Я была не права

Начну, пожалуй, так. Наша собака Херши часто выводит меня из себя. Я должна была заниматься ее дрессировкой, но совершенно в этом не преуспела, поэтому все косяки Херши косвенно касаются меня. Ее плохое поведение – легкий способ вызвать у меня чувство вины. Чтобы добиться дисциплины, нужно самой быть очень дисциплинированной. Это не про меня.

Более способный человек, например, научил бы собаку держаться подальше от женских промежностей. Я пыталась погуглить, как это сделать, но увы. Каждая женщина, переступившая наш порог, вынуждена проходить ужасное испытание: обнюхивание собакой. Чует ли она запах молочницы или ей просто нравится, как пахнет у женщины между ног? Я понятия не имею, как с этим справиться. По мнению Эдварда, нам не стоит пытаться переучить Херши, если нашей главной задачей не является научить ее вести себя идеально. В любом случае, для собак это нормально. «Они как дети», – иногда добавляет он.

Кроме обнюхивания женщин, за Херши водится еще один грешок – пить воду из унитаза. Это меня удивляет. Конечно, ведь пить из миски, которую я наполняю каждое утро и ставлю рядом с любимым местом на солнышке, неинтересно! Но это не было бы такой большой проблемой, если бы Херши пила аккуратно. И если бы в туалетах всегда была только вода. Прежде чем меня осуждать, вам стоит узнать: такой осознанной я стала в Сан-Франциско, здесь люди не всегда смывают воду в туалете, сходив по-маленькому. Это экономит уйму воды! Твой дом – твое личное пространство, поэтому в туалете на втором этаже ты можешь оставить немного туалетной бумаги и не смывать. (А еще я думаю, что нормально делиться своей зубной щеткой с другими членами семьи. Мои друзья говорили, что это весьма спорная позиция, и все же я ее придерживаюсь.)

Чтобы добиться дисциплины, нужно самой быть очень дисциплинированной. Это не про меня.

В любом случае, дети в туалете не только писают. Каждая из них ходит по большому примерно раз в день. В большинстве случаев они смывают доказательства превосходной работы их пищеварительной системы. Но иногда – честно говоря, чаще, чем мне этого хотелось бы, – они забывают спускать воду.

А теперь догадайтесь, что любят есть собаки?

Бинго!

Большинство собак любят есть дерьмо. У этого явления есть даже специальное слово – копрография. (Информация из интернета: некоторые собачьи диетологи утверждают, будто собаки едят фекалии, чтобы усвоить ферменты, помогающие переварить пищу. Одной из причин копрографии является недостаток витамина В.) Итак, мы можем сделать вывод, что Херши полностью готова к перевариваю пищи и сохраняет высочайший уровень витамина В.

Однажды примерно в 9 утра я подметала на втором этаже, выключала свет, развешивала полотенца, задвигала ящики, которые девочки и муж оставили открытыми и которые напоминали высунутые языки. Я вошла в ванную комнату девочек и там, на полу, я увидела самое отвратительное зрелище, которое мне когда-либо приходилось видеть в своем доме: твердые человеческие отходы.

После многочисленных ругательств я накрыла экскременты несколькими слоями туалетной бумаги и отнесла в унитаз. Это были несколько ужасных моментов. Как моя жизнь докатилась до такого?

Когда дочери вернулись из школы, я провела целое собрание, подчеркивающее всю серьезность утреннего инцидента. Последовала тяжелая дискуссия о смывании в частности и о моей роли на Земле в целом. А именно о вещах, которые я с радостью сделаю как мать, и о вещах, которые никто и никогда не должен делать.

Джорджия оказалась очень смелой: «Мне казалось, будто я смыла, но, возможно, я удерживала кнопку недостаточно долго».

– Ты должна проверять, – сказала я. – Всегда. Этого никогда не должно повториться. Ты меня поняла? Ни-ког-да.

– Да, мама, я поняла.

Перенесемся на две недели вперед, в серое субботнее утро.

