Глава 7
Высокий прыжок
На следующий день с утра зарядил дождь, и Аня с Максом работали: составляли подробный отчет об экспедиции. Но во второй половине дня распогодилось, и они совершили прогулку по окрестностям, после которой Серж пригласил их на ужин.
– Вы обещали рассказать о Копье Судьбы, или Копье Лонгина, – напомнила Аня, отпив кофе из изящной фарфоровой чашечки.
– Всенепременно, – ответил Серж, – но чуть позже, не в столовой.
Они втроем только что «отужинали», как неизменно выражался Серж, несмотря на замечание Ани о том, что это звучит чересчур старомодно и потому режет слух. Он в своем стиле обезоруживающе улыбнулся и сказал, что понимает это, но что ему лично это слово нравится, и ему как иностранцу это позволительно. Аня только вздохнула: все мужчины бывают в чем-то упрямо-консервативны, даже Серж. Вот и сегодня он не изменил ничего ни на йоту.
– Знаете, Аня, – сказал он в ответ на ее мягкий упрек, – мне, в моем-то возрасте, уже поздно менять укоренившиеся привычки и пересматривать сложившиеся вкусы.
При упоминании о возрасте он чуть заметно озорно подмигнул.
– Вам известно, что я отнюдь не поклонник Черчилля, – продолжил он, – но кое в чем я не могу с ним не согласиться.
– Что вы имеете в виду?
– Он как-то сказал: «У того, кто в молодости не был либералом, нет сердца. Но у того, кто в зрелом возрасте не сделался консерватором, нет мозгов». – Серж усмехнулся. – Конечно, он этим намекал на свою собственную политическую карьеру, оправдывая ее таким образом. Но нельзя этим словам отказать в меткости.
– По-моему, – высказался Макс, – это как-то чересчур категорично, что ли? Наверное, в реале все не так однозначно.
– Разумеется, – согласился Серж, одобрительно кивнув на это и жмурясь, как сытый кот у камина. – Афоризмы всегда категоричны, и потому их почти всегда можно оспорить, и этот в том числе. Но все же в нем есть резон.
– Ну, не знаю, – с сомнением заметил Макс. – Мне кажется, что консерватор человек или либерал – это не от возраста зависит.
Серж улыбнулся.
– А вы, Аня, – спросил он, – как полагаете?
– Наверное, я смогу вам ответить, Серж, – отозвалась она, – если вы мне объясните, чем они отличаются друг от друга.
– Нет, положительно, это прелестно. Сказать вам честно?
– Желательно.
– О, вы, как всегда, не лезете за словом в карман.
– Как я могла бы это сделать? – ответила Аня, демонстративно оглядев себя.
На ней было новое платье, которое она надела сегодня, подумав: «А почему бы и нет? Черт его знает, когда будет еще такая оказия, когда можно переодеться к ужину».
– Женщинам нередко приходится, за неимением карманов, обходиться в качестве хранилища головой, – добавила она.
Серж сдержанно-изящно поаплодировал.
– Браво, – сказал он. – Что ж, вы спрашиваете: «Чем они отличаются друг от друга»? Честно так честно. Понятия не имею.
– Быть не может!
– Но это правда, – заметил Серж. – Если и прежде разница отнюдь не была слишком уж большой, то сейчас уже и вовсе непонятно. И верно – как разобраться? Я понимаю, если бы была, например, партия мошенников и партия честных парней. Тут и думать нечего было бы! А то куда ни посмотри – кругом сплошная честность и такое невыразимое благо, что недолго и сомлеть в экстазе. Прямо не знаешь, в чьи благословенные объятия кинуться. Такой переизбыток возможностей! И то сказать: никто не за регресс и загнивание на корню, все – за прогресс и процветание! Все за свободу, никто не за угнетение! Нигде нет партии мракобесия и стагнации, напротив, сплошное поступательное движение и развитие. Опять же, никакой тебе партии тирании, только демократы, республиканцы, либералы, прогрессисты. И все поголовно – за справедливость!
