Глава тринадцатая

Мы с моим чувством юмора

Если бы я мог показать вам видеоролики из моего детства, вы без труда поняли бы, откуда взялось у меня чувство юмора (если оно есть). Мой отец был смешной. Мама тоже. Сестра хохочет заливистее всех на свете. Иногда от хохота у нее даже дыхание перехватывает. Я постоянно твержу, что мой брат – самый смешной человек в мире, то есть не с виду смешной, а с ним хорошо смеяться вместе. Понимаете? Смешить несложно. Но, как человек, который многократно пытался заставить зрителей смеяться в нужных местах, могу сказать, что смешить очень сложно. Нужна чуткость и дальновидность. Очень важно уметь увидеть смешное, сойдя с привычной точки зрения, и не просто чтобы сестра хохотала до икоты. Я бы сказал, что юмор – это глубоко недооцененный инструмент, позволяющий по-новому взглянуть на жизненные задачи и найти принципиально новые решения.

Мне повезло: в моей семье юмор ценился до такой степени, что мы считали совершенно нормальным дни напролет состязаться в острословии. Шутки и потешные реплики были неотъемлемой частью нашего обихода. Если кто-то говорил «Пойду приму душ», ему отвечали: «Прими его как он есть». Если вы не поняли шутки, значит, сарказм не ваша сильная сторона. Что ж, примите это… пардон. Не удержался. Эта бесконечная свистопляска «хватит уже каламбурить про душ» продолжается до сих пор. У меня уже рефлекс. В колледже моему соседу по комнате Дейву Адамсу надоело постоянно слушать «Прими его как он есть», и он всегда бурчал: «Нет, я его люблю и хочу, чтобы он стал лучше». Миновали десятилетия, а у моих родных эта фраза до сих пор в ходу. Что подсказывает, что и шуточка про душ тоже никуда не делась.

В детстве я не сразу сообразил, что шутить и дурачиться принято не во всех семьях. Когда я подрос, то обнаружил, что все, с кем я дружу, как правило, очень забавные, но это скорее общее правило, чем непреложный закон. А еще я заметил, что некоторые люди сохраняют серьезность в любых обстоятельствах. (Уверен, вы сами не знаете, к какой категории принадлежите.) Более того, некоторым лучше прочих удается смешить и смеяться. (Мы-то знаем, кто вы.) Я задумался, в чем разница. И в конце концов понял, что разницы-то и нет. Посмеяться от души любят все, независимо от чувства юмора, склонности смешить и семейных традиций.

Приятно отметить, что среди ботанов юмор в особом почете. У комиков есть очевидно ботанские черты – от Граучо Маркса и Стива Мартина до Луиса Си Кея. Почему же среди ботанов столько людей с отменным чувством юмора – или, наоборот, почему среди людей с отменным чувством юмора столько ботанов? Пожалуй, отчасти подсказка в том, что среди ботанов крайне популярна особая разновидность шуток – каламбуры. Наверное, вы заметили, что шуточка про душ похожа на другие мои шуточки на этих страницах: вспомните, как я объяснялся в любви греческой букве φ и норовил писать через нее все подряд. Но ведь я тогда думал в основном о том, что для меня буква φ символизирует взаимосвязь разных областей знаний. А теперь я понимаю, что при этом происходило много другого интересного. Каламбур по природе своей проводит неожиданные параллели между несовместимыми понятиями. (Если вы так и не разобрались в параллелях между «принять душ» и «принять что-то как оно есть», то упустили соль презабавной шутки и… в общем, мне жаль вас.) Именно столкновение несовместимых смыслов и делает каламбур смешным – но это и серьезный творческий акт. Каламбуры приучают мозг к гибкому восприятию понятий, к отделению принципиально возможных интерпретаций от буквального значения слова или понятия. Сочетание далеких смыслов, создание новых неожиданных связей – один из важнейших источников творчества и в науке и в искусстве. Именно так и должно быть, oui?

Я пытаюсь намекнуть, что каламбуры – это форма игры с информацией. Еще бы ботаны их не любили! Каждая их шутка создает новые связи, и чем чаще они каламбурят, тем лучше у них получается: повторение – мать учения. Тут возникает забавная положительная обратная связь: юмор поощряет новые взаимосвязи, а новые взаимосвязи раскрепощают мозг и порождают новые разновидности шуток. Это сугубо ботанский процесс, хотя, разумеется, в нем нет монополистов. Подобными умственными упражнениями можно заниматься, если ты готов воспринимать всю сокровищницу абсурдных сопоставлений в окружающем мире. И тогда сам удивляешься, какие параллели прокладываешь. А может, удастся еще и посмешить кого-нибудь, пусть даже только себя самого.

