Глава двадцать восьмая
Жан Ги оглядел комнату ожидания в «Тейлор энд Огилви».
Он находился на сорок пятом этаже, но догадаться об этом было невозможно. Дубовые панели, картины маслом, даже книжный шкаф с книгами в кожаных переплетах, которые словно говорили: если бы ваш финансовый советник умел читать, то наверняка не обмишулил бы вас.
Бовуар, посмотрев в окно, увидел великолепный сад, примыкающий к зданию, а не Монреаль с высоты птичьего полета.
Иллюзия.
Что там сказала агент Клутье?
Постановка. Декорация. Нечто похожее на одно, а являющееся чем-то другим. Это сооружение строилось как фасад надежной, консервативной, заслуживающей доверия фирмы. Но была ли компания таковой на самом деле?
Он принялся разглядывать картины, одна его особенно заинтересовала.
Нумерованная копия.
Не то чтобы подделка, но и не настоящая.
– Вам нравится? – раздался женский голос за его спиной.
Он повернулся, полагая увидеть секретаршу, а увидел очень элегантную и удивительно молодую женщину, стоящую в открытых дверях.
– Нравится, – сказал Бовуар. – Я здесь, чтобы встретиться с мадам Огилви.
– Будем знакомы. Бернис. – Она протянула руку. – Правильно ли я поняла? Тони убили?
– К сожалению, все говорит об этом.
На ее лице появилась гримаса, глаза прищурились.
– Господи Исусе, я сделаю все, чтобы помочь.
– Merci.
Она развернулась, и он последовал за ней по коридору, звуки в котором были приглушены. Жан Ги поглядывал на расположенные по обеим сторонам кабинеты, в которых сидели брокеры, в основном мужчины, говорили по телефону, стучали по клавиатуре.
Коридор был отделан деревянными панелями, увешан картинами.
– Хорошая живопись, – сказал он.
– Спасибо. Большинство – копии, но у нас есть и кое-какие оригиналы, – сообщила она. – Некоторые ужасные картины мой дед купил, полагая, что делает хорошие вложения. Он ошибся. Мы их прячем в кабинетах партнеров в качестве напоминания.
– О чем?
– О том, что случается, когда мы думаем, будто разбираемся в вещах, в которых ничего не понимаем. – Тут она остановилась и улыбнулась ему. – Вы в вашей профессии должны, вероятно, попадать в похожие ситуации, старший инспектор. Только цена ваших ошибок иногда – человеческие жизни.
– Как иногда и ваших.
Улыбка сошла с ее лица.
– Я это осознаю.
Она повернулась и продолжила говорить о живописи. Он видел, что говорит она как по писаному. Текст, который она повторяла всем посетителям. Чтобы они почувствовали себя в своей тарелке.
– Мы специализируемся в канадском искусстве. По возможности в квебекском.
– Но не всегда покупаете оригиналы.
– Верно. Оригиналы по большей части недоступны, поэтому мы покупаем пронумерованные копии. Но только первые номера.
Он рассмеялся, потом понял, что она не шутит.
– Почему так?
– Они больше ценятся. Всё должно быть вложением, старший инспектор.
– Всё?
– Всё. И я имею в виду не только бизнес. Как люди, мы инвестируем не только деньги. Мы тратим время. Тратим силы. Есть причина, по которой деньги вкладываются таким образом. Жизнь коротка, а время драгоценно и ограниченно. Нам необходимо тщательно выбирать, во что вкладывать.
– Для максимальной отдачи?
– Именно. Я понимаю, что это звучит слишком уж расчетливо, но подумайте о вашей собственной жизни. Вы же не хотите тратить ваше время на людей, которые вам не нравятся, или на дела, которые не приносят вам удовлетворения.
Бовуар чувствовал, что на это существует какая-то умная реакция, но в голову ему приходило только «Ерунда собачья все это».
Несколько лет назад он, вероятно, так бы и поступил. Но тогда Жан Ги еще не был старшим инспектором.
– О чем вы думаете? – спросила она.
– Я думаю, это все ерунда собачья.
Что ж, если жизнь и в самом деле коротка, то почему бы ему не выражаться покороче.
Она остановилась и посмотрела на него:
– Почему вы так сказали?