Оба молодых собеседника хохотали, покачиваясь на стульях, время от времени рефлекторно прикрывая рот рукой.
– Знаете, Серж, – сказала Аня, отсмеявшись, – вы меня успокоили: я убедилась в том, что я не глупая девочка и не слепая. То-то я никак не могла эту разницу уловить!
– Что с головой у вас полный порядок – это заметно, уверяю вас. Впрочем, оставим светский треп и перейдем на террасу. Серьезный разговор гораздо более пристало вести на свежем воздухе.
Все переместились на террасу с красивыми белыми стульями и с видом на парк.
– Насчет судьбы Копья Лонгина высказывались различные предположения, – начал Серж отвечать на Анин вопрос, – но, как вы уже знаете, оно находится сейчас у наших врагов.
– А как оно у них оказалось? – спросил Макс.
Серж помрачнел и побарабанил пальцами по столешнице – характерный для него знак раздражения или неудовольствия.
– Это – болезненная тема для меня, – наконец сказал он, – потому что я его упустил.
– Его – это Копье?
– Да. У меня была возможность его заполучить, но я ее… как это говорят? Да, пустил коту под хвост.
Аня и Макс не смогли сдержать улыбки.
– Что? – забеспокоился Серж. – Говорят как-то иначе?
– Нет, почему? Так говорят, Серж, – успокоила его Аня.
– Хорошо. Так вот, я принимал участие в экспедиции High Jump.
– «Высокий прыжок»? – переспросила Аня.
Серж кивнул.
– А я, кажется, это где-то слышал, – сказал Макс. – Или видел.
– Это была американская «научная экспедиция» в Антарктиду в 1946–1947 годах.
– Но ведь вы – не американец, – вставил Макс, – так?
– Бог миловал. – Серж чуть заметно улыбнулся. – О том же, как я там оказался, позвольте умолчать.
– Понимаю, – со значением произнес Макс. – Постойте! В сорок шестом? – спохватился он и, оглядев Сержа, озадаченно посмотрел на Аню. Она на миг прикрыла глаза.
– Что? – продолжил Серж. – Слишком хорошо выгляжу? Да вот так уж.
– Серж, почему вы произнесли слова «научная экспедиция» с подчеркнутой иронией? – вернула Аня разговор к теме.
– А потому что это было нечто иное, – ответил он. – Сами посудите: в этой «научной экспедиции» был, например, задействован авианосец.
– Авианосец?! – изумился Макс.
– Да-да. «Филиппинз Си» – авианосец класса «Эссекс». С двумя эсминцами сопровождения.
– Так это уже военная операция! – воскликнул Макс.
– Разумеется. И именно там я упустил Копье Судьбы. – Серж вздохнул.
– Оно было в Антарктиде?! – поразилась Аня.
– Да, его туда доставили.
– Кто?
– Давайте все по порядку, – сказал Серж. – Сначала о самом Копье. Итак, представьте себе картину: Голгофа…
…Голгофа – что значит «череп»: так называется эта гора в окрестностях Иерусалима – не по каким-то там особым причинам, а просто потому, что напоминает череп или лысую голову. Кругом выжженная, сухая изжелто-серая каменистая земля. Безводная и бесплодная. Только кое-где разбросаны небольшие купы деревьев – смоковниц и акаций, а местами оливковые рощи. Безжалостное солнце уже спускается к западу, к закату, и уже не так обжигает трех распятых. Но казнь началась шесть часов тому назад, в третьем часу, когда солнце стояло высоко в небе и пылало, и кому дано представить себе муки, которые они претерпели за это время?
Один из распятых бубнит ругательства в адрес Распятого посредине.
– Ты спасал других, – бормочет он, почти потеряв рассудок, – так спаси же сейчас себя, а заодно и нас, если ты Сын Божий и Мессия.
– Не злословь его, – урезонивает его второй, разум которого прояснился, – мы с тобой тут за дело, а он – ни за что.