Поскольку юмор помогает менять точку зрения, это еще и мощный механизм выживания перед лицом жизненных невзгод. Я уверен, что вы сталкивались с так называемым «юмором висельника» – когда в напряженных или печальных обстоятельствах человека накрывает волна спасительного смеха. Это похоже на процесс рождения каламбура, но по-другому: человек ищет новую интерпретацию событий и в конце концов находит какую-то ноту абсурда, которая и вызывает смех. Наверняка здесь и таятся корни чувства юмора семейства Най. Восьмого декабря 1941 года, в день трагедии Пёрл-Харбора (к западу от международной линии перемены дат) мой отец с товарищами попал под атаку Военно-морского флота Японии. Двадцать четвертого декабря 1941 года мой отец со своим подразделением был взят в плен моряками Военно-морского флота Японии на далеком атолле Уэйк-Айленд посреди безбрежного Тихого океана. Потом он провел в японском лагере для военнопленных 44 месяца – почти 4 года. Раза два меня брали на встречу выживших защитников Уэйк-Айленда, и, послушав их рассказы, я сделал вывод, что отца спасло чувство юмора.

Быть военнопленным – это, как бы так выразиться, сильный стресс. Ежедневные побои. Ежедневный голод. Ежедневная изнурительная усталость. Летом они работали на солнцепеке. Зимой мерзли до костей. То и дело кого-то выбирали – совершенно случайно – и сносили ему голову мечом: эта безумная реконструкция ритуала, принятого в Эдо в XVII веке, была призвана всего-навсего напомнить пленным, что лагерное начальство серьезно настроено. Мой отец называл лагерных охранников «вояками» (gung ho – это сильно американизированный вариант японского выражения, означающего «а ну-ка все вместе», вошедший в пословицу среди американских военных моряков). Ничего себе! Они рубят людям головы – и он называет их просто «вояками»?! Но именно так папа с друзьями пытался выжить в сложившихся обстоятельствах: жизнь была такой страшной, что о ней невозможно было говорить прямо, и тогда и сейчас, даже с женами и детьми.

Словесные игры стали для отца и других военнопленных мощным средством поддержать боевой дух. Они придумали свой язык под названием «тут», чтобы лагерное начальство не понимало их личных разговоров, то есть создали информационную игру. На языке «тут» слова надо произносить побуквенно и очень быстро: согласный звук произносится как «звук-у-звук», то есть вместо «б» надо произносить «буб», а вместо «ф» – «фуф». А гласные произносятся нормально. Но есть исключения: буква «с» – английская «си» – читается «кэш», чтобы отличить ее от «k» – «кей», которая читается «кук». Четыре года практики – и все очень бегло «тутировали» любые фразы. Папины друзья называли его «Нун-е-дуд» – «Нед». «Эй, Нунедуд, гугдуде тута лулопупатута?» – «Эй, Нед, где та лопата?»

Много лет спустя, когда папа учил всех нас языку «тут», это была просто дурашливая словесная игра, в которую мы играли всей семьей и соревновались, кто говорит быстрее. Но тогда, под прицелом японских охранников, эти словесные игры были делом весьма серьезным. Отец и другие бывшие узники лагеря для военнопленных неохотно делились воспоминаниями о военном времени и даже просто молчали о них, так что я не знаю, что там на самом деле было. Но поскольку Нед Най и его лучший друг Чарли Варни так бегло говорили на своем языке «тут», думаю, для них это было не просто развлечение. Подозреваю, что узники предупреждали друг друга об опасности лаконичными фразами, которые их охранники не могли разобрать. Не удивлюсь, если наречие «тут» спасло кому-то жизнь. И оно совершенно точно помогло узникам сохранить рассудок и целеустремленность.

Принцип «нет худа без добра» – главное достоинство юмора. В повседневной жизни лагеря для военнопленных, помимо голода, зубовного скрежета, непосильного труда и необходимости постоянно держать себя в руках, был еще и некий капитан ВМФ США, который теоретически должен был отвечать за папин отряд. По отцовским воспоминаниям, этот капитан панически всего боялся, но прятал это за бахвальством и внушительным, по собственному мнению, лексиконом. В частности, он щедро сдабривал свою речь словечками вроде «небеспременно». Честно говоря, в словарях такого не найдешь, да и «беспременно» не самое частое слово. А приставка «не» лишала его всякого смысла, хотя с математической точки зрения вроде бы меняла плюс на минус. А мой отец очень тонко чувствовал язык, поэтому для него постоянно слышать от капитана это несуществующее слово стало настоящей пыткой, которая со временем вполне могла тягаться и с голодом, и с побоями, и со всем прочим. И тогда отец сделал из него рычаг для сдвига точки зрения, необходимого, чтобы сохранить здравый смысл: ведь можно было сосредоточиться на мелкой нелепице вместо непреодолимого ужаса.

