Глава двадцать вторая. О святости в миру

Представьте себе, что вам хочется достигнуть в чем-то совершенства, однако никаких особых талантов к чему-то конкретному у вас нет. Вы не настолько умны, чтобы стать великим ученым, у вас не хватает творческого духа, чтобы сделаться великим художником, нет ни природной проницательности будущего выдающегося государственного деятеля, ни утонченного вкуса (и огромного наследства) легендарного гедониста. Так неужели вы обречены на заурядность? Существует философская школа, которая отвечает на этот вопрос «Нет». Идея в том, что даже если вы не слишком умны, красивы и талантливы, вы все равно можете одним лишь усилием воли стать очень-очень хорошим. Вы можете возвыситься над повседневными морально-этическими нормами – быть добрым к людям, не лгать, время от времени жертвовать в «Оксфам» – и все свои силы посвятить помощи ближнему и утешению страждущих. Иначе говоря, вы можете стать святым в миру.

Разумно ли это – стараться стать как можно добрее и самоотверженнее? Можно ли считать «моральную святость» – термин философа Сьюзен Вольф – совершенством, к которому человек должен стремиться? И неужели стремиться к этому – и вправду наш долг?

Философы в последние 2000 лет предложили две причины стремиться к моральным высотам: нужно улучшать мир и совершенствовать себя. Эти причины не слишком хорошо сочетаются друг с другом, поскольку одна направлена наружу, а другая внутрь. Можно ли усовершенствовать себя, если забывать о себе ради служения ближнему? Более того, есть основания полагать, что быть как можно лучше – это вредно и для мира, и для души.

Начнем с души. Действительно ли те, кто посвящает свою жизнь служению ближнему, обладают чудесным характером в духе Сократа? Свойствен ли им эротический магнетизм? Многие из нас не любят благодетелей человечества и не стесняются об этом говорить. Мы искренне считаем, что благодетели человечества при всей своей «хорошести» люди безъюморные, назойливые, лицемерные и душные. Конечно, во многом это просто обида – ведь блистательный пример благодетелей человечества делают наши собственные моральные притязания просто смешными. Но ведь в душе идеального благодетеля человечества налицо перекос. Неестественно развитые нравственные добродетели – терпение, щедрость в делах и в мыслях, постоянное стремление облегчить чужие страдания – зачастую лишают человека добродетелей не-нравственных: юмора, интеллектуального любопытства и авантюризма.

Сьюзен Вольф выделила два типа моральных святых: «любящий святой», которому приносит счастье только и исключительно помощь ближним, и «рациональный святой», которого делает счастливым все то же самое, что и прочих – друзья, родные, материальные блага, искусство, книги, спорт и секс, – но он жертвует своим счастьем ради чувства долга. Любящий святой не видит ничего, что предлагает ему жизнь, и его душа, как ни парадоксально, скучна и бесплодна. А душа рационального святого, который вынужден постоянно подавлять или отрицать свои самые сильные желания, выжжена дотла постоянной фрустрацией.

Именно об этом часто говорят, когда речь идет о великих гуманистах, поражавших воображение широкой публики: это Флоренс Найтингейл, Махатма Ганди, Альберт Швейцер, Мать Тереза. В книге Литтона Стрейчи «Выдающиеся викторианцы» (Lytton Strachey, Eminent Victorians) Флоренс Найтингейл изображена до нелепости негуманной. Джордж Оруэлл уловил исходивший от Ганди дух мелочного тщеславия и заключил, что «святость – это то, чего человеку следует избегать». Альберта Швейцера обвиняли в том, что он самодур и расист, играющий в Бога. Кристофер Хитченс бросил камень в огород Матери Терезы – оказалось, что она намеренно отучила себя принимать чужие страдания близко к сердцу. Интересно, что подобного ревизионистского очернительства пока что избежала Дороти Дэй, героиня Движения католических рабочих. Ее святость, как видно, уравновешена пикантными подробностями ее богемно-вольнодумного прошлого. У нее есть искупительные пороки.

И все же, если смотреть только на великих благодетелей мира сего, легко поддаться искушению предвзятого отбора. Что будет, если самый заурядный человек решит с бескомпромиссным рвением творить добро? Этот вопрос – отправная точка сатирического романа Ника Хорнби «Как быть хорошими» (Hornby, N., How to Be Good). Рассказчица – Кэти Карр, ей за сорок, она врач и работает в клинике депрессий на севере Лондона. Кэти считает себя достаточно хорошим человеком – она не просто лечит больных («Надо быть хорошим человеком, чтобы осматривать нарывы в ректальной области»), но и придерживается гуманных либеральных взглядов на проблему бездомных, расизм и сексизм, читает «The Guardian» и голосует за лейбористов. Даже внебрачную связь, с которой начинается книга, первую измену за долгую историю брака Кэти, она организует сноровисто и с большим достоинством. Муж Кэти Дэвид меньше достоин восхищения – он ленив, язвителен, ворчлив. Дэвид журналист и ведет нарочито желчную колонку под названием «Самый злобный человек в Холлоуэе», а на досуге сочиняет сатирический роман «про британскую культуру вечно обиженных в эпоху после принцессы Дианы».

