Глава двадцать седьмая
Часов около девяти утра, когда Арман и Бенедикт выехали в Монреаль, Жана Ги в Трех Соснах уже давно не было.
И поскольку Бовуар уехал один, Арман не видел, как его зять остановился с задней стороны здания и огляделся, перед тем как войти внутрь.
Когда он вошел в большой зал для совещаний, там никого не было.
Жан Ги сел, но вскоре встал. В беспокойстве принялся выхаживать туда-сюда перед окнами. Потом стал ходить вокруг стола. Он остановился посмотреть на знакомую картину. Копию классического Жана Поля Лемье.
Потом он снова принялся ходить, поглядывая в окно на Монреаль, чуть завешенный ледяным туманом. Словно на город накинули марлевую вуаль.
Он сцепил руки за спиной, надул щеки, выдохнул.
«У меня теперь семья, – сказал он себе, – и я должен ставить ее на первое место».
Да. Для этого он и приехал сюда. Не ради себя. Не потому, что он дерьмо собачье. Или даже не потому, что он собака. Или просто дерьмо.
Дверь открылась, он повернулся и увидел знакомых теперь уже мужчин и женщин, которые допрашивали его прежде. Которые сделали ему предложение несколькими днями раньше.
Бовуар отказался принять его. Чем отнюдь их не осчастливил. Им явно мало кто отвечал «нет».
Он объяснил отказ своей преданностью старшему суперинтенданту. Они рассказали ему о преимуществах и о явных потерях, которые будут иметь место, если он отвергнет их предложение.
Жан Ги чувствовал себя измотанным. Действующий старший инспектор Бовуар признавал эту методику, как признавал он и ее действенность.
Но, сидя в кровати ночью со спящей рядом Анни, Жан Ги почувствовал, что ему надо вернуться к бумагам. Читал. Перечитывал. Неужели, если он подпишет, последствия будут такими уж катастрофическими? Будут ли его потом считать виноватым?
По иронии судьбы обычно он такие вещи обсуждал с шефом. Но теперь не мог. Не в этот раз. Не на этой сделке.
Он, конечно, долго обсуждал проблему с Анни. Варианты. Последствия.
И вот теперь он снова оказался в этой комнате. Собирался сделать то, что никогда не считал возможным.
Обменявшись рукопожатиями, они все сели. Наступило неловкое молчание, пока секретарь разносил кофе, и Жан Ги показал на картину Лемье:
– Мне нравится.
– Я рада, – сказала женщина.
– Нумерованная копия? – спросил он.
– Оригинал.
– Ага, – сказал он. – Кьяроскуро.
Мужчина рядом с ней улыбнулся:
– Я вижу, вы разбираетесь в искусстве. Да. Не многие понимают, что видят игру света и темноты, тонкостей и крайностей…
Бовуар кивнул и улыбнулся. Но думать по какой-то причине он мог только о мороженом.
Когда принесли кофе, ароматный и крепкий, он сделал долгий тонизирующий глоток. Он был готов совершить это.
А они, казалось, тоже подготовились.
Женщина, заправлявшая здесь, подвинула ему через стол небольшую стопку бумаг с лежащей наверху авторучкой:
– Мы очень рады, что вы передумали.
Он взял авторучку и быстро подписал. Теперь Жан Ги не мог себе позволить колебаний. Таким стал один из его первых уроков в отделе по расследованию убийств от тогда еще старшего инспектора Гамаша.
Если уж что начал, то не останавливайся, ты не можешь больше сомневаться. Принял решение – назад пути нет. Никогда не оглядывайся.
Это действие, понял Бовуар, надевая колпачок на ручку, было предопределено несколько месяцев назад. Когда его и Гамаша отстранили от исполнения служебных обязанностей. Когда началось следствие. Когда их подчиненные поставили под сомнение не только законность их действий, но и их честь, их преданность.
И он закономерно пришел сюда. К этому моменту. В эту комнату.
Жан Ги подвинул документ назад по столу.
– Оставьте себе, – сказала женщина, когда Бовуар хотел было подвинуть по столешнице и авторучку. – Я рада, что вы решили присоединиться к нам.
Она улыбалась. Они все улыбались. Женщина протянула руку, и он после короткого колебания пожал ее.