Постараюсь передать ход мыслей отца как можно точнее: «Война – кошмар. Лагерь – кошмар. Все – кошмар. Но теперь… теперь у меня есть этот придурок со своим „небеспременно“ – и это уже полный кошмар». И это слово стало одной из самых смешных шуток в жизни отца. Оно помогло ему отстраниться от ужасной ситуации, подарило некоторое облегчение, позволило отвлечься, поскольку восстановило связь с чувством языка, которое жило в нем и было для него важно независимо от реальности плена и вопреки ей. Возможность морщиться при слове «небеспременно» в таких чудовищных обстоятельствах помогла отцу вспомнить о важнейшей стороне собственной личности – о том, что он человек воспитанный, образованный, гуманный, что был таким дома и рассчитывает снова стать таким, как только кончится война. Юмор во многом и придуман, чтобы сбрасывать напряжение, и велеречивость капитана тоже прочно вошла в арсенал наших семейных шуток. Мы с братом и сестрой до сих пор говорим «небеспременно» (иногда сокращая до «НБП») в смысле «но это не точно».

И это подводит меня к третьему способу, которым юмор помогает сменить точку зрения. Он позволяет по-новому взглянуть не только на понятия и ситуации, но и на людей. Многие классические формы комического заставляют забыть о себе и задуматься о том, как видят мир окружающие, а иногда заставляют окружающих взглянуть на мир вашими глазами. Вот самая суть иронической отстраненности: заходят как-то в бар поп, раввин и ксендз, а бармен смотрит на них и спрашивает: это что, анекдот такой? Это смешно, потому что, с одной стороны, знакомо, а с другой – кончается неожиданным поворотом. (По правде говоря, перед нами шутка второго уровня, которая заставляет слушателя встать на точку зрения рассказчика, который рассказывает анекдот слушателю, который уже знает более раннюю версию анекдота. Все это очень сложно.) Полагаю, отец мог представить себе ход мыслей капитана, его тупое, упорное желание бросаться пышными словами в жалкой надежде, что это поможет ему чувствовать себя главным в ситуации, которую в принципе невозможно было контролировать. А главное – отец помогал собратьям-военнопленным тоже увидеть абсурдность ситуации. И тогда они посмеивались вместе – и тем самым сохраняли крепкие дружеские связи, без которых было не выжить.

Для меня это один из главнейших уроков взрослой жизни: юмор – это игровой эксперимент с неожиданными мыслями. Юмор – способ перенаправить гнев и пережить стресс. Юмор – возможность установить прочные связи с окружающими. Юмор – это переосмысление самого мрачного жизненного опыта.

В детстве я этого не понимал. Просто мне было приятно смеяться и смешить, приятно чувствовать, как воспринимают это окружающие. Но в старших классах учитель английского предложил мне сыграть в школьной постановке «Укрощения строптивой». Я сорвал аплодисменты в роли Транио и навсегда полюбил комедию. Тем временем мой брат Дарби познакомил меня с поразительным искусством комического монолога – как теперь говорят, стенд-апа. Дарби очень любил вступительные монологи Джонни Карсона к его телепрограммам и восхищался его способностью смешно рассказывать о повседневной жизни. Мы с братом всегда смотрели программу Джонни Карсона по пятницам перед сном. Я внимательно смотрел, как Джонни это делает – как один человек развлекает обширную аудиторию по всей стране.

Много лет спустя мой давний друг и коллега Росс Шафер рассказал, как однажды встречался с Джонни Карсоном за чашкой кофе. Росс спросил у Джонни, как тому удалось продержаться на телевидении тридцать лет. Джонни ответил: «Я никогда не пытался стать звездой собственного шоу». Он предпочитал проявлять искренний интерес к своим гостям и держался на разумной дистанции от себя самого. И обладал золотым стандартом комического – умением менять точку зрения. Он чутко относился к своим гостям и, что не менее важно, к зрителям, – вызывал у них ощущение, что они тоже полноправные участники передачи. Этот подход предполагает предельную честность и открытость, поскольку ведущий отказывается от маски и остается совершенно беззащитен. Когда Джонни выступал, то тоже постоянно вставал на чужую точку зрения, вот почему его монологи казались мне такими убедительными. Его юмор сближал, а не разделял.

То же самое и у Луиса Си Кея. Есть определенный типаж комика, который вовлекает зрителя в свой круг, создает мощное чувство товарищества. Их зрители смеются не только над ними, но и вместе с ними.

Когда я поступил в колледж, физика и техника в моем неокрепшем, но одаренном мозгу смешались с юмористикой и выступлениями на сцене. Я объединил усилия с Одри Морленд, которая училась на инженера-градостроителя (то есть была таким же ботаном, как и я), и мы выступили на университетском конкурсе талантов с танцевальным джазовым номером, который сами и поставили. Мы заняли четвертое место – но как нам аплодировали, с ума сойти! Прямо овацию устроили. Тогда мы отправились на гастроли, то есть в бар по соседству с кампусом, и поучаствовали в местной версии популярных шоу системы «Алло, мы ищем таланты». И неплохо выступили. Выиграли пару танцевальных конкурсов и так далее. И вот как-то раз мой приятель Дейв Лакс примчался ко мне, лепеча: «Иди посмотри! Иди посмотри, что он вытворяет!» (Мы с Дейвом на первом курсе жили в одной комнате. Он занимался материаловедением, а я – машиностроением. Так и слышу, как вы шепчете: «Надо же, как интересно». Между прочим, нам было интересно, и еще как. Дейв тоже из породы смешных ботанов.)

