Нет

Однажды я на десять лет отказалась от сыра во всех видах. Десять лет не ела ни лазанью, ни макароны с сыром, ни начос, ни чизбургеры, ни сырные палочки, ни бейглы со сливочным сыром, ни сырные шарики, ни чизкейки, ни даже чипсы «Читос». Мне бы хотелось сказать, будто этим я выражала свою гражданскую позицию – например, хотела привлечь внимание к тому, что молочные фермеры сбрасывают навоз в водохранилища. На самом деле я обманула маму и долгие годы пыталась убедить ее в собственной правоте.

Это было летом 1976 года, Америка праздновала свое двухсотлетие. Я запомнила этот факт, ведь мама, которая была против того, чтобы дети носили украшения, разрешила мне носить оловянные клипсы в виде колокола свободы. Мой девятый день рождения подходил к концу. Я стояла на дороге и махала рукой последнему гостю, но уже начала испытывать то, что сейчас понимаю под словом рефлексия. Да, вечеринка вышла классной, но в следующем году я хотела чего-то большего – какой-то темы, вокруг которой строилось бы все празднование.

Но что я могла предложить? Салки? «Отелло»? Шитье? У маминой напарницы по бриджу миссис Мэтер был бассейн. Только представьте! Мы могли бы изображать акул и других мелких рыбешек и солдатиком уходить под воду. После гонок и игр мы могли расположиться у бассейна, потягивая что-нибудь вкусненькое и украшенное кусочками фруктов.

Когда я со всей серьезностью изложила родителям свой план, требующий 12 месяцев на подготовку, мама пробормотала что-то насчет сложностей, а папа – что миссис Мэтер будет рада принять нас у себя. Он оказался прав.

Но примерно за месяц до моего дня рождения моей подруге Элисон исполнилось десять, и угадайте, что она сделала? Организовала вечеринку у бассейна. У своего собственного бассейна. А в качестве подарка ее мама вручила нам полотенца с собственноручно вышитыми гавайскими рыбками.

– Мы должны все отменить, – всхлипывала я.

– Люди организовывают разные вечеринки, – сказала мама. – Давай устроим что-нибудь в нашем подвале. Там мило и прохладно.

В подвале?! Никто не захочет прийти на тусовку в этом сыром подземелье даже после того, как родители обшили его деревом и назвали комнатой для развлечений.

Низкий потолок обшит панелями из пенопласта, который мы просто так протыкали вешалками. Сидеть можно было только на диване, покрытом плотной тканью, которую я не могла идентифицировать и которую было легче выкинуть, чем очистить. Как же мы могли здесь все украсить? Разве что играть в офис с коробками, полными чистых бланков, которые папа привез с работы.

Для братьев там был и хоккей, и пластиковые шайбы, и, наше последнее приобретение, – громадина, появившаяся одним рождественским утром, настоящий бильярдный стол. Понятия не имею, как родителям удалось затащить его туда, но я была бы меньше удивлена, увидев вместо стола зубра. Кроме таинственного перемещения, этот стол расширил в моем воображении границы наших возможностей. Наверное, теперь мы были богаты. Могли коллекционировать статуи или ездить на зарубежных машинах.

– Может быть, устроить вечеринку у бильярдного стола? – спросила мама.

– Чего-о?!?

– Ну я просто подумала…

– Мама… Господи Иисусе!

– О! Я не знала, что мы сейчас молимся! – Мама говорила так каждый раз, когда я поминала имя Господа всуе. Она пожала плечами и вернулась к заполнению счетов.

Мой девятый день рождения подходил к концу. Я стояла на дороге и махала рукой последнему гостю, но уже начала испытывать то, что сейчас понимаю под словом рефлексия.

Мы действительно, подумала я, могли бы принести декоративные подушки с диванов и положить их на раскладные стулья, расставив их вокруг бильярдного стола. Еще можно делать коллажи из старых папиных журналов или играть в правду или действие. Похоже, это может сработать. А на обед каждая девочка могла бы заказать свой собственный сэндвич.

– Мам, что ты думаешь?

– Звучит неплохо. – Она даже не взглянула на меня. – Все, кроме сэндвичей.