Мы были внизу, девочки наслаждались своей гранолой с йогуртом, я – чашкой крепкого кофе, а Эдвард – жареным беконом. И тут я услышала подозрительный всплеск, за которым последовал звон собачьего ошейника. А потом еще один всплеск. И я все поняла. Это случилось снова.

«Нет, нет, нет». Я взлетела по лестнице и увидела, как Херши убегает, поджав хвост. «Мать твою, я этого не выдержу!»

У меня на лбу до сих пор осталась морщинка с того дня. Я стояла на пороге в ванную и смотрела на новую занавеску, которую повесила накануне. Я прерывисто всхлипывала, будто испытывала оргазм от злости.

Эдвард поднялся за мной и встревоженно спросил:

– Что случилось?

– ААААААА! – Я не могла подобрать слов.

Девочки и Эдвард сгруппировались за моей спиной и через плечо любовались на коричневую причину скандала, лежащую на лавандовой плитке.

– Это не мое! – выпалила Джорджия, зная, что из-за прошлого случая автоматически стала главной подозреваемой.

– Черт, черт, черт! – кричала я. – Мы же только что об этом говорили!!! Я произнесла целую речь, и для чего?

– Клянусь, мамочка, это не мое!

– О, ради бога, мы будем ругаться из-за этого дерьма?

– Я клянусь. Я помню, как смывала, – уверила Джорджия.

– Нет! Неужели. Так. Сложно. Смыть? – Я сопровождала каждое слово паузой и ударом кулака о ладонь.

– Клянусь Богом. Я этого не делала!

– Ты думаешь, это сделала Херши? Думаешь, она села на унитаз и…

– Я не знаю, но могу поклясться на Библии! Теперь я всегда смываю! Ты можешь даже установить видеокамеры в каждой ванной комнате!

– Так, – сказал Эдвард, – это уже смешно.

О, да пошел ты к черту, мистер здравый смысл.

Клэр хотела положить скандалу конец и сказала:

– Я все уберу.

– Ни за что! – закричала я.

Я жгла взглядом девочек, которые отошли на безопасное расстояние и смотрели на меня, словно на летучую мышь, залетевшую в дом.

– Все уберет Джорджия. Потому что… – От злости я практически не слышала своих слов. – Потому в этой семье каждый сам убирает за собой собственное дерьмо!

Эдвард смотрел на меня как на сумасшедшую. Джорджия отправилась на кухню за бумажными полотенцами, Клэр тихо всхлипывала, а я пошла выгуливать «эту чертову собаку», дергая за поводок так резко, будто пыталась ее задушить. Я еле сдерживалась чтобы не закричать. Только через милю я пришла в себя.

Что со мной не так? Я горжусь своими девочками в инстаграме, а в обычной жизни устраиваю разнос за небольшую ошибку из-за кнопки слива в туалете, которую, может, просто пора заменить?

Что я наделала? Посмотрим:

1. Я стала олицетворением того, против чего боролась в течение долгих лет, – обвинений, слишком бурных реакций и потери самоконтроля.

2. Я унизила себя в глазах мужа, такого же родителя, как и я, и, возможно, навсегда потеряла его уважение и надежду, что однажды он скажет: «Келли? О, Келли – прекрасная мама». Даже на открытках к годовщине или тостах на день рождения.

3. Я попросила Бога послать мне по-настоящему серьезные проблемы.

Когда я вернулась, Клэр рыдала на нашей кровати, несомненно, напуганная моим приступом ярости (еще более позорным, чем его причина) и осознанием, как унизительно убирать человеческие какашки. Мне было над чем подумать.

Требовалось идеальное извинение. По словам моей мамы, краеугольный камень правильного извинения – ответственность, а вершина – правильно обозначенная ошибка. Ты должна почувствовать и выразить раскаяние. И еще, извинения должны быть очень простыми, а не заумными. Иными словами, ты должна говорить о себе и своих ошибках, а не о другом человеке.

Проблема в том, что уже к 5 годам ты часто извиняешься по самым разным поводам. От «прости, я не должен был этого делать» и «я хочу это закончить» до «ну все, сколько можно уже из-за этого грустить?». Поэтому я предпочитаю формулировку «Я была не права». Сказать так сложнее. Но эта фраза несет более точный смысл. И в ней чувствуется смирение.