«Шхуна „Гесперус“ шла, – услышал он низкий голос, – по штормовому морю».
Дальше этих строк шхуна никуда не пришла, и Жан Ги всегда смеялся этой долгоиграющей шутке. Но теперь, глядя в окно на падающий снег и чувствуя ручку в нагрудном кармане, он вспомнил название.
И подумал, не привела ли его попытка прийти в безопасную гавань к тому, что он только приблизился к своему крушению.
Бенедикт оказался осторожным, хотя и нервным водителем.
Он держал баранку в положении на десять и два часа сидел прямой как кол, ни на секунду не отрывая глаз от заснеженной дороги.
На дороге их обгоняла одна машина за другой. Но Арман никуда не спешил и предпочитал безопасность бесшабашности. Он знал также, что именно его присутствие заставляет парня проявлять излишнюю осторожность. Даже нервность.
«Ничего, скоро расслабится», – подумал Гамаш.
Они говорили о таких земных вещах, как домовладение и работа Бенедикта в качестве смотрителя, и что может выйти из строя в зданиях. Больших и маленьких.
Арман рассказал ему о реновациях, которые они собираются провести у себя в доме.
– Надеюсь, вы не будете возражать, если я воспользуюсь вашими мозгами, – сказал Арман. – У нас немало спален, но когда приезжает наш сын Даниель с женой и двумя дочерьми вместе с Анни и Жаном Ги и их сыном… то всем места не хватает.
– И вы хотите сделать пристройку?
Они обсудили возможности. Бенедикт предложил двигаться вверх, а не в стороны, и поэтому переоборудовать чердак. И пояснения, как это сделать, чтобы не обрушить дом.
– Одного обрушившегося дома более чем достаточно, – сказал Арман, и Бенедикт с ним согласился.
Гамаш намотал услышанное на ус. Не то, что касалось реновации, проводить которую он не собирался, а то, что Бенедикт и в самом деле знал, как предотвратить обрушение дома. А потому, вероятно, знал и как его обрушить.
Бенедикт высадил Армана в центре Монреаля у роскошного здания «Горовитц инвестментс», пообещав подобрать позднее.
Падал снежок. Легко. Красиво. Прикрывал белизной городскую грязь. Хотя бы на какое-то время.
Гамаш проводил взглядом Бенедикта, свернувшего за угол, остановил такси и назвал адрес на рю Сент-Катрин.
– Вы уверены? – спросил водитель, оглядывая Армана.
Его пассажир был хорошо одет, в хорошей куртке, в белой рубашке, галстуке, видимом под шарфом.
– Уверен. Merci.
Он откинулся на спинку сиденья, и на его лице появилось мрачное выражение.
– Подождите меня, пожалуйста, – сказал Гамаш, когда они добрались до места.
– Долго я ждать не буду, – предупредил водитель.
Хотя денег он еще не получил, но предпочел бы уехать, потому что машину наркоманы могли угнать, его избить и ограбить.
Все таксисты знали, что здесь запретная зона. Или если уж пришлось сюда ехать, то лучше здесь не задерживаться.
Он запер двери и включил передний ход.
Но любопытство все же одолевало его, и он смотрел на пассажира, который шел с большей уверенностью, чем следовало, потом свернул: водитель знал, что там, куда свернул пассажир, – проулок. Забитый бачками для мусора и шлюхами.
Он прождал минуту, две. Потом чуть нажал на газ, прополз несколько метров и остановился в створе проулка.
Таксист увидел, как его пассажир пожал руку другому высокому человеку. Но этот был изможденным. Проститутка. Транссексуал.
Он передал ей деньги в плотном конверте. Как ни странно, женщина вроде бы пыталась вернуть его, но пассажир настоял на своем. Потом он повернул голову, увидел машину, кивнул.
Клиент вернулся уверенным шагом, с солидным выражением. И хотя у водителя и возникло искушение оставить его здесь после той мерзости (в чем уж она состояла), которая произошла в проулке, он дождался.
Арман поблагодарил водителя, вернулся на прежнее место, посмотрел в окно и выдохнул. Он оглядел улицу в поисках маленькой девочки. Ребенка. В красной шапочке.
Но он не сомневался: его новый друг Анита Фасьял найдет ребенка. И позвонит ему. А он приедет и заберет ее.