Оказалось, что у Дейва и его соседей по общежитию появилась эта новомодная штуковина под названием кабельное телевидение. Кабельное телевидение произвело настоящий переворот в том, как информация влияет на культуру. В то время в США было три канала вещательного телевидения – ABC, CBS и NBC – плюс-минус какие-то маргинальные телестанции. А кабельное телевидение разбило поток информации на множество ручейков, каждый со своей специализацией, и у жителей США и всего мира появился доступ ко всевозможным записям, которые им раньше негде было увидеть. Это был сущий пшик (очень мало) по сравнению с лавиной данных, которая хлынула на людей в девяностые с появлением Интернета (очень много), но тогда кабельное телевидение было настоящим открытием. А Дейв звал меня посмотреть запись, которая никогда не попала бы на три главных канала: Стив Мартин в ночном клубе «Бординг-Хауз» в Сан-Франциско.

Дело не в том, что Стив Мартин умел смешить. Он смешил совсем не так, как смешили нас, телезрителей, до этого. И его манера смешить была чем-то… знакомой. И тут Дейв воскликнул: «Да ты посмотри, посмотри на него! Он же совсем как ты!»

Я решил, что мировоззрение Стива Мартина, его умение менять точку зрения – это просто гениально. И хотел стать частью этой картины. Мне казалось, что у нас с ним одинаковое чувство иронии и абсурда. И да, признаюсь, я был убежден, что и чувство ритма у меня не хуже, да и галстуки… Удалось ли мне сравниться с ним – судить вам, зрителям. Как-то раз Стив Мартин показал абсурдистскую миниатюру, в которой притворился, будто уверен, что его зрители – все сплошь сантехники, которым безумно смешно слушать шутки про «Сантехнический справочник Кинсли» и семидюймовые гаечные ключи, – так вот, это подозрительно напоминает мои искрометные пассажи о нержавеющей стали марки 316. Или не напоминает? А я-то надеялся…

Я понял, что ремесло юмориста не должно ограничиваться обращениями к населению всей страны, как у Джонни Карсона. Мнимые импровизации Стива Мартина обладали неповторимым стилем.

Одно его выступление особенно меня поразило, поскольку показывало самую суть комического жанра. В нем он сделал упор на подспудное ощущение, что наше общество расколото надвое – кто-то допущен к тайным знаниям, а кто-то нет. Так вот, Стив Мартин начал выступление притворно-интимным тоном: «Помните, как взорвалась наша планета и нам пришлось перебраться сюда на огромном космическом ковчеге? Помните, правительство решило ничего не говорить глупым обывателям, поскольку боялось, что…» – и небольшая пауза, буквально миг, и наконец публика улавливает соль и начинает хохотать. Это было блестяще. Оказывается, все мы, все зрители, – те самые глупые обыватели, не допущенные к тайным знаниям. Засеките время: полная перемена точки зрения за двенадцать с половиной секунд. Неплохо!

Во всех этих примерах юмористического стиля я вижу кое-что общее. Все они играют с точкой зрения «изнутри» и «снаружи» и тем самым создают ощущение сопричастности. В них нет жестокости, когда постоянно высмеивают какого-то одного вечного чужака, поскольку комик заставляет зрителей почувствовать себя и на той и на другой стороне: иногда мы все чужаки, а иногда – посвященные. Это движение туда-сюда под руководством умелого артиста способно показать зрителям одну и ту же проблему под разными углами и слегка встряхнуть публику. Стив Мартин не знает себе равных в умении переключаться с якобы-высокомерия на якобы-смирение, ведя за собой зрителей.

Когда мой отец был в лагере военнопленных, то ничего не мог изменить, однако они с товарищами были группой посвященных, которые знали, что значит слово «беспременно».

Способность свободно перемещаться между двумя полюсами – посвященные и чужаки – позволяет увидеть мир сразу с нескольких ракурсов и, следовательно, разглядеть куда больше.

