Появление фанатов

Какие причины заставляют тысячи парижан следовать за катафалком Тальма, а обывателей со всех концов Европы – читать в газетах описания его последних дней и очерки его карьеры? Большинство из них никогда не видели его на сцене, но знают его имя, отдельные эпизоды его биографии и понимают, что его смерть – событие. Трудно сказать, в какой мере их волнует судьба Тальма; главное, что это актуальная тема. Проявляя к ней должный интерес, участвуя в траурном шествии или наблюдая за процессией со стороны, они подтверждают свою принадлежность к коллективу, к публике. Знаменитость неотделима от серой массы читателей и зрителей, которые синхронно узнают одни и те же новости из одних и тех же газет, интересуются теми же событиями и испытывают те же эмоции при чтении одних и тех же книг. Но знаменитость отличается от простого успеха тем, что затрагивает не только книги и спектакли писателя или артиста (в нашем случае – актера-трагика), но также и его личность. Публика не ограничивается суждениями о достоинствах голоса Тендуччи или игры Сиддонс и Тальма; она интересуется их бытом, обстоятельствами и деталями их жизни, включая самые интимные. Этот интерес принимает разные формы: от чисто внешнего любопытства читателей газет до настоящего обожания наиболее преданных поклонников, жаждущих видеть кумира, иметь дома его портрет или даже ищущих с ним личной встречи. Интерес публики к жизни знаменитостей противоречив: в нем присутствует доля несерьезности и игры, стремление к эмпатии и приобщению к чужому миру.

Поверхностный характер некоторых проявлений знаменитости, вызывавший нарекания еще в XVIII веке, не должен заслонять от нас эмоциональной связи между определенной частью публики и звездами. Связь обусловлена желанием приобщиться, хотя бы косвенно, к частной жизни звезд или иллюзией, что эта мечта осуществилась. Желание сблизиться со звездами, побуждающее обывателя считать их друзьями или членами семьи, может принять крайнюю форму и перерасти в воображаемый роман. Чаще оно остается виртуальным, фантазматическим, известным лишь узкому кругу, однако иногда заставляет вступать с объектом страсти в переписку или искать с ним встречи. Оно может проявляться и в более завуалированной форме, когда поклонник испытывает повышенный интерес к знаменитому мужчине или женщине, жаждет все о них знать. Трудно решить, кому здесь больше не повезло: то ли фанат стал жертвой растиражированных прессой фантомов, проникся фальшивыми образами и связал себя со звездой виртуальными отношениями, способными довести его до форменного помешательства, то ли сама знаменитость превратилась в жертву назойливых поклонников и обнаружила себя в роли объекта желания, раскрученного СМИ.

Желание сблизиться со звездами обнажает противоречие, лежащее в основе современных механизмов знаменитости: иллюзия заочного знакомства создается преимущественно посредством широко распространенных медийных феноменов. Этот парадокс, хорошо известный специалистам по современной массовой культуре, обусловлен двумя факторами. Во-первых, способностью СМИ «стирать» границы между лицами, живущими в разных странах и в разных социальных условиях. Подобное свойство массмедиа особенно заметно в наши дни, когда, благодаря телевизору, обычные зрители имеют возможность наблюдать за звездами и слышать их голос прямо у себя дома. Между тем уже в XVIII веке пресса, пусть и в меньшей степени, выполняла схожую функцию, передавая анекдоты из жизни тогдашних писателей, актеров или людей света – знаменитостей, чьи портреты можно было купить за несколько су. Особенность медиатизированной коммуникации состоит в том, что она дает осуществляться «квазивзаимодействиям» – как называют их некоторые авторы – между лицами, не поддерживающими прямых контактов друг с другом, причем эти взаимодействия могут быть очень интенсивными. Второй фактор – специфика массовой культуры, где ряд широко распространенных культурных «продуктов» способен вызывать у тех, кто их потребляет, у многих тысяч читателей и зрителей, глубоко личную реакцию, спровоцировав процесс субъективации. Здесь мы снова сталкиваемся с хорошо известным культурологам феноменом, следы которого обнаруживаются уже в XVIII веке. Достаточно будет упомянуть два самых читаемых и продаваемых романа той эпохи – «Новую Элоизу» и «Страдания юного Вертера» – два бестселлера, пробуждавшие в каждом из многочисленных читателей сугубо индивидуальные эмоции и переживания.