– О, Клэр. – Я наклонилась поцеловать ее. Мне стало гораздо легче. – Я была не права.

– Ты меня напугала. – Она отпрянула.

– Знаю. Я просто… мы с Джорджией уже говорили об этом…

– Мама, это была я.

Как я могла вести себя столь чудовищно?

– О боже. – Я уставилась на Клэр, лежащую в кровати, а всего в нескольких шагах от меня Джорджия мучилась в своей комнате. Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и повернулась к двери. Херши следовала за мной.

В этой семье каждый сам убирает за собой собственное дерьмо!

– Привет, Джи, – сказала я. Ее руки были скрещены на груди, а взгляд – ледяным. Она знала, что я ошиблась. Возможно, ждала, что я брошусь ей в ноги.

– Итак, я была не права. Я думала, что какашки Клэр – это твои какашки. И даже если бы они были твоими, я вела себя отвратительно. Но…

– Но? – Ее брови поползли вверх.

– Ничего. Ничего. Я была не права.

* * *

Попробуйте посмотреть новости по телевизору в течение недели, и вы увидите, как десятки людей признают свои ошибки. Во время интервью после матча белый игрок NBA охарактеризовал команду «Голден Старс Уорриорз» как «маленьких шустрых обезьян». На следующий день он извинился. Охранная компания, проводившая учения на стадионе, извинилась за то, что оставила там муляж бомбы и напугала персонал. Премьер-министр Канады обратился к потомкам группы иммигрантов, сказав, что Канада была не права, не пустив их родителей через границу в 1914-м. Человек, ограбивший банк, чтобы вытащить свою семью из долгов, после 5 лет, проведенных в тюрьме, извинился перед вкладчиками за то, что им пришлось пережить в тот день.

Так чего же жду я? Эдвард предложил начать с него. Ну что ж.

Эдвард Личти, прекрасный человек и муж. Насчет того утра, когда мы переехали из Сан-Франциско в Беркли 17 лет назад… пока ты ходил за кофе (что было очень правильным решением с твоей стороны), я выбросила твои футболки. Я не должна была так поступать, но прежде, чем я смогла себя остановить, я выбросила в мусорку целый мешок одежды. Я была не права. Я осознала это, когда увидела твою одежду на бродяге… Это было неправильно (обрати внимание, я не пытаюсь выкрутиться и сказать что-то вроде: посмотри правде в глаза, те футболки были отвратительны. Все эти отговорки для слабаков.).

Еще мне жаль, что я сомневалась в твоем выборе работы. Должно быть, ты чувствуешь себя ужасно, когда рассказываешь мне о проблемах в офисе, а я тебя не поддерживаю. Думаю, я поступаю так из желания поспорить, или отомстить за то, что я терплю от девочек, или пытаясь доказать, что я тоже умная. Но какова бы ни была причина, так делать нельзя, я не права и действительно попробую это исправить.

И еще:

Я выскакиваю из дома, когда ты ругаешься со страховой, выставившей нам двойной счет, или вычитываешь договора, касающиеся нас обоих. Неправильно спихивать всю эту работу на тебя, особенно учитывая то, что я не хожу за продуктами, пока один из друзей девочек не откроет холодильник и не спросит: а где вы храните еду? Или: а с чем вы едите хумус?

Но когда я признаю свою неправоту, я думаю, а стоит ли привлекать внимание к моим недостаткам? Ведь признать вслух: я не права, что я бросила дело на полпути, испортила или уклонилась от ответственности, означает, что я больше не смогу бросать на полпути, портить и уклоняться от ответственности. Пытаться быть лучшим партнером, чем я была раньше, весьма амбициозно. Это страшная комбинация: обнаружить худшую часть самих себя и пытаться соответствовать лучшим ожиданиям – каждый испугается.