Этот брак загнивает по обычным причинам – измены, накопившаяся взаимная горечь, скука. Но как раз в тот момент, когда все, казалось бы, вот-вот рухнет, у Дэвида случается озарение, как у Савла на пути в Дамаск. Измученный болью в спине, Дэвид обращается к юному целителю-экстрасенсу по имени Ди Джей Хорошие Новости, а тот прикасается к его вискам теплыми пальцами и вытягивает из него «черную дымку». В образовавшийся вакуум потоком врывается чистое желание творить добро, и Дэвид превращается в святого. «Я думаю то же самое, что и ты. Но я добьюсь, чтобы слова у меня не расходились с делом», – объявляет он огорошенной жене, опасающейся, что у него опухоль мозга. Поначалу Дэвид просто раздает милостыню кому попало – пытается накормить прохожих воскресным жарким, дарит компьютер одного из детей приюту для женщин, пострадавших от домашнего насилия. Но вскоре ему приходит в голову проект в масштабах их квартала: он хочет, чтобы все, у кого есть гостевые комнаты, приютили там бездомных.

Мотивы, стоящие за внезапно проснувшимся у Дэвида стремлением творить добро, остаются непроясненными. Он много говорит о необходимости улучшить мир, но при этом выражает и стремление к самосовершенствованию. «Я не верю в Рай и вообще, – говорит он. – Но все равно я хочу стать тем, кого туда пустили бы». Даже если душа Дэвида становится все прекраснее, на Кэти это не производит особого впечатления. Теперь ей кажется, что ее муж – человек, в котором нет «ни следа остроумия, ни грана самоиронии – все это словно исчезло». Прежний Дэвид со всеми его недостатками хотя бы мог ее рассмешить, а ради этого, если вдуматься, она и вышла за него замуж. Она замечает в нем самодовольство, желание похвалиться своими добрыми делами, и победоносно вспоминает в связи с этим слова из одного из Посланий св. Павла Коринфянам: «Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего». Но когда она цитирует этот стих мужу, тот напоминает ей, что именно его читали на их венчании, а слово «любовь» здесь – перевод латинского caritas, от которого произошло и слово charity – «милосердие». «Любовь и милосердие – можно сказать, однокоренные слова, – размышляет Кэти. – Как же так вышло, что все в нашей недавней истории указывает, что они не могут сосуществовать, что они прямо-таки антонимы, что если их посадить в один мешок, они будут кусаться, царапаться и визжать, пока от одного из них не останутся рожки да ножки?»

Подобные размышления подводят Кэти к озарению (видимо, автор с ним согласен). Подлинный образец прекрасной души – не самоотверженный благодетель человечества, а тот, кто живет «прекрасной насыщенной жизнью», умеет наслаждаться величайшими произведениями искусства и сложными взаимоотношениями, кто-то вроде, скажем, Ванессы Белл, чью биографию Кэти как раз читает. А если подобная утонченность нам больше не доступна («их род прервался», думает Кэти), можно хотя бы ощутить этот вкус, читая книги Блумсберийского кружка и слушая изысканную камерную музыку. А еще надо помогать друзьям и родным, а не печься обо всем человечестве, «потому что жизнь и так дьявольски трудна». Вот и весь секрет, как быть хорошим.