В принципе, мама не имела ничего против сэндвичей. Она даже съедала один в неделю, правда растягивала удовольствие – ела четвертинку в день, запивая бокалом светлого пива. Ее останавливала стоимость – каждый стоит 5,4 доллара. Десять сэндвичей сразу же увеличивали бюджет вечеринки в два раза. Отдельной головной болью были особые пожелания от каждой десятилетней девочки. И самое главное – останется куча еды, которую придется выкинуть.

Взамен мама предложила одну большую сырную пиццу и шоколадный слоеный пирог. И это говорит женщина, купившая сыновьям бильярдный стол!

– Мам! Почему мы не можем купить каждой по сэндвичу?

– Келли, твои подружки не осилят и половины сэндвича. Они любят пиццу.

– А я не люблю! – выкрикнула я.

– Почему это?

– Потому что я ненавижу сыр!

– Все любят сыр, Келли.

– А я ненавижу.

– С каких это пор?

– С рождения!

– Ты ела чизбургер в эту субботу, а еще макароны с сыром в…

– Нет, не ела. Я их не ем.

– О боже, конечно же, ела. Короче, или пицца, или ничего.

Я зарычала как терьер. У меня не находилось слов. Как же я ненавидела ее в тот момент.

На вечеринке, довольно пресной до появления пиццы, я принципиально насыпала на свою тарелку горсть чипсов, мечтая, чтобы кто-нибудь спросил меня об этом, а я могла рассказать, как страдаю. (Никто так и не спросил.) Вечером, когда мама убирала, я взяла последний кусочек, демонстративно сковырнула с него сыр, уже больше похожий на кусок резины, и выкинула его в раковину.

– Как хочешь, – пожала плечами мама, когда сыр исчезал в уничтожителе. Она не предложила мне сделать хот-дог. Или бутерброд с арахисовым маслом.

Это были сложные 10 лет. Я выковыривала пармезан из пасты, заказывала гамбургеры, а не чизбургеры в «Бургер Кинг», ела только корочку от чизкейка. Я ужасно любила сыр. Но, поверьте, это стоило того. Моя мама, как и все матери, была для меня первой во всем. Мой первый бунт, мой первый вызов. Я демонстрировала, какой грозной могу быть, обед за обедом, год за годом, а она показывала, насколько грозной может быть она. Мама не считалась с моей выдуманной «аллергией». Если бы я ждала ее извинений за свой испорченный день рождения, мне пришлось бы ждать целую вечность.

Недавно мы ездили в Филадельфию навестить ее, и Клэр спросила, что означает выражение «назло маме отморожу уши». Какая ужасная фраза!

– У меня есть отличный пример, – сказала я, – когда мне было десять… – в этот момент в комнату заглянула мама, – я рассказывала Клэр, как перестала есть сыр.

– Перестала что?

– Есть сыр. Не ела сыр. Помнишь?

Она задумалась.

– Серьезно?

– Ну та история с сэндвичами… мой день рождения… я не ела сыр… – Сейчас на маму нахлынут воспоминания. – Ты предложила заказать пиццу, а я сказала, что не буду ее есть, потому что ненавижу сыр. А ты все равно ее заказала, поэтому я не стала ее есть и потом никогда…

Мама рассмеялась. Стоит ли назло маме кричать на дерево в лесу, пока оно не упадет, если мама понятия об этом не имеет? Отличная иллюстрация к выражению «назло маме отморожу уши».

Моя мама, как и все матери, была для меня первой во всем. Мой первый бунт, мой первый вызов. Я демонстрировала, какой грозной могу быть, обед за обедом, год за годом, а она показывала, насколько грозной может быть она.

В отличие от мамы у меня есть непреодолимое (и одновременное жалкое) желание вырастить дочерей похожими на меня – сама удивляюсь. Я думала, будто достаточно уверена в себе, чтобы не гоняться за одобрением столь непостоянных судей. Но история всегда повторяется.

Несколько лет назад, в один из дождливых уикендов в ТЦ, я пыталась повысить свой рейтинг. Знаете эти «островки» без стен в торговых центрах?