Гамаш знал, что, приезжая сюда сегодня, он рисковал пустить все коту под хвост. Рисковал быть замеченным. Но у всего были свои пределы, свои границы. А Арман Гамаш устал их пересекать. Переходить грань. Он устал от тирании большего добра.
Видение маленькой девочки стало для него чертой, которую он не мог не пересечь.
«Шхуна „Гесперус“ шла, – прошептал он, видя, как от его дыхания на окне образуется маленький кружок, – по штормовому морю».
Он понимал: все подозревают, что дальше первых строк он ничего не знает. Часть шутки в этом и состояла. Но на самом деле Арман знал всю балладу. Каждое слово. Каждую строку. Включая, конечно, и концовку.
«Спаси нас боже от смерти такой», – тихонько процитировал он, глядя в окно.
Бовуар на скорую руку перехватил сэндвич у себя в кабинете, прочел доклад по убийству Баумгартнера. Дополнения по допросам. Проверки биографий. Предварительные улики с места преступления. Фотографии.
Он провел утренний брифинг с ведущими инспекторами по другим убийствам, которые они расследовали.
Потом вызвал к себе агента Клутье, чтобы выслушать доклад о ее находках.
Она держала бумаги у себя на коленке, потом уронила их, потом уронила очки, когда нагнулась, чтобы поднять бумаги. Бовуар обогнул стол, чтобы помочь ей.
– Давайте присядем здесь, – сказал он, положив стопку бумаг на стол у окна.
Бовуар сотни раз сидел за этим столом, обсуждал дела с Гамашем.
– Расскажите мне, что вам известно, – предложил он ей.
И она рассказала.
– Это, – она положила руку на документы, найденные в кабинете Энтони Баумгартнера, незаконные бумаги, – неправомерные документы. Суммы не совпадают. Транзакции кажутся законными, пока не сделаешь проверку и не понимаешь, что цифры покупок и продаж не совпадают.
– И что же это?
– Игра.
– Что?
– Это как театральный спектакль. Иллюзия. Нечто, чему придана видимость реальности, но никакой реальности нет. Месье Баумгартнер, вероятно, знал, что клиенты не просматривают бумаги внимательно. Большинство этого не делает. А факт в том, что вы должны быть специалистом, чтобы понять это. Да и специалисту требуется какое-то время.
– Он крал у них?
Ясность, простота вопроса, казалось, удивили ее.
Она подумала, кивнула:
– Безусловно.
– Вы нашли фонды?
– На это нужно больше времени. И судебный ордер.
Бовуар подошел к своему столу, принес бумагу. Судебный ордер, разрешающий им полный доступ к финансам Баумгартнера. Другой ордер позволял допуск к списку клиентов «Тейлора энд Огилви».
Он сунул эти бумаги в сумку, туда же положил копии отчетов, которые дала ему Клутье.
– Неплохо было бы получить доступ к его компьютеру, – сказал он.
– Я работаю над этим, шеф.
Такси довезло Армана до того места, где он в него сел, – к зданию «Горовитц инвестмент». Оно располагалось на рю Шербрук за Музеем изящных искусств и зданием компании «Холт Ренфрю». На Монреальской золотой миле, где стеклянные башни соседствовали со старыми особняками в стиле тюдоровского возрождения.
Поездка на такси и целая жизнь отделяли его от места, где он только что был. Гамаш знал: их разделял не труд до седьмого пота, а счастливый случай и слепая удача, которые выбирали тех, а не иных. Которые одних знакомили с опиоидами, а других – нет. Пять лет назад, два года назад, даже год назад будущее призрачных фигур на улице казалось другим. А потом кто-то познакомил их с болеутоляющим. С опиоидом. И все обещания, все счастливые случаи рождения в хорошей семье и достатка (любящих родителей, образования) не могли противостоять тому, что пришло потом.
Любимый. Избитый. Ухоженный. Забытый. Выпускники университетов или отбросы общества. Все они кончали жизнь в выгребной яме. И все благодаря великому выравнивателю, который звался фентанил.
Гамаш знал: в том, что сейчас творилось на улицах, нет его вины. Виноваты опиоиды. Убийцы. Прорежавшие поколение. И пока карфентанил, впущенный им в город, еще не попал на улицы.
