Глядя на проходящих людей

Камиль Писсарро (французский художник, 1830–1903), «Площадь Французского театра в Париже», 1898.

Холст, масло, 72,39×92,71 см, Музей искусств округа Лос-Анджелес

Мы могли бы просидеть на балконе несколько часов. Наверное, есть что-то гипнотическое в наблюдении за людьми, идущими по улице, по площади, в возможности угадывать их душевное состояние по походке – напряженной, торопливой, нерешительной, иногда расслабленной. Вот, например, женщина, не торопясь, перешла дорогу перед фиакрами и омнибусами. Вот мужчина, он читает газету, стоя у киоска, должно быть, очень интересуется новостями. В любое время дня толпа довольно плотная. За скрипом колес и стуком копыт по асфальту размышлений уже не слышно. Парижское движение никогда не было таким беспокойным.

Писсарро следил за передвижениями прохожих, как за поворотами ненаписанной пьесы без слов и диалогов. Он не интересуется пустыми разговорами, но возможность посмотреть на своих современников сверху соблазняет его. Город, перестроенный в 1860-х годах бароном Османом, создавшим множество длинных проспектов, предоставляет художникам возможность отойти и посмотреть на происходящее в нем со стороны. Его совершенно новые здания с балконами обеспечивают удовольствие от захватывающих видов.

По мере изменения лика столицы точки обзора в живописи также меняются. Преображенный город порождает не только модные сюжеты, такие как виды окрестностей французской Оперы или «Комеди Франсэз». Он порождает новое отношение к пространству, совершенно свободное от всякого повествования, более подвижное и нервное, чем когда-либо.

Как взбудораженные дети

Хендрик Аверкамп (голландский художник, 1585–1634), «Зимний пейзаж с конькобежцами», около 1608.

Холст, масло, 77,3×131,9 см, Рейксмюсеум, Амстердам

Каждый идет своей тропой как может, делая все возможное, чтобы эта тропа никуда не сворачивала, чтобы ему удалось пройти как можно дальше. Одни – не прикладывая особых сил и без видимых трудностей, другим помогает скорее упорство, чем мастерство. Мы одиноки в толпе, несем груз души, отягощены этим бременем, которое нам придется нести до самого конца и даже дальше… В картине простодушно продемонстрированы открывающиеся перед нами возможности – и их так много, что нам нужно время, чтобы разобраться с ними. Но это самая малая из проблем…

Картина растягивается, чтобы охватить пейзаж, который хотел бы включить в себя весь мир. Зимние увеселения – отличное место для встреч, маленьких радостей и неудачных падений. Каждый персонаж выходит за рамки того, что ему предписано, и увлекает зрителя в лабиринт своей истории, туда, куда художник не стал за ним следовать. Таким образом, картина может стать местом, где человек способен потеряться, где он все время отвлекается от главной цели ради другой, той, которую никогда даже не обдумывал.

То, что мы видим на поверхности замерзшего озера, наверняка поднимет зрителю настроение. Возможно, это позволит ему посмотреть на все с позиции бога, ни больше ни меньше. Разве конькобежцы, с их слабыми возможностями, не воплощают ограничения человеческой природы? Такие неуклюжие, такие уязвимые… Как выпущенные на лед взбудораженные дети. А лед такой тонкий, такой тонкий…

Небо в воде

Клод Моне (французский художник, 1840–1926), «Лодка-мастерская», 1876.

Холст, масло, 72,7×60 см, Фонд Барнса, Мерион

Он устроил себе необычную мастерскую. Простую лодку, на которой нашлось достаточно места, чтобы расположить краски и полотна, и где он мог укрыться, если во время работы его застигнет непогода.

Художник уже прервал работу на пленэре: сильный ветер, яркое солнце, капризы пасмурного дня, туман или снег – все это повод для новой картины. Полотно возникает из повествования или даже из реальной ситуации. В нем больше нет ничего другого, кроме пронзительно острого восприятия действительности. Моне все время старается уловить мимолетную реальность окружающей его природы.

Можно представить, как художник может плыть по Сене, плавно и бесцельно, ради удовольствия открыть для себя новые образы. Нет, он не собирается выйти в море: каким бы очаровательным ни был пейзаж, ничто так не привлекает Моне, как сама река. В любом месте, где он оказывается. В безобидном виде простой жанровой сценки картина провозглашает и утверждает эстетический выбор художника, его решительное представление об отношениях, которые живописец намерен выстроить с миром. Это своего рода автопортрет или, лучше сказать, неявный манифест, в котором излагаются основные принципы существования творца.

Самое важное для него – это свобода никуда не идти. Возможность остановиться посреди живой воды. И смотреть на нее. Смотреть без конца. Сидеть неподвижно, не отрывая взгляд от воды, которая не перестает ускользать от него, с ее легкой рябью, ее шелковистым непостоянством. Очарованный этой вечно меняющейся реальностью, он собирает малейшие ее проявления. И пишет ее, больше не делая заключений и выводов.

Отражение лодки художника – более яркая ее версия. Как будто эта смутная, иллюзорная форма, кажущаяся едва прорисованной, может представлять собой облегченную и дополненную реальность, туманную, но такую живую. Бесконечно живую. Она избавилась от всех ненужных деталей, от всего мусора, который мог обременять ее. Масса листвы отдает ей свои оттенки зеленого, синего, коричневого и серого, которые растекаются по движущейся поверхности, как по палитре. Отраженный в воде образ навсегда остался старшей сестрой лодки, плывущей по пространству картины.

Склонившись над рисунком, Моне, столь внимательный к неповторимости каждого мгновения, в конце концов превосходит его благодаря непосредственности восприятия. В приглушенных оттенках воды, стекающей между его пальцев, он сумел увидеть переменчивость облаков. Ему незачем поднимать голову: небо там, перед глазами, внизу, в глубине. И он сумел дотронуться до него.

Смешение бликов наделяет природу исконной гармонией, имитируя идеальное воссоединение стихий. Это нечто большее, чем просто пейзаж, Моне таким образом изображает изначальную связь воды и воздуха, которые, согласно повествованию Книги Бытия, были разделены на третий день. Он стал свидетелем воссоединения, исследуя при их посредстве саму идею Творения.