Мои дочери остановились у витрины с фенами, плойками и прочими инструментами для укладки. Я выглядела, как всегда, ужасно – футболку давно пора выбросить, а на ресницах тушь, которую я не смыла вчера. Но когда богиня-продавщица повернулась к нам на высоченных шпильках, я увидела ее прекрасное лицо и почувствовала укол неуверенности. Определенно она была одной из женщин, принимающих душ каждый день.

Ее взгляд говорил: не нужно стесняться, пожилая леди. Я обращаюсь не к вам. Ее глаза персидской принцессы остановились на Джорджии, волосы которой были замотаны в пучок. Подойди и попробуй… поманила она мою дочь к трону из белой кожи.

Это был отличный момент, чтобы сбежать. Момент, когда проницательный покупатель понимает: сейчас ему начнут что-то впаривать. Но вместо этого я пробормотала несколько фраз, которые мне не стоило бы произносить: «Да, пожалуй, у нас есть минутка», «конечно, думаю, она может попробовать» и «знаете, мы уже покупали дешевую плойку в аптеке и были разочарованы».

С каждым движением красавицы, словно по мановению волшебной палочки, патлы моей дочери превращались в роскошные локоны из рекламных роликов дорогих шампуней.

Богиня продолжала задавать вопросы.

«Правда, это очень легко?» Да.

«Видите, керамическое покрытие совсем не повреждает кончики». Восхитительно.

Через несколько минут в кресле уже сидела Клэр, и началось еще одно преображение.

Стоит ли назло маме кричать на дерево в лесу, пока оно не упадет, если мама понятия об этом не имеет?

«Смотрите, – она дала «волшебную палочку» в руки Клэр. – Даже маленькая сестренка справится». Будь я проклята.

Девочки восхищались, а богиня уже звонила старшему менеджеру и уточнила, может ли она дать специальную скидку двум очаровательным девочкам на покупку чудо-плойки, а также на необходимое аргановое масло за символическую цену. Пока длился разговор, девочки с нетерпением смотрели на меня, словно финалистки конкурса красоты в ожидании решения судей. Я уже была согласна на все. Так классно говорить «да». Когда ты говоришь «да», все тебя любят. Разве цена была слишком высока для того, чтобы мои дети любили меня, обнимали, улыбались все утро и до конца своих дней? Четыре минуты спустя мы ехали вниз по эскалатору. Девочки – счастливые и довольные, а я с кошельком, опустевшим на 200 долларов. Классическая история.

Моя мать никогда не делала ничего подобного ради объятий. Ей они даже не нравятся. Мэри Корриган знала, что эйфория от этого легкого «да» испарится через пару минут, словно сигаретный дым, и ты будешь скверно себя чувствовать. И никто, кроме тебя, не виноват.

Когда-то давно, мне было около двадцати, мы пили пиво на парковке после матча по лакроссу, и один из кузенов спросил меня, разводятся ли родители.

– Что?!

Его выражение лица разозлило и напугало меня одновременно.

– Да ладно. Они же никогда не бывают вместе, – сказал он. – Я постоянно вижу твоего отца, и матери никогда не бывает с ним рядом.

– А, ты об этом. – У меня было слишком мало опыта в отношениях, чтобы осуждать их брак, и все же я не была настолько наивной, чтобы не замечать некоторую странность в поведении родителей. Еще давным-давно по какой-то причине моя мама перестала делать то, чего не хотела, и не переживала об общественном мнении. Она прекратила печь, садиться за руль по ночам, заниматься стиркой и сопровождать Грини, куда бы он ни шел. (В начале шестидесятых, в начале их романа, она ходила с ним куда угодно, но потом ей это надоело). Отец говорил, что идет на барбекю или в клуб по интересам, а она отвечала: «Думаю, сегодня я останусь дома» или «Может быть, встретимся позже?». Она объясняла это просто: нет ничего страшного, чтобы пропустить мероприятие, даже если на него явятся все остальные жены.

Так классно говорить «да». Когда ты говоришь «да», все тебя любят.

И все же, даже в самые сложные периоды, союз моих родителей казался нерушимым.

«Даже если они куда-то идут вместе, – продолжал двоюродный братец, – они приезжают на разных машинах». И опять же он был прав. «Даже в церковь», – добавил он, словно это было самым странным. Если бы он спросил у мамы лично, она бы ответила: это был единственный нормальный способ закончить бардак, который начинался каждое воскресное утро.

