Глава пятнадцатая

В ритме ботанской музыки

С моей точки зрения, телевидение – необычайно действенный способ сметать барьеры и пропагандировать ботанское мировоззрение. Вот почему я бросил работу инженера. Когда я 22 января 1987 года выходил с площадки после съемок первого выпуска передачи «Билл Най, Человек-физика», то был убежден, что принял верное решение. Чувство было такое, словно я попал в яблочко – как говорим мы, профессиональные юмористы. Разве что язык у меня слегка замерз: пришлось жевать зефир, замороженный в жидком азоте. Но даже это было как-то естественно. Однако я хотел не просто смешить, а еще и доносить до зрителя больше информации о реальном мире. Мои короткие врезки в «Кривом эфире» были и вправду очень короткие и скорее смешили, чем учили. Я чувствовал, что в принципе возможно создать смешную образовательную телепрограмму, а вести ее по силам только… мне. Тогда я решил обсудить свою карьеру с человеком, который знал об искусстве телеведущего куда больше меня: с Карлом Саганом.

Благодаря слепой фортуне я еще студентом в Корнелле ходил на курс астрономии к профессору Сагану. Это было за три года до его знаменитого сериала «Космос», хотя у него уже была просветительская жилка, делавшая его превосходным лектором. А к 1987 году у Сагана накопился обширнейший опыт и знания о том, как говорить о науке на телевидении. Я рассудил так: «Ух ты, да он же всем специалистам специалист. Надо обсудить с ним мои карьерные соображения». А почему бы и нет? Приближалась встреча выпускников по случаю десятилетия окончания Корнеллского университета, и я все равно собирался в Итаку в штате Нью-Йорк. Я позвонил в офис Сагана и после долгих уговоров убедил секретаршу записать меня на десятиминутную встречу с профессором. Рассказал ему о серии телевизионных выступлений «В подвале у Билла», над которой я тогда работал, и представил свои соображения о куда более масштабных проектах в образе «Человека-науки». Профессор внимательно меня выслушал. Сказал, что в целом мои концепции ему нравятся, но он бы посоветовал избегать демонстраций инженерных устройств и сосредоточиться на чистой науке. И пояснил это одной фразой – столь же сухой, сколь и запоминающейся: «Дети резонируют с чистой наукой». «Резонируют». Он употребил именно этот глагол. Чудесное слово «резонанс» встречается во множестве самых разных научных дисциплин. Профессор Саган время от времени говорил о резонансе на занятиях, когда рассказывал, как согласуется орбита планеты с периодом ее вращения вокруг оси. Луна делает ровно один оборот вокруг своей оси за один оборот по орбите вокруг Земли. Движения этих тел согласованы – находятся в синхронном резонансе. Когда качаешься на качелях или раскачиваешь на них ребенка, то делаешь это синхронно с движением качелей. Добавляешь энергии на резонансной частоте колебаний. Резонанс происходит, когда предметы вибрируют в своем естественном ритме – и тогда они дают сильную реакцию на слабые импульсы. И именно так мы создаем музыку. Когда перебираешь гитарные струны, дуешь в мундштук флейты, ударяешь в литавры, то вносишь энергию в музыкальную систему – струну, воздух, металл – в нужном темпе, чтобы усилить природную склонность материала вибрировать. Тогда небольшого движения или дуновения достаточно, чтобы извлечь сильный звук. То есть пробуждаешь красоту резонанса словно бы из ничего. Но вот передо мной профессор Саган – и он говорит о резонансе в другом контексте, совершенно новом для меня, повзрослевшего школяра.

Мне в этом послышалась ярчайшая метафора. Просветители считают, что один-единственный урок, преподанный нужным образом, срезонирует в душе ребенка, повлияет на всю его дальнейшую жизнь, на все его мировоззрение. Это же мечта любого учителя, любых родителей! Иногда на такое способно даже телевидение, подумалось мне. Логично, тем более что у меня самого есть подобный опыт. В старших классах мы с моим лучшим другом Кеном Северином после уроков несколько раз посмотрели в школьной физической лаборатории «Системы отсчета» – фильм об инерции и движении, в котором рассказчиками были доктора Юм и Айви, наделенные подлинным артистическим даром и остроумием. Кстати, я давно смирился, что мне не удастся создать ничего столь прекрасного, как «Системы отсчета». Но я не сдаюсь. Я стараюсь добиться резонанса во всех своих выступлениях – и в этой книге тоже.