Но он знал: попадет. Вскоре. И если сегодняшняя ситуация плоха, то завтрашняя будет многократно хуже.
Арман недавно читал один отчет, в котором говорилось, что американское государство, в котором применяется смертная казнь, намеревается использовать этот наркотик для казни приговоренных преступников. Смерть наступала быстро и неотвратимо, наркотик гарантировал исполнение приговора.
Он чувствовал, как кровь отливает от его лица. Ничего нового он не прочел. Но документ лишний раз давал ему понять всю тяжесть того, что он совершил. Того, что он собой представляет.
Палач.
– Арман.
Стивен Горовитц вышел из своего кабинета, протянул ему руку. В голосе его слышался небольшой акцент – последствия европейского воспитания.
В свои девяносто три он оставался живчиком. И богатым, как Крёз.
– Хорошо выглядите, – сказал Арман, пожимая твердую руку.
– Как и ты.
Проницательный взгляд прошелся по Гамашу, прежде чем остановился на его лице.
– Ты плакал?
Арман рассмеялся:
– Когда я вас вижу, у меня всегда разыгрываются эмоции. Вы же знаете. Но нет. Просто глазное раздражение.
– Вот это больше похоже на правду. У большинства людей я вызываю раздражение.
Гамаш не стал возражать.
– Я заказал столик в «Рице». Довольно претенциозно, но я хочу знать, кто из моих клиентов может себе позволить захаживать туда.
Они прошли два квартала до отеля, Горовитц время от времени брал Армана под руку, ничуть не стесняясь показаться слабым.
Он был финансовым советником родителей Армана. И отец Армана даже помог Горовитцу наладить бизнес, когда тот, еще молодым, после войны оказался беженцем в Канаде. Одно из перемещенных лиц – он никогда не забывал, каково это. И даже семьдесят лет спустя Стивен Горовитц не забыл доброты.
В «Горовитц инвестментс» сегодня на имя Анни и Даниеля был открыт счет, приносивший потрясающе высокие проценты. О существовании счета не знал даже Гамаш.
Горовитц в своем завещании предусмотрел пункт, согласно которому Арман должен был узнать о существовании счета только после смерти завещателя.
– Слышал, что ты все еще отстранен, – сказал Стивен, а официант в ливрее тем временем развернул льняную салфетку и положил ее на колени Горовитца. – Merci.
– Отстранен, – ответил Гамаш.
На столе их ждала искрящаяся вода с лаймом, две порции виски и две тарелки с устрицами.
– Merci, – сказал Арман, когда салфетка легла и на его колени.
– Глупо с их стороны. – Старик покачал головой. – Хочешь, я позвоню?
– Кому? – спросил Арман. – Или я не хочу этого знать?
– Вероятно, не хочешь.
– Я знаю, вы уже сделали один звонок, спасибо вам.
– Ты мой крестник, – сказал Стивен. – Я делаю то, что могу.
Арман наблюдал, как Горовитц готовит себе устриц. С выверенной аккуратностью, точно зная, как получить наибольшее удовольствие.
Стивен Горовитц стал для Армана почти что отцом. Инвестиционный банкир испытал разочарование, когда молодой человек финансам предпочел служение закону, впрочем, и трое детей Стивена тоже не пошли по стопам отца.
Деньги были исключены из отношений Армана со Стивеном. Их отношения строились на других формах поддержки.
– Видишь того человека? – Стивен занялся своим любимым делом – вынесением суждений. – Возглавляет сталелитейную компанию. Полный тупица. Мои люди недавно обнаружили, что он планирует за этот фискальный год выписать себе бонус на сто миллионов долларов. Извини.
К беспокойству Армана, хотя и не к удивлению, Стивен встал и подошел к стальному магнату: тот, выслушав Стивена, побагровел, а старик вернулся к столику, улыбаясь на ходу.
– Что вы ему сказали? – спросил Арман.
– Я сказал ему, что изымаю все вклады «Горовитц инвестментс» из его компании. Перед нашим уходом я как раз издал распоряжение. Смотри.
На глазах Армана человек вытащил айфон, набрал что-то, уставился на экран. Теперь его лицо побледнело. Когда он увидел, как обрушились его акции.
