Не двигайся

Винсент Ван Гог (нидерландский художник, 1853–1890), «Портрет почтальона Жозефа Рулена», 1889.

Холст, масло, 65,7×55,2 см, Фонд Барнса, Мерион

Жозеф Рулен позирует решительно, но слегка раздраженно, как будто он ожидал, что портрет будет написан сразу в несколько мазков кистью, и единственное, что от него требуется, – просто задержать дыхание. Надпись POSTES: вышитые золотом заглавные буквы закругляются на ленте его фуражки, поблескивая посередине картины. Точно посередине, все верно? Да, точно. Ровно посередине.

Это не латынь и даже не научный термин из тех, что на религиозных изображениях когда-то призывали верующих к медитации или молитве. Это самое обычное слово, но оно свидетельствует о социальном положении изображаемого человека, его преданности государственной службе, честности, с которой он выполняет свои обязанности.

Лицо почтальона, или, точнее, почтмейстера, как он сам себя называет, вполне соответствует строгости надписи. Это лицо, если можно так выразиться, можно прочитать как открытую книгу. Он ничего не скрывает, не обманывает. Он здесь весь, целиком, его невозможно оторвать от плоскости картины.

Незачем рисовать руки: благодаря такой композиции изображения Ван Гог хочет показать саму суть своей модели. Для Рулена надпись – это своего рода знак уважения, внимание к его внешности; ничто, если оно не дублируется чествованием его статуса. Жозеф Рулен – не какой-то случайный анонимный персонаж, это верный друг художника, который вместе со своей семьей очень приветливо принимает Ван Гога во время его пребывания в Арле. Жена Рулена Маргарита и трое его детей тоже неоднократно позировали Ван Гогу.

Естественно, что портрет Рулена прежде всего говорит о его устойчивости, о добродетели, неподвластной веяниям времени или настроению. Никакой гордыни в этой отсылке к фигуре Христа на престоле. Даже наоборот: здесь речь идет лишь об утверждении Абсолюта, который, как известно, является лишь очень далекой вспышкой неясного света.

Богато украшенный фон портрета ничего не говорит о месте, где находится Рулен: сдержанное преобразование золотого фона священной живописи лишь напоминает золотой декор, которому он подражает своими завитками. Но пронзительность желтого цвета не пытается соперничать с совершенством драгоценного металла, она говорит лишь о его жалком желании восстановить свою чистую интенсивность. И неравномерность форм или их несколько неустойчивый вид должны постоянно напоминать о человеческой природе, которая все время вносит поправки в священный идеал: если разделенная борода Рулена пытается по-своему удерживать внимание на оси лица, придавая ему вид старого мудреца, Ван Гог с клинической тщательностью выписывает разный уровень глаз почтальона, его прыщи, то, что его плечи также далеки от симметрии, его неровные брови. Все, как правило, всегда идет немного наперекосяк. Такова жизнь. Вокруг простого почтальона Ван Гог создает яркий мир и придумывает для него декорацию, которая поддерживает ощущение чуда.

Абсолют света

Джентиле да Фабриано (итальянский художник, около 1370–1427), «Коронование Богоматери», около 1420.

Дерево, темпера, золото, 93×64,1 см, Музей Гетти, Лос-Анджелес

Где они, в каком напоенном светом мире… Мы не можем представить себе место, где они могли бы находиться: его не существует. Их нет нигде. Они просто есть, вот и все. Христос возлагает корону на голову своей Матери и благословляет ее, и он, и она стоят перед стеной, усыпанной красно-золотыми цветами. Богоматерь, одетая в голубое с золотом, кланяется Иисусу. На нем гранатовый плащ поверх золотой туники. Золото в переплетении тканей, в вышитом декоре, в подвеске, в туниках певчих ангелов, золото, золото, снова и снова, навязчивое, удушающее, неумолимое, как непостижимое пространство, одновременно цвет, Абсолютный Свет и драгоценная материя. Изображение основано на его бесконечном сиянии, в то время как голубь, замерший с распахнутыми крыльями, говорит о присутствии Духа Божьего.