С того момента, как Дейв показал мне видеозапись Стива Мартина, во мне началась яростная борьба инженера с комиком. Она продолжалась все первые годы моей карьеры. Но поскольку физика, техника и инженерное дело – это чудесно, я любил свою работу. Любил смотреть, как детали разных размеров, идеально подогнанные друг к другу, сливаются в экстазе (ладно вам, я же говорю про технику, да-да, про детали из металла и пластика, а вы что подумали?), чувствовать, как чертеж в моих руках обретает форму. Работать за длинной чертежной доской, придумывать чудесные механизмы – это особое искусство, точное, изысканное, прекрасное на вид и на ощупь. Дело было в 1978 году, я был совсем молод и мечтал нести миру добро. Меня восхищали коллеги, способные представить себе и спроектировать элегантные сцепления – механизмы, соединяющие панель управления в кабине пилота с подвижными рулевыми поверхностями самолета. Знаете ли вы, что управлять «Боингом-737» можно, даже если откажут оба двигателя? Сцепления позволяют пилоту задействовать энергию движения воздуха, чтобы двигать рулевые поверхности, которые, в свою очередь, направляют самолет. Кто откажется быть среди тех, кто обдумывает подобные устройства?

Техника и комедийный стенд-ап, два величайших ботанских искусства, сражались за мое время и внимание. Стив Мартин добился потрясающего успеха. Он выпускал платиновые альбомы. Один был настолько популярен, что компания «Уорнер Бразерс» учредила конкурс двойников Стива Мартина. Мои новые друзья из Сиэтла волей-неволей знали все о моем страстном увлечении… ну хорошо, о моем пристальном интересе к таланту «Дикого и бешеного» (так называется один из альбомов Стива Мартина). Думаю, им в общем и целом нравилось меня слушать, поскольку они уговорили меня поучаствовать в конкурсе двойников. Я отправился в легендарный магазин «Пичез Рикордс энд Тейпс» и записался (дело было в эпоху виниловых пластинок). Довольно скоро я отправился в один ночной клуб в Монтане (он давным-давно сгорел), где конкурсанты выступали с номерами в стиле Стива (я зову его просто Стив). Я тоже выступил – и выиграл. И оглянулся не успел, как приветливые ребята из «Уорнер Бразерс» уже отправили меня на юг, в Сан-Франциско, где моими соперниками были актеры с куда более солидным сценическим опытом, и я не прошел отбор. Тем не менее меня заметили. Я совершенно уверен, что не писал бы сейчас эту книгу и не стал бы «Человеком-наукой», если бы не удивительное духовное родство с гением Стива Мартина.

После моего скромного успеха в роли подражателя различные импресарио просили меня изобразить Стива Мартина на всяких праздниках и корпоративах. Несколько раз я их послушался, и у меня получилось вполне прилично, но не более того. А я хотел стать независимым юмористом и вести свою программу, сочинять свои шутки и слышать лично заслуженный зрительский смех. И не оставлял попыток. Чтобы сориентироваться, я ходил на вечера самодеятельности в клубы юмористов, где каждый желающий может выступить со своим материалом. Иногда мне случалось вызвать искренний хохот, и это было как наркотик. Благодаря стремительному распространению кабельного телевидения во всех крупных городах в США и Канаде появилось как минимум один-два телевизионных клуба юмористов. Стандартный формат такой передачи – три участника: конферансье, который разогревает публику, потом комик второго плана, которого так и называют «второй», и, наконец, приглашенная звезда. Я мечтал быть комиком второго плана. Я приходил домой с работы (где я чертил чертежи, составлял техническую документацию или проектировал что-то на компьютере) и тут же ложился спать. Потом примерно в половине восьмого вечера вставал и мчался в клуб юмористов.

Там-то я и познакомился с Россом Шафером, бывшим владельцем комбинированного зоо-музыкального магазинчика, который в конце концов стал вести несколько программ по местному кабельному телевидению вместе с напарником – комиком Джоном Кейстером. И они перевернули мою жизнь. Года через два мы стали сотрудничать. На одной местной телестанции KING-TV работал Боб Джонс, обязанностью которого было распределять время выхода программ. И так получилось, что Боб нанял Росса вести программу под названием «Кривой эфир», где Джон изображал независимого корреспондента. А Джон пригласил меня сыграть сумасшедшего в скетче, где Росса похищают. Как видно, я достаточно смешно изобразил психа во вьетнамской шляпе из коктейльных трубочек. У меня понемногу развивалось собственное чувство нелепого.

Так или иначе, Росс и Джон не упускали меня из виду довольно долго, и в конце концов я набрался достаточно храбрости, чтобы уволиться из аэрокосмической отрасли. Дело было третьего октября 1986 года или около того. Точно, именно тогда все и случилось. В банке у меня было 5000 долларов. Я подсчитал, что этого хватит на полгода, даже если я не заработаю за это время ни цента. Мне нужно было выплачивать недорогую ипотеку – ну и так далее. Но мне казалось, что надо рискнуть. Думаю, мои друзья сочли мое решение странноватым, однако поддерживали меня как могли. Если мне не очень хорошо удавалось смешить публику во время сета (так называется время на сцене), они огорчались. А такое случалось… гм… не раз. И не два. В личных беседах они всячески хвалили меня за то, что я следую призванию, однако советовали все же окучивать всю поляну. То есть на всякий случай не забывать, что я инженер. И я послушался их совета.