Моя мама, обычно одетая в черные брюки и укороченный вязаный жакет с перламутровыми пуговицами, поднималась из-за стола первая и сразу же начинала собирать тарелки.

– Мам! Я еще ем! – возмущалась я.

– Ты не голодна, – отвечала она, выкидывая мой последний маффин в раковину.

– Сколько очков набрал доктор Джей? – спрашивал Букер отца, читавшего спортивный раздел газеты.

– Двадцать восемь.

– Джордж! – кричала мама, выключая воду и глядя на часы.

Отец как бы поддерживал маму, отодвигаясь от стола, но не выпуская из рук газету.

– И восемь попыток…

– Джордж, общий сбор через шесть минут! – Можно подумать, маму воспитали пунктуальные немцы, но вышла замуж она за ирландца, который плыл по течению.

– Я уже готов. – Папа еще дальше отодвигался от стола, как будто беспокоился о времени. – Мо Чикс забил 18! – шептал он моим братьям.

– Во сколько сегодня начинается матч? – интересовался ДТ.

– Джордж, ради Бога!

Нет ничего страшного, чтобы пропустить мероприятие, даже если на него явятся все остальные жены.

– Вы слышали свою маму, мальчики? Вперед!

– Почему каждую неделю одно и то же? – вздыхала мама, проводя коралловым блеском по губам. – Выходим через минуту! – кричала она с лестницы, когда мы уже собирались садиться в машину.

Мы легко могли испортить одежду, подраться из-за жвачки или отвлечься на телефонный звонок от одного из братьев отца – мама стояла на пороге в шерстяном пальто, с сумочкой в руках, с невероятно высоко задранными бровями. Каждое воскресное утро с 1969 по 1980 год вы могли увидеть на Вуден-Лейн, как четверо членов семьи бесили одну женщину. Пока эта женщина не сказала: Нет. Хватит. Увидимся на месте.

Начав ездить на двух машинах в церковь, мы стали ездить на двух машинах в бассейн и на спортивные состязания. Это давало маме возможность ускользнуть пораньше, если игра становилась предсказуемой, и оставить папу досматривать до конца. В конце концов она просто стала реже ездить на игры.

Например, братья хотели играть в хоккей. Дешевые занятия и неудобные пластиковые сиденья. К тому же матчи проводили в самые неудобные часы и в самых дурацких местах. И что? Вместо того чтобы каждый раз ездить на матчи, а потом мечтать о значке «Лучшая Мама На Свете», моя мама поступала умнее и оставалась дома. Она с удовольствием ездила на домашние игры по лакроссу, но куда-то дальше… с риском промокнуть под весенним дождем? Без вариантов. Зато Грини не только приезжал на стадион к четырем, но и старался посетить любой матч, проходивший в пределах двадцати миль от нашего дома. А после этого часто оставался на кружку пива и гамбургер в местном пабе. Без мамы выходило даже дешевле.

Но это не значит, будто моя мама не была футбольным фанатом. Она могла бы даже заменить Дика Энберга, спортивного комментатора, настолько глубоки были ее знания в игре. А еще это не значит, будто она не любила Грини и его компанию (она ее обожала). Просто для мамы любить – не значило делать все вместе, терять индивидуальность, быть на вторых ролях и злиться, потому что хотела остаться дома и выпить чего-то покрепче. И меньше всего ее беспокоило мнение сопляка о ее браке.

«Chacun à son gout» («На вкус и цвет»), – любила повторять она с французским акцентом. Каждому свое. Мама спокойно отпускала папу туда, где он отдыхал сердцем. У мамы было свое мнение, и она его придерживалась.

Она не настаивала, но и не говорила, будто у нее нет своих предпочтений. У нее не было желания ограничивать чужие действия. Если мы с братьями хотели зайти в закусочную за яйцами и панкейками, она не видела в этом ничего плохого. Она махала нам рукой, а сама оставалась наслаждаться английскими маффинами под свет керосиновой лампы и музыку Перри Комо. Она называла это вечеринкой для одного.