Сочетание этих двух факторов позволяет понять, что знаменитость не только отличается от репутации по масштабу, она еще и знаменует момент, когда признание перестает быть просто состоянием известности. Чем известнее актер, писатель или музыкант достаточно большому количеству народа, тем больше он вызывает среди этой обширной массы поклонников и зевак сильную эмоциональную реакцию. Незнакомые ему люди считают нужным поддерживать с ним своего рода личные отношения, становясь его фанатами. Разумеется, здесь это понятие – анахронизм. Оно появится лишь во второй половине XX века и будет первое время обозначать лишь спортивных болельщиков. Однако в XVIII веке, несмотря на отсутствие фан-культуры с ее многообразными и яркими проявлениями, с ее особыми «институтами» и фольклором, нет недостатка в примерах, когда чувства читателей и зрителей по отношению к кумиру, не ограничиваясь восхищением или интересом, перерастают в сильную эмоциональную привязанность, которая помогает им находить себе ориентиры и место в обществе.

Переписка с кумиром – одно из самых типичных и давних занятий фанатов. Знаменитостям XX века это явление хорошо знакомо. Многие историки видят его зачатки в переписке читателей с Руссо, а дальнейшее развитие относят к первой половине XIX века. Они рассматривают его как один из характерных признаков эпохи романтизма, а также как своеобразную реакцию на воздействие художественной прозы, на «обещания, данные литературой», которые побуждают читателей выстраивать свои представления о мире вместе с авторами книг. Этот анализ, вероятно, преувеличивает роль литературы, пренебрегая значением механизмов знаменитости. С середины XVIII века знаменитостям – не только писателям вроде Руссо и Бернардена де Сен-Пьера, но также актерам и актрисам вроде Гаррика и Сиддонс – сплошным потоком идут письма. Анонимные корреспонденты считают своим правом и даже долгом обращаться к знаменитостям с мыслями об их жизни и книгах, призывами связать себя с ними узами дружбы, просьбами о деньгах или советах, даже объяснениями в любви. Неизвестная поклонница Гаррика, приехавшая в Лондон, чтобы увидеть актера в роли короля Лира, пишет ему письмо с просьбой достать ей билет на его спектакль.

Писать знаменитостям письма, чувствовать себя вправе вступать с ними в контакт – не что иное, как способ установления обратной связи. Медиатизированная коммуникация, составляющая основу знаменитости, – односторонний процесс, в отличие от коммуникации непосредственной, такой как разговор лицом к лицу. Коммуникация первого типа обращена к широкой публике и не подразумевает ответной реакции с ее стороны. Однако же эта публика не пассивна: каждому читателю приходится выполнять нелегкую работу по освоению и интерпретации текстов и образов, вырабатывая свое собственное представление о публичной персоне и о воображаемых отношениях с ней. Необязательно, чтобы такая работа производилась в одиночку: часто она социализируется во время разговоров с друзьями, с другими фанатами. Решение взять в руки перо и написать письмо кумиру знаменует собой начало нового этапа, попытку добиться обратной связи, установить прямой контакт. Ответная реакция, латентно присутствующая в медиатизированной коммуникации, может завершиться встречей с кумиром. Интерес фанатов к звезде вступает в активную фазу.