Тогда я больше всего боялся, что потерплю неудачу и окажусь непригодным и как артист, и как инженер. Меня одолел синдром самозванца (об этом подробнее в главе 21). Программа «Кривой эфир» выходила 26 раз в год – иногда раз в неделю, иногда с непредсказуемыми перерывами. Меня одолевала тревога, что нужно занять остальные 26 недель чем-то, что приносит доход. И считал, что мне повезло, если удавалось находить подряды. Свою жизнь я считал инженерным проектом и изо всех сил старался, чтобы все детали подходили друг к другу. Я брал заказы на проектирование в нескольких мелких инженерных фирмах в Сиэтле, а в промежутках писал диалоги и сочинял шутки для «Кривого эфира», выступал в местных клубах и время от времени снимался на телевидении.

На тот момент Росс Шафер вел не только «Кривой эфир», но и самую популярную ежедневную радиопередачу в Сиэтле и окрестностях, которая выходила как раз тогда, когда все ехали домой с работы и слушали ее в машинах. Это было очень давно («Ты помнишь, как все начиналось?»). Так давно, что самая популярная радиостанция в городе вещала в АМ-диапазоне. Для своего шоу Росс писал фальшивые интервью с несуществующими людьми, а потом читал их на разные голоса. Я слушал его каждый день – часто за чертежной доской, где выполнял заказы фирмы «Автех», аэрокосмической компании из Сиэтла, которая изготавливала дисплеи для кабин пилотов и приборные доски самолетов. Я разработал влагонепроницаемую ручку радионастройки для кабин: это такое цветистое выражение, которое попросту означает, что на нее можно пролить кофе или колу и ничего не будет. В общем, я применял свои инженерные навыки к любым заказам, лишь бы за них платили.

Так вот, в один прекрасный день, когда я слушал передачу Росса, кто-то (настоящий, живой слушатель!) позвонил в эфир, чтобы ответить на вопрос о первом фильме «Назад в будущее». Там было что-то про то, сколько электроэнергии потребовалось бы, чтобы отправить «Делореан» путешествовать во времени. Росс сказал, что правильный ответ – 1,21 «джигаватт». Такое невежество я не мог не исправить. И позвонил через несколько секунд, чтобы сказать, что мы, ученые, предпочитаем говорить «1,21 гигаватт» – через «г». Глупости, конечно, но любовь к родному языку у семейства Най в крови, и каждый хороший ботан знает, как аккуратно нужно обращаться с терминологией. Оказалось, что слушатели (по крайней мере, Росс) сочли мое занудство смешным и забавным. Мало-помалу я получил задание звонить в программу Росса каждый день в 16.35 и давать науко образный ответ на вопросы слушателей.

Тут где-то в подсознании у меня зародилась одна мысль. Я не сразу ее осознал, по крайней мере, поначалу, но потом она оформилась, и вот что получилось. Юмор рождает неожиданные связи, а значит, это прекрасный способ привлечь внимание публики к науке. Многие скажут, что наука – это скучно, не для всех или просто не смешно, но я добивался, чтобы меня слушали и смеялись. Я играл с идеями, и сплошь и рядом радиослушатели, наверняка и не подозревавшие, что они ботаны, ими увлекались. А кроме того, я чувствовал, что США сдают позиции в науке и технике. Может быть, я немного помогу?..

И тут последовало очередное звено в великой цепи моего везения – если можно так выразиться. В январе 1987 года я участвовал в совете авторов «Кривого эфира», и тут оказалось, что наша гостья не приедет. Помнится, это была Рита Дженретт, известная журналистка (она прославилась тем, что утверждала, будто занималась сексом прямо на ступенях Капитолия, а самое странное – сексом она занималась с собственным мужем, подумать только). Когда эту историю рассказывает Росс, он утверждает, что к нам не приехал знаменитый адвокат Херальдо Ривера. А Билл Стентон, известный шутник и продюсер «Кривого эфира», считает, что это был Эдди Велдер, голос группы «Пирл-Джем». Суматошное было время, в голове все смешалось. Так или иначе, нам надо было срочно занять 6–7 минут эфира. В телевизионном мире это очень много. Только представьте себе, что вам нужно смотреть в пустой экран, пока варятся два яйца (последовательно). Росс, как и все мы, прямо-таки отчаянно пытался хоть что-нибудь придумать («Какова мера прямо-таки отчаяния Росса?»). Мера прямо-таки отчаяния его была такова, что он сказал мне: «Слушай, а давай-ка ты расскажешь про что-нибудь научное, как обычно. Назовем тебя… ну, я не знаю, „Билл Най – Человек-физика“ или что-то в этом роде».

Миг – и две независимые ипостаси моего ботанства слепились в один ком. Нет, пожалуй, это было все же мягкое слияние двух моих жизней.