Немногие чувствуют себя так раскованно, как моя мама. Она добилась этого, научившись говорить «нет» – полезное качество. Хотя это не так-то просто для поколения «милых и легких» людей. Но мама всегда делала то, на что другие не отваживались. Думаю, причина в ее нежелании нравиться всем подряд и мнении, что люди должны брать на себя большую часть ответственности – если не всю – за свое счастье. Это касалось всех сфер ее жизни, даже дней рождения. Мама не только составляла список подарков, но и вешала его на холодильник и прикрепляла скидочные купоны. Она знала, что наполнит ее день радостью. Если бы она играла с нами в игру «угадай, чего я хочу», мы бы стопроцентно проиграли. (Мне список подарков испортил бы всю концепцию дня рождения. Неужели они не знают, чего я хочу?)

Вместо того чтобы каждый раз ездить на матчи, а потом мечтать о значке «Лучшая Мама На Свете», моя мама поступала умнее и оставалась дома.

На мамино семидесятилетие с братьями решили скинуться и купить ей что-то более масштабное, чем могли бы позволить поодиночке. Мы хотели привлечь на свою сторону Грини, но он уже решил купить ей бриллиантовую брошь в виде слона (намек на мамины глубоко республиканские взгляды), хотя мама обычно сдавала украшения обратно в магазин.

– Мама, ты хочешь что-нибудь большое? – спросила я за несколько месяцев до юбилея.

Хоть мы с братьями и договорились купить маме все, что она попросит, я предполагала, ее запросы будут не больше прошлогодних. Соль для ванн, крем от морщин или популярные в 2001-м «новинки» – вроде парафиновых ванночек (для мягкой и нежной кожи рук).

– Я точно знаю, чего хочу от вас, ребятки, – заявила мама месяц назад.

– Правда? – От нетерпения я разнервничалась. А если она захочет путевку на Гавайи? Новый автомобиль? Неужели мое великодушие встанет всем боком?

– Абсолютная. Если у тебя или твоих братьев появляется любая проблема, которую я могу решить, я хочу сразу же о ней узнать.

У меня волосы встали дыбом.

– Боже, мама. Только не это!

Она подняла палец вверх, показывая, что еще не закончила.

Просто для мамы любить – не значило делать все вместе, терять индивидуальность, быть на вторых ролях и злиться, потому что хотела остаться дома и выпить чего-то покрепче.

– Но если у вас появляются проблемы, на которые я никак не могу повлиять, я не хочу о них знать.

Я рассмеялась.

– Послушай, Келли, я твоя мать с 1964 года. И я хочу наконец перестать волноваться и спокойно поспать.

Спать. Так вот чего она хотела. Она не могла выспаться, ведь мы постоянно делились с ней всеми своими проблемами и проблемами наших детей. Больше никаких разговоров о душевной боли, злобных учителях и нетерпеливых тренерах. Никаких намеков о непонимании в браке, потерянных деньгах и проблемах на работе. Никаких отчетов о ноющих болях в пояснице, бессоннице и операциях на бедре.

В течение 45 лет она растила нас, зная о каждом переломе и порезе бумагой, о каждом сокращении, о каждом разрыве и о каждом аннулированном приглашении. Она исправляла то, что могла, или хотя бы пыталась это сделать. Но всему есть предел.

Я понимаю. Я и сама иногда пыталась отстраниться от эмоций, которые Джорджия и Клэр приносили с собой, от рыданий, влажных от слез подушек. Порой мне бы хотелось остаться внизу и драить раковину, но я все равно шла к дочерям со стаканом воды или тарелкой яблок, разрезанных так, как им нравится. А ведь я мать всего лишь десять лет. Сколько гватемальских кукол-утешительниц я бы разорвала на куски за втрое больший срок?

Через несколько дней я спохватилась, когда рассказывала, что недавно Клэр плакала всю ночь.

– Ой, прости. С днем рождения.

– Спасибо, – громко сказала мама.

А следующим утром я получила от нее смс: «Как там мой медвежонок Клэр?»