Он огляделся, потом снова взглянул на нее:
– Такие вещи станет говорить тот, кто здесь работает. Я не говорю, что вы в это не верите. Я хочу только сказать, что у большинства людей нет роскоши выбора. Они просто пытаются прожить очередной день. Соглашаются на самую поганую работу. Пытаются не дать распасться семье. Хотя брак хуже некуда, а дети совсем отбились от рук. Вы живете в мире, где выбор возможен, мадам Огилви. У большинства нет никаких инвестиций. У них есть жизнь. И они просто пытаются выжить.
Они уставились друг на друга, напряженность повисла в воздухе. Бовуар плевать хотел на это. Так его больше устраивало. Раздражать людей. Чтобы узнать, что у них внутри.
Ему показалось интересным то, что она изменилась, когда он стал проявлять неучтивость. Она стала использовать тот же язык, что и он. Разница состояла в том, что для него это было естественным, а для нее – нет.
Он имел дело с хамелеоном. Она приспосабливалась к ситуациям и людям.
Полезное умение. Одновременно защита и нападение. Чтобы понизить настороженность собеседника. «Я такая же, как ты, – словно говорила она. – А ты – один из нас».
Ее послание было тонким и мощным. Оно помогало людям расслабиться и проникнуться к ней доверием.
Когда нужно, элегантная и изящная. Когда нужно – сквернословка.
Скромная. Раздражительная. Бестактная. Стильная.
Всё. И ничего. Если не считать расчетливости.
В Анни он любил ее умение приспосабливаться к обстановке, но при этом всегда оставаться собой. Настоящей.
Про эту женщину он не мог бы сказать такое.
И все же, если он проявит ум, его время будет хорошо инвестировано.
– У вас есть что-нибудь Клары Морроу? – спросил он, когда они завернули за угол.
– Нет. Я пыталась купить одну из ее «Трех граций». Ту, на которой старуха. Я со страху при виде ее чуть не обделалась.
– Вам бы хорошо увидеть оригинал, – сказал Бовуар. – Получше клистира будет.
Она рассмеялась и пригласила его в кабинет.
Он словно шагнул из прошлого в будущее или по меньшей мере в очень глянцевое сегодня. Кабинет находился в угловой части здания; стены от пола до потолка были стеклянными. Здесь он видел перед собой Монреаль. Великолепный. В одном направлении просматривался мост Жака Картье через реку Святого Лаврентия. В другом – гора Мон-Руаяль с массивным крестом наверху. А между ними – офисные башни. Самоуверенные, сверкающие, отважные. Монреаль. Устремленный в будущее с корнями, уходящими глубоко в историю. Он всегда чувствовал восторг, видя город. А ледяной туман только придавал ему более нездешний вид.
Стол у нее был деревянный. Но модный и простой. Материал из прошлого века, но современного дизайна. Тут стояли еще диван, несколько стульев, висели картины.
– Никого вам известного, – сказала она, видя, что он оглядывает стены. – В основном ученические. Мы даем гранты молодым художникам, чтобы они учились в Музее современного искусства. В обмен я прошу у них только одну их работу.
– В надежде, что когда-нибудь она будет стоить немалых денег? – спросил он.
– Это всегда присутствует, старший инспектор. Но в основном, я надеюсь, они делают то, что им нравится.
– А вы? – спросил он, садясь.
– Откровенно говоря, и я делаю то, что мне нравится. Думаю, для этого я и родилась. Инвестирование, финансы, рынок. Оба моих родителя работают в инвестициях.
– Ваш отец – президент, а мать – в совете директоров.
– Вы проделали вашу домашнюю работу.
Он почувствовал, что щетинится. Этакое снисходительное выражение.
– Это нетрудно. Простой поиск «Гуглом». Разве не так и вы делаете свою работу?
Разговор может быть оскорбительным.
– Моя фамилия Огилви не по совпадению. Но этот кабинет я заслужила. Поверьте мне. Инвестирование – это не только естественно для меня, оно меня очаровывает.
– Каким образом?
– Возможность кардинально изменить жизнь людей. Обеспечить им достойную старость. Образование их детям. Покупку их первого дома. Что может быть лучше?
«Истина», – подумал Бовуар. Вот что может быть лучше. Это напоминало болтовню в коридоре – заученная речь. Еще дубовые панели. И фальшивые оригиналы.
– А вы? – спросила она.
– Я?
– Вам нравится то, чем вы занимаетесь?
– Конечно.
Но вопрос его удивил. По большому счету он никогда об этом не думал.