Мама Грини была невероятно трудолюбивая и способная женщина. Она вырастила шестерых детей практически на одной картошке. В детстве мы видели ее 3 или 4 раза в год. Я была одной из двадцати внуков, болтавшихся поодаль: многие жили неподалеку и знали ее гораздо лучше меня, так что мной особо не интересовались. Я говорила «привет» и отвечала на пару вопросов: какой мой любимый предмет в школе или какой у меня рост, потом ее отвлекал очередной родственник. Для меня Клета была невысокой пожилой леди с маленькими серыми зубами. А еще она была моей бабушкой. Но для своих детей она осталась символом стабильности и серьезности.

Она овдовела примерно за десять лет до того, как по-настоящему почувствовала себя старой, но даже в 80 с хвостиком жила одна в крохотной квартирке в Балтиморе с постоянной сиделкой по имени Бетти. В то время мне было около 20, я тоже жила в Балтиморе и трудилась в некоммерческой организации United Way. Выбор этого места работы в моих глазах делал меня «хорошим человеком», который хочет «изменить мир» (вполне возможно, я была невыносимой миллениалкой, пока не появились новые невыносимые миллениалы).

Я так стремилась к самореализации, что буквально проглотила книгу «7 навыков высокоэффективных людей», а затем перечитала ее, вдумчиво, вооружившись желтым маркером. Когда доктор Кови призывал читателей «начать с того, что вы откладываете» и «выполнять в первую очередь первостепенные задачи», я кивала и подчеркивала это место. В рабочей тетради в конце книги я выполнила упражнение из 10 пунктов и записала фразу заглавными буквами: БУДЬ ПОЛЕЗНОЙ.

Это страшная комбинация: обнаружить худшую часть самих себя и пытаться соответствовать лучшим ожиданиям – каждый испугается.

Однако я не применяла подчеркнутые советы в реальной жизни. Конечно, я развесила по комнате листочки с цитатами о разрыве шаблонов и важности отдачи, и все же мои убеждения касались только меня. Завтра я стану лучше, глубже, получу новую должность, похудею, влюблюсь… никакая рефлексия не могла заставить меня сесть в «Honda Civic» и поехать в район одноэтажных зданий Элкридж Эстейтс в семи милях от меня, где Клета сидела в кресле и надеялась увидеть хотя бы одного человека, а не одних только кошек.

Кузина Лиза работала волонтером в католической организации (тоже делала людям добро) и выбиралась навестить Клету один или два раза в неделю, привозила ей шоколадное печенье, а иногда оставалась сыграть в ней партию в карты. Однажды она удивила меня, сказав, что надеялась бы жить там после ее смерти.

За два года жизни в Балтиморе я видела Клету лишь однажды.

Это был солнечный день. Мой босс уехал на конференцию, посвященную сбору средств на подарки. Утром я шаталась вокруг офиса, прогулялась перед ланчем, а к трем часам поняла, что больше не могу сидеть на месте. Спускаясь по лестнице, я подумала: уход с работы на два часа раньше, чтобы провести 10 минут с бабушкой, можно расценивать как «время для семьи». От парковки офиса до ее жилого комплекса ехать 12 минут. Прежде чем поставить машину на паркинг, я подумала: а сколько времени здесь проводит Лиза? И еще: а вдруг Клета забудет рассказать о моем визите отцу? (Посты в инстаграм, как я заехала к бабушке во вторник вечером, с хэштегами #мудрость и #86+ сделали бы свое дело, но в далеком 92-м не было таких простых способов задокументировать добрые дела или хорошую укладку.)

Когда я вошла, Клета сидела в кресле, неподвижная, словно камень, и раскладывала пасьянс на подносе перед собой. В квартире пахло сосисками. Я поцеловала бабушку, ее усики над верхней губой коснулись моей щеки. Я села напротив и стала громко рассказывать о вещах, которые ее в общем-то не касались: о годовщине работы, о вечеринке, которую мы с моей соседкой организовали на прошлые выходные и новой диете. Она подыгрывала, кивала и улыбалась. Так расслабилась, что выпустила серию газов, по звуку напоминающую щелчки колеса фортуны. Когда мои новости закончились, бабушка рассказала, что тетя Мэри заходит к ней каждый день, тетя Пегги принесла это милое растение, которое стоит на подоконнике, а дядя Дики навестил в воскресенье с банкой супа чаудер. Она делилась этими новостями снова и снова, перескакивая с одной на другую, каждый раз преподнося ее как новую, до тех пор, пока я не решила, что нахожусь здесь достаточно долго.