Тот, что посредине, над головой которого прибита табличка с издевательской надписью: «Иисус Назарянин Царь Иудейский», молчит. Потом поднимает глаза к небу, насколько это возможно в его положении, произносит слова: «Эллои! Эллои! Лама савахфани?»[2] и вновь обессиленно роняет голову на грудь.
Неподалеку, в тени одинокой смоковницы, стоит римский воин в красной тунике, сверкающих доспехах и в шлеме. Уму непостижимо, как он выдерживает в нем в этом пекле! Он стоит и думает, глядя на Распятого посредине: «Кто же этот человек? И почему после того, как его распяли, он отказался от вина?» Римлянин чувствует: этот Распятый – не обычный смертный, от него словно идет волна чего-то… Римлянин не знает, как это правильно назвать: он солдат и не искушен в словах. А если бы был он в них искушен, то сказал бы: «святости». И воин осознает, что присутствует при чем-то необычайном, сверхзначительном. Он не знает арамейского языка и потому не понимает, к кому Распятый обращал свои слова и что они значат, но догадывается… Этот воин – римский центурион, то есть командир сотни, центурии, и его имя – Гай Кассий Лонгин.
Он чувствует, что должен что-то сделать для Распятого. Но все, что он может своей властью, – это прекратить Его страдания. И тогда он берет в руки копье и вонзает Ему в подреберье. Из раны вытекает кровь и сукровица. Распятый вздрагивает, затем вытягивается на своем кресте и произносит единственное слово. К своему изумлению, Лонгин его понимает – это слово: «Свершилось!» Час девятый: в этот момент земля сотрясается, и на глазах у всех занавес в Храме разрывается сверху донизу.
– Истинно, – произносит Гай Кассий Лонгин, сжимая копье, – истинно сей человек – Сын Божий…
– Что это было? Что произошло? – Аня словно очнулась ото сна, в который она только что была погружена. Как же это случилось? Она словно была там, на страшной Лысой горе, среди выжженной серой земли. Словно стояла там, у ног Распятого. Как же она снова оказалась здесь, на террасе?
Она бросила взгляд на Макса. Тот сидел с расширенными глазами и выглядел как ныряльщик, выплывший на поверхность после глубокого погружения.
Оба посмотрели на Сержа. Он сидел в своем кресле, задумчиво глядя в одну точку, словно бы отключившись от окружающего.
Внезапно Серж резко выпрямился и, побарабанив пальцами по подлокотнику, произнес:
– Вот так Копье Лонгина начало свой путь.
Аня и Макс молчали, все еще во власти того, что только что пережили – словно прожили сами. Они еще не вполне верили в то, что вернулись сюда, на террасу с красивыми белыми стульями.
– А дальше, – вновь заговорил Серж, – много темного и порой странного. Не особо внятного.
– Что вы имеете в виду, Серж? – все-таки спросила Аня, хотя еще не вполне отошла от погружения. Ее неуемное любопытство было уже основательно подогрето.
– Копье Лонгина, как сообщают, будто бы принадлежало в разное время и Карлу Мартеллу, и Фридриху Барбароссе. Говорили, что и Наполеон стремился им завладеть, но австрийцы его вывезли куда подальше и спрятали. В общем, множество всяких баек.
– Баек? – переспросила Аня. – То есть эти люди им в действительности не владели?
– Этим особам просто приписывается обладание Копьем, так как они знаменитости. Теперь сказали бы: «медийные персоны». – Сарказм Сержа бил ключом. – А на самом деле им владели совсем другие люди.
– Кто? – спросил Макс.
Серж взглянул на него с совершенно непередаваемым выражением. Затем щелкнул своей неизменной зажигалкой и перевел взгляд на платан, росший у самой террасы.
– Это – не медийные персоны, – ответил он без всякого выражения, слегка растягивая слова. – Они предпочитали находиться в тени. И да позволено им будет там оставаться.
Повисла тягостная пауза.