Нравилась ли ему его работа? Он определенно стоял над трупами, преследовал убийц все эти годы не ради денег или славы. Тогда ради чего? Неужели его работа нравилась ему?
Бовуар достал из сумки ордер и положил на стол.
Мадам Огилви не дала себе труда посмотреть на бумагу.
– Я тоже провела кое-какие разыскания. В ответ на ваш вчерашний вопрос: у нас клиентов по фамилии Киндерот теперь нет. Но они были. Теперь оба умерли. Пять лет назад и в прошлом году. Они были стариками и с подорванным здоровьем.
– Их финансами занимался Энтони Баумгартнер?
– Нет, с ними работал другой советник, и, откровенно говоря, денег у них было кот наплакал; когда разделили между наследниками, почти ничего не осталось. Хотя, насколько я понимаю, завещание выглядело довольно странно.
Бовуар почувствовал какую-то дрожь, возникшую с этой неожиданной находкой.
– В чем? – Его голос ничуть не выдал волнения.
– Точно подробности я не помню, но, кажется, они оставили гораздо больше, чем имели. Мы, конечно, поговорили с советником: почему они считали, что их собственность – целое состояние, но он и сам пребывал в недоумении. Мы провели собственное расследование, и с нашими счетами никаких ошибок не обнаружилось.
– Вы не знаете, не упоминался ли каким-то образом в связи с ними аристократический титул?
Он спросил так, словно его вопрос был совершенно естественным. И приготовился услышать в ответ насмешку.
Но она не смеялась. Она посмотрела на него с искренним удивлением:
– Откуда вы об этом знаете? Титул и в самом деле упоминался. Мы думали, они страдают старческой деменцией или каким-то коллективным заблуждением. Месье Киндерот работал водителем такси, а мадам Киндерот воспитывала детей. Они владели очень скромным домом в Ист-Энде и получали небольшие пенсии. И тем не менее в завещании они оставляли миллионы и титул.
– Барон?
– Да, барон и баронесса. Они именно так себя и называли.
Бовуар почувствовал, что сердце у него забилось чаще; его чувства обострились, как и всегда, когда он брал след. Или даже упирался носом в то, что искал.
Но его голос ничуть не изменился. Его собственная дубовая облицовка, его маска, остававшаяся на месте.
– У вас есть адрес их детей?
– Я так и думала, что вы спросите. У них две дочери, обе живут в Торонто. Обе замужем. Но какое это может иметь отношение к смерти Тони Баумгартнера? Я уже говорила – они не были его клиентами.
Она положила руку на тоненькую папочку.
– К сожалению, не могу вам сказать.
Он увидел вспышку раздражения, мгновенно подавленного. Перед ним сидел человек, не привыкший слышать «нет». И к тому же явно делавший хорошие деньги на информации. Ничего удивительного. Невежда не имел шансов оказаться в таком кабинете.
А ты не был бы действующим главой отдела по расследованию убийств Квебекской полиции, если бы раздавал информацию направо и налево.
Он протянул руку, и она дала ему папку.
– Merci. Родственников в Квебеке у них нет?
– Мне это неизвестно.
Он кивнул. Они по правительственным базам данных искали Баумгартнеров и Киндеротов. К счастью, обе фамилии были редкими.
Хотя нескольких Баумгартнеров им удалось найти, возможно дальних родственников или просто однофамильцев (сейчас велась проверка), других Киндеротов в Квебеке не обнаружилось.
Голова Жана Ги работала быстро, усваивала новость о еще одном странном завещании, оставлявшем наследникам, как он подозревал, все то же, что и завещание баронессы Баумгартнер. Нужно будет провести проверку. Сведения о Киндеротах, вероятно, теперь есть в открытом доступе.
– Спасибо. – Он подержал папку в руке, прежде чем сунуть ее в сумку. – Но главная причина, почему я здесь, – это те несколько вопросов о Тони Баумгартнере, которые я хочу вам задать.
– Я так и думала, – сказала она и подалась вперед. – Чем я могу вам помочь?
– Что он собой представлял?
– Блестящий аналитик. Он понимал…
– Мы к этому вернемся через минуту. Сначала я бы хотел узнать, что он представлял собой как личность.
Методика Бовуара ничуть не была похожа на то, как работал Гамаш. Шеф хотел помалкивать. Слушать. Ему было нужно, чтобы люди в его присутствии расслаблялись. Чтобы они раскрывались, забыв о том, что их допрашивают. Гамаш использовал молчание. И спокойствие. И одобрительные улыбки.