Сами по себе книга, фильм, скетч или митинг – это просто маленькое доброе дело. Но если телепрограмма снята хорошо, если она находит путь к зрителю, то ее воздействие может быть огромным, думал (и надеялся) я. Если описать это в технических терминах, я бы сказал, что резонансная амплитуда может стать гораздо больше амплитуды воздействия, которое его вызвало. А если выразиться человеческим языком, то простые уроки по науке и технике, рассказанные с юмором, напором и симпатией к зрителю, не просто способны изменить мировоззрение. Они в принципе могут изменить весь мир. Так что, получив лаконичное наставление от Карла Сагана, я примерно этим и занимаюсь.

Я много думал о том, как передать суть ботанского образа мыслей и научного метода. Все свои соображения я воплотил в телепрограмме «Билл Най, Человек-физика» на канале «Дисней». Передача завоевала 18 премий «Эмми», и ее до сих пор показывают в школах, так что, пожалуй, получилось неплохо. Замечание профессора Сагана расширило мой кругозор, мои передачи расширили кругозор у множества зрителей, и процесс идет и по сей день. Мне приятно думать, что дети до сих пор резонируют с наукой, которую показали им мы с моей съемочной бригадой. Надеюсь, что поклонники моей передачи несут в мир собственный резонанс.

Профессиональный путь Карла Сагана сам по себе может служить примером ботанского резонанса. Самое известное творение Сагана – это, пожалуй, сериал «Космос», вышедший в восьмидесятые годы, который был вызван, так сказать, вибрациями его научно-популярных сочинений и телевизионных выступлений в семидесятые, а те, в свою очередь, коренятся в исследованиях планет, которыми Саган занимался в шестидесятые благодаря страсти к науке, зародившейся у него во время обучения в Чикагском университете в пятидесятые. Шестидесятые были пиком «холодной войны», и казалось, что ядерные державы вот-вот развяжут атомную войну из-за любой провокации, а может быть, и вовсе случайно. Еще совсем недавно Хрущев произнес в адрес США свое знаменитое «Мы вас похороним», а Саган изо всех сил старался привлечь коллег из СССР и социалистического лагеря к научному сотрудничеству. Общество думало в основном о крылатых ракетах и боеголовках, а Саган привлекал внимание к планетам Солнечной системы. США высадили на Марс два «Викинга». СССР – «Венеру» на Венеру. Ученые, разрабатывавшие эти космические аппараты, мечтали об одном и том же, невзирая на государственные границы. А Саган был в резонансе со всем и сразу, соединял независимые на сторонний взгляд концепции из разных научных дисциплин.

Среди самых животрепещущих тем в науке о планетах в пятидесятые-шестидесятые годы было изучение кратеров. Исследователи лишь недавно сошлись на том, что большинство, а может быть, и все лунные кратеры не вулканического, а астероидного происхождения. Когда смотришь на Луну, видно, что она вся изрыта, поэтому напрашивается вывод, что на ранних этапах существования Солнечной системы столкновения с астероидами случались очень часто. Но если так, где их следы на Земле? Если посмотреть на нашу родную планету, кратеров на ней немного. И тогда ученые поняли, что мы не видим картину в целом. На поверхности Земли происходит много такого, чего на лунной поверхности не бывает. У Земли есть атмосфера. У нас бывают дожди, снегопады, ветер, а значит – эрозия и выветривание. А главное, земная поверхность постоянно меняет форму из-за тектонических сдвигов в глобальном масштабе. Геофизики того времени только начали понимать, что земная кора состоит из исполинских пластин – тектонических плит. Их медленным движением управляют мощные силы, заключенные внутри планеты. Плиты движутся необычайно медленно, примерно в том же темпе, в каком у вас растут ногти, но со временем движение земной коры прекрасно сравняло все кратеры. Тектонические плиты трутся друг о друга. Наезжают поверх друг друга, норовят подковырнуть снизу. Вызывают извержения вулканов, создают горные кряжи. И даже если от всего этого кратеры не исчезнут полностью, после миллионов лет выветривания их едва ли удастся найти. А на Луне и на Марсе нет движения тектонических плит, да и атмосфера у Марса – одно название, так что шрам после удара виден еще очень долго. А здесь, на Земле, кратеры тают и исчезают.

