Глава двадцать первая
– Ваш Бенедикт… Пулио, как выясняется, не живет в квартире 3G, – сказала Изабель Лакост.
Она взяла бургер в обе руки и вгрызлась в него.
– Но в доме этом он все же живет? – спросил Гамаш. – Со своей подружкой?
Ему пришлось дождаться, когда Изабель прожует огромный кусок.
Бовуар только что присоединился к ним на рю Сент-Катрин и теперь помахал официантке:
– И мне, пожалуйста, гамбургер и горячий шоколад.
Взрослому человеку убедительно заказывать шоколад было затруднительно, но он постарался.
Арман улыбнулся. Но сразу посерьезнел, когда перехватил взгляд Бовуара.
Старшего суперинтенданта легкий морозец подрал по коже, словно открылась запертая дверь, совсем чуть-чуть.
– Oui, – сказала Лакост, проглотив наконец кусок гамбургера. Она давно уже не чувствовала такого голода. – Ну вроде того. Они прежде жили в… 3G, но месяц назад она выехала, а он снял квартиру поменьше. В том же здании. Вы знали, что он… смотритель здания?
Она собралась снова вгрызться в гамбургер, но Гамаш прикоснулся к ее руке:
– Я этого не знал. Значит, у него нет подруги?
– Теперь нет. Впрочем, соседи толком не знают. Я разговаривала с шестью из них. И они все повторяли практически одно и то же. Эти двое жили вместе года два. Расстались, кажется… мирно.
Изабель откусила еще. Хотя забегаловка выглядела как настоящая дыра, бургер был свежий, идеально прожаренный и вкусный.
Она не стала говорить о том, что с трудом поднялась по трем лестничным пролетам, на каждой второй ступеньке останавливалась, чтобы перевести дыхание. И проделала все это только для того, чтобы обнаружить: в 3G живет кто-то другой, а нужная ей квартира находится на первом этаже при входе.
«Фак. Фак. Фак», – бормотала она с каждым осторожным шагом вниз.
– И что они думают о Бенедикте? – спросил Бовуар.
– Говорили, что он вежливый. Милый. Заслуживает доверия. В здании много пожилых людей, и они словно усыновили Бенедикта.
– Он оказывает воздействие на людей, – сказал Гамаш. – И что, он мастер на все руки?
– Да, – сказала Лакост. – Остальные съемщики говорят, что он, кажется, знает, что делает. Но он вот уже два дня как отсутствует.
Это описание Бенедикта не могло считаться окончательным. Умелец мог починить протекший кран. Но он не обязательно знал, как обрушить здание. По собственному желанию.
Впрочем, плотник мог. Строитель. А строительство было второй профессией Бенедикта.
– Но если Энтони Баумгартнера убил Бенедикт, то он сильно напортачил, – сказал Бовуар. – Не мог его план включать ловушку и для себя самого.
– Вероятно, не мог, – ответил Гамаш.
– Что ты имеешь в виду под «вероятно»? – отрезал Бовуар. – Это же очевидно.
Лакост и Гамаш удивленно уставились на него.
– Тебя что-то беспокоит, Жан Ги?
Бовуар глубоко вздохнул:
– Прошу прощения. Просто я голоден и устал.
Наставник Бовуара в «Анонимных алкоголиках» предупреждал его о ГОЗУ: голодный, одинокий, злой, усталый.
Он был готов признать насчет голода и усталости. И то, что разговор его утомил. Но вот одиночество удивляло и расстраивало Бовуара. Последнее замечание Курнуайе погрузило его в кромешное одиночество.
«Спросите Гамаша».
– Не слишком велика была для тебя нагрузка, Изабель? – спросил Гамаш. – Поездка в этот дом?
– Вы шутите, шеф? Лучшая… терапия, какая у меня была за последние несколько месяцев.
Она не сказала им, что поскользнулась и упала в сугроб, а потом с трудом встала на ноги. Потом ей потребовалось еще десять минут, чтобы остановить такси.
Но приключение было самое интересное за много месяцев. После ранения.
Изабель опасалась, что навсегда останется на обочине. Что коллеги, самые доброжелательные ее коллеги, будут относиться к ней как к объекту благотворительности. К человеку, которому нужно помогать, которого нужно холить, жалеть. А в конечном счете игнорировать.
Но со стороны Гамаша она не видела ничего подобного. Напротив, он доверил ей задание, и она доказала и себе, и ему, что способна его выполнить.
– Я договорился о встрече с братом, сестрой и бывшей женой Баумгартнера в его доме. – Бовуар посмотрел на часы. – В три. Я бы хотел, чтобы ты там присутствовал, шеф, если возможно.
– Oui. Absolument, – сказал Гамаш. – Они, конечно, знают о его смерти. Но знают ли они, что его убили?
– Пока нет.
Хотя не исключалось, что один из них прекрасно все знает.
Когда Гамаш уехал в архив поискать кое-какие документы, Лакост осталась одна с Бовуаром.