Первое, что пришло мне в голову, – нарисовать что-нибудь жидким азотом: много тумана, роскошные расплывающиеся цветы. Вместе с нашим главным сценаристом Джимом Шарпом мы придумали название «Жидкий азот в быту». Я решил, что это забавно. Более того, другие люди тоже так решили. Я выиграл местную премию «Эмми». После этого меня приглашали исполнить что-нибудь из репертуара Человека-физики каждые три недели. Я понимал, что на телевидении возможны любые трюки, стоит только захотеть прибегнуть к спецэффектам, и я, в сущности, могу просто показывать фокусы. А фокусы – надежный способ подольститься к публике, к тому же это очень подходит ботанам с их вниманием к деталям, которых другие не замечают. Я даже попробовал проделать такой фокус – запитать электромоторчик от грейпфрута: естественно, такое возможно, только если спрятать батарейку и проводку. Однако фокусы и волшебство меня совсем не радовали, нет. Я хотел показывать зрителям настоящие чудеса, что-то такое, о чем они и не подозревали, и при этом поставил себе условие: это должны быть настоящие научные опыты. У стенд-апа с наукой много общего: и то и другое зависит от смены точки зрения, которая возможна, только если честно относиться к своему предмету.

Мало-помалу успех моих фрагментов «Кривого эфира» создал мне репутацию хорошего актера и – пусть и в меньшей степени – сценариста. Дальше все цеплялось одно за другое. Два работника KING-TV – Джон Маккенна и Эррен Готлиб – основали собственную телекомпанию и пригласили меня вести цикл образовательных передач по заказу Министерства охраны окружающей среды штата Вашингтон. Цикл назывался Fabulous Wetlands («Чудесные болота»). Думаю, дело было в моей одержимости охраной природы: я же ездил на работу на велосипеде и все такое прочее. Я сочинял шутки, прошло немного времени, настал 1992 год – и мы выпустили пилотную серию цикла «Билл Най – Человек-физика».

Дальше вы, возможно, кое-что и сами знаете. Я вложил в программу всю душу. Я обожаю науку и обожаю юмор. Что может быть лучше, если тебе удается наладить связь со зрителями при помощи юмора и науки, чтобы научить их чуть больше ценить и то и другое? А зрительский отклик на нашу программу не устает меня поражать и восхищать. Мне всегда интересно, как зрители ответят на вопрос: «Что вам больше всего понравилось?» За эти годы мне многие говорили, что для них главное – что это «образовательная передача». Да, я и правда задумал образовательную передачу, и такая она у нас и получилась. Но не забывайте, что телепередача в первую очередь, всегда, во всех без исключения случаях должна была быть развлекательной. Если программа не развлекает, зрителей ищи-свищи. А надежный способ развлекать – это смешить, но, разумеется, лишь при условии, что ты сумеешь рассмешить зрителей. По-настоящему. Всерьез.

В своей телепрограмме я не чураюсь никаких дурацких старомодных шуточек, лишь бы заставить зрителя улыбнуться. Точнее, я заставляю улыбаться свою команду, поскольку во время выступления передо мной именно они. Поскольку съемка у нас однокамерная – и при подготовке «Человека-физики», и на репетициях нашей новой программы «Билл Най спасает мир», – обычно меня не видит никто, кроме съемочной группы. Особенно приятно, когда удается выжать «операторскую усмешку» – то есть когда съемочная группа изо всех сил подавляет хохот. Мне это удавалось даже на «Фокс Ньюс», где стараются ни над чем не смеяться. Съемочная группа вынуждает меня искать смех где угодно. Торт в лицо? Конечно! Въехать головой в настоящие, увесистые деревянные кегли? Запросто! Завязнуть в грязи и притворяться, будто не могу вылезти, потому что и вправду не могу? Хорошая мысль! Ведро воды на голову? Ну, это как-то банально. Комедия положения сочетается с более тонкими, возвышенными шутками: ну например, я объясняю что-то серьезное и вдруг спотыкаюсь о провод и падаю ничком или вскрикиваю от испуга при виде человеческого черепа – мол, я и забыл, что держу его в руке! Наука открывает прямую дорогу к юмору, но иногда юмор открывает неожиданное окно в науку и человеческую природу. Какова бы ни была шутка, если засмеялась съемочная группа, значит, мы попали в точку.

Полезный совет: если на тебя должны опрокинуть ведро воды, когда ты в лабораторном халате (именно такой должна быть стандартная процедура), надень рубашку навыпуск. Тогда накрахмаленная хлопчатобумажная ткань оттолкнет довольно много воды, и она не зальется за ремень. И брюки, а в особенности трусы, промокнут совсем не так сильно, как при заправленной рубашке. Маленький неожиданный урок по гидродинамике.