Говорить «нет» – это очень сексуально, профессионально и правильно. Моя подруга три года ходила к психологу и потратила 11 000 долларов, чтобы раз и навсегда уяснить: нужно учиться говорить «нет». И если вы это делаете, не извиняйтесь и не объясняйте свою позицию. Каждое извинение – это еще один способ намекнуть человеку, что ему просто стоит попросить иначе.

Если вас, как и меня, растил непрофессионал, то вам может показаться, будто я призываю вас стать говнюками. Ребенок, над которым издевались, сам становится деспотичным родителем. Ха-ха.

Я не могла сказать «нет» новой стрижке, сделавшей из меня бизнес-леди семидесятых, или массажистке с садисткими наклонностями, уточняющей: так хорошо?, или застенчивой няне – спрашивает, можно ли ей привести в дом подругу, когда дети лягут спать, а потом оставляет на террасе прокладки. Мне нравится легко относиться к жизни. Меня раздражают люди с высокими требованиями и дающие слишком подробные инструкции. Уложите стрижку вокруг лица и челку до бровей и запомните: мои волосы становятся чуть короче, когда высыхают. Уменьшите давление вдоль позвоночника и посильнее поработайте над плечами. Никакого десерта перед ужином, пусть дети сходят в ванную, и, пожалуйста, запустите посудомойку. Неужели кто-то настолько серьезно относится к своей стрижке, массажу или одному вечеру с няней? Но я случайно подменила понятие «легко относиться к вещам» понятием «вообще не иметь своего мнения».

Немногие чувствуют себя так раскованно, как моя мама. Она добилась этого, научившись говорить «нет» – полезное качество.

Чему же еще я должна была сказать «нет»?

Например, подвозу в школу забытых завтраков. Частым ночевкам у друзей. Снепчату.

«Нет» сквернословию и крикам. «Нет» фильмам «Девичник в Вегасе» и «Сводные братья».

«Нет» Джей До, когда она произносит на детской площадке: ну разве этот ребенок не сущее наказание?

«Нет» Джону До, когда он показывает в сторону парней, моющих наши машины, и говорит: эти люди вообще не знают, как нужно работать.

«Нет» визитам к ортодонту до средней школы.

Спать. Так вот чего она хотела. Она не могла выспаться, ведь мы постоянно делились с ней всеми своими проблемами и проблемами наших детей.

«Нет» программе «AppleCare» и расширенной автомобильной страховке.

«Нет» путешествиям в День благодарения, кредитной карте магазина T. J. Maxx и абонементу в фитнес-клуб.

«Нет» телевизору в спальне.

«Нет» неоплачиваемой работе.

«Нет» третьему сезону «Холостячки».

Такие маленькие «нет» подготавливают нас к более масштабным отказам, формирующим жизнь. Работа, за которую не стоит браться, отношения, из которых нужно выйти, или сомнительные сделки. И в конце концов «нет» лишнему коктейлю, «нет» насилию и браку с абьюзером. И никаких экстренных мер.

Когда мы были детьми, слово «нет» так легко соскальзывало с губ. Надеть пальто? Нет! Выключить телевизор? Нет!!! Оставить сестру в покое? Никогда! Но потом мы стали воспитанными. Достигли возраста осознанности. Теперь, произнося «нет», мы чувствуем себя грубыми, злыми, ленивыми или опасными. Ни одной приятной ассоциации со словом «нет».

Кроме инстинкта самосохранения.

Я всегда хотела иметь четверых детей, четверых к сорокалетию – именно так я сказала Эдварду, когда мы впервые заговорили о детях. В семье Грини было шестеро детей, а в семье мамы – четверо. Когда у тебя четверо детей, ты можешь устроить вечеринку с танцами, собрать футбольную команду или построить живую пирамиду из людей. А еще дети из больших семей очень веселые – так они привлекают к себе внимание. Но когда я выходила замуж за своего арканзасского принца, мне было 32. Над воплощением в жизнь плана надо было начинать работать незамедлительно.

