Глава 55

Революция через Twitter

Как видно на примере рыбаков из Кералы, важнейшим параметром, который придал социальным переменам начала XXI века взрывной характер, стал чрезвычайно быстрый рост сетей мобильной телефонной связи. Инновации в области мобильных телефонов стали даром небес для традиционных телекоммуникационных компаний – таких как AT&T и Verizon (ранее Bell Atlantic и NYNEX) и их эквивалентов во всем мире. Хотя между производителями телефонов и была конкуренция (во многом благодаря тому, что Google выпустил Android – в противовес iOS от Apple), между операторами сотовой связи конкуренция была совсем небольшая, и количество абонентов постоянно росло. Это определялось высоким спросом. Как показывает илл. 40, в странах со столь разными экономическими условиями, как США, Китай и Египет, уже в 2010 году мобильные телефоны имелись у подавляющего большинства людей, и хотя Египет отставал по части распространения смартфонов, египтяне даже чаще пользовались телефонами для общения в соцсетях и для обмена политическими новостями. Благодаря мобильным телефонам – и тем более смартфонам – из социальных сетей можно было вообще не вылезать.

Если Facebook изначально удовлетворял потребность людей в сплетнях, то Twitter – основанный в марте 2006 года – откликнулся на более специфическую потребность: обмениваться новостями, часто (хотя и не всегда) политическими. К 2012 году более 100 миллионов пользователей размещали уже около 340 миллионов “твитов” в день. Но можно ли совершить революцию при помощи “твитов”? Размышляя о провале иранской “зеленой” революции 2009 года, Малкольм Гладуэлл пришел к выводу, что нельзя. По его мнению, соцсети не являются заменой старомодных организаций активистов вроде тех, чьими усилиями удалось свергнуть коммунистические режимы в Восточной Европе. А вот руководители Google Эрик Шмидт и Джаред Коэн думали иначе. В прозорливой статье, опубликованной в ноябре 2010 года, они предупреждали, что “правительства будут застигнуты врасплох, когда массы их граждан, вооруженные практически одними сотовыми телефонами, примут участие в мини-восстаниях против их власти”. “Реальные действия” на “взаимосвязанных территориях” (по выражению авторов) можно увидеть “в тесных каирских конторах” и “на улицах Тегерана. Там и в других местах активисты и энтузиасты-программисты организуют флэшмобы против репрессивных правительств, придумывают новые технологии, позволяющие обходить ограничения доступа и цензурные заслоны, сообщают новости в твитах, создают основы новой онлайн-журналистики и пишут билль о правах человека для эпохи интернета”. Google оказался прав, а Гладуэлл – нет, и, пожалуй, ничего удивительного в этом нет, ведь подтверждения справедливости тезиса Шмидта – Коэна накапливались годами. И мобильные телефоны, и соцсети играли очень важную роль в политических кризисах, настигавших такие столь различные между собой страны, как Молдова, Филиппины, Испания, и даже китайскую провинцию Синьцзян.

Илл. 40. Использование мобильных телефонов и социальных сетей в Китае, США и Египте. 2010 г. Указаны доли населения в процентах.

Финансовый кризис и вызвавшие его рецессии подорвали легитимность правительств по всему миру. Однако впервые эти новые силы обнажили истинную уязвимость существующего иерархического порядка отнюдь не в США и даже не в Европе. Революционным событиям, захлестнувшим Ближний Восток и Северную Африку и начавшимся в Тунисе в декабре 2010 года (их неверно назвали потом “арабской весной”), безусловно, способствовали различные виды информационных технологий, пусть даже о революциях большинство арабов узнали не из Facebook или Twitter, а из новостных выпусков телеканала Al Jazeera. Как это происходило и в Европе после 1917 года, революция стала распространяться подобно эпидемии, используя все существующие сети. “Это вирус, а не часть нашего наследия или культуры йеменского народа, – заявил президент Йемена репортерам незадолго до того, как его отстранили от власти. – Это вирус, занесенный из Туниса в Египет. А в некоторых местах эта зараза ведет себя как грипп. Если посидишь рядом с зараженным, то скоро сам подхватишь инфекцию”. Во время революционных событий в Египте, которые закончились свержением Хосни Мубарака, появился новый способ предсказывать готовящиеся демонстрации – просто следить за хэштегами в Twitter. Похожим образом и революционеры в Киеве, в итоге сбросившие украинского президента Виктора Януковича, использовали социальные сети для организации протестных акций на Майдане и для распространения критики в адрес Януковича и его приспешников. Протесты захватывали весь мир, перекидываясь из парка Таксим-Гези в Стамбуле до улиц Сан-Паулу. Чем бы (или кем бы) ни был вызван гнев протестующих, их методы всегда следовали сценарию Шмидта – Коэна. Испанский философ Мануэль Кастельс поспешил воздать хвалу революционной мощи “сетевого общества”, которое породило столь масштабные народные движения, что уже невозможно, как прежде, просто “задержать главных подозреваемых”. Некоторые сделали из этого вывод, что все большее количество коррумпированных авторитарных государств, испытывая подобное давление, будет вынуждено превратиться в прозрачные и быстро реагирующие на требования народа “умные правительства”, то есть они обратятся к новейшим технологиям, чтобы повысить качество и подотчетность собственной работы. В итоге все государства станут похожими на Эстонию – первую страну победившей электронной демократии.

Однако наивно было бы полагать, будто у нас на глазах зарождалась заря новой эры свободы и равенства всех граждан сети, обретших благодаря технологиям возможность говорить правду властителям. Как мы уже говорили, сам интернет возник когда‐то в недрах военно-промышленного комплекса. Всегда сохранялась высокая вероятность того, что национальная безопасность превзойдет по важности расширение возможностей граждан, когда речь зайдет о том, чтобы использовать потенциал социальных сетей для нужд правительства. Теракты 11 сентября и трудности, с какими правительство США столкнулось в Ираке, создали четкий стимул и для администрации Буша, и для администрации его преемника. Как узнал в Ираке генерал Стэнли Маккристал, в противоповстанческой борьбе для победы над сетью необходимо самим создать сеть. То же самое относилось и к контртеррористической деятельности. В понимании аналитиков разведывательной службы, “Аль-Каида” являлась “сетью сетей”, имевшей около семи региональных или национальных “филиалов”. Эта сеть была “легко приспосабливающейся, сложной и выносливой” – и собиралась и в дальнейшем нести разрушение и террор родине американцев. У американских политиков имелся мощный стимул отомстить этой организации, обезглавив и ликвидировав ее – причем не только для того, чтобы предотвратить новые возможные атаки, но и чтобы продемонстрировать силу США. Начиная с 2007 года Агентство национальной безопасности стремилось применять принцип Маккристала в мировых масштабах.

Попытка иерархического государства склонить к сотрудничеству частных владельцев сетей, существующих в интернет-пространстве, была вполне предсказуема. Как и разоблачение этой попытки. В 2007 году отдел АНБ по операциям с особыми источниками (Special Source Operations, SSO) начал запрашивать как минимум у девяти крупных американских компаний доступ к их онлайн-сообщениям: это стало частью программы контроля над большими данными, носившей кодовое название PRISM. Собственно перехватом занималось специальное техническое подразделение ФБР, пользуясь тем, что бóльшая часть материально-технической базы интернета находится в США. Согласно Закону о защите Америки (2007) и пункту 702 поправок к Акту о негласном наблюдении в целях внешней разведки (2008) эти требования были законны, и компаниям ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Формально надзор велся за иностранцами, которые теоретически могли представлять угрозу для безопасности США, однако в невод АНБ мог попасться любой американский гражданин, поддерживавший отношения с такими иностранцами, – при условии, что хотя бы одна из сторон, обменивавшихся электронными письмами, общавшихся через Skype, системы передачи файлов или Facebook, находилась за границей. Программой PRISM были охвачены Facebook, YouTube, AOL, Skype и Apple, но основной массив данных собирался благодаря Yahoo, Google и Microsoft. В 2012 году общее количество запросов о пользовательских данных, которые Facebook получил от всех правительственных ведомств, составило от девяти до десяти тысяч, и касались они примерно вдвое большего количества пользовательских аккаунтов. Параллельно другая программа, MUSCULAR, напрямую перехватывала нешифрованные данные в частных “облаках”, предоставляемых Google и Yahoo. К надзору, осуществлявшемуся АНБ, были причастны и телефонные компании AT&T и Verizon.

Илл. 41. Сеть “Аль-Каиды” глазами американцев. Ок. 2012 года.

В глазах “жандармского государства” (а на деле – довольно замкнутой сети бюрократов) PRISM являлась логичным откликом на сетевую угрозу и мало чем отличалась от прослушивания телефонных линий в 1960‐х и 1970‐х годах или от рутинного шпионажа, какой ЦРУ всегда ведет в отношении как враждебных, так и дружественных правительств. Однако глупо было думать, что столь масштабное правительственное вмешательство останется незамеченным в эпоху сетей и не получит, в свой черед, ответного удара теми же средствами. Уже в декабре 2006 года сайт под названием WikiLeaks начал выкладывать в интернет засекреченные документы, по большей части имевшие отношение к ведению войн (точнее, по мнению основателя сайта Джулиана Ассанжа, к должностным и военным преступлениям) в Афганистане и Ираке. Поскольку главным объектом ранних утечек была администрация Буша, то либеральные газеты вроде Guardian без малейших сомнений объявили WikiLeaks законным источником. Среди разоблачителей, предоставивших WikiLeaks документы, был рядовой армии США Брэдли (позже – Челси) Мэннинг. В июне 2013 года случился еще более крупный информационный прорыв, когда спецагент АНБ Эдвард Сноуден начал передавать газетам Guardian и Washington Post огромное количество материалов, среди которых были и подробности, касавшиеся PRISM. Попытки Центра правительственной связи Великобритании (Government Communications Headquarters, GCHQ) уничтожить накопители на жестких дисках в редакции Guardian оказались бесплодными и только сделали громче шумиху вокруг этой истории. Похоже, Сноудену удалось затмить подвиг Даниэля Эллсберга, передавшего прессе “документы Пентагона”. Либералы бурно радовались разоблачению АНБ и отвергали как ложь заявления о том, что разведывательная программа PRISM помогла предотвратить ряд терактов. Однако общество почувствовало большое замешательство, узнав о том, что такие популярные компании, как Yahoo, Google и Microsoft – не говоря уж о Facebook, – действуют заодно с наводящим ужас “жандармским государством” и что вся эта операция продолжала идти полным ходом, несмотря на избрание президентом любимчика либералов Барака Обамы. При Обаме АНБ собрало не только метаданные о телефонных звонках 120 миллионов абонентов Verizon, но и – в рамках PRISM – содержание электронных писем, голосовых и текстовых сообщений и видеочатов неизвестного количества американцев. С апреля 2011 года по март 2012‐го, согласно внутреннему аудиту АНБ, “слитому” Сноуденом, это ведомство 2776 раз нарушало правила, регулирующие порядок надзора за гражданами. Марк Цукерберг мог сколько угодно жаловаться, что его “смущают и раздражают постоянные сообщения о поведении правительства США”, и самодовольно заявлять: “Пока наши инженеры без устали трудятся над улучшением безопасности, мы думаем о том, что защищаем вас от преступников, а не от нашего собственного правительства”. Но вряд ли он мог совсем ничего не знать о том, что происходило.

На администрацию Обамы обрушился двойной удар, потому что история с утечками Сноудена вскрылась тогда же, когда обнаружился позорный провал правительственной программы, призванной служить во благо всех американских граждан. Как ясно показали выборы 2008 года, и политики, и избиратели оставались в плену у послевоенной терминологии, в рамках которой политики обычно не только сулили дополнительные общественные блага, но и обещали “создавать новые рабочие места”, при этом существенно не увеличивая расходов на содержание правительства за счет налогов. Популярность президента Обамы начала стремительно падать, когда самым наглядным образом обнаружилась неспособность федерального правительства сдержать эти обещания. Недоработки сайта www.HealthCare.gov, созданного в рамках программы здравоохранения, во многом символизировали главную проблему: в эпоху FANG потребители ожидают от веб-сайтов базовой функциональности. Говорили, что на создание этого никудышного сайта потратили вдвое, а то и вчетверо больше денег, чем на создание первоначальной модели iPhone. Ведущий телепередачи Daily Show Джон Стюарт, говоря от имени сотен тысяч пользователей, насмехался над министром здравоохранения и социальных служб Кэтлин Сибелиус: “Давайте я попытаюсь загрузить все фильмы, какие только существуют, а вы попытаетесь заполнить на вашем сайте заявку на Obamacare, и посмотрим, у кого получится быстрее”.

Илл. 42. Опубликованный WikiLeaks секретный слайд с описанием PRISM – программы надзора Агентства национальной безопасности. Обратите внимание на иерархическую структуру схемы.

Эти напасти поставили технологические компании перед выбором. Может быть, им стоит дистанцироваться от вашингтонской иерархии? Такое решение принял Тим Кук, генеральный директор Apple. Он отказался удовлетворить просьбу ФБР и выполнить судебное постановление, требовавшее снять блокировку с iPhone, принадлежавшего террористам Сайеду Ризвану Фаруку и Тафшин Малик – мужу и жене, которые в декабре 2015 года убили четырнадцать человек в Сан-Бернардино. Руководители Google сделали другой выбор – они заявили о намерении “способствовать свободе слова в интернете и защищать личную информацию”, но одновременно приблизились к исполнительной ветви власти в большей степени, чем какая‐либо другая технологическая компания. Во время президентства Обамы сотрудники Google и сотрудники ассоциированных компаний посещали Белый дом 427 раз. Высшие руководители Google встречались с президентом не менее 21 раза. В одном только 2016 году компания потратила на лоббирование 15,4 миллиона долларов.

Илл. 43. Маленькая проблема большого правительства: крах сайта HealthCare.gov в 2013 году (Надпись на экране: “В настоящий момент система не работает. Мы стараемся исправить неполадки как можно быстрее. Пожалуйста, зайдите позже.”)

Возникла еще и проблема с самой стратегией АНБ. Вполне возможно, его программа надзора и помогла предотвратить новые атаки со стороны “Аль-Каиды”. Свидетельств, предоставленных Сноуденом, недостаточно для того, чтобы сделать вывод о бесполезности PRISM. Однако ущерб, нанесенный репутации США – особенно в глазах их союзников, – определенно перевесил все имевшиеся выгоды. Именно после утечек Сноудена США уступили требованиям других стран и вывели Корпорацию по управлению доменными именами и IP-адресами (Internet Corporation for Assigned Names and Numbers, ICANN) из‐под надзора своего министерства торговли; теперь она находится под контролем “международного многостороннего сообщества”. В любом случае сети способны перестраиваться быстрее, чем иерархии. Как и предвидели некоторые аналитики, джихадисты подстроились под административно-командную контртеррористическую стратегию, мутировав из сравнительно замкнутой сети, какой была “Аль-Каида”, в некое образование, к которому больше подходит определение “рой”. Однако на первом лихорадочном этапе “глобальной войны с террором” никто не предвидел того, что самые пылкие противники западного прогресса научатся применять для достижения собственных целей технологии Кремниевой долины.

Администрация Обамы радостно объявила казнь Усамы бен Ладена в мае 2011 года большой победой. На деле она лишь подтвердила, что “Аль-Каида” морально устарела. К тому времени инициатива уже перешла от руководства организации к ее иракскому филиалу, а он, отказавшись от прямых атак на объекты в США, избрал в качестве мишени иракских шиитов и ставил себе в заслугу особую “свирепость” (tawahouash). Конечно, введя в Ирак воинский контингент, США нанесли массированный ущерб сети Заркави. Однако прежде чем эта задача была окончательно выполнена, администрация Обамы приняла решение о выводе войск. Это стало первым промахом в череде катастрофических ошибок. Администрация Обамы поддержала преимущественно шиитское правительство премьер-министра Нури аль-Малики, хотя оно раздувало пламя недовольства среди суннитов. Президент без малейших колебаний уволил Маккристала из‐за опрометчивых замечаний его подчиненного, которые были опубликованы в журнале Rolling Stone. Когда Обаму спросили о новой группировке под названием “Исламское государство Ирака и Леванта” (ИГИЛ, ISIS)^♦, тот легкомысленно ответил, что это просто “запасная спортивная команда” “Аль-Каиды”. Наконец, отказавшись вмешиваться в дела Сирии, где разгоралась гражданская война, Обама способствовал возникновению нового вакуума, который охотно заполнило ИГИЛ.

ИГИЛ в четырех отношениях фундаментально отличалось от “Аль-Каиды”. Его идеология опиралась на заявление его лидера, Абу Бакра аль-Багдади, о том, что 29 июня 2014 года был воссоздан Халифат. Риторика аль-Багдади, обнародовавшего свою декларацию через интернет, чем‐то напоминала призыв к джихаду, с которым за сто лет до этого, на раннем этапе Первой мировой войны, обратился к мусульманам Османский режим. Там говорилось: “Непозволительно никому из верующих в Аллаха спать без мысли о своем повелителе, который захватил власть над людьми мечом и стал халифом, именуемым амир-уль-муминин [повелитель правоверных]”. Это был призыв к вооруженной борьбе, адресованный всем мусульманам:

Спешите же, о мусульмане, собраться вокруг своего халифа, и вы сделаетесь вновь властелинами земли и воителями, какими были прежде многие века. Добивайтесь, чтобы вас снова начали чтить и уважать, живите как хозяева – с достоинством. Знайте, что мы боремся за религию, которую обещал поддерживать сам Аллах. Мы боремся за умму, которой сам Аллах даровал честь, уважение, водительство и обещал ей… укрепление и силу на земле. Стремитесь же, о мусульмане, обрести честь и одержать победу. По воле Аллаха, если вы не верите в демократию, светское образование, национализм и прочий мусор и чепуху, идущие с Запада, а устремляетесь к своей религии и вере, тогда, по воле Аллаха, вы завоюете землю, и вам покорятся Восток и Запад. Это вам обещает Аллах…

Мы – именем Аллаха – не находим никакого законного (shar’ī) оправдания, какое помешало бы вам поддержать наше Государство… Если вы отвернетесь от Государства или пойдете на него войной, то вы ему не повредите. Вы повредите лишь самим себе…

О воины Исламского государства, Аллах (Всевышний) велел нам [начать] джихад и обещал нам… победу… А если кто‐то захочет нарушить строй, размозжите ему голову пулями и вытряхните внутренности [то есть, ее содержимое], кто бы он ни был…

Однако, в отличие от 1914 года, сейчас уже не шла речь о том, что необходимо щадить неверных союзников, придерживаясь хорошо просчитанной региональной стратегии. Конечной целью ИГИЛ было приблизить конец света – оно желало не одержать традиционную военную победу, а исполнить пророчество об исламистском Армагеддоне – последней битве с неверными в Дабике.

ИГИЛ не бросало слова на ветер, а неукоснительно следовало им – с самым лютым буквализмом. По словам Грэма Вуда, идеология игиловцев сводилась “к искреннему, тщательно взвешенному желанию вернуть цивилизацию в правовое поле VII века, а в конечном счете – подвести ее к полной гибели”. Правда состоит в том, писал Вуд в марте 2015 года, что “Исламское государство” – исламское. Очень исламское… Еще никто не пытался с таким упорством насильно насадить шариат. Вот так он и выглядит”, – а именно с обращением в рабство, отрубанием рук и ног, обезглавливанием, забиванием камнями и распятиями. В-третьих, ИГИЛ было общедоступной сетью и систематически не только пропагандировало свои идеи, но и распространяло самые чудовищные наглядные примеры показательных расправ, пользуясь десятками тысяч связанных между собой аккаунтов в Twitter, а также в Facebook и YouTube. В каком‐то смысле именно медиаоперация ИГИЛ стала самым мощным оружием в борьбе с длительной кампанией, целью которой было уничтожить его главарей. Наконец, ИГИЛ было устроено совершенно иначе, чем “Аль-Каида”. На Ближнем Востоке оно задалось целью сделаться настоящим территориальным государством и стереть границы столетней давности, существующие со времен соглашения Сайкса – Пико. В широкой зоне стран с преобладанием мусульман среди населения – от Северной Африки до Южной Азии – оно создало целую конфедерацию филиалов. На Западе оно попыталось сплести новую и гораздо более рыхлую сеть джихадистов и заманило в Мосул и Ракку 15 тысяч самых истовых приверженцев, а других подстрекало совершать самые жестокие и беспорядочные теракты в городах Запада. Простейший принцип работы на местах был сформулирован в призыве шейха Абу Мухаммеда аль-Аднани к мусульманам западных стран: найти неверного и “разбить ему голову камнем”. Однако графики, отражающие устройство проигиловской онлайн-сети, показывают, что в интернете террористы действовали весьма изощренно. Группировка медиамоджахедов, используя множество аккаунтов сразу, постоянно трансформировалась, будто пчелиный рой или птичий клин, чтобы избежать закрытия аккаунтов. Что удивительно, анализ центральности по посредничеству узлов ИГИЛ показал, что ключевую роль в этой организации играют женщины.

Как же откликнулась администрация Обамы на действия ИГИЛ? Она решила обезглавить его, как обезглавила “Аль-Каиду”. Никто не пожелал задуматься о том, что, быть может, тот враг, который грозил западному миру сейчас, – это сеть без вожаков, “безголовое чудище”, и уничтожить его будет не легче, чем лернейскую гидру из древнегреческих мифов. В то же время президент всячески отмахивался от идеологии ИГИЛ и постоянно повторял, будто эта организация “не имеет ничего общего с исламом”. Вбив себе в голову, что открыто заговорить о том, что игиловцы самым буквальным образом толкуют заповеди Корана, означало бы узаконить “исламобофию”, Обама велел чиновникам вообще ни словом не упоминать об исламе и говорить лишь о “борьбе с воинствующим экстремизмом”. Крайне неохотно он согласился отдать приказ о нанесении авиаударов по базам ИГИЛ, и то лишь после гневных протестов, какими общество отозвалось на жестокие казни американских и британских заложников в 2014 году.

В результате этих ошибок мир сейчас охвачен эпидемией исламистского терроризма. Из последних шестнадцати лет самым трагическим оказался 2014‐й: тогда террористическим атакам подверглись 93 страны и погибли около 33 тысяч человек. На втором месте оказался 2015 год, когда от рук террористов погибли больше 29 тысяч человек. В тот год за три четверти всех случаев гибели людей от терактов были ответственны четыре группы исламских радикалов: “Исламское государство”, “Боко Харам”, “Талибан” и “Аль-Каида”. ИГИЛ совершало более сотни терактов в месяц. Хотя больше всего от атак джихадистов страдали страны, где мусульмане составляют большинство населения, Запад стал подвергаться нападениям все чаще. В 2015 году в западных странах было совершено 64 теракта, ответственность за которые взяло на себя ИГИЛ, – в том числе массовые убийства в Париже (130 жертв) и Орландо (49 жертв). В течение одной только недели, пока я пишу эту главу, произошли теракты в Антверпене, Лондоне и Париже. За последние двенадцать лет многих других людей удалось спасти от смерти лишь благодаря неусыпной бдительности западных спецслужб. В 2014–2015 годах в Великобритании было произведено больше арестов, связанных с терроризмом, чем за какой‐либо другой год, считая с 2000‐го. В целом с 1998 года в британских судах было рассмотрено 135 дел, имевших отношение к терроризму, в результате было осуждено 264 человека, а с 2010 года теракты стали совершаться примерно вдвое чаще. И все‐таки, как бы ни активизировали свои усилия спецслужбы, нельзя надеяться на то, что каждого джихадиста удастся обезвредить заблаговременно.

Главная сложность состоит в том, что против сети ИГИЛ традиционная контртеррористическая тактика бессильна. И, в отличие от распространенного мнения, вовсе не потому, что игиловцы – это “волки-одиночки”, которых очень трудно вычислить именно в силу их разобщенности. Парижские теракты, совершенные в ноябре 2015 года, представляли собой четко спланированную операцию, и в ее подготовке, помимо девятерых нападавших, участвовало еще около восемнадцати человек. В любом случае джихадистами не становятся ни с того ни с сего, просто так блуждая по интернету. Джихаду всегда предшествует “дават” (буквально “призыв”, “приглашение”) – ненасильственная, но тлетворная радикализация, в процессе которой обычный мелкий преступник превращается в фанатика-изувера. Сеть, занимающаяся “даватом”, принимает множество форм. В Великобритании главную роль играла группировка “Аль-Мухаджирун” (“Эмигранты”). Но существует и много других, менее заметных организаций – исламских центров с теневыми имамами, – которые активно распространяют отраву для умов. На первый взгляд результаты опросов, проводившихся среди британских мусульман, кажутся обнадеживающими. Около 90 % всех респондентов, опрошенных в 2016 году аналитическим центром Policy Exchange, осудили терроризм. Менее чем каждый десятый назвал исламофобию “важной проблемой”, и лишь 7 % признались, что не ощущают себя по‐настоящему “своими” в Британии. Однако почти половина опрошенных ответили, что не хотели бы полностью объединяться с немусульманами во всех областях жизни и предпочли бы соблюдать некоторую дистанцию – прежде всего в сфере образования и законов. На вопрос, поддержали бы они введение шариата, положительно ответили 43 % респондентов. Две пятых сообщили, что они – за раздельное обучение мальчиков и девочек. Явное большинство опрошенных, живущих на юге страны, высказались за то, чтобы частью школьной формы для девочек стали хиджаб или никаб. И каждый десятый из всей выборки выступил против запрета на такое обучение, которое “способствует распространению экстремистских взглядов или считается несовместимым с основополагающими британскими ценностями”. Что тревожнее всего, почти треть опрошенных (31 %) заявили, что, по их мнению, за терактами 11 сентября стоит американское правительство. Людей, обвинивших в терактах 11 сентября “евреев”, оказалось больше (7 %), чем тех, кто считал, что это дело рук “Аль-Каиды” (всего 4 %).

Илл. 44. 66 “самых важных джихадистских и поддерживающих джихад и моджахедов страниц в Twitter”, рекомендованных блогером-джихадистом Ахмадом Абдаллой в феврале 2013 года. Плотность сети на этом графике составляет примерно 0,2, а значит, около 20 % всех связей, какие могли бы существовать теоретически, действительно существуют. Эта сеть и служила системой доставки чудовищных видео, которые распространяло ИГИЛ в 2014 году.

Ни один серьезный исследователь исламизма не поверит в то, что подобные настроения вызваны социальной изоляцией и что положение можно изменить, создавая новые рабочие места или увеличивая размер социальных пособий. И никто из тех, кто ведет онлайн-борьбу против ИГИЛ, не питает заблуждений, будто, требуя от Twitter удалять проигиловские аккаунты, можно добиться хоть сколько‐нибудь ощутимого успеха. Джихадисты давно уже освоили Telegram, justpaste.it и российскую соцсеть ВКонтакте. После 7 июля антитеррористическая стратегия британского правительства CONTEST была активно переориентирована на то, чтобы мешать людям становиться террористами или поддерживать терроризм. Закон о безопасности и противодействии терроризму 2015 года даже возлагал на полицию, тюрьмы, местные власти, школы и университеты ответственность следить за тем, чтобы “людей не втягивали в террористическую деятельность”. Будучи министром внутренних дел, Тереза Мэй торжественно обещала “систематически противостоять и противиться экстремистской идеологии”. За это ее осуждали Мусульманский совет Великобритании, Хизб-ут-Тахрир, Организация коммерческих и государственных предприятий (CAGE) и Исламская комиссия по правам человека, которым вторили и оказывали поддержку сочувствующие из Национального союза учителей. Но реальность такова, что одного только призыва – “мешать” – недостаточно. Беда в том, что очень трудно помешать такой сети, как эта, если она продолжает процветать даже в тюрьмах. Согласно данным, опубликованным в феврале министерством юстиции, количество мусульман, заключенных в тюрьмы (за все виды правонарушений), увеличилось за период между 2004 и 2014 годами более чем вдвое и достигло 12 255 человек. Среди заключенных в Англии и Уэльсе каждый седьмой – мусульманин.

Эта проблема со временем никуда не девается, как хорошо видно на примере Франции. Там мусульмане составляют по меньшей мере 8 % населения, а по примерным прогнозам исследовательского центра Пью, Британия достигнет этого показателя к 2030 году. По оценкам французских властей, в стране проживает 11 400 радикальных исламистов – гораздо больше, чем возможно эффективно держать под надзором. По мнению Фархада Хосрохавара, мусульмане составляют не менее 70–80 % заключенных в тюрьмах, расположенных на окраинах французских городов, и 40 % заключенных всех французских тюрем в возрасте от 18 до 24 лет. Согласно официальным данным, в 2013 году 27 % населения французских тюрем соблюдали пост во время месяца Рамадана. Положение осложняется еще и ростом миграции в Европу из Северной Африки, стран Ближнего Востока и Южной Азии: в частности, только в 2015 году в Германию прибыло более миллиона беженцев, ищущих политического убежища, и экономических мигрантов. Подавляющее большинство этих беженцев отдают предпочтение шариату: например, это 84 % пакистанцев и 91 % иракцев. Из этих приверженцев исламского права три четверти пакистанцев и более чем две пятых иракцев поддерживают смертную казнь за вероотступничество. Если даже “Исламское государство” и потерпит поражение в Ираке и Сирии (что кажется вероятным), созданная им в киберпространстве и на Западе сеть продолжит существовать, и в этой токсичной среде и дальше будут множиться пропагандирующие джихад мемы, толкая все новых и новых неприкаянных мусульман на путь убийства и мученичества.