– Ну, давай выкладывай, – сказала она. – Что случилось?
– Ничего.
– Да бога ради, не заставляй меня вытаскивать это из тебя клещами. Ты злишься на шефа по какой-то причине. В этом дело?
Он рассказал ей о разговоре с чиновником из министерства.
Жан Ги рассказывал ей о том, что произошло, и все это звучало как-то нелепо. И казалось бы глупым, если бы он не видел выражения лица Франси Курнуайе.
«Какова ваша конечная цель?» – спросил Бовуар, ощущая в воздухе тяжелый запах дезинфектантов.
«Спросите Гамаша».
Этими двумя словами чиновник бросил гранату в мир Бовуара. Хотя то, что случилось, походило скорее не на взрыв, а на обрушение. А он оставался стоять в мужском туалете. Пытаясь понять, что же он услышал.
Курнуайе так или иначе сказал ему, что лицо, которое стоит в центре события, – не какой-то мстительный политик. Не какая-то теневая фигура, действующая от имени правительства.
Это сам Гамаш. Он не является целью, он – снайпер. Он не жертва, но субъект преступления. И прекрасно знает, что происходит. Для чего. И к чему все это приведет.
И он держит Бовуара в неведении.
И все это: расследование, разнюхивание, угрозы – имело целью навести тень на плетень, запутать все, чтобы не расплести. Увести в ложном направлении. А в это время должно происходить кое-что другое.
Вот что сказал ему Франси Курнуайе. Двумя этими словами сказал:
«Спросите у Гамаша».
Жан Ги чувствовал надвигающуюся головную боль. Начинающуюся пульсацию в основании черепа. Словно сердцебиение при рождении темных мыслей.
– Но это не означает, что шефу что-то известно, – сказала Лакост. – Это Курнуайе, вероятно, морочил тебе голову. Вероятно, ты не первый, кому он вправлял мозги в общественном сортире.
И Бовуар против воли фыркнул. Потом тяжко вздохнул.
Ему хотелось с ней согласиться. Но ее там не было. Она не видела торжества в глазах Курнуайе, когда он сказал те слова.
– Гамаш знает гораздо больше, чем говорит, – сказал Жан Ги.
– Разве это плохо? – спросила Изабель. – Ты просто злишься, что он тебе чего-то не сказал.
– Просто? – переспросил Бовуар. – Просто?! Меня допрашивают с пристрастием. Моя карьера, вероятно, уничтожена. И он знает, почему все это происходит, а мне не говорит?! – Голос Жана Ги звучал все громче, по мере того как он взвинчивал себя. – Да, я жрать хочу, черт побери!
Наступила затянувшаяся пауза.
– Ты ведь знаешь, что он возглавляет всю Квебекскую полицию? – сказала она, наклоняясь над столом в сторону Бовуара, и голос ее звучал так тихо, что и Бовуару пришлось наклониться. – Конечно, он знает больше, чем знаешь ты. Или я. Или кто-либо еще в полиции. Он лучше всех. Он несет ответственность. Ему приходилось долгие годы вести корабль по бурным водам. Так что он знает больше, видит больше, чем ты или я. И слава богу.
– Он многое скрывает.
– И тебя это удивляет, Жан Ги?
– Он играет мной.
– А может быть, он тебя защищает. Ты об этом не думал? Неужели ты не понимаешь?
– Конечно, я все понимаю, – огрызнулся Бовуар. – Он держит меня в темноте. Позволяет мне утанцовывать на эти допросы, как последнему идиоту. Я устал, Изабель. Просто… устал.
И теперь он и в самом деле выглядел усталым. Он принялся двигать картофельную стружку по тарелке указательным пальцем, потом посмотрел на нее и вздохнул:
– Ты понимаешь?
Она кивнула.
– Я устал играть в догонялки, – сказал Жан Ги. – Ждать очередного монстра из-за угла. Не убийц. С ними я умею справляться. С другими. Политические игры, которые и не игры вовсе. – Он покачал головой, опустил глаза и заговорил спокойнее: – Я в них плохой игрок.
– А тебе и не нужно быть хорошим. Предоставь это ему. – Тут она улыбнулась. – И ты гораздо лучше, чем делаешь вид. Я это знаю. И он знает.
– Но он лучше.
– Месье Гамаш на двадцать лет старше тебя. Он здесь гораздо дольше присутствует и на гораздо более высоком уровне. Но и ты теперь там. Он тебе верит. И более того, он очень глубоко за тебя переживает. Думает о тебе. Если ты не понял еще такой простой вещи, то и никогда не поймешь.
Изабель снова помахала официантке.
– Я думаю, нам нужно выпить чая, как ты считаешь?
Она улыбнулась Бовуару, который не смог не улыбнуться ей в ответ.
Чай.
Англоязычные в Трех Соснах во время стресса непременно угощали друг друга чаем. Даже Рут. Хотя ее «чай», внешне на него похожий, на самом деле представлял собой виски.