Джорджия, радость моя, получилась с первой попытки. Клэр – не так быстро и все же быстрее, чем мы планировали. Прошло всего четыре года, а у нас уже было двое детей. Через пару месяцев после рождения Клэр у меня кончилось молоко, начались месячные, и мы снова стали следить за овуляцией. Прошло три месяца, затем шесть, десять – у нас ничего не получалось. Когда Клэр исполнился год, я обнаружила эту ужасную опухоль в груди, и, как это бывает, химиотерапия сильно повлияла на мою фертильность. В случае ремиссии это даже хорошо. Ведь рак использовал эстроген для размножения. Все были счастливы, кроме меня. На план «четверо к сорока» не осталось ни времени, ни особых шансов.

Примерно через год мои месячные вернулись. Врачи сразу же посоветовали принимать лекарства, подавляющие функцию яичников. Я на это не рассчитывала. Но Эдвард и онколог настаивали. Конечно, я могла упрямиться, и все же не осталась глуха к аргументам – сейчас мне нужно быть осторожнее. Я согласилась, но у меня еще оставалась небольшая надежда вновь стать матерью. Возможно, через год, сказала я себе, когда я полностью выздоровею. Но мне исполнилось 39, и в яичнике обнаружилось новообразование. Чтобы уберечь меня от рака яичников, мой хирург Минди настояла на оофорэктомии – операции по удалению яичников. Их вырежут, извлекут через надрезы из нижней части живота и выкинут в корзину для биоотходов вместе с надеждами на новую беременность. Или на две.

Нужно учиться говорить «нет». И если вы это делаете, не извиняйтесь и не объясняйте свою позицию. Каждое извинение – это еще один способ намекнуть человеку, что ему просто стоит попросить иначе.

Я много плакала, хоть и понимала: для того чтобы завести ребенка, совсем не обязательно его вынашивать. МХ стала матерью благодаря программе по усыновлению. Дважды. А моя подруга Нэнси обратилась к суррогатной матери. Все прошло хорошо, она сделала это снова (сейчас у нее пятеро детей). Я стала узнавать обо всем поподробнее. Суррогатное материнство не подходило нам по финансовым соображениям. Но после того, как я один раз набрала свой запрос в поисковике, Google стал выдавать мне рекламу счастливых семей, положительных тестов на беременность и безболезненных родов. Программы по усыновлению, американские и международные, доноры спермы и яйцеклеток. Я и за год не успела бы посетить все эти сайты. Я поговорила по телефону с консультантом. Побеседовала с невесткой, реально рассматривавшей возможность выносить нашего ребенка. Вариантов было множество. Я создала таблицу в Excel, чтобы понимать риски, затраты и юридические особенности. Однажды ночью я прошептала девочкам на ушко: я хочу, чтобы у вас появилась маленькая сестренка или братик, как вы и мечтали.

Маленькие «нет» подготавливают нас к более масштабным отказам, формирующим жизнь.

Я верю, что для всего есть идеальный момент, поэтому ждала, чтобы поделиться с Эдвардом своими планами.

Время пришло, когда мы отправились на Восточное побережье. Нам предстоял пятичасовой полет, поэтому я взяла свои распечатки с собой, а девочек посадила смотреть мультфильм «В поисках Немо». Я готовилась к любым возражениям и страхам, которые могли возникнуть у Эдварда. Я бы его убедила. К тому же он любит меня, а значит, захочет помочь.

Я начала так: нам есть, что отпраздновать. Клэр научилась ходить на горшок, а у Джорджии шатается зуб, и обе наконец спокойно спят всю ночь. Эдвард закрыл книгу, заложив палец между страницами. Он понимал, к чему я клоню. Я продолжала: я снова здорова, кости больше не болят, а во рту нет язв. Все хорошо, и все пережитые нами трудности меркнут в свете светлого будущего, ждущего впереди.

Эдвард кивнул. Он взглянул на номер страницы и положил книгу в карман переднего кресла. Я взяла его за руку.

– И у меня все хорошо с работой, – сказал он, – поэтому, думаю, в этом году мы сможем хорошо отдохнуть летом…

– Точно! Но я предлагаю альтернативу!

– Какую?

– Завести еще детей.

Взгляд мужа не предвещал ничего хорошего. «О’кей…» – сказал он.

Я опустила столик и положила распечатки. «Смотри, вот наши варианты», он не перебивал меня, но я чувствовала его напряжение.