– И что с ним стало дальше, с Копьем Лонгина? – разрядила своим вопросом возникшую неловкость Аня.
– В начале ХХ века оно было помещено в сокровищницу Габсбургов во дворце Хофбург в Вене. Это – место, доступное для публики, музей. И там произошло событие, имевшее колоссальные последствия: Копье увидел один молодой человек, уроженец городка Браунау-на-Инне, неудавшийся художник, которого звали Адольф Гитлер. Да, Вена. Хофбург. Незадолго до Первой мировой войны. Музейный зал…
…Музейный зал с застекленными витринами, где выставлены всевозможные ценные реликвии и артефакты: как положено, снабженные инвентарными номерами, распределенные по разделам и сопровожденные табличками с подписями и краткими сведениями об экспонате. Тут же, разумеется, и предупреждающие надписи: «Руками не трогать!»
Небольшая группа людей разного вида и возраста, ведомая экскурсоводом, осматривает экспозицию. Это не коллеги, сослуживцы или соученики, а просто группа, случайно сложившаяся из разрозненных посетителей.
Среди них затесался и бледный темноволосый молодой человек с непослушной челкой и усиками, держащийся несколько особняком. Немного отстав от экскурсии, он задерживается то у одного, то у другого экспоната, не слишком внимательно читая надписи. Взгляд его блуждает, он явно погружен в себя.
В данный момент он рассеянно читает текст описания одного из экспонатов. Выглядит он довольно странно: что он делает здесь, коль скоро музейная экспозиция не вызывает у него большого интереса? Может быть, просто греется?
Но внезапно он вздрагивает, отрывает взгляд от таблички, которую читал, и начинает прислушиваться к тому, что говорит экскурсовод.
Он моментально преображается, глаза его загораются. Подойдя к основной группе, он слушает гида. Теперь он весь внимание.
Группа между тем стоит, окружив застекленную витрину, в которой выставлено старинное копье. Нет, не старинное – древнее. Молодой человек с усиками внимательно разглядывает его: древко плавно переходит в широкий наконечник с гребнями, а острие прикрыто золотой манжетой. То самое острие, которое некогда пронзило подреберье Распятого.
– С этим копьем, – говорит экскурсовод, – связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения добра или зла.
Экскурсовод произносит эти слова заученно, не задумываясь над их смыслом, который уже стерся от постоянного повторения. Он проговаривает этот текст, должно быть, в сотый раз. И экскурсанты выслушивают его тоже без особого интереса. Похожее они слыхали уже не раз и о разных предметах. Там – священный сосуд, тут – волшебный ларец, и у каждого – легенда, с ним связанная. Легенда, она и есть легенда. Это вроде сказки – от жизни далеко и потому воспринимается, в лучшем случае, с вежливым, но вялым интересом. Брать судьбы мира в свои руки большинство, понятное дело, не собирается.
Но молодой человек воспринимает эти слова совершенно иначе: он как раз очень даже готов взять эти самые судьбы в свои руки и вершить их, вершить…
И в этот момент с ним происходит нечто: врачи это назвали бы приступом. Но что они понимают, эти «клистирные трубки», в мистическом и трансцендентном? Молодой человек с усиками чувствует, что от Копья идет волна. Чего? Если бы об этом спросили Лонгина – уже после того, как он бросил ремесло солдата и разум его просветился, то он бы с уверенностью сказал: святости. Но Копье амбивалентно, и каждый видит и чувствует в нем свое. Вот и сегодняшний странный посетитель музея, глядя на Копье, чувствует совсем иное: бесчеловечную силу, жестокую волю и жажду власти. В его глазах обстановка музейного зала расплывается, и перед ним, дрожащим в близком к умопомешательству экстазе, является фигура Сверхчеловека – воплощение чистого зла. «Опасный и возвышенный разум, бесстрастное и жестокое лицо» – так он опишет это позже.