Вернемся к Тальма. В архиве Комеди Франсез хранятся многочисленные письма, полученные им от поклонников. В его честь они сочиняют оды и панегирики, выдержанные в самом высокопарном стиле. Тот факт, что Тальма хранил эти свидетельства, а с некоторых даже снимал копию, показывает степень его интереса к ним. Четырнадцатилетняя английская девушка просит милостиво принять от нее «скромный дар» его таланту и «свидетельство ее восхищения». Другой автор составляет список всех ролей Тальма и облекает его в стихотворную форму. Некоторые корреспонденты не ограничиваются одним только бесцеремонным выражением своих восторгов. Чтобы обратить на себя внимание, они выдумывают целые истории, в которых приписывают себе главную роль. Один провинциал рассказывает, как повел друга, который, под влиянием критика Жоффруа, был настроен против Тальма, на «Британника», чтобы друг сам увидел игру актера. В сущности, перед нами рассказанная во всех подробностях история просветления, где восторг сменяется «экстазом», умопомрачением, чуть ли не влюбленностью с первого взгляда. «„Какое лицо! Какой талант! Какой голос!“ – то и дело восклицал он, вне себя от восторга. Открыв рот и устремив на Тальма жадный взгляд, он внимал его речам, опасаясь пропустить хоть одно слово». Рассказ завершается репликой «новообращенного», которая показывает, что для описания взаимоотношений публики и знаменитого актера больше всего подходит слово «страсть»: «Я чувствую, что у всякого, кто хоть раз видел Тальма, возникнет желание увидеть его снова, видеть его еще и еще, ибо восхищение им не покидает вас ни на минуту».

Автор письма называет себя прозелитом, пытающимся заразить окружающих своим энтузиазмом. Для других корреспондентов важнее наладить со знаменитым актером диалог. В период с 1799 по 1802 год ему поступает целый поток писем от человека, который представляется «неизвестным из партера», и, хотя лично они так и не встретятся, незнакомец в конце концов откроет ему свое имя (г-н де Шармуа). В пространных письмах, где он размышляет о спектаклях Тальма, преобладает восторженный тон, хотя иногда слышатся и критические нотки. «Неизвестный из партера» – тонкий знаток театра, но вся его любовь к сцене сосредоточивается на Тальма, а себя он ощущает глашатаем публики, как видно, например, из его послания, написанного в июне 1800 года, где он говорит о «всеобщем экстазе, охватившем Публику при Вашем появлении на сцене».

Если «неизвестный из партера» любит спорить и рассуждать по поводу игры Тальма, то другие обращаются к нему, чтобы выразить свое восхищение и преданность. Так, один из корреспондентов, воспользовавшись благовидным предлогом – у него возник спор с друзьями о том, как именно Тальма произносит слово «respect» в пьесе «Аталия», – пишет ему восторженное письмо, полное хвалебных эпитетов, относящихся к его игре и чувствам, которые она вызывает. Анонимность письма удивительным образом сочетается с желанием автора установить личные отношения с адресатом: утверждая, что хочет оставаться невидимым в «толпе поклонников», автор в то же время не скрывает «стремления покончить с анонимностью» и молит Тальма об ответе, сообщая адрес друга, который на деле может оказаться его собственным адресом. Уже в самом обращении – «Месье, или просто Тальма» – обыгрывается контраст между «объективной» дистанцией, разделяющей, в соответствии с законами социума, двух никогда не встречавшихся друг с другом людей, и личной связью, объединяющей публику со знаменитым актером, которого она запросто называет по имени – контраст между уважением и фамильярностью. В оставшейся части письма чувства автора колеблются между восхищением, какое театрал испытывает к любимому актеру, и гораздо более сильным, эмоционально окрашенным чувством, свойственным фанатам. «Могу Вам передать, – говорит он, – лишь малую толику тех эмоций, кои Вы столь часто пробуждаете в моей душе». Испытываемые корреспондентом эмоции слишком сильны, чтобы отнести их к разряду простых суждений театрала или даже увидеть в них экстатическое восхищение; они создают особую связь между анонимом и актером, которую это письмо должно отразить и, если представится возможность, трансформировать в диалог.