Казалось бы, мои шалости бесконечно далеки от словесных игр моего отца и его языка «Тут», но, сдается мне, не так уж они и различаются. Оба опираются на сугубо ботанское внимание к внутреннему миру и на соединительную связь, которая возникает благодаря происходящим в результате сдвигам точки зрения. Каким надо быть человеком, чтобы бодро выпалить «Гугдуде тута лулапупатута?»? Каким надо быть человеком, чтобы позволять постоянно издеваться над собой во имя науки? Человеком, готовым поступиться (отчасти) чувством собственного достоинства ради окружающих; человеком, готовым стать объектом шуток, лишь бы преподать важный урок или укрепить чувство общности.

Зрители смеются над комедией положения во многом от облегчения – как будто тоненький голосок в голове говорит: «Гляди-ка, что сейчас будет, а он и не видит! Хорошо, что это не я! Я бы так никогда не сделал. Или сделал бы?» На миг видишь себя со стороны – и словно пробуждаешься, острее воспринимаешь реальность. В этот момент мужчина в лабораторном халате перестает быть обезличенным носителем авторитета. Это симпатичный парень, который сближает зрителей, позволяя им (пусть и неосознанно) радоваться могуществу третьего закона Ньютона. А как только он завоевывает зрительские симпатии, публике легче воспринимать то, что он говорит, и интереснее узнавать, что интересно ему. Оказывается, юмор и симпатия – прекрасные способы склонить собеседника на свою точку зрения. Я и сейчас полагаюсь на них в повседневной жизни.

Путь от сынишки Неда и Джеки Най до «Билла Ная, Человека-физики» на первый взгляд кажется чередой случайных совпадений, но мне видится здесь организующий принцип. Во-первых, я убежден, что никаких «великих переломов» не бывает, это просто переломы. Я шел туда, куда вели меня мои глаза, и старался, чтобы гордость и предубеждение не ставили палки в колеса моего любопытства. Я работал над тем, чтобы ясно представлять себе, что может таиться за поворотом. Похоже, я собирал все крохи собственных знаний, чтобы прокладывать путь в любой ситуации, даже в тех случаях, когда решение казалось не самым простым и естественным. Я пошел в инженеры, потому что люблю шмелей и велосипеды, и к тому же такая профессия сулила стабильный доход. А людей смешить я начал, наверное, потому, что это была естественная составная часть общего лексикона ботанов, а на сцену вышел, чтобы смешить еще больше людей. Я попробовал себя в этом жанре, поскольку заставил смеяться кое-кого из друзей, а потом обнаружил, что мое подлинное призвание – популяризатор науки, поскольку это позволяет сочетать две главные страсти в моей жизни, и это произошло на совещании сценаристов-юмористов. На каждом шаге я сосредотачивался на том, чем занимался в данный момент, однако старался не растерять и остальные кусочки мозаики. Вспомните историю собственного успеха – и вы наверняка убедитесь, что следовали той же методике.

Мой профессиональный путь актера-комика далеко не завершен. На первых местах в списке моих желаний стоит, например, роль ведущего «Субботним вечером в прямом эфире», где прошло несколько лучших выступлений Стива Мартина. Особенно мне понравился «Теодорих Йоркский, средневековый цирюльник», где персонаж мистера Мартина первым делом советует своим клиентам всякие антинаучные методы лечения вроде кровопускания. А потом делает паузу – и погружается в мечты об эпохе Просвещения, когда все эти бесчеловечные процедуры останутся в прошлом, и взамен предлагает наш современный научный метод. Доходит до совершенного экстаза – а потом издает насмешливое «Да ну-у-у!». Теодорих явил нам две половины человеческой натуры: стремление к величию – и неподъемное бремя лени и сомнений. Нелепость этого персонажа волей-неволей заставляет задуматься о том, чего могли бы достичь мы все, если бы раз и навсегда решили следовать путем разума, просвещения и логики. И тогда все предлоги отказаться от него кажутся просто смешными.

Мой жизненный путь – это юмор и техника, но наверняка моя история во многом повторяет вашу. Надеюсь, и вам нравятся каламбуры и словесные игры. И вы стараетесь смотреть на мир с чужой точки зрения. Добродушно посмеиваетесь над своими оплошностями. Думаете, как при помощи шутки сблизить малознакомых людей. Короче говоря, вы тоже комик-ботан.

Юмор помогает отказаться от застарелых предрассудков, и тогда разум раскрывается навстречу множеству открытий, которые иначе просмотрел бы. Именно это и нужно, чтобы отточить навыки проектировщика – а проект может быть любым: панель управления «Боинга-747», заявление о приеме на работу, акварельный натюрморт или смешной до колик трюк. Тогда вы сможете налаживать связи и сотрудничество с людьми, которых иначе не заметили бы. Это прямой путь к экспертным знаниям. Да еще и от души повеселитесь по дороге.

Если прорвешься и посмеешься, обретаешь свободу. И к тому же начинаешь нравиться окружающим (или, по крайней мере, перестаешь их бесить). По крайней мере, мне так говорили. Ботанство – это же так смешно. Просто прелесть!