Я прошлась по списку – доноры яйцеклетки, суррогатное материнство, усыновление. По изгибу бровей я понимала, что в нем растет не радость или хотя бы любопытство, а жалость ко мне – он не разделял моего самого большого желания.

– Только послушай. – Я пыталась не обращать внимания на выражение лица Эдварда. – Это рабочая схема. Люди делали так не раз. Мы этого не планировали, но вот все варианты, все плюсы и минусы, и все контакты…

Он вздохнул.

– Что? – спросила я.

– Келли, я счастлив. – Муж говорил мягким, но не терпящим возражений тоном. – Моя жена наконец здорова и полна сил. Дети в порядке. Я могу нас обеспечивать. Мне не нужно ни за что бороться. И я не хочу ничего нового.

У меня заложило уши. Я не могла смотреть на него. Впервые со дня нашего замужества у нас разнились взгляды на глобальные вопросы. Я закусила губу и уставилась на свои руки. Я чувствовала ярость, одиночество и пустоту. Эдвард снова заговорил с теплом в голосе:

– Я просто хочу наслаждаться тем, что мы имеем. Мне нравится наша семья такой, какая она есть.

Я плакала, но не могла с ним спорить. Эдвард никогда не жаловался на то, что моя болезнь перевернула его жизнь. Он выздоравливал вместе со мной. Он был в курсе того, как МХ пять лет боролась с проблемами по женской части, а потом за усыновление.

Когда у тебя четверо детей, ты можешь устроить вечеринку с танцами, собрать футбольную команду или построить живую пирамиду из людей.

– Прости, Келли, я не могу.

Мои глаза были полны слез, но я кивнула. Не было смысла спорить. В некоторых вопросах уже нельзя прийти к согласию: они слишком конкретные и слишком важные.

В течение следующего часа он держал меня за руку, пока я вычеркивала из головы яркие и полные деталей картинки нашего будущего. Как мы переделаем комнату в еще одну спальню, как кто-то будет носить крошечные джинсы Джорджии и как благодаря опыту я стану той расслабленной мамой, какой всегда мечтала быть.

Вместо того чтобы делать меня счастливой, как поется во всех попсовых песнях и глупых поздравительных открытках, Эдвард делал одну важную вещь, удерживающую нас вместе: заботился о самом себе. Как и в случае с моими родителями, иногда самое важное в отношениях – это уметь защищать свои границы и говорить «нет».

Только благодаря Эдварду и моей матери я научилась этому. Отклонила неинтересный проект, не пришла на скучное мероприятие и пожертвовала некоторыми делами, которыми не сильно интересовалась. И лишь тогда поняла, что чувствую себя некомфортно, общаясь с человеком, который никогда не говорит «нет». Что, если они скажут «да», а потом будут ненавидеть тебя до смерти? Если они никогда не говорят «нет», как я могу быть уверена в искренности? «Нет» делает твое «да» более ценным. А ведь это очень важно, да? Да.

Я много плакала, хоть и понимала: для того чтобы завести ребенка, совсем не обязательно его вынашивать.

Вот список вещей, которым я всегда говорю «да»:

Нарды, рамми 500 и игра в кости под названием «свинья».

Молотый перец, тертый пармезан и гуакамоле.

Текила, карамельки со вкусом мятного чая, газировка.

Соленая карамель и сальные шуточки.

Больше сна, больше дел, больше помощи.

Книги с потертыми корешками.

Чужое мнение.

Подогрев сидений.

Отзывы.

Общение.

Моя мама.

Ужин в ресторане Beth Barrett.

Купание в озере, поездка на поезде, танцы на площади, вечеринки в парках и шарады.

Второй шанс, но не третий.

Входящие звонки от Трэйси Таттл, кузины Кэт и мужа Лизи – Энди.

Секс с мужем (потому что боюсь, вдруг он умрет во сне).

Фильмы «Ноттинг Хилл», «Майкл Клейтон» и «Вилли Вонка и шоколадная фабрика» (оригинальная версия).

Лекции.

Ребенок – даже тот, кто на десять сантиметров выше меня, который хочет поспать с нами.

Обезболивающее.

Орфографический словарь, утягивающее белье и шарфы.

Филадельфийский стейк с перцем и сладким соусом.

Мятные леденцы для свежего дыхания.