Точка разрыва
Тициан (итальянский художник, около 1485/1490–1576), «Венера и Адонис», около 1560.
Холст, масло, 106,7×133,4 см, Метрополитен-музей, Нью-Йорк
Она удерживает его изо всех сил, хочет снова обнять, прижать к себе. Слишком поздно. Собаки мечутся в нетерпении. Охота не ждет. Он уже ускользает от нее. Венера и Адонис видятся в последний раз. Согласно мифу, кабан вскоре убьет его. Подбежав к постели, обезумевшая от горя богиня больно ударилась ногой. Из капли ее крови возник цветок – анемон.
Их история – это прежде всего история вневременного, гармоничного и чувственного диалога, которую художник окутывает жемчужным сиянием. Нам достаточно увидеть взгляды, которыми обмениваются любовники, чтобы понять интенсивность их чувств. Вся картина – воплощение любовной ласки, ее тепло манит нас радостью бытия. Но в то же время Тициан показывает неизбежный разрыв между Венерой и Адонисом, которые изображены в решительно противоположных пространствах – в левой и правой частях картины. Пространства женского и мужского начал, времени любви и времени охоты, нежности и силы окончательно перешли от счастливого взаимодополнения к отчетливому противостоянию.
Купидон, бог любви, с тревогой наблюдающий за ними, повесил свой лук и стрелы на ветку. Сегодня он не пронзит своей стрелой ничье сердце… Он предчувствует, что прекрасная история любви заканчивается, и пытается спасти то, что еще может, прижимая к себе белого голубя – птицу невест: может быть, еще не все было потеряно… но крошечный озорник под листвой понимает, что изменить что-либо ему не под силу.
Построенная на душераздирающем напряжении между левой и правой сторонами, картина не оставляет места надежде. История, естественно, будет прочтена, как и многие другие, слева направо и завершится запланированным исчезновением Адониса. Охотник напоследок повернулся к своей возлюбленной, но позволил обнять себя, не отвечая на объятья. Все его тело устремлено куда-то в другое место, к пронизанному светом пейзажу, но картина, сосредоточенная на настоящем, не считает необходимым показать, куда именно.
Отчаянные усилия Венеры заставили ее потерять равновесие. Если Адонис не поможет ей удержаться, она не сможет выпрямиться сама: она сидит, согнув колено в одном направлении, а корпус – в другом, ей необходимо зацепиться за что-нибудь… Но цепляется она за Адониса, который уходит. В этом весь трагизм истории. Или вся ее нелепость. Через мгновение они достигнут точки разрыва. Он уйдет навсегда. Она, лишенная поддержки, окажется в пустоте. Вертикальная ось изображения определяет для нее непереходимую границу. Для него – возможность уйти.
Кисть с нежностью скользит по коже, разделяя тела ровно настолько, насколько это позволит художник. Мы догадываемся о тонкости слоев цвета, которые истончаются на поверхности, позволяя ткани холста проступить под ними. Венера страдает, и все же именно ей картина обязана своим светом, своей ослепительной привлекательностью. Эта история с первого дня была обречена на гибель. Тициан придает ее красоте абсолютный свет богов. Адонис, прекрасный Адонис, всегда был всего лишь смертным. Темнота подстерегает его и скоро заберет. Его тело уже размывается, пока он еще здесь, но оно уже почти такое же растаявшее, как воспоминание.
От первого до последнего
Питер Брейгель Старший (фламандский художник, 1525–1569), «Притча о слепых», 1568.
Холст, темпера, 86×154 см, Музей Каподимонте, Неаполь
Цепочка причин и следствий неотвратима… Мы и так это знали, но помочь ничем не могли. И Брейгель тоже не вмешивается. Все слепы. От первого до последнего. Невозможно избежать падения.
Все они доверились не тому, кому надо. Первый в последовательности – самому себе или, может быть, провидению, которое бросило его на произвол судьбы. Второй – первому. Третий – второму, и так до последнего. Брейгель насчитывает шестерых, но говорит он обо всем человечестве: шесть персонажей здесь как шесть дней творения. Седьмой день, столь же необходимый, как и остальные, был днем покоя Творца. Но это уже другое время. На этой земле нет передышки для слепых бедняков. Каждый чувствует только присутствие того, кто идет перед ним или следует за ним. Немного и совершенно недостаточно.
Слепота, о которой говорится в библейской притче, символизирует, конечно, отсутствие здравого смысла у тех, кто по своей воле следует дурному руководству. Тех, кто решил или просто согласился последовать примеру того, кто мог только привести их к гибели. И плотно закрыл глаза и больше ни о чем не думал, не вопрошал судьбу и тем более не восставал против нее, поскольку нашелся кто-то, кто пообещал показать дорогу. Или взял на себя роль лидера, авторитета. Все стало очень просто. Поэтому они последовали за ним. В то время, когда работал Брейгель, гонения на протестантов и массовые казни были обычным делом. Каждый прилагал немало сил, чтобы реализовать свою свободу духа, не рискуя при этом жизнью. Художник спокойно наблюдает, каково это – просто быть человеком.
Слева направо, единообразным движением, они следуют один за другим, как одно и то же слово повторяется снова и снова, не приводя при этом к большему пониманию смысла. Мы тормозим, пытаясь добраться до сути. Упираемся и начинаем снова, полагая, что сумеем пройти дальше, но опять говорим то же самое. В конце концов это уже становится навязчивой идеей. Брейгель, конечно, рисует историю своего времени, но это также изображение банального замешательства пошатнувшегося рассудка. Бессмысленная фраза валится прямо в канаву. В конце концов, это были ненужные слова. Пустые.
Он не осуждает то, что наблюдает, не делает из этого урок. Для него важна пережитая реальность. Мы вполне можем смотреть на картину, не погружаясь в нее, поскольку считаем, что, в конце концов, это не наше дело. Это было давным-давно, это иллюстрация из старой книги. Всего лишь образ. Но Брейгелю, как и любому великому художнику, особенно важно говорить с нами о нас. Художник – это носитель высшей морали: да, он рисует слепых из притчи, но также и всех остальных людей, страдающих той же болезнью – неспособностью размышлять, говорить громче и увереннее. И без сомнения, мы также относимся к этой не слишком славной группе. Иногда. Довольно часто. Мы погрязли в серости, оттенки которой Брейгель прописывает столь утонченно. В то время как картина связывает слепых между собой, как ступени одной лестницы, мы можем только опускаться по ней вместе с ними, без колебаний и возможности возвращения. Мы ведь следуем в общей цепочке. Спотыкаемся и падаем. И никто этого не понимает.