Есть и другая разновидность корреспондентов, которые обращаются к Тальма не столько как к великому актеру, сколько как к знаменитому человеку, добиваясь от него различных милостей, прежде всего денег. Некоторые просьбы сохраняют связь с театром. Некий Боваль из Лиможа адресует письмо «г-ну Тальма, знаменитому актеру и пансионеру его величества Короля, в Париж», рекомендуя ему своего племянника, «автора трагедии». «Литератор» Берте-Деланкур печатает и отправляет Тальма свое сочинение «Мысли о том, почему мне так настоятельно требуются деньги». Корреспондент из Гренобля по имени Дельорм, напомнив Тальма, как когда-то встречался с ним, чтобы разъяснить обстоятельства одного темного судебного дела и просить помощи в нем, призывает актера сдержать данное тогда обещание, повторяя просьбу в каждом письме. Некто Лагаш из Клермона в Уазе предлагает новый «метод игры в рулетку», основанный на математическом расчете, и объявляет себя готовым немедленно «мчаться» в Париж в случае положительного ответа со стороны Тальма. Здесь знаменитость актера – не побудительный мотив, заставляющий искать с ним личных и эмоционально окрашенных отношений, а особенность положения публичного человека, которого считают богатым и влиятельным и который притягивает самых разных просителей из самых разных районов Франции. Чаще всего, как видно из писем корреспондентов Тальма, одно неотделимо от другого. Уврар, учитель словесности из Бордо, просит помочь ему обосноваться в Париже, так чтобы он смог предаваться своей страсти, занятию изящными искусствами, и при этом содержать четверых детей: «И дети счастливы будут с мольбой воздеть руки к Богу Сцены, которому поклоняется вся Франция и который, если люди говорят правду, никогда не оставлял без внимания ничьих просьб».

Одно дело просто вступить в переписку с кумиром. Другое, и гораздо более увлекательное, – лично с ним встретиться. У нас мало прямых свидетельств о встречах Тальма с поклонниками, однако в одном из писем мы находим важную деталь, которая позволяет понять, что визит к знаменитости рассматривался как неизбежный ритуал и обязательная часть туристической программы. Одна корреспондентка из Руана сообщает Тальма о приезде в Париж ее друзей, которые мечтают встретиться со знаменитым актером. Не боясь упреков в излишнем пафосе, она начинает свою просьбу так: «Сударь, Вам хорошо известно, что побывать в Париже и не увидеть Тальма еще хуже, чем побывать в Риме и не увидеть папы».

Жаль, конечно, что никаких упоминаний об этом визите не сохранилось. Впрочем, отношение к нему самого Тальма неизвестно: льстило ли ему желание визитеров увидеть его воочию, пугала ли его перспектива прихода незваных гостей? В отличие от него, Сара Сиддонс высказалась о поклонниках вполне определенно. В мемуарах, написанных незадолго до смерти, близость которой Сиддонс предвидела, она признается, что в свое время искала славы. Однако знаменитость оборачивается для актрисы тяжелым бременем, поскольку налагает на нее серьезные социальные обязательства и заставляет посвящать почти все свое время разбору бесконечных прошений, а не работе и домашним делам. Актерским амбициям и душевному равновесию Сиддонс угрожает «жадность», с какой народ следит за всякой новой звездой, стремясь, чтобы та всегда была у него на виду («was pursued for exhibition»). Однажды на званом вечере, куда ее заманивают, пообещав, что гостей будет не больше двенадцати человек, она обнаруживает себя в окружении целой толпы людей, которые в буквальном смысле берут ее «в осаду» и не отпускают до рассвета, готовые влезть на стул, если плечо соседа не дает им ее как следует рассмотреть. Чтобы придать событию еще большей остроты, хозяйка просит Сиддонс привести с собой ребенка: «Ради забавы, а не ради его прекрасных детских глаз», – с горечью замечает Сиддонс.