Мне не терпелось рассказать о своем визите отцу, но, чтобы не платить за межгород, я отложила звонок до следующего утра.

«Вчера я заезжала к Клете», – бросила я небрежно, словно делала это каждый день.

«Это замечательно, дорогая! – сказал Грини. – Уверен, что это много для нее значит».

Я была невыносимой миллениалкой, пока не появились новые невыносимые миллениалы.

Я любила Грини так сильно, больше всех остальных, вам может показаться, что я заехала навестить его маму только ради того, чтобы услышать радость в его голосе. Но шли месяцы, и в следующий раз я нашла время для Клеты (как будто я была настолько занята) только в следующем году.

Не то чтобы я об этом не думала. Каждое воскресенье во время ужина у тети Мэри Лиза рассказывала, как привезла Клете фаршированные яйца или булочки, и каждый раз я говорила себе: нужно к ней заехать. «На этой неделе уж точно!» Я записывала это обещание в дневнике перед сном. Но наступало утро, и я думала о предстоящем концерте Little Feat, или о том, как сбросить парочку лишних килограммов, или сколько денег мне нужно отложить, если в следующем году захочу поехать в Австралию.

А потом все закончилось. Одним январским утром, когда я была на работе, позвонил Грини. «Я только что говорил по телефону с тетей Пегги, – сказал он. – Твоя бабушка умерла этим утром».

В рабочей тетради в конце книги я выполнила упражнение из 10 пунктов и записала фразу заглавными буквами: БУДЬ ПОЛЕЗНОЙ.

– О боже, папа. Мне так…

– Тебе следовало чаще приезжать к ней… – произнес он холодным тоном, какого я никогда не слышала от него прежде.

– Я собиралась поехать. Все запланировала.

Ее имя было вписано в мой ежедневник: 10.00 воскресенье утром. Клета.

– Тебе стоило ездить к ней регулярно, Келли. Она была твоей бабушкой.

Я начала плакать, сначала от стыда, а потом от другого стыда: что я плачу от стыда, а не от боли.

– Когда ты приедешь? – спросила я.

– Сегодня, чуть позже. Мы тебе позвоним.

Я попыталась сказать: «мне так жаль», но он не слышал меня, он был зол и занят. Ему нужно было написать прощальную речь, заправить «Бьюик» и сделать десяток звонков.

Я выскользнула из офиса в единственный туалет. Заперла дверь, опустила крышку и села на унитаз. Я подвела Грини. Я была инфантильной девочкой, думала только о себе, он это заметил, и этому не было оправдания. С этой минуты мне захотелось стать идеальной дочерью – предугадывать желания, предлагать помощь, приезжать пораньше и хорошо выглядеть.

Когда родители приехали, все Корриганы уже знали о случившемся. Нас было 56 родственников по крови и еще около 20 – в браке. Мы встретились в рыбном ресторане. В меню в ассортименте была представлена гордость штата Мэриленд: крабы. Крабовый мусс, крабы без раковины, пироги с крабовой начинкой, крабовые начос, крабовые претцели, супы и шарики. Ну вы поняли. Мы сидели в отдельной комнате, разделывая твердые панцири под соусом и запивая пивом из пластиковых стаканов. Из бара доносилась музыка.

В конце концов зазвучали тосты. Тетя Мэри говорила о «мамином» даре красноречия, о ее кулинарных способностях и о вере. Дядя Джимми – о ее железной воле и о том, как сложно было ей поднять всех детей. Бабушка была тверда, как камень: «когда ей нужно было что-то сделать, она была чертовски упорна». Она была продуктивной и изобретательной, настойчивой и преданной. Семья для нее стояла на первом месте. Я опустила голову. Семья на первом месте. Неужели я ничему не научилась?

В ту ночь я заснула, думая о том, как забавно и легко звучит «Святая Клета» и как просто будет на пять минут заглядывать в Феллз-Поинт по четвергам.