И хотя Бовуар видел все выгоды и результаты такого метода, сам он предпочитал раздражать собеседника. Выбивать его из равновесия, чтобы он взорвался.
Он задавал кучу вопросов. Прерывал ответы. Давал допрашиваемому понять, кто здесь первая скрипка. И все время усиливал давление.
– Как личность? – переспросила Бернис Огилви.
– Ну, вы понимаете… Человеческое существо. Не инвестиция.
Жан Ги увидел, как она зарделась.
– Понимаю. Он был мил…
– Ну, вы могли бы сказать точнее. Он вам нравился?
– Нравился ли он мне?
– Я говорю о чувстве, – сказал он. – Что вы чувствовали по отношению к Энтони Баумгартнеру.
– Он был милый…
– Милыми бывают щенки. Каким он был? Что вы чувствовали по отношению к нему?
– Он мне нравился! – рявкнула она. – Очень.
– Очень?
– Но не так.
– Тогда как?
– Он был милый…
– Да бросьте вы. Что он был для вас?
– Служащий.
– Не больше?
– Конечно не больше.
– Вы знали, что он гей?
– Узнала, только когда он сам мне сказал.
– Это правда?
– Да. Это не имело значения. Он был…
– Милый?
– Больше. Он был как отец.
Это вырвалось у нее чуть не криком. Дерзко. Она бросала вызов Бовуару: попробуй-ка бросить вызов мне.
Жан Ги не стал. Он уже получил то, чего хотел.
– Для вас?
– Для всех. Всех нас. Даже для более старых – они его уважали.
Она посмотрела на него, предполагая, что он прервет ее в очередной раз. Но Бовуар научился от Гамаша молчать, когда нужно. И слушать.
– Он никогда не забывал ни день рождения, ни какой-нибудь юбилей, – сказала она. – И не только у партнеров. У всех. Секретарей, уборщиц. Вот каким он был.
«Хороший человек», – подумал Бовуар. Или только внешне хороший.
– Я пришла в фирму под девичьей фамилией матери. Не хотела, чтобы все знали, кто я. Начинала секретарем у Тони. Доброта и терпение – вот что он такое. Я от него за шесть месяцев узнала о рынке больше, чем за четыре года в университете. Как распознавать тенденции. На что обращать внимание. Не просто изучать ежегодные отчеты, но лично знать руководство компаний. Он блестяще все знал.
– А что случилось, когда он узнал, кто вы?
Она вскинула брови и сжала губы.
– Ему это не доставило радости. Он пригласил меня в ресторан выпить, и я решила, он будет рад. Когда узнает, что обучал того, кто в один прекрасный день сядет… – Она подняла руки, обозначая свой кабинет в углу здания. – Но он не обрадовался, – сказала она. – Он сказал, что наш бизнес строится на отношениях и доверии. Не на уловках. Не на играх. Он пожалел, что я его обманывала. И тот факт, что я решила прибегнуть к обману, не делает чести ни мне, ни ему. Значит, я ему не доверяла. Он мне этого не сказал, но я видела: он разочарован. Я чувствовала себя ужасно.
«И я не сомневаюсь, последние несколько лет ты пыталась загладить свою вину перед ним», – подумал Бовуар. Неужели Баумгартнер был настолько умен? Обыграл ее таким вот образом. Говорил с ней о честности, а сам прибегал к обману.
Жан Ги вытащил из сумки отчеты и положил перед ней на стол:
– Мой агент разбирался с этими бумагами. Думаю, вы придете к тем же выводам.
Мадам Огилви надела очки, без комментариев взяла отчеты. Минута. Другая. Пять минут прошли. Бовуар поднялся, прошел по кабинету, разглядывая стены, картины. Время от времени бросая взгляд в ее сторону.
Завибрировал его телефон – пришла эсэмэска. От Гамаша – шеф спрашивал, не может ли он через час встретить его у Изабель Лакост.
Он быстро набрал ответ: «Безусловно».
Наконец мадам Огилви отложила отчеты. Она смотрела перед собой непроницаемым взглядом, почти пустым. Впрочем, он обратил внимание: пальцы у нее дрожат. Она быстро сжала их в кулаки.
– Для вашей озабоченности имелись все основания, старший инспектор. – В ее голосе теперь не слышались прежние эмоции. Он звучал резко. Уверенно. – Я рада, что вы принесли это мне.
– Ой ли? – сказал Бовуар, сев на прежнее место.
Она натянуто улыбнулась, глядя на него холодным взглядом. Перед ним сидела теперь не молодая женщина. Старший партнер инвестиционной фирмы с многомиллиардным оборотом. И место свое она занимала не потому, что родилась дочерью президента компании, а потому, что эта работа была ей по плечу.
Быстро воспринимать информацию. Раскладывать ее на составляющие. Видеть последствия и варианты. Не прятаться от реальности, какой бы неприятной та ни была. Эти навыки хорошо бы служили ей в любом деле. Включая и то дело, которым занимался он.
– Правда рада, – сказала она. – Так или иначе это всплыло бы. А так хоть у нас есть возможность выправить ситуацию.
«Что ж, по крайней мере в этом она честна», – подумал Бовуар. Но ее невозмутимость не обманула его. Агент Клутье ясно сказала: воровство такого масштаба и продолжавшееся длительное время, вероятно, требовало пособничества кого-то из высшего эшелона управленцев.
Они практически не сомневались: Энтони Баумгартнер действовал не в одиночку.
Бовуар даже начал уже составлять теорию.
То, что Баумгартнер воровал, казалось, уже не вызывало сомнений. Но еще он являлся и инструментом. Он создавал декорации, режиссировал пьесу, говоря словами Клутье. Но сценарий писал кто-то другой.
А кто мог сделать это лучше дочери президента? Бывшей ученицы Баумгартнера.
Неужели история, которую она сейчас рассказала ему, была враньем? – спрашивал себя Бовуар. История о том, как она разочаровала Баумгартнера? О том, что он не знал, кто она такая? О его порядочности?
Не научил ли он ее и в самом деле чему-то такому, что не преподается в бизнес-школах? Например, как воровать деньги клиентов?
И кто в конечном счете имел наилучшие возможности скрывать воровство? И защищать его в случае, если воровство будет раскрыто? Как оно и было раскрыто.
Они уволили не его, а секретаря.
И вопрос, куда делись деньги, оставался открытым.
Образ жизни Энтони Баумгартнера не свидетельствовал о том, что он пожинал плоды своих трудов. Он жил все в том же доме. Ездил в хорошем, хотя и среднего класса автомобиле. Не отдыхал на роскошных курортах.
Редко кто имел алчности достаточно, чтобы воровать деньги клиентов, и в то же время умел обуздывать свои желания настолько, чтобы не тратить украденное.
Если только львиная доля не уходила кому-то другому. Куда-то в другое место.
– И как вы собираетесь выправлять ситуацию? – спросил он.
– Прежде всего я позвоню в комиссию по регламенту и сообщу о случившемся, – сказала она, протягивая руку к телефону.
– Мы уже это сделали.
– Понятно. Но я все равно позвоню. Позднее. – Она положила телефон, несколько уязвленная. – Мы, конечно, возместим все деньги, изъятые у наших клиентов.
– Похищенные.
– Да.
– Неприятная ситуация? – сказал он. – Энтони Баумгартнер не в первый раз воровал у клиентов.
– Вы имеете в виду то, что случилось несколько лет назад, – проговорила она. – Это не он. Не напрямую он. Это сделал секретарь одного из старших партнеров.
– Ваш?
– Нет.
– У них был роман, кажется? – спросил Бовуар.
– Верно. Секретарь явно использовал Тони, чтобы получить его пароли, и потихоньку снимал деньги. Его бы так или иначе поймали. Но денег он поднатаскал, пока его не разоблачили.
– И кто его разоблачил?
– Тони. Он тут же сообщил нам, и мы стали действовать.
– Уволили секретаря.
– Да.
– Но не месье Баумгартнера.
– Он повел себя глупо, поверил тому, кому нельзя было верить. Однако криминала в его действиях мы не нашли.
– Но лицензию его вы приостановили.
– Без последствий мы не могли это оставить. Другие брокеры должны знать: если ты запятнал себя каким-то образом, то наказание неизбежно.
– А его клиенты?
– Что – его клиенты?
– Им сообщили?
– Нет. Решили, не следует им сообщать. Деньги возместили, а Тони прикрепили к другому брокеру, который подавал заявки и совершал транзакции. Но управлять портфелями продолжал Тони. Он принимал решения. Выносить грязь на улицу – не было в этом нужды.
– На улицу?
– Это наш жаргон. Означает финансовое сообщество.