Решение Хорнби прекрасно вяжется с нашей неискоренимой склонностью к моральной лени. Но достаточно ли это хорошо? Вероятно, благодетели из литературных произведений (сразу вспоминается нелепая миссис Джеллиби из «Холодного дома») не совсем полно описывают своих реальных прототипов. Лариса Макфаркуар в своей книге «Тонущие незнакомцы» (MacFarquhar, L., Strangers Drowning) рисует точные и подробные портреты самых разных людей, решивших посвятить свою жизнь высоконравственным добрым делам. Одна семейная пара взяла на воспитание двадцать неблагополучных детей, в том числе инвалидов, другая основала лепрозорий в Индии, кто-то отдал почку чужому человеку и так далее. Крайние альтруисты, которых описывает Макфаркуар, служат ближнему с таким практически мазохистским рвением, что нам от этого становится неловко, но они хотя бы похожи на людей – да, они неприятные, странные, вздорные извращенцы, однако в целом все-таки в здравом уме, а при беспристрастном рассмотрении даже достойны восхищения. Похоже, сердце у них на месте. И резонно заметить, что делать как можно больше добра – долг каждого из нас, даже если это не приносит особой пользы душе и даже если «жизнь и так дьявольски трудна». Представьте себе, что у вас на глазах в мелком пруду тонет маленькая девочка. Неужели вы не почувствуете, что спасти ее – ваш долг, даже если вода погубит ваши туфли за двести долларов? Увы, во всем мире в аналогичной ситуации оказывается множество детей. Они умирают от голода или от легко предотвращаемых болезней вроде диареи, а между тем в мире полно международных благотворительных организаций, через которые вы вполне в силах им помочь. Более того, по оценкам, на спасение одного ребенка требуется как раз около двухсот долларов. Все, что нужно, – набрать бесплатный номер, держа в руке кредитную карточку. Где принципиальная разница между нежеланием это сделать и решением не спасать девочку? А если ее нет, вам что, жалко двести долларов? И совесть вас не мучает?! Неужели ваши нравственные убеждения не велят вам спасти столько детей, сколько позволит ваш банковский счет?

Философы вроде Питера Сингера из Принстона и Питера Анджера из Нью-Йоркского университета применяли такие простые, но интуитивно очень значимые «примеры со спасением», чтобы подтвердить неприятный вывод: мы, богатые жители Запада, должны основную часть своих денег отдавать в международные благотворительные организации. И не ради похвалы – этого требуют этические принципы, которые мы имплицитно разделяем. Сам Сингер говорит, что отдает пятую часть дохода и сомневается, что этого достаточно. Как же так? Даже если американская семья среднего класса отдавала бы в «Оксфам» четыре пятых своих доходов, дополнительное пожертвование в двести долларов позволило бы спасти еще одного ребенка, погибающего от голода или отсутствия медицинской помощи, причем это не стало бы особо тяжким бременем для донатора. Что касается приятного сибаритства – забудьте о нем. Что такое бутылка «Дом Периньон» по сравнению с жизнью ребенка?

Если таковы требования морали, скажете вы, пошла она куда подальше. И Саймон Блекберн, кембриджский философ, с вами, вероятно, согласится. В своей книге «Быть хорошим» (Simon Blackburn, Being Good), кратком введении в философию морали, Блекберн утверждает, что подобная излишняя требовательность саботирует этику как таковую. «Центральную часть этики должны составлять поступки, которых мы вправе требовать друг от друга», – пишет он. Долг помогать ближнему имеет свои пределы. Моральные принципы, которые мы принимаем, не должны низводить нас до роли рабов обезличенного добра. Да, отдать все свои деньги на спасение голодающих детей за океаном достойно похвалы, как и бросить медицинскую практику на Парк-авеню и пойти работать в организацию «Врачи без границ» или пригласить к себе жить толпу бездомных, – но это не обязательно.

Эти выводы Блекберна очень утешают и вполне соответствуют заключениям, к которым приходит рассказчица в романе Хорнби. Но как же сопротивляться доводам этих «примеров со спасением»? Об этом Блекберн особенно не распространяется, но, наверное, реагировать следует примерно так. Сингер считает себя утилитаристом. Утилитаризм в самой рафинированной форме учит, что надо стремиться своими действиями повышать уровень счастья в мире. Один из критериев этического принципа – он должен быть «универсализируемым». Мы задаемся вопросом, каким был бы мир, если бы все соблюдали этот принцип. Что будет, если все посвятят себя счастью ближнего? Тогда в среднем все станут менее счастливыми, поскольку каждый станет жертвовать собственным счастьем ради чужих потребностей. И если все отдадут все свои деньги в «Оксфам», потребительский спрос в итоге упадет, а это приведет к коллапсу мировой экономики, а следовательно, к колоссальным страданиям. Поэтому такие принципы благодеяния, думается, коллективно вредят сами себе.

Критерий универсализации дает способ количественно измерить наш долг помогать ближним. Вероятно, этика минимального самопожертвования требует от нас всего лишь «вносить свою лепту» – такое количество, что если каждый им поделится, это обеспечит, чтобы в мире было как можно больше счастья и как можно меньше страданий. Этот принцип делает бремя милосердия, возлагаемое на каждого, вполне логичным: если вы уже пожертвовали скромную сумму на борьбу с голодом и немножко пошевелили поварешкой в благотворительной столовой при местной церкви, идите и покупайте себе приглянувшуюся банку икры без малейших угрызений совести (ну не совсем без малейших, ведь нужно помнить об охране исчезающих пород рыб). А любые добрые дела, которыми вы занимаетесь помимо своей «лепты», специалисты по этике называют «избыточными» – то есть заниматься ими похвально, но никто вас не упрекнет, если вы от них уклонитесь.