Карл Саган и его современники, в том числе первопроходцы кратерных исследований Юджин и Кэролайн Шумейкер, задумались о том, сколько ударов вынесла Земля за всю свою жизнь – четыре с половиной миллиарда лет. Кое-какие подсказки можно найти на Луне. В 1965 году космический зонд НАСА «Маринер-4» пролетел мимо Марса, и оказалось, что там тоже поразительно много кратеров. Земля – более крупная мишень, и гравитация у нее сильнее, поэтому, вероятно, астероиды падали на нее чаще, чем на Марс, и наверняка гораздо чаще, чем на Луну. Саган, Шумейкеры и другие ученые задумались о том, к чему приводили столкновения нашей планеты с крупными астероидами. Поднимались колоссальные тучи пыли. Само соударение и вторичные взаимодействия огромного количества вещества, поднятого в воздух, высвобождали невероятное количество тепла, отчего начиналась огненная буря всемирного масштаба. Пыль и дым застилали солнце, и потом на планете много-много лет царил холод. Наступала климатическая катастрофа.

В 1977 году, когда я ходил к профессору Сагану на лекции по астрономии в Корнеллском университете, он рассказывал нам, студентам, о новом направлении своих исследований. Он говорил, что катастрофические изменения на поверхности Земли вызывают не только астероиды. Огромный вред окружающей среде способны нанести и ядерные взрывы. Саган в сотрудничестве с исследователем атмосферы Джеймсом Поллаком разработал компьютерную модель, которая предсказывала, что будет с земным климатом в случае полномасштабной ядерной войны. Симуляция Сагана и Поллака давала до ужаса знакомые результаты: пожары, исполинские клубы дыма и пыли, а потом – долгое похолодание. Все это было очень похоже на последствия столкновения с астероидом, но на тот момент ядерная война между СССР и США казалась куда более вероятной.

Свое открытие Саган и Поллак назвали «ядерная зима». Саган подробно рассказывал о ней на лекциях. Тем самым он стремился показать нам, на что способны компьютерные модели, какую важную роль они играют в современном мире и какие взаимосвязи обнаруживаются между далекими научными дисциплинами. Думаю, еще он стремился, чтобы у нас сложилось верное представление о роли ответственности ученого. Если мы хотим предотвратить ядерную войну и ядерную зиму, надо что-то предпринять. И то и другое нашло во мне отклик и оставило яркое впечатление на долгие годы.

От исследований ядерной зимы и столкновений с астероидами у меня остался и другой, совершенно иной осадок (простите). В конце семидесятых ученые Луис и Вальтер Альварес, отец и сын, физик и геолог соответственно, искали химические свидетельства о том, насколько быстро вымерли древние динозавры в самом конце мелового периода. При этом они обнаружили интереснейший геологический слой, богатый иридием. Обычно иридий находят в скальных породах определенной эпохи по всей Земле. Находка показалась странной, поскольку так близко к поверхности иридия, как правило, нет. Это очень плотный металл, вдвое плотнее свинца. Геофизики предполагали, что когда Земля была юной и расплавленной, иридий по большей части должен был утонуть и оказаться в недрах планеты ближе к ядру, далеко от коры. Однако исследования метеоритов показали, что в них часто содержится довольно много иридия. Как правило, метеориты малы и поэтому не могут долго оставаться в расплавленном состоянии, к тому же у них в целом не хватает гравитации, чтобы сортировать вещество по плотности, как в толще Земли. Альваресы сделали вывод, что иридий не мог попасть в обнаруженный ими слой из недр земли, а следовательно, имеет внеземное происхождение. Его принес астероид.

Тут начинается самое интересное: слои иридия встречаются в скальной породе возрастом около 65 миллионов лет, то есть относящейся именно к тому периоду, когда вымерли динозавры. Это сильное косвенное свидетельство, что массовое вымирание было вызвано падением астероида, стершего динозавров с лица земли. Открытие дало ответ на давний вопрос о том, что случилось с динозаврами. Мне этот ответ кажется вполне удовлетворительным, особенно на фоне других популярных теорий того времени. Когда я был во втором классе, моя учительница миссис Макгонагол читала нам толстую книгу, где утверждалось, что динозавры вымерли, потому что какие-то млекопитающие съели всю их еду. Даже сама миссис Макгонагол отдавала себе отчет в том, что это как-то неубедительно. Какой-то там протокролик отобрал у тираннозавра деньги на завтрак в школьной столовой?! Скорее уж тираннозавр раздавил бы кролика, как слон – муравья, думалось мне.