А затем происходит то, что будет через некоторое время иметь такие колоссальные и чудовищные последствия. Как он сам это сформулирует: «С почтительной опаской я предложил ему мою душу, чтобы она стала инструментом его воли»…
Аня и Макс вновь медленно возвращались в «свою» реальность, хотя в первые несколько минут они не вполне уверены были в том, какая реальность более реальна – та или эта. Настолько живо и натурально это все переживалось и ощущалось. И не нужны были объяснения, потому что все становилось ясно без всяких комментариев. И излишни были слова, поскольку информация проникала, минуя словесную оболочку, через чувства сразу в сознание.
– Серж, – не удержалась от вопроса Аня, – скажите, как вы это делаете? Если можно, – добавила она чуть погодя.
Серж положил зажигалку на стол и сцепил пальцы. На его еще минуту тому назад серьезном лице обозначилось некое подобие бледной улыбки, и Аня, в который уже раз, поразилась необычайной изменчивости и выразительности его лица, и особенно глаз.
– Теоретическую часть, полагаю, мы опустим, хорошо? – полуриторически спросил он.
– Ох, конечно, Серж! Я прямо вздрагиваю, когда слышу или читаю эти слова: «теоретическая часть». Это просто смертоубийство какое-то!
– Чудесно! – рассмеялся Серж. – Чудесненько, как любил говорить один мой давний знакомый. Ну что ж, практически это очень просто: я сосредоточиваюсь, отключаюсь от внешних раздражителей, всего, что мешает и отвлекает. Затем вызываю картинку, эмоционально погружаюсь в нее и, наконец, транслирую ее вам. Вот и все.
– Да уж, – прокомментировал Макс, – очень просто: вызываю, транслирую. Всего-то делов. Куда проще.
– Разумеется, это доступно не каждому встречному, – охотно согласился Серж.
– Получается, что нацизм уходит корнями в оккультизм и мистику, – заметила Аня.
– Именно так и есть.
– Но об этом почему-то редко говорят.
– В Германии – да, редко, так как опасаются, что это может быть истолковано как популяризация национал-социализма. Ну а вне Германии этой темы лишь от случая к случаю касаются специалисты, и она, по сути, отдана профанам и маргиналам. В лучшем случае – любителям.
– Но почему?
– А потому что на официальном уровне господствует мелкотравчатый материализм. И тот же Нюрнбергский процесс проводили радикальные материалисты, которые воспринимали эту сторону вопроса как «набор бредней».
– А что все-таки было с Гитлером? – спросила Аня. – Он был чем-то болен?
– Насколько можно судить, он был личностью с тенденцией к психопатии. Психика таких людей неустойчива, для них характерны резкие смены настроения. Собственную ненормальность, ущербность они приписывают внешним факторам. И из них получаются замечательные лидеры!
– Вы шутите?
– Увы, я от этого далек, как никогда. И кстати, сравнительно недавно был проведен интереснейший эксперимент на рыбках.
– Рыбках? – с сомнением протянул Макс.
– Да-да, – ни капли не смутившись, продолжил Серж. – Так вот, одной рыбке удалили часть мозга. Важную часть – так называемый передний мозг. Результат потрясающий!
– То есть?
– Рыбка стала чрезвычайно агрессивной. Она сразу же начала кидаться на других, в том числе на значительно более крупных и сильных обитателей аквариума. Но ее это не останавливало – она стала бесстрашной! Это естественно, когда не хватает мозгов. Те, у кого мало мозгов, не боятся, поскольку не отдают себе отчета в реальном соотношении сил. Они не понимают, с кем связываются, и потому-то им не страшно. То, что умственно нормальному человеку представляется невозможным, этим дефективным индивидам таковым не кажется. Они считают, что все в их силах. Все уверены, что то-то и то-то – вещь невозможная, и все тут. А они этого не понимают и… делают ее. Случается, им это удается! В результате они приобретают харизму и ореол успеха. И тут скрывается причина самого важного: в эксперименте рыбка быстро стала лидером, за ней пошли, то есть поплыли, другие рыбки, у которых с мозгами вроде бы было все в порядке!