Улица.
Бовуар начинал понимать, что единственное отличие финансовой улицы от рю Сент-Катрин – это тонкий слой лоска. А если его содрать, то обнаружится такая же жестокая, грязная и опасная правда жизни.
– Баумгартнера устраивала такая схема?
– Он принял ее. Послушайте, он ведь мог и не сообщать нам. Он вполне мог бы придумать что-нибудь, чтобы прикрыть воровство. Но он пришел, сел на тот стул, на котором сидите вы, и все мне выложил. О своем романе. О том, как он обнаружил, что Бернар похитил у него пароли к ключам. Он сказал, что готов уволиться.
– Но вы не стали ловить его на слове.
– Не стали.
– Почему?
– Я вам уже сказала.
– Вы не хуже меня знаете, что могли его уволить. А с учетом того, что случилось потом, именно так вам и следовало поступить. – Он посмотрел на отчеты. – Мне нужна правда.
Она глубоко вздохнула, глядя ему в глаза:
– Он был нашим лучшим финансовым советником. Блестящим советником. А я в конечном счете дочь своего отца, старший инспектор. Я знаю, что такое талант, и хочу его сохранить. Тони Баумгартнер был талантлив. Поэтому мы остановились на чем-то среднем. Приостановили его лицензию на торговлю, но позволили продолжать управлять портфелями.
– Но если он больше не мог торговать, то как ему удалось похитить столько денег? – спросил Бовуар, показывая на бумаги на столе.
– Нет-нет, это все фальшак. Никаких торгов никогда и не было. В этом-то все и дело. Он только придавал им видимость реальности, а на самом деле тут один пшик. Если бы клиент и в самом деле озаботился прочесть это, – она положила ладонь с растопыренными пальцами на бумаги, – то увидел бы цифры, а цифры впечатляющие и одновременно умопомрачительно скучные. Никто, исключая других финансистов, не стал бы вдумываться в это.
– Так куда же уходили деньги?
Она покачала головой и глубоко вздохнула:
– Не знаю. Но похоже, речь идет о миллионах. Десятках миллионов.
– Больше, – сказал Бовуар, и она после некоторого колебания кивнула.
– В зависимости от того, как долго это продолжалось, – да. Нам понадобится какое-то время, чтобы разобраться.
– Но неужели люди, его клиенты, не поймут? Если на их счете на самом деле ничего нет?
– Как они могут понять?
– Когда захотят получить свои деньги.
– Но люди не хотят получать деньги, – сказала она. – Они поручают их инвестиционному дилеру и в лучшем случае забирают дивиденды или прибыль. А капитал остается на счете. Разве вам родители никогда не говорили: не трогай капитал?
– Нет, мне говорили, чтобы я не трогал велосипед брата.
Она улыбнулась:
– С вами ясно. Но в инвестировании дела обстоят именно так: люди забирают прибыль, дивиденды, а капитал оставляют.
– Финансовая пирамида? – спросил он.
– Не совсем, но похоже. Эту пирамиду еще труднее обнаружить, поскольку он сделал так, словно эти клиенты инвестировали через «Тейлор энд Огилви», тогда как они ничего не инвестировали. Он использовал наш бланк, наш формат отчета. Наш адрес. Всё. Кроме наших счетов. Деньги уходили на личный счет Тони.
– Где этот счет?
– Понятия не имею.
– Значит, вы не знали, что у вас происходит?
– Ничуть. Наши аудиторы так бы никогда ничего и не выявили, потому что ничего и не было.
Бовуар начал понимать гениальность замысла. Простоту.
– Значит, у него было два комплекта клиентов. Были клиенты, со счетами которых он работал вполне законным образом, и клиенты, по которым он работал дома. Те, у которых он крал.
– Похоже, что так.
– Нам нужно узнать, нет ли у этих клиентов и чистых счетов в «Тейлор энд Огилви».
– Конечно. Могу я оставить это у себя? – Она посмотрела на липовые отчеты.
– Да.
– Вы будете их расследовать?
– Да, – повторил он.
Она кивнула. Как сумасшедшая Рут с портрета Клары, Бернис Огилви видела что-то на горизонте. Вдали, но приближающееся. И набирающее скорость. Что-то находившееся там очень давно. В ожидании неизбежности.
Но если Рут видела конец отчаяния, то мадам Огилви видела его начало.