А теперь представим себе, что мы решили все же не просто исполнять свой долг, но и делать что-то еще. Даже если наши усилия приведут к чему-то хорошему, никто не знает, каковы будут отдаленные последствия нашего альтруизма. Знаем мы только одно – что эти последствия будут сказываться еще очень и очень долго, и мы над ними не властны. Поскольку причинно-следственные связи неизбежны и хаотичны, для того, чтобы добро перевешивало зло, нужно идти по случайной траектории с непредсказуемыми поворотами на каждом этапе (вспомните хотя бы врача, который благополучно принял четвертого ребенка Клары и Алоиса Гитлер после того, как несчастная пара потеряла первых троих детей).

Именно непредсказуемость отдаленных последствий наших действий и заставила Дж. Э. Мура в «Принципах этики» указать, что «до сих пор не было найдено доказательства, достаточного для того, чтобы считать один поступок более правильным либо более неправильным, чем другой». Кстати, этот вывод дал определенную свободу Ванессе Белл и Блумсберийскому кружку, которые считали Мура своим духовным наставником. Под его влиянием члены Блумсберийского кружка решили, что достоинства «я», те достоинства, которые способствуют «прекрасной насыщенной жизни», по выражению рассказчицы из «Как быть хорошими», важнее старых викторианских добродетелей милосердия и самопожертвования.

Разумеется, стоит покинуть Блумсбери, как сталкиваешься с незаурядными обстоятельствами, в которых можно совершать незаурядно добрые дела. Вспомните «добрых немцев», которые, рискуя жизнью, спасали евреев во время «окончательного решения еврейского вопроса», или единственного солдата из роты лейтенанта Келли, который во время расстрела крестьян во вьетнамской деревне Милаи подозрительно опустил дуло. Что нужно, чтобы быть хорошим в таких экстремальных обстоятельствах? Поможет, конечно, мастерство в некоторых областях, как показывает пример Оскара Шиндлера, Рауля Валленберга и Фредерика Кьюни, но это не всегда обязательно. Достаточно ли доброй воли? Нет: нужно, чтобы она сочеталась с другим трудноопределимым качеством характера, которое мы, разводя руками, называем мужеством и решимостью. Так или иначе, именно этого качества и недостает большинству тех, у кого вроде бы есть добрая воля, и именно поэтому они молча попустительствуют великим злодеяниям. Разумеется, в обычных обстоятельствах всегда остается вариант «Оксфама», но и здесь нет никакой устойчивой пропорции между стремлением творить добро и добром, которое человек совершает в действительности. Лепта вдовы, сколько бы желания творить добро за ней ни стояло, ничто по сравнению с миллионами, которые жертвует на благотворительность бессердечный капиталист ради поддержания репутации.

Итак, незаурядная доброта всегда требует особых качеств – либо сильнейшего желания отстаивать правое дело, либо поразительной храбрости в сочетании с незаурядными обстоятельствами, которые пробуждают в человеке нравственный героизм. Если ни того, ни другого вам недостает, вы, вероятно, сойдете с дистанции. Оказывается, вакансия святого – одна из тех профессий, которые вроде бы открыты для всех, но приносят доход лишь отдельным счастливчикам: не все же сколотили миллионное состояние на интернет-магазинах.

Помимо необходимых организационно-технических навыков альтруистические подвиги, похоже, требуют какого-то нечеловеческого творческого начала. Флоренс Найтингейл, посвятившая жизнь уходу за ранеными солдатами, совершила колоссальное количество добрых дел (хотя ее реформы, снизившие потери в живой силе на войне, возможно, повысили вероятность войн в будущем). Однако Найтингейл, как показал Стрейчи потрясенным эдвардианцам, была вовсе не нежным ангелом милосердия, отрекшимся от себя ради других: это была злобная, язвительная, саркастичная, заносчивая женщина, обладавшая железной неукротимой волей. Можно сказать, у нее был артистический темперамент. Ивлин Во как-то заметил: «Смирение – добродетель, вовсе не подобающая художнику. Ведь зачастую именно гордость, дух соперничества, алчность и злопыхательство – черты одиозные – и заставляют человека завершать, оттачивать, совершенствовать, уничтожать и восстанавливать свое произведение, пока он не создает что-то, что удовлетворяет его гордыню и жадность. И при этом он дарит миру больше, чем добрые и щедрые, хотя в процессе, возможно, утрачивает собственную душу. Таков парадокс достижений в искусстве».

Возможно, таков и парадокс достижений в альтруизме. Хочешь быть святым – забудь о том, чтобы быть ангелом.