– Когда акции упадут до минимума, мои люди купят их. Все, – сказал Стивен.
– Вы купили компанию? – спросил Арман.
– Контрольный пакет. Ты увидишь и это через несколько минут.
– Вы станете его боссом.
– Ненадолго.
Стивен поднял руку, и к ним поспешил метрдотель, нагнулся, кивнул, потом ушел. Арман вскинул брови в ожидании объяснения.
– Я сказал Пьеру, что заплачу за тот столик. После всего этот человек не сможет себе позволить расплатиться за ланч, а я не хочу, чтобы ресторан недополучил деньги.
– Вы очень предусмотрительны, – сказал Арман, глядя на широко улыбающегося Стивена. – Вы знали, что он будет здесь, когда резервировали столик?
– Сегодня среда. Он по средам всегда здесь.
– Значит, да.
– Да.
«Жернова внутри жерновов», – думал Арман, когда им принесли ланч. И большинство из них перемалывают какого-нибудь бедолагу, который оказался на пути Стивена. Или сделал что-то такое, что не понравилось Стивену.
– Вы когда-нибудь слышали про Рут Зардо? – спросил Арман, разрезая морского окуня, приправленного поджаренной на открытом огне спаржей и дольками грейпфрута, с пюре из цветной капусты с тушеной чечевицей.
– Поэтессу? Конечно. – Стивен опустил нож и посмотрел вдаль, вспоминая слова: – «Но кто тебя обидел так, / что ран не залечить, / что ты теперь любую / попытку дружбу завязать с тобой / встречаешь, губы сжав?»
– Да, это ее.
– А ты почему спросил?
– Я подумал, что вы бы понравились друг другу.
Стивен вернулся к еде.
– Ты обижен, Арман? – спросил он, глядя на свой морской язык.
– Но не так, что ран не залечить.
Стивен теперь поднял глаза. Он смотрел ясным, взыскующим взглядом.
– Я не имею в виду физически. Эти раны залечиваются. Я имею в виду, не обидело ли тебя расследование Sûreté. Это отстранение, которое уж слишком затянулось.
– Есть такие вещи, о которых вы не знаете, Стивен.
– Верно. Но я знаю тебя. Будет сущий позор, если мы потеряем тебя как главу полиции.
– Merci.
– Ты уверен, что мне не стоит позвонить?
– Не смейте, – сказал Арман, указывая ножом на старика в шутливой угрозе.
Стивен рассмеялся и кивнул:
– Отлично. Так по какому поводу ты хотел меня видеть?
– Дело довольно деликатное.
– Дай-ка я угадаю. Речь пойдет о Гуго Баумгартнере.
– Ну вот – уже никакое не деликатное.
– Его брата только что убили, так что догадаться было нетрудно. В новостях проходило. Но ты же не можешь участвовать в расследовании. Ты, как мы установили…
– Отстранен. Oui. Но я душеприказчик по завещанию его матери и оказался причастным к делу кружным путем.
Он рассказал о завещании; Горовитц внимательно его слушал, обдумывал, наконец сказал:
– Странное какое-то говнецо.
Арман рассмеялся:
– Ваше обоснованное мнение. Вы не ошиблись. Но я хочу спросить вас о Гуго Баумгартнере. Он один из ваших старших вице-президентов.
– Верно. Он страшен как первородный грех. Смотреть невозможно. Правда, зрелище отвратительное. Но, как и многим уродливым людям, которые кажутся негодяями, ему приходится компенсировать свое уродство собственной явной порядочностью. Если бы у меня не было трех детей-наследников, то я бы подумал, не назначить ли его.
– Он так хорош?
– Да. Он хорош в той же мере, в какой его брат был плох.
– Значит, вы и об этом знаете.
– Знаю. Гуго мне ничего не говорил. Он защищает брата. Но слухи ходят…
– И все об этом знают.
– Если не знают, значит они глупее, чем я думал. Почему иначе у старшего вице-президента в «Тейлор энд Огилви» приостановили лицензию? Это серьезный ход. Такое легко не делается.
– Гуго говорит, его брата загнали в угол, учинили ему примерную порку. Что на самом деле деньги украл секретарь.