На поминках в ирландском похоронном бюро мы провели несколько часов. В конце концов, после часа, проведенного там, я собралась с мыслями и заглянула в гроб. Бабушка лежала там, одетая в голубое шерстяное платье А-силуэта с узкими рукавами, ее фиолетовые волосы, как обычно, были убраны со лба, а руки, покрытые венами и умеющие столько всего – шить, готовить и шлепать непослушных детей, – сейчас спокойно лежали на груди. Меня поразило, что ее кожа была точно бумага. Я хотела коснуться Клеты, но не осмелилась, мелкие трещинки на коже делали бабушку такой уязвимой, несмотря на всем известную твердость ее характера. Я думала, появились ли трещинки в последний год или уже после смерти.

С этой минуты мне захотелось стать идеальной дочерью – предугадывать желания, предлагать помощь, приезжать пораньше и хорошо выглядеть.

Похороны проходили следующим утром в соборе Королевы Марии на Чарльз-стрит. Собор был таким большим, что даже Джонни Юнитас не смог бы перебросить футбольный мяч в его конец. Первые четыре ряда занимали дети, внуки и правнуки Клеты, все аккуратно одетые и причесанные. Запахи духов и лака для волос смешивались с ароматами свечей и самого собора. На мне был комплект из искусственного шелка: объемная юбка цвета хаки и соответствующий жакет с острыми плечами – тренд сезона, заданный моделью Иман и музыкантом Дэвидом Бирном. За нами сидело несколько сотен католиков. Все плакали из-за Клеты и, возможно, из-за каких-то своих бед. Для меня это была не первая потеря, но теперь мой отец и его родные братья и сестры стали самым близким к смерти поколением.

На ступенях церкви толпились родственники в темных платьях и шерстяных костюмах. Мерцали огоньки сигарет. Женщины надели черные кожаные перчатки. Люди, которые не виделись десятилетиями, обнимались, смеялись и вспоминали Клету. У моих братьев и сестер было столько историй о ней: как они подвозили бабушку до церкви, как привозили своих друзей навестить ее в день, когда она немного перепила скотча. Я не вписывалась в этот круг и ненавидела себя за это. Я искала глазами Грини. Но он не думал обо мне. Его мама умерла.

Для меня это была не первая потеря, но теперь мой отец и его родные братья и сестры стали самым близким к смерти поколением.

В конце концов машины начали покидать парковку. Мы договорились встретиться позже и где-нибудь посидеть. Я выпила 6 литров светлого пива и выкурила как минимум половину пачки сигарет, которые стрельнула у кузена Трея. Мы пели семейную песенку, мои братья стояли рядом с отцом. Мы Корриганы, гордимся ирландской кровью, которая течет в нас, никто не смеет нам перечить… мы ели ветчину и суп кэмпбелл с кукурузными хлопьями и пели «Боже, благослови Америку».

На следующий день после похорон Древние пришли на мессу в 9.30 утра без своих жен, которые в это время паковали чемоданы по всему Балтимору и кормили детей, выполнивших недельную норму посещения церкви за эти дни. Я пошла вместе с Грини, все еще пытаясь найти с ним общий язык. Мы сидели на скамье Клеты. И он даже не заметил, что я была там.

Моя потребность в прощении была не больше потребности Грини в скорби. Если так будет продолжаться и дальше, мне придется сидеть в тоске, пока он обратит внимание на второстепенные проблемы. Это некий внутренний порядок действий, он должен быть соблюден. Сначала вы заправляете машину, потом слушаете информацию о пробках по радио, а затем ищете волну, на которой комментируют игру «Балтимор Ориолс». Сначала вы навещаете бабушку, потом планируете диету и лишь затем мчитесь в клуб, чтобы успеть на вечеринку.

Когда месса закончилась, мы всемером сели в две машины и отправились в бабушкин дом на Танбридж-Роуд. Либби сердечно поздоровалась со всеми. Она любила Клету. Мама спустилась вниз, поприветствовала толпу, собравшуюся вокруг обеденного стола. Она выглядела уверенно и красиво, точно знала, как поступать. Я пыталась копировать ее поведение. Мама разливала кофе и сказала мне раздать всем горячие булочки и убедиться, что у всех есть салфетки.