– Ужас! – отреагировала Аня. – То, что вы рассказываете, – это просто кошмар какой-то!
– У людей все точно так же. В периоды смуты и общественных потрясений психопаты зачастую приходят к власти, потому что они упорны и не ведают ни сомнений, ни жалости. Их отличает бесчувственность – они не испытывают сострадания. Примеров сколько угодно.
– Понятно, – произнес Макс. – И Гитлер тоже.
– Да.
– А что было дальше? – спросила Аня.
– Что было дальше, хорошо известно. Слишком хорошо, увы. Кровь, смерть. Европа в руинах. Две мировые войны. Или вы о Копье?
– Ну, в общем…
– Понятно. Гитлер пришел к власти в 1933 году, но Вена, как вы понимаете, оставалась вне его досягаемости.
– А значит, и Копье?
– Да. До марта 1938-го. После аншлюса Гитлер сразу же распорядился перевезти Копье Судьбы, так же как и другие ценности, принадлежавшие прежде Габсбургам, в Германию.
– В Берлин? – уточнил Макс.
– Нет, в Нюрнберг.
– Опять Нюрнберг! – раздраженно произнес Макс. – Почему все время он? Свои съезды нацисты проводили там, реконструкцию Гитлер планировал опять же для Нюрнберга. Судебный процесс после войны тоже прошел там. Почему? Это ведь не столица!
– Чтобы это понять, нужно обратиться к истории. К слову, без знания истории вообще ничего понять невозможно. Потому-то ее и кромсают и так, и эдак… Так вот, в Первом рейхе, то есть в Священной Римской империи германской нации, столицы не было вообще.
– Это как же?
– А вот так. Были имперские города, подчинявшиеся напрямую императору. Именно в них император был, так сказать, на своей территории. Хронологически первым имперским городом был Вормс. Но важнейшим, начиная с 1356 года, стал Нюрнберг.
– А что произошло в 1356-м?
– Была издана Золотая Булла. Это имперский закон, согласно которому, в частности, каждый вновь избранный император свой первый имперский сейм должен был проводить непременно в Нюрнберге. Так что съезды в Нюрнберге проводили задолго до нацистов.
– А нацисты считали себя продолжателями Первого рейха и его традиций, так?
– Да. И имперские регалии тоже хранились там – в Нюрнберге.
– Регалии?
– Имперская корона, скипетр и держава. И лишь в XVII веке Габсбурги, ставшие бессменными императорами, распорядились перевезти их в Вену.
– А Гитлер, получается, вернул их в Нюрнберг?
– Именно. И туда же перевезли из Вены Копье Лонгина, или Копье Судьбы, – в опломбированном вагоне спецпоезда СС. Все это хранилось в крипте церкви Святой Екатерины, под надзором особо доверенных офицеров СС. Вплоть до 30 апреля 1945 года.
– Что тогда произошло?
– Два события. Во-первых, 30 апреля 1945-го в Берлине фюрер покончил с собой. А во-вторых, в тот же день войска 3-й армии генерал-лейтенанта Паттона взяли Нюрнберг. Точнее, то, что от него осталось.
– Американцы? – спросил Макс.
– Да.
– Но постойте! – встрепенулась Аня. – Значит, и Копье попало к ним! К американским властям. При чем же тогда тут наши враги из СЕ?
Серж грустно улыбнулся.
– А! Понимаю! – воскликнул Макс. – Они тесно связаны друг с другом, так?
– Это вы сказали, заметьте.
– А…
– Ладно-ладно! Шутки в сторону. Вы правы. Хотя в данном случае дело не в этом.
– И при чем тут Антарктида? – спросила уже Аня.