Юная актриса, окруженная толпой зевак, готовых взобраться на стулья, чтобы увидеть ее и ребенка, – образ поистине незабываемый. Сиддонс добавляет к нему другой, еще более запоминающийся. Хотя она приучилась закрывать двери перед незваными гостями, движимыми одним лишь любопытством, некоторые, забыв о приличиях, лезут напролом. Она рассказывает, как одна очень именитая, но незнакомая ей особа без спросу проникла в ее жилище:

Это была дама очень высокого положения. Однако ее любопытство взяло верх над хорошими манерами. «Вам, должно быть, кажется странным, – сказала она, – что я столь бесцеремонно вторглась в ваши частные покои; но знайте – я очень слаба здоровьем, и врач не позволил бы мне ехать в театр, вот я и пришла сюда посмотреть на вас».

И вот она садится, чтобы смотреть на меня, а я – чтобы дать ей такую возможность, и это продолжается несколько мучительных мгновений; наконец она встает и откланивается.

Подлинный ли это случай или плод фантазии, он служит здесь метафорой насилия, какому знаменитости подвергаются со стороны публики, желающей следить за ними столь неотступно, чтобы от ее взгляда не ускользало ни одной детали. Любопытная особа охвачена своего рода скопофилией, которая непреодолимо подталкивает ее к наблюдению за знаменитой актрисой. Но как эту ситуацию интерпретировать? Если мы видим в знаменитости новую форму социального престижа, можно говорить об инверсии ролей. Благородная дама забывает о внешних признаках, свойственных ее сословию, прежде всего о хороших манерах, и низводит себя до положения рядовой поклонницы, которая настолько очарована знаменитой актрисой, что готова молча сидеть и наблюдать за нею. Но Сиддонс воспринимает вторжение как нечто крайне неприятное и даже враждебное. Она сама низведена до положения простого объекта желания этой зрительницы, неспособной отличить игру в театре, для которой есть свое место и время и которая происходит публично, от иных проявлений социальной жизни актрисы: дома, семьи, детей. Как демонстрирует эта сцена, за пределами театра Сиддонс лишена свободы воли, обязана подчиняться желаниям других. То, что публику персонифицирует высокородная аристократка, совсем не случайно. Безымянная, безликая фигура, она служит воплощением надоедливой поклонницы, не имеющей индивидуальных черт. Но указание ее социального статуса заставляет думать, что отношение к актерам со стороны аристократов, чувствующих превосходство над ними в социальном и символическом смысле даже тогда, когда они ими восхищаются и им покровительствуют, Сиддонс автоматически перенесла на публику. Нисколько не способствуя социальной эмансипации актеров, знаменитость накладывала на них новые, не менее тяжелые обязательства.

Фанат не похож на поклонника и ученика, чьи образы символизируют традиционное отношение к великим людям. Фанат олицетворяет двойственность, отражающую амбивалентный характер знаменитости. Живой интерес, проявляемый им к публичным фигурам, объясняется отчасти восхищением их творческими или интеллектуальными способностями и желанием установить с ними особую связь, отчасти же сочувствием к нелегкой судьбе отдельных их представителей (равно преступников и писателей), о которых он прочел в прессе. Но интерес может перерасти в чрезмерное, болезненное любопытство, в вуайеризм, в желание полного контроля над знаменитостями, которым отказывают в праве на какую бы то ни было «автономную» жизнь, не умещающуюся в рамках публичности. Фанат – не служитель культа, но и не простой зритель; это более сложная фигура, чьи действия часто непостижимы, живое воплощение связи между публикой и знаменитостями. Его образ обретет смысл только в том случае, если мы рассмотрим новые контуры публичности, которые подвергли глубокой трансформации популярность как таковую и превратили известных лиц – будь они актерами, художниками или писателями – в публичные фигуры.