шарлотты вся жизнь впереди. Я могу снова забыться. Любовь сильнее ненависти.
Шарлотта – остров Груа
Раньше я спала на боку, а теперь приходится на спине. И сон у меня сразу стал очень чуткий. Слышу, как открывается дверь дома, потом закрывается. Слышу голоса родителей, они говорят тихо, но у меня отличный слух. Куда это они, ночь на дворе?
Жду. Они не возвращаются. Мама попросила папу перепрыгнуть Адскую дыру? Они дерутся в ландах? Но если они поубивают друг друга, у кого я жить-то буду? Грэнни больше нет. Грэмпи не может со мной возиться. Сара считает меня ничтожеством. Маэль мне не родственница. Бабушка, мама моей мамы, ненавидит детей. А куда денется Опля? Что будет с ним? Его посадят в клетку, а меня отправят в сиротский приют? Ему сделают укол, и его некому будет оплакать… Дурацкое слово «оплакать»… О! Плакать! Как будто радуешься, что поплакать можно… Помм не узнает, где я, и мы больше никогда не увидимся. В конце концов, моя тюрьма не такая уж страшная. Мама меня любит, просто слишком сильно за меня боится. Папы никогда нет дома, но он нас любит, даже очень.
Только подумала об этом – только подумала! – а сердце заколотилось как сумасшедшее. Если у меня там швы порвутся, из него все вытечет вниз? А как его зашили? Крестиком или как? Нет, мне надо успокоиться. Срочно. Беру айпад, открываю сайт с вебкамерой в порту. Вижу со спины каких-то дядьку с теткой. Сидят рядышком и смотрят в море. И вдруг картинка застывает, ничего нового не происходит. А! Папа же объяснил, что кадр длится ровно одну минуту, а обновляется каждые две минуты. Тетка хочет встать, но дядька ее не пускает. Почему-то она мне напомнила… маму? А дядька – это папа? Кадр останавливается, они оба замирают, но вот камера снова работает, он поворачивается, она тоже, и опять остановка. Он показывает ей на веб-камеру, я машу им рукой, но они меня не видят. Остановка. Ой! Теперь они целуются, фу! Остановка. Уходят, прижавшись друг к другу, прямо как склеились.
Я правда это видела или… или у меня крыша поехала и просто показалось? Опять открывается входная дверь, тихонько закрывается, они шепчутся и еле слышно смеются. Идут вверх по лестнице. Он не прыгал через Адскую дыру. Они не поубивали друг друга. Меня не отправят в приют. Никто не сделает Опля усыпляющий укол. Мы останемся дома все вместе, вчетвером. Папа не соврал: эта веб-камера действительно поднимает настроение.