Восхитившись выпечкой, дядя Дики стал рассказывать историю о цыплятах, которых разводили их родители. Бабушка с дедушкой жили в деревне и еле сводили концы с концами. Вчетвером Древние вспомнили имена этих цыплят: Барни и Джерри. Я сказала, что не могу себе представить мир, в котором цыплят держат в качестве домашних питомцев, и стало ясно: я не слышала этой истории (даже Либби ее знала), поэтому я была единственной слушательницей.

– Келли, в соседнем дворе жила собака, – сказал Дики. – Как ее звали?

– Самая страшная дворняга на свете! – Грини вклинился в беседу, глядя на меня, что уже само по себе было приятно. – Пеппер.

– Да! Пеппер! Я ненавидел этого пса!

Они рассказывали историю все вшестером, одновременно, каждый хотел добавить что-то от себя.

Моя потребность в прощении была не больше потребности Грини в скорби.

– Пеппер забежал в наш двор и стал гоняться за цыплятами по всему двору, пока…

– О боже, Дики выбежал, и по его щекам катились слезы. Он был так расстроен! Он сказал…

Папа пытался перебить:

– Он сказал, что мы должны собрать их и закопать!

– Но мы оставили их Клете, – Джин посмотрел на меня, – чтобы она навела порядок и приготовила цыплят по-охотничьи.

Древние разразились смехом.

– Клета не закопала бы хорошую еду, дорогая. – Грини взял меня за руку. Наша ссора закончилась. – И боже, Дики пришел прямо к ужину.

Эти воспоминания захватили их, словно игра в салки. После очередного вздоха, воспоминания и приступа слез Джини сказал: «Как же она умела готовить. Клета Корриган умела готовить».

Выходные, прошедшие в воспоминаниях о Клете, заканчивались. Родители возвращались в Филадельфию буквально через несколько минут. Пришло время.

Я нашла Грини, грузившего вещи в машину.

– Ну… – начал он.

– Я чувствую себя ужасно, папа. – Он повернулся ко мне. – Я должна была чаще навещать Клету. Я была не права. Я была эгоисткой.

– Это важно. Когда люди стареют, им становится тяжелее. Важно понимать это, Келли. – Я кивнула. – Теперь ты знаешь.

– Теперь я знаю, – подтвердила я, вытирая слезы.

– И она была прекрасной женщиной.

Я вновь кивнула.

– Хорошо, дорогая, подай-ка мне сумку-холодильник.

Может быть, ошибаться – не значит быть плохой, подумала я. Может, это не значит, что ты испорчена изнутри? Может быть, ты такой же хороший человек, у которого есть своя миссия, который стремится делать добро и быть эффективным. Просто ты ошибся.

Мне потребовалось много времени, чтобы осознать: любить кого-то – это еще и любить тех, кого любят они, или, по крайней мере, пытаться. Сейчас для меня это очевидно: папа не требовал регулярных, как к дантисту, поездок к бабушке. Он просил узнать ее получше, наслаждаться ее обществом, не давать ей сидеть без дела. Это была моя ошибка. Мне жаль, что я допустила ее, Грини. Я была не права, что не смогла ее узнать.

Мне потребовалось много времени, чтобы осознать: любить кого-то – это еще и любить тех, кого любят они, или, по крайней мере, пытаться.

На прощание я поцеловала родителей и поехала домой, размышляя о будущем, о детях, которые у меня однажды появятся, и о том, как они будут общаться с Грини и мамой. Станут ли они ездить к моим родителям? Будут ли они хотеть этого? Разделят ли они важное для меня? И смогу ли я простить им их ожидаемое равнодушие?

Конечно же, смогу, ведь мы всегда будем совершать ошибки. Я прощу своих будущих детей и буду ждать, что иногда они будут прощать меня. Это будет круговая амнистия. Это обязательный пункт.

Может быть, ошибаться – не значит быть плохой, подумала я. Может, это не значит, что ты испорчена изнутри? Может быть, ты такой же хороший человек, у которого есть своя миссия, который стремится делать добро и быть эффективным. Просто ты ошибся.