Картина собирала вокруг себя верующих, в пыли процессий или полумраке церкви. Она звала их издалека – как шепот, слышный, несмотря на шум толпы. Даже если они не были уверены в том, что надеялись обрести, в этой жизни или в иной, она ослепляла их навсегда. Люди оставались преисполненными великолепия этого образа вечности.

А затем их вновь захватывала обыденная жизнь. Они забывали об увиденном. Иногда они возвращались, более усталые, постаревшие, снова теряясь в чудесных складках парчи, уносясь вдаль от мирских печалей. Они убеждались, что эти столь нежные лица сохранили свою мягкость. Что картина не изменилась. И ее свет навсегда развеивает их ночные страхи.

Начало всех начал

Джованни ди Паоло (итальянский художник, 1398–1482), «Сотворение мира и Изгнание из рая», 1445.

Дерево, темпера, золото, 46,4×52,1 см, Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Все потеряно. Придется уходить. Оставить позади рай и совершенство райского сада. Ангел торопит Адама и Еву, требуя немедленно уйти, не взяв ничего с собой. Они ослушались, уступили искушению познания добра и зла. Они обрели знания. Теперь придется за это заплатить. У них было все. Теперь у них ничего нет. Вот они, нагие. И они впервые осознают это.

Бог, окруженный серафимами с крыльями небесной синевы, наблюдает за их изгнанием с вершины Вселенной. Земля и вода, воздух и огонь, круг планет и знаков Зодиака: мир замкнулся в себе, в совершенный круг, в котором не осталось места для греховных созданий.

Четыре широкие линии процарапывают землю, не доходя до мужчины и женщины, – они обозначают четыре райские реки, от которых те сейчас уходят. Очень скоро Адам и Ева уйдут и больше их не увидят. Больше не услышат плеск вод, не почувствуют аромат раскрывающихся цветов или запах листвы. За их спинами стоят семь стройных деревьев, покрытых плодами, – они символизируют шесть дней Божественного Творения и седьмой день, день отдыха. Великодушная природа все еще блистает под их ногами, но у них уже нет времени восхищаться ею. Слишком поздно. Художник выталкивает их с доски.

Ева выйдет первой, Адам за ней. Как он следовал за ней во грехе, он, согласно безупречной логике, последует за ней и в наказании. Один за другим, но вместе навсегда, во взаимодополняемости пары: она выдвигает правую ногу, он выдвигает левую. Их общий шаг – это шаг одного тела.

Ведя их не только вовне картины, но прежде всего вправо, живописец красноречиво подчеркивает суть своего сюжета. Выйти из рая – означает оставить абсолютный покой ради превратностей человеческой жизни, голода и жажды, холода, боли и одиночества, пройти вынужденный путь от рождения до смерти. Но в основном это потеря вечности: Адам и Ева опрокидываются в реальность уходящего времени. Они не просто выходят из сада, они начинают человеческую историю. И начинают ее писать. Слева направо по доске, как строку на странице. При этом они учат нас читать такие строки.

И Адам, и Ева еще не знают точно, куда им следует идти, они оборачиваются к Ангелу, как дети, которых нужно успокоить. Оглядываясь назад, влево, они думают, что, возможно, все еще могут изменить свою судьбу. Они ощущают тоску по утерянной родине.

Можно удивляться наготе Ангела, изгоняющего первых людей из Рая. Но она становится очевидной, если принять точку зрения Адама и Евы. С того момента, как они были прокляты, картину следует рассматривать их глазами. Это они – печальные герои начинающегося повествования. Они теперь полностью люди – существа, ограниченные грехом, который теперь определяет их земное существование. Они больше не имеют доступа к чисто духовному бытию, поэтому они видят Ангела очами своей плоти: одинокого и нагого. Какими они видят и самих себя.