Когда история всплывет, а это случится непременно, все снова перестанут доверять «Тейлор энд Огилви». Может, оно и несправедливо, но такова жизнь, когда все зависит от такой хрупкой вещи, как доверие. И человеческая природа.
– Поэтому Тони и убили?
– Не исключено. Мы должны допросить всех. Вы и в самом деле удивлены тем, что месье Баумгартнер воровал?
– Я больше не знаю.
Она была так уверена в себе, так умела контролировать присутствующих в комнате и свои эмоции. Но сейчас появилась трещина.
– А не мог он, а не секретарь стоять и за первым хищением?
Мадам Огилви неторопливо кивнула. Задумалась.
– Возможно, – сказал Бовуар. – Получил урок.
Теперь она отрицательно качала головой:
– Не могу в это поверить.
– В то, что он мог такое сделать?
– Да. Но и в то, что я ничего не увидела. Я смотрела на Тони и видела только хорошего, порядочного человека.
– Поэтому и говорится «злоупотребление доверием», – сказал Бовуар. – Все зависит от веры.
– А что, если это неправда? – спросила она.
– Это правда.
– Но допустите на минуту, что нет. Что Тони говорил правду про секретаря, а он ни при чем. – Она положила руку на документы.
Бовуар молчал. Не хотел подкармливать это заблуждение.
Такова одна из многих трагедий убийства. Следствие выволакивает на свет божий грязное белье покойника. Часто при этом известными становятся такие вещи, которые ушедший в мир иной ни за что бы не хотел придать огласке. Часто это вещи, никак не связанные с убийством. Тем не менее они тоже становились достоянием общественности.
И когда такое случалось, друзья и семья отказывались верить этому. Любовная интрижка. Хищение. Неприглядные знакомства. Порнография в компьютере. Сомнительная переписка в Сети.
Грязь всплывала на поверхность. Ситуация становилась эмоциональной. Иногда даже приобретала буйный характер, когда близкие пытались защитить честь мертвеца. И свои собственные заблуждения.
– Спасибо, что уделили мне время, – сказал он, встал и направился к двери. – Мой агент – ее фамилия Клутье – свяжется с вами, вероятно попозже сегодня.
Она покраснела. Не привыкла к тому, что ее слова игнорируют.
– Вы спрашивали фамилию и адрес Бернара. Мой секретарь даст их вам на выходе.
– Merci. Вы будете сотрудничать?
– Конечно, старший инспектор.
«Что ж, может, она и будет сотрудничать», – подумал он. Ущерб уже нанесен. Дело сделано. Никакие попытки скрыть, выдать желаемое за действительное, никакая ложь не остановят (даже не замедлят) то, что летит с горизонта.
Он ехал по Монреалю к дому Лакост и думал о последнем вопросе.
Что, если Энтони Баумгартнер не похищал деньги клиентов?
Тогда это делал кто-то другой.
Имя Энтони Баумгартнера было на отчетах. В сопроводительных письмах.
Бовуар пробирался по заснеженным, забитым машинами улицам.
Это мог делать кто-то близкий Баумгартнеру. Тот, кто знал, как работает система. Знал его клиентов. Имел доступ к его файлам и бланкам. Хорошо знал Энтони.
Кто-то из «Тейлор энд Огилви».
Теперь Бовуар серьезно рассматривал такую версию.
Что, если Энтони Баумгартнер не делал ничего противозаконного? Что, если эти отчеты оказались в его кабинете, опекаемом Рут, так как он обнаружил, что противозаконные вещи совершает кто-то другой. И он сидел у себя, размышлял над ними, пытался сообразить, кто в компании похищает у клиентов миллионы долларов.
«Предположим, – думал Бовуар (он свернул на узкую улицу Лакост и теперь искал место для парковки среди еще не расчищенных сугробов), – предположим, Энтони Баумгартнер точно такой, каким его описала мадам Огилви».
Хороший, порядочный человек. Почтенный человек. Он хотел добровольно уволиться, тогда как преступление совершал кто-то другой. Человек, который понимал цену и хрупкость доверия.
Что стал бы делать этот человек, обнаружив коррупцию такого масштаба? Или вообще коррупцию?
Он бы открыто поговорил с таким человеком. Потребовал объяснений. Стал бы грозить вывести преступника на чистую воду.
А чем бы ответил этот человек?
«Он бы убил Энтони Баумгартнера», – пробормотал Бовуар, сдавая задним ходом на отысканное место для парковки.