Мы отталкивались от исследования слоя, содержащего иридий, и в результате дальнейшего изучения получили еще более убедительное объяснение, что же произошло в далеком прошлом. Альваресы понимали, что удар такой мощности, чтобы покрыть всю Землю иридием, должен был оставить исполинский кратер, такой огромный, что его следы должны были сохраниться и по сей день, невзирая на маскировочную мощь динамики земной коры. Они понимали, что если им удастся обнаружить кратер, это послужит веским доводом в пользу их теории того, что случилось с динозаврами. Вальтер Альварес начинал геологом в нефтяной отрасли. Обычно геологи-нефтедобытчики применяют магнитометры (похожие на очень чувствительные компасы), чтобы составлять карты подземных геологических структур. И вот его коллеги-химики опубликовали данные, говорившие о следах иридия в огромном кратере Чиксулуб диаметром в 180 километров, по большей части засыпанном слоем осадочных пород. Все данные указывают на то, что гибель динозавров в древности связана именно с этим кратером, расположенным у побережья полуострова Юкатан на востоке Мексики.

Итак, вот как разворачивался сюжет. Исследования Луны и Марса показали, что падения астероидов должны были заметно повлиять и на нашу планету. На основании этой теории Карл Саган начал разговоры о ядерной зиме – мол, знаете, нам надо вместе что-то предпринять. Луис и Вальтер Альваресы подтвердили его слова, показав, что такое уже было: суровая ядерная зима, вызванная падением огромного астероида, опустошила планету и стерла с лица земли древних динозавров. Тектоника плит скрыла большинство улик, однако слой иридия все же выдал, как все было. А огромная дыра в земле у побережья Мексики указала на место действия. Вот вам ярчайший пример научного резонанса.

В моей жизни резонанс тоже идет полным ходом. Много лет назад, в 1980 году, вдохновленный лекциями Карла Сагана, которые я слышал в университете, я вступил в Планетное общество. В 1983 году это общество организовало экспедицию в Белиз, на край кратера Чиксулуб, для сбора образцов пород, а недавно группа исследователей попросила разрешения повторно исследовать эти образцы. Возможно, в них содержится больше данных о массовом вымирании, произошедшем 65 миллионов лет назад. Сегодня я директор Планетного общества, среди основателей которого был профессор Саган. Разработанные нашим обществом космические аппараты «Лайтсейл®-1» и «Лайтсейл®-2», движимые давлением солнечного света, основаны непосредственно на представлениях профессора Сагана, изложенных в телепередаче «Сегодня вечером». А теперь я пропагандирую идею космических аппаратов, которые будут регистрировать и отклонять с опасных траекторий астероиды, чтобы нам не грозило вымирание из-за какой-то космической каменюки, как бедным динозаврам. Любая идея ведет к более глубокому пониманию устройства мироздания, а это, в свою очередь, приводит к углублению знаний о том, как нам сберечь и улучшить свой мир. Труды ученых, исследователей, испытателей прошлого находят резонанс в нашей сегодняшней работе – а наши действия формируют все то, что будут знать и чем будут заниматься будущие поколения. Впрочем, я ни на чем не настаиваю.

В 1993 году я написал детскую книжку под названием «Большой физический фейерверк от Билла Ная, Человека-физики» (Bill Nye the Science Guy’s Big Blast of Science). Там есть и объяснение парникового эффекта, и я сравниваю Землю с ближайшей планетой – Венерой. Средняя температура на Земле составляет примерно 15 °C. На Венере средняя температура около 460 °C. Венера ближе к Солнцу, но такой огромной разницы это не объясняет; солнечного света ей достается вдвое больше, но при этом она окутана облаками, отражающими вдвое больше энергии обратно в космос. На самом деле главное отличие Венеры от нашей планеты – это атмосфера, которая в 90 раз плотнее земной и состоит практически полностью из углекислого газа. Весь этот CO₂ создает суперпарниковый эффект, а в результате получилась планета, на которой свинцовое рыболовное грузило превратится в лужицу даже в самый морозный денек.

Сравнение Венеры с Землей – педагогический прием, который применил Карл Саган за двадцать лет до нашего разговора, когда я у него учился. Карл Саган и Джеймс Хансен, ученый-климатолог, поняли, что экстремальные венерианские температуры вызваны именно парниковым эффектом. В дальнейшем они связали результаты исследований Венеры с вероятными климатическими изменениями на Земле. Как и в случае падения астероидов и ядерной зимы, Саган обнаружил связь между двумя на первый взгляд далекими идеями – и они идеально сошлись с приятным щелчком.

