Аномалия Эбштейна

Это было еще в старом здании на Ленинском проспекте (я тогда только-только стал директором института). Я прооперировал парня с аномалией Эбштейна (редкий порок сердца). Парень заметный, такой двухметровый верзила. Отец у него был полковник. У нас с родителями сложились давние отношения, очень хорошие. Еще в детстве мы поставили парню клапан, потом, когда он подрос, клапан пришлось поменять. Я его заменил. Все так спокойно, хорошо прошло… Но болезнь эта нехорошая: при ней сердце само по себе не слабое, но парень-то огромный – и это дополнительная нагрузка.

Внезапно наступило критическое состояние, из которого мы его вывести не смогли. Вскоре в больницу пришел отец. Я вышел к нему. Разговор наш происходил в небольшой комнатке возле проходной. Мы с ним сели рядом, и я честно рассказал ему, как все было и что спасти его сына мне не удалось.

Тогда он говорит:

– Я пришел, чтобы вас убить!

Я ушам своим не поверил. Ничего подобного в жизни моей не было.

– Мне велела это сделать жена, – поясняет он.

– За что же вы хотите меня убить? – спрашиваю.

Я даже не испугался. Мне действительно было непонятно.

– Ну как же! Наш сын умер. Это вы не сумели его спасти.

– Я и мои коллеги делали все возможное. Но вы должны понимать, что бывают случаи, когда врачи бессильны.

– Поэтому я и должен вас убить. Не подумайте, что я шучу.

Он достал пистолет, который принес с собой. Не знаю уж почему, но все равно я не верил в то, что сейчас раздастся выстрел и я умру. Хотя как врач я видел и понимал, что полковник находится в критическом, неконтролируемом состоянии, в котором люди способны на что угодно.

– Ну, давайте, – говорю я, – стреляйте! Может, так даже и лучше.

Зачем я это сказал, не знаю. Наверное, потому, что всякий врач непременно чувствует вину, если не может спасти больного, даже в таких вот безнадежных случаях.

– Я не шучу! – говорит он и направляет пистолет в мою сторону.

По глазам вижу, что он в любое мгновение может нажать на спусковой крючок, но все равно почему-то не боюсь и не верю, что умру.

Мы какое-то время смотрели друг другу в глаза. Потом в нем что-то дрогнуло и он сказал: «Нет, я не могу этого сделать… Если не моему сыну, так кому-то другому вы еще сможете помочь».

Он спрятал пистолет, застегнул кобуру, встал и, не прощаясь, пошел к выходу. По виду его, по опущенной голове и согнутой спине ясно чувствовалась трагедия человека, который все потерял и в конце концов не смог совершить того, за чем пришел и что должен был, по его убеждению, сделать. Этот момент – как он уходил – врезался в мою память навсегда.

Заур

У нас есть ординатор, который был в той самой школе в Беслане. Зовут его Заур. Ему тогда было девять. Когда началась стрельба, он побежал вместе с другими детьми. Прибежал домой. Все хорошо, мама целует. А через день у него поднялась температура. Мама отвела его в поликлинику, они сделали рентген, смотрят – пуля в сердце. Мальчика срочно доставили в детскую больницу в Москву. Оттуда мне позвонил главный врач: «Слушай, здесь ребенок то ли с пулей, то ли с осколком в сердце. Надо срочно что-то делать: он температурит». «Ну, везите», – говорю. А мне завтра утром лететь на Европейский конгресс в Германию.

Привозят Заурчика. Мы повторяем исследование на компьютерном томографе и видим: пуля там, в сердце. Берем его на операцию – на коже никаких следов. Открываем кожу, смотрим грудину – на грудине ничего нет. Открываем грудину – на сердечной сорочке есть малюсенькая дырочка. Открываем эту сердечную сорочку. Сердце я не останавливал, потому что не нужно было. Я открываю сердце через предсердие – нету пули. Я и так, и эдак – нету. Вызываю врача – ультразвукового диагноста, она делает исследование в пищеводе (есть такой метод) и говорит: «Нет, Лео Антонович, вот она там лежит, смотрите». И показывает мне картинку.

Я опять начинаю искать – ничего нет. И я не знаю, что это было, рука Бога, как говорят, или что-то еще, но я взял, поднял сердце за верхушку, и она выпала. То есть она лежала между мышцами. Это сегодня, в эпоху 3D и 4D, я до операции могу крутить сердце со всех сторон. А тогда не было ничего, что мне бы показало, что пуля лежит в правом желудочке. Оказалось, что это 18-миллиметровый осколок пули. А почему ничего не было видно? Потому что осколок, нагретый до огромной температуры, прошел через кожу, и она затянулась. Может, пуля между ребрами проскочила, а потом попала в горячий ток крови и застряла между мышцами. Если бы она прошла через желудочек, все могло быть хуже.

Убрал я эту пулю, и мальчик пошел на поправку. Потом я эти снимки показал в Германии. Шок был полный. Они ведь даже не верили, что в мирное время в Беслане могло случиться такое.

Потом этот мальчик закончил медицинский институт и с этого года учится в ординатуре. Он, когда меня видит, всегда улыбается. Очень симпатичный мальчишка этот доктор.

Глава седьмая. Семья

Мама

Почтительности и уважению к старшим в детстве меня наставляли не только взрослые. Учил мой друг одноклассник – замечательный футболист с забавной кличкой Туя. Но в первую очередь – все-таки наша тихая мудрая мама. Кстати, после смерти отца мама (несмотря на то, что у нее было немало предложений) так больше и не вышла замуж. Старшей сестре, с которой она могла разговаривать на взрослые темы, мама говорила, что в глазах близких и детей ее второе замужество будет выглядеть некрасиво по отношению к погибшему мужу и нашему отцу, которого она по-настоящему глубоко любила. В наших детских глазах это ее очень возвышало, и мы всегда гордились нашей замечательной мамой.

Мама учила меня никогда не обижать девочек.

– Почему? – спрашивал я удивленно (ведь девчонки любят дразниться и бывают такими вредными).

– Потому что у тебя есть сестры, – отвечала мама. – Ну представь, как бы ты себя чувствовал, если бы кто-то обижал твою сестру?

Больше мне ничего не нужно было объяснять. Аргумент совершенно неотразимый.

– Ну а прежде всего ты должен быть почтительным к пожилым людям, – говорила мама.

Это я хорошо понимал по тому, как относились к старикам все, кого я знал и уважал. И все же кое-что новое о том, что такое настоящая почтительность, я узнал как-то из случайно подслушанного разговора моих сестер. Старшая Марина уже была врачом. Она была совершенно взрослым человеком со своим домом и своей самостоятельной жизнью. Младшая тогда только недавно окончила десятилетку.

Они обсуждали какую-то покупку, которую недавно сделала Марина. Доводов «за» и «против» было много, и все они были разумны. Тут Марина после небольшой паузы сказала такое, что сразу прекратило обсуждение. «Так ведь мама мне разрешила!» – вспомнила она, и спор сразу же был окончен.

Это не просто довод, пусть даже очень веский. Это важнейшее правило существования всякой настоящей семьи, когда важные вопросы жизни решают именно родители. И такое право родителей и есть настоящее их почитание – та самая почтительность, о которой я говорил.