– Да-да, – сказал Стивен, жестикулируя ножом и вилкой. – Бла-бла. А что ему еще говорить? – Старик подался над столом к Арману. – Кто может лучше знать, как украсть деньги со счета клиента и уметь многие месяцы скрывать это? Вице-президент или секретарь? У кого есть более свободный доступ к ресурсам? И кого с большей степенью вероятности уволят? Я тебе даю наводку – ответ на последний вопрос отличается от двух первых.
Арман кивнул. Он до этого дошел своим умом.
– Что вы можете сказать про «Тейлор энд Огилви»?
– Относительно новая фирма. На рынке всего тридцать лет, хотя они делают вид, будто созданы по королевской хартии в начале девятнадцатого века.
– Будто Виктория хранила у них деньги? – спросил Арман.
– Что-то в таком роде. Роскошное здание строилось, чтобы произвести впечатление.
– А на самом деле?
– Я всегда с подозрением отношусь к тем, кто считает, что им нужно произвести впечатление на окружающих, а не добиваться результатов.
– Вы ко всем относитесь с подозрением, – заметил Арман. – Вряд ли это о чем-то говорит.
– Верно, – с улыбкой признал Горовитц.
– Вы думаете, они что-то скрывают? – спросил Арман. – Они законопослушные?
– О да. Просто плывут чуть ближе к краю.
– Но вы же знаете, что Земля круглая.
– Земля, может, и круглая, в отличие от человеческой природы. У нее есть каверны и пропасти и все разновидности ловушек.
– «Тейлор энд Огилви» существует на краю такой ловушки?
– Если они используют людей, то да.
– Вы используете людей, – заметил Арман.
– Но я за ними наблюдаю, – сказал Стивен. – И я бессмертен.
– И непогрешим.
– Вот теперь ты начинаешь понимать.
– Гуго Баумгартнер, – сказал Арман. – Он в той же степени человек, что и они. Ему можно доверять?
– Насколько мне известно. Но ты, надеюсь, не просишь меня перевести твой счет к нему? – Он посмотрел на своего крестника. – Ты не уверен в нем, верно, Арман?
– Десерт? – спросил Гамаш, когда официант забирал их тарелки.
Стивен улыбнулся и взял меню. Они заказали теплый яблочный пирог, чайное мороженое и кофе, после чего Стивен снова заговорил:
– Меня интересует завещание. Мне известны семьи, которых завещание рассорило вдрызг. Ожидания. Они разъедают, как кислота. В сочетании с алчностью или отчаянием оно может стать весьма разрушительным. И это может длиться годами.
– Поколениями, – сказал Арман.
– Они и в самом деле считают, что титул и вся эта собственность принадлежат им?
– Они говорят, нет, но…
– И это главное, – сказал Стивен. – Иногда мы думаем, что мы не поддадимся на чье-либо безумие, пока оно не будет проверено. Они ведь евреи, да?
– Да. Это имеет значение?
– Может иметь. Из Австрии? Вены?
– Oui.
Стивен кивнул.
– У вас есть какая-то идея?
– Ничего похожего на идею. Скорее туманная мысль. Я вот думаю, а не была ли старуха – вы ее называете баронессой? – в конечном счете права, даже не понимая этого. Позволь мне провести кое-какие разыскания. – Он помахал рукой, чтобы принесли счет. – Ты этого хотел? Чтобы я произвел кое-какие раскопки?
– Я хотел побыть в вашем обществе, – ответил Арман. – И отведать прекрасной еды.
– Хорошую еду ты получил, а меня накормили каким-то дерьмом. – Он подвинул серебряный поднос по льняной скатерти в сторону Гамаша. – На вот. Можешь заплатить.
Арман улыбнулся и покачал головой. Он всегда имел намерение платить. И всегда платил. А теперь, казалось, он еще, благодаря Стивену, платит за четырех человек, которых даже не знает.
– Будем надеяться, мое отстранение скоро закончится, – сказал Арман, кладя свою банковскую карточку.
– Чтобы ты мог за это заплатить? Не волнуйся, тебе это по карману.
– Нет. – Он кивнул в сторону стального магната, который, будучи уничтоженным за ланчем, выходя из ресторана, зло смотрел на Стивена. – Чтобы я мог расследовать ваше убийство.
Старик рассмеялся.