У него такая традиция поначалу вызывала отвращение. Чаепитие. Но потом, спустя какое-то время, он обнаружил в себе тягу к чаю. Он надеялся, что ему предложат этот напиток, и пил его с удовольствием, которое, правда, старался не демонстрировать.
Бовуар заметил, что аромат «Красной розы» его успокаивает. Один только запах – и пить даже не нужно.
Официантка вернулась, и ароматное облачко чая обволокло его. Но все же Жан Ги продолжал чувствовать исходящую из основания черепа пульсацию, которая обхватила его голову, словно все сильнее уплотняющаяся мембрана.
Он должен подумать. Все переосмыслить. Попытаться увидеть, что происходит на самом деле. А не принимать то, что впихивают ему в мозги другие люди.
Но на ум приходила только цитата из Евангелия от Матфея, глава 10, стих 36.
В первый его рабочий день старший инспектор Гамаш пригласил Жана Ги к себе в кабинет.
Они впервые разговаривали с глазу на глаз. И агент Бовуар сразу же распознал две вещи.
Ощущение уверенности, исходящее от человека за столом. Такое необычное чувство. Большинство старших офицеров, с которыми сталкивался Бовуар прежде, находились в энергетическом облаке, имеющем ясный посыл: «пошел в жопу». И агент Бовуар научился им подражать.
И еще он заметил выражение глаз старшего инспектора.
Умные, яркие глаза. Вдумчивые. Таких у старших полицейских Sûreté практически не встречалось. Но в глазах Гамаша агент Бовуар увидел и что-то еще, удивившее его.
Доброту. Настолько очевидную, что ее заметил даже такой напуганный молодой человек, как он.
– Садись, – сказал тогда шеф и принялся быстро, четко перечислять, что требуется от Жана Ги Бовуара.
Практически Гамаш изложил ему кодекс поведения, который начинался с четырех пунктов, ведущих к мудрости: «Я не знаю. Мне нужна помощь. Я ошибался. Я приношу извинения». А заканчивал его простой ссылкой: «Евангелие от Матфея, 10: 36».
– Ты можешь запомнить все, что я тебе сказал, – проговорил шеф, провожая молодого агента к двери. – Или можешь не запоминать. Твой выбор. Как, конечно, и последствия.
Жан Ги привык делать то, что ему говорят. Привык исполнять приказы. А их ему отдавали отец, учителя, его старшие.
Концепция выбора была для него внове. И она его ошеломила. Как и привычка шефа вставлять в разговор то, что казалось Бовуару цитатами ни к селу ни к городу.
И только спустя несколько лет, после совместного расследования множества жутких убийств, агент Бовуар нашел слова, на которые ссылался шеф.
Евангелие от Матфея, 10: 36.
Жан Ги предполагал увидеть какое-то вдохновляющее библейское высказывание. От святого Франциска, например. Или что-нибудь из длинных посланий несчастным и почти наверняка неграмотным коринфянам.
Но то, что он прочел, поразило Бовуара в самое сердце.
«Враги человеку – домашние его».
Ничего вдохновляющего, только суровое предупреждение, произнесенное тихим голосом. Шепот из темноты.
Будь осторожен.
– Я устал, Изабель. Устал от всего.
Он повел рукой, показывая не на грязноватую забегаловку, а на мир, невидимый отсюда. Мир подозрений. Постоянных допросов. Земных подвижек.
Жан Ги просто хотел отдохнуть. Нет, он хотел чего-то большего. Свернуться на диване перед камином. С Анни и Оноре на руках.
И чтобы все ушло, исчезло.
Он отвез ее домой. У дверей она обняла его и шепнула:
– Будь осторожен.
Ее слова оказались так близки к тому, что он думал про себя несколькими минутами ранее, что волосы у него на затылке чуть не встали торчком.
– У меня теперь есть номер Курнуайе, – сказал он. – Чтобы не беспокоиться.
– Не Курнуайе тебе нужно опасаться.
– Гамаша, – сказал Бовуар.
– Нет. Себя самого.
Он ехал по Монреалю, чтобы подхватить Гамаша, и ничего не мог с собой поделать – ощущал очень-очень слабый запах. Розовой воды и сандалового дерева.
И снова видел его добрые глаза. Умные. Вдумчивые. Они пытались передать что-то тупоголовому молодому агенту в облаке «пошел в жопу».
Он смотрел на пешеходов, которые уворачивались от струй грязи, разбрызгиваемых машинами. На пожилых мужчин и женщин, которые цеплялись друг за друга, чтобы не упасть. На людей, вышедших из магазинов и прихваченных лютым холодом.
А Жан Ги представил себе, как он идет с семьей по берегу Сены. Как водит их по галереям, соборам и паркам Парижа. Как отправляется в недельную поездку в Прованс. На Ривьеру. Где солнце отражается от вод Средиземного моря, а не от снега.