– Объясняю. Итак, 30-е годы. Гитлер у власти. Копье в Нюрнберге. Хранят его СС. Но распорядиться им может только Гитлер. Рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, убежденному мистику и собирателю древних магических артефактов, очень хочется заполучить Копье Лонгина. Это вершина его мечтаний. Такой могучий артефакт! Гиммлер строит свою собственную империю, государство в государстве – державу СС. Центром ее должен стать замок Вевельсбург на западе Германии, возле города Падерборн.
– А! Я там был!
– В Вевельсбурге? – с сомнением спросил Серж.
– Нет, конечно. В Падерборне.
– Ну-ну. Стало быть, Гиммлер выстраивает свою собственную власть. И ему позарез нужно Копье. Вы ведь понимаете почему?
– Тот, кто им владеет, обладает властью над миром и может вершить его судьбу, так?
– Именно. В замке Вевельсбург, в так называемом Зале обергруппенфюреров, уже подготовлено место для Копья Судьбы. Но Гитлер его не отдает. «Для исследований, вы говорите? Нет, Гиммлер, вам придется обойтись исследованием других, я не сомневаюсь, чрезвычайно ценных артефактов». И что тогда делает рейхсфюрер?
Аня и Макс в недоумении промолчали; Макс пожал плечами.
– Не догадываетесь? Он приказывает изготовить копию Копья Лонгина.
– Но ведь это всего лишь копия, – вставил Макс, – она же ничего не стоит.
– Ну, это как сказать. По распоряжению Гиммлера копию изготовили не из обычных современных материалов, а из других древних артефактов или их частей, которыми располагал рейхсфюрер. Отметьте для себя этот момент! И вообще, сделана она была чрезвычайно качественно! И эта копия помещается на подготовленное для Копья место в Вевельсбурге.
– А потом?
– А потом, когда русские с востока, а англосаксы с запада начинают сжимать рейх в клещи, эсэсовцы по приказу Гиммлера производят подмену. В хранилище в крипте церкви Святой Екатерины в Нюрнберге помещают копию, которая и достается американцам в апреле 1945-го. И именно она была возвращена после войны в Вену. А настоящее Копье вывозится в Антарктиду. Да-да, именно! Это происходит перед самой гибелью рейха, в 1945-м. Личные вещи фюрера, а также реликвии Третьего рейха и прочие ценности доставляются в Антарктиду на подлодках сформированной для этой цели эскадры, получившей название «Конвой фюрера». Это были сверхкрупные подлодки, специально построенные для этой цели. Они, помимо прочего, доставили в Антарктиду и людей.
– Каких людей? – пораженно спросила Аня.
– Их лица были скрыты под хирургическими повязками. Командиры подлодок получали пакеты с инструкциями, которые они должны были вскрыть после выхода в открытое море. Подписаны они были лично самим главнокомандующим Военно-морскими силами Германии гросс-адмиралом Карлом Дёницем. Согласно этим инструкциям, принятых на борт лиц, а также бронзовые ящики и контейнеры с неизвестным грузом надлежало доставить в точку с указанными там же координатами, на побережье Антарктиды. Высадить людей и выгрузить контейнеры на припае. Дальнейшее их не касалось.
– Что такое «припай»? – спросила Аня.
– Это многолетний лед у берега.
– Но не на голое же место их доставляли! – воскликнул Макс.
– Разумеется, нет: там находилась нацистская «База 211», она же «Новая Швабия».
– «Новая Швабия»?
– Да. В широком смысле под Новой Швабией подразумевалась обширная территория в Восточной Антарктиде, на Земле Королевы Мод. Сама база находилась в антарктическом оазисе площадью сто пять тысяч квадратных километров, больше, чем Венгрия.
– А куда все это делось?! – поразился Макс. – Например, подлодки?
– Большинство подлодок пропали бесследно. Но, например, лодка У-477 из «Конвоя фюрера» под командой корветтен-капитана Хайнца Шеффера была интернирована в Аргентине. И именно на основании материалов допроса Шеффера американцы приняли решение о проведении операции «Высокий прыжок», которая началась в ноябре 1946-го и шла до марта 1947-го, когда ее свернули.