Я участвую в борьбе с изменениями климата уже более 23 лет, и у меня множество соратников – профессиональных климатологов. Хансен, бывший директор Годдардовского института космических исследований НАСА, уже давно проделал исследования, однозначно показавшие, что углекислый газ, вырабатывающийся в результате деятельности человека, заставляет климат на планете теплеть быстрее, чем в любой период за последние сотни тысяч лет. Майкл Манн из Пенсильванского университета начертил знаменитый график в виде клюшки, иллюстрирующий изменения температуры на планете за несколько тысяч лет. Средняя температура на Земле оставалась постоянной на протяжении тысячелетий, а теперь всего за 250 лет стремительно повысилась.

На посту директора Годдардовского института Хансена сменил Гэвин Шмидт, который с каждым днем развивает и оттачивает наши модели климата. Однако в нашем мире, населенном людьми, которые распространяют заведомо ложные сведения в своих интересах, зачастую приходится по-настоящему бороться за то, чтобы реальность воспринимали всерьез. Но значит ли это, что нужно сдаться? Значит ли это, что мы должны опустить руки и смотреть, как эти люди губят наше будущее, чтобы потом сказать: «А я же говорил»? Конечно нет! Это значит, что нам нужно еще ревностнее отстаивать точку зрения Сагана. Оценивать долгосрочную перспективу. Сохранять оптимизм, не теряя решительности. Доносить до широкой общественности свои идеи ясно и понятно – приводить наглядные примеры, строить личные связи. Искать способы мелкими делами добиваться масштабных эффектов. Стать постоянной резонирующей силой.

Открыть всем своим согражданам, всем жителям Земли блестящие перспективы – вот к чему я стремлюсь. Нельзя допустить, чтобы наш парниковый эффект вышел из-под контроля. Саган предупреждал: нельзя быть как Венера. Мы умеем по-новому вырабатывать экологически чистое электричество. Мы располагаем технологическими приемами, позволяющими обратить себе на пользу и солнечный свет, и энергию ветра. Огромные запасы энергии содержатся и в первичной теплоте Земли, и мы можем до нее добраться – стоит лишь пробурить скважину глубиной в несколько сотен, а иногда и десятков метров. И вот что еще стоит запомнить: нельзя отдать на аутсорсинг возведение ветряка. Нельзя поставить опоры ЛЭП где угодно – надо сначала подвести туда саму ЛЭП. Рабочие места для нового типа экономики на возобновляемых ресурсах нужно создавать прямо на родной почве. Не так давно мы стали свидетелями волны популизма, вызванного отчасти недовольством местных властей, утративших контроль над собственной экономикой. А между тем, если хочешь производить энергию на местах, нет ничего лучше, чем ветер, солнце, геотермальная энергия и приливы. Вот очередной пример того, что лучшее решение, которое устраивает всех, – это решение, которое предлагают дипломированные ботаны.

Через год после того, как я запустил передачу «Человек-физика», у Сагана нашли рак крови. Еще через два года он умер. Это была тяжелейшая утрата для всего мира. Саган был страстным пропагандистом не только науки как таковой, но и научного образа мысли. Он был ботаном из ботанов, однако обладал обезоруживающим обаянием и открытостью, благодаря которой зрители не могли оторваться от экранов, когда он беседовал с Джонни Карсоном. Сагана всегда было интересно слушать. Его слова вызывали естественный резонанс. Я уверен, что он и по сей день был бы страстным оратором и призывал бы не молчать и бороться с изменением климата. Такая помощь была бы нам очень кстати – однако подобный резонанс никогда не зависит только от одного человека. Он зависит от всех нас.

Эта книга во многом затем и написана, чтобы заручиться вашей помощью в достижении практических целей, сделать вас частью резонанса. Помогите людям связать климатические катастрофы с глобальным потеплением, из-за которого их вероятность повышается. Помогите понять, что для производства возобновляемой энергии необходим контроль на местах. Покажите, как связаны интереснейшие открытия исследователей космоса со стремительными изменениями климата на нашей планете. Умение найти личные и понятийные параллели между далекими на первый взгляд идеями – это очень по-сагановски: именно так он рассказывал о научном прогрессе. Я уверен, что так и надо, поскольку видел, как это действует.

* * *

Однако донести свои идеи бывает трудно, и едва ли не самое большое препятствие на этом пути – сомнение. И здесь я снова вдохновляюсь примером Сагана. Мне часто приходится слышать, как путают слова «скептицизм» и «отрицание» (причем особенно часто этим грешат те, кто отказывается признавать глобальное потепление), а ведь это отнюдь не одно и то же! Скептицизм – это умственная дисциплина, компонент критического мышления, который убережет тебя от обмана и самообмана; вот и Саган учил не расставаться с «набором распознавания лапши» (которую вешают на уши) (пер. Л. Сумм). А отрицание – это словно замок на коробочке с этим набором: он не дает даже задуматься о том, что тебе не нравится.

Первыми профессиональному отрицанию научились, похоже, сигаретные компании. Табачные фирмы нанимали ученых, которые осторожно говорили, что не уверены на сто процентов в связи рака легких и курения. Они добавляли, что их дело – выдвигать гипотезы и ставить под сомнение общепринятые истины. Клуб отрицающих ухватился за эту особенность научных исследований и поразительно ловко вывернул ее наизнанку: они заявили, что если есть пятипроцентный шанс, что рак легких у вашего приятеля вызван не курением, значит, нельзя доказать, что курение опасно. Они исказили ботанскую объективность в своих интересах. Старайся побольше сомневаться, а задумываться особенно не стоит, – вот что они хотели внушить. И тем самым мешали людям проводить параллели, которые в другой обстановке были бы очевидны.

В науке всегда должно быть место неуверенности, поэтому избавиться от подобных уязвимых мест невозможно. И это касается не только изменений климата: к подобным подтасовкам прибегают и противники прививок, и те, кто иррационально боится генетически модифицированных организмов (ГМО) – вплоть до маргиналов, убежденных, что на Луну никто не высаживался и все это заговор и фальсификация. Подобные рукотворные сомнения можно развеять только одним способом: воспитать у широкой общественности базовые навыки критического мышления. Возьмем пример с Луной: только представьте себе, как трудно было бы тем, кто фальсифицировал высадку на Луну, сфабриковать тонны документов, образовавшихся в процессе подготовки программы «Аполлон». Да это труднее, чем взять и отправить астронавтов на Луну! Обладатели критического мышления умеют распознавать обман и манипуляции. Настоятельно рекомендую пропагандировать критическое мышление и прибегать к нему как можно чаще. Несите его в мир и распространяйте. Мне повезло: я вырос в семье, где научный метод считался нормальным повседневным способом мышления и решения житейских проблем. Но не всем выпало подобное счастье.

Возможно, во время «холодной войны», когда Карл Саган занимался своими исследованиями, а я был еще маленький, было несколько легче. Тогда научный образ мыслей был необходим как воздух, поскольку исследования приводили к созданию новых видов оружия, чем дальше, тем смертоноснее. Ощущение кризиса вынуждало забыть о различиях. А сегодня наука и техника достигли невиданных высот, однако многие из нас попадают в ловушку сомнений и апатии. Именно мы, ботаны, обязаны возродить ощущение общей цели и общей пользы. Когда посвящаешь себя распространению научно-технической мысли, без поддержки общества не обойтись. Прогресс требует коллективных вложений, и интеллектуальных, и материальных: ему нужны мозги и деньги. Такова обратная сторона резонанса: разрушительные импульсы, как сверху вниз, так и снизу вверх, могут расшатать всю систему. В восьмидесятые годы администрация Рейгана толкнула развитие науки на неверный путь. Президент убрал солнечные батареи с крыши Белого дома, и это послужило символическим жестом. Его помощники поначалу не принимали всерьез ни СПИД, ни кислотные дожди. Отказались финансировать жизненно необходимые исследовательские программы. Сегодняшнее антинаучное, антиэкспертное движение родилось не в одночасье, оно формировалось десятилетиями. А теперь нам надо приложить все силы, чтобы вернуть прежнее положение дел. Нам, ботанам, нужно сообща опереться на свои представления о картине в целом и провести личные и понятийные параллели, нужно всюду и везде укреплять и расширять свое влияние. Наш долг – писать, говорить, учить, публиковать, делать все, что можно, чтобы прийти в резонанс с целым миром. По-моему, главное открытие человечества в том и состоит, что мы с вами и все, что можно увидеть и потрогать, состоит из того же вещества и движимо той же энергией, что и все остальное во Вселенной. Мы едины друг с другом, с планетой и с космосом. Все мы движемся в ритме одной ботанской музыки, и если мы подарим миру что-то прекрасное, оно сумеет разрастись и распространиться.