– Почему? – поинтересовался Макс.
– Об этом я расскажу вам как-нибудь потом, хорошо? Командовал операцией известный полярник контр-адмирал Ричард Бэрд. В состав эскадры вошло ни много ни мало тринадцать кораблей, среди которых авианосец «Филиппинз Си» – с эскортом и с четырьмя с половиной тысячами человек личного состава – и два транспорта с морской пехотой. Флагманом было специальное вспомогательное судно «Маунт Олимпус», на котором находился командующий со своим штабом и учеными, среди которых затесался ваш покорный слуга – в качестве «геолога Стивена Коллинза».
Итак, год 1946-й, декабрь – в Южном полушарии это лето. Восточная Антарктида, Земля Королевы Мод…
…Это только называется летом. На самом деле это больше смахивает на конец февраля в умеренных широтах: снег, метет поземка, температура минус пять. И главное – ветер, просто сумасшедший ветер, сбивающий с ног.
За припаем, на берегу, простирается чистое ото льда пространство. Это антарктический оазис. Бурого цвета земля сейчас присыпана снегом, но местами проглядывает из-под белого снежного покрывала. На заднем плане виден край материкового ледника, а вдали – лишенные ледниковых шапок, черные и мрачные горы Центрального Вольтата. В отдельных местах у берега – группы пингвинов, как всегда, нелепых на суше, комично переваливающихся с ноги на ногу. И ни малейших следов присутствия человека.
А между тем именно здесь, согласно показаниям корветтен-капитана Шеффера, находится нацистская «База 211». И именно здесь в 1944 и 1945 годах были почти полностью уничтожены две британские разведгруппы. Уцелевшие, один боец первой группы и трое из второй, сообщили о том, что остальные разведчики погибли в бою с эсэсовцами. Так они утверждали.
Им повезло. Уцелев в перестрелке, они сумели выбраться на поверхность через вентиляционные шахты и укрыться в помещении британского склада продовольствия и снаряжения, устроенного на берегу. Благодаря тому, что на складе были предусмотрительно оставлены сигнальные ракетницы, бойцы сумели дать о себе знать отряду эсминцев Королевского флота, который и доставил их в Антарктиду, а теперь взял на борт.
Но сегодня тут будет действовать не разведгруппа, а два батальона морской пехоты. Они поротно высаживаются на припае. Их задача: атаковать базу и уничтожить противника.
Однако, помимо морпехов, в сторону «Базы 211» уходят две подлодки, на борту которых находятся люди с несколько иными задачами. Это две группы коммандос. У них особое снаряжение и подготовка. А главное – своя цель: ориентируясь по показаниям единственного уцелевшего британского разведчика из группы 1944 года и, по возможности, не вступая в серьезный бой, найти хранилище. Проникнув в него, взять его под охрану со всем, что находится внутри, и обеспечить его безопасность. Если оно подготовлено к взрыву, обезвредить взрывное устройство и, наконец, арестовать всех, кто окажется в хранилище или возле него, а также обеспечить их охрану и конвоирование.
Среди бойцов и офицеров коммандос обеих групп «А» и «В» находятся специалисты: эксперты по документам, по древностям, знатоки магии и оккультизма, эксперты по оружию и технике, прочие спецы. Среди экспертов группы «А» находятся «геолог» Стивен Коллинз и его враги – трое людей из Содружества Единомышленников, или СЕ, во главе с «метеорологом» Аланом Куэйлом. Задача и у них, и у Стивена одна: опередив конкурентов, завладеть Копьем Лонгина.
А в считаных морских милях от «Базы 211» к берегу идет на полной скорости подлодка под аргентинским флагом. Это люди Стивена. К сожалению, субмарина легла на курс с опозданием, так как ее выход в море задержали аргентинские власти, которые сочли, что могут сорвать куш побольше. На урегулирование этого вопроса ушло несколько часов, и это может оказаться фатальным для Стивена, несмотря на его исключительные способности. Ведь теперь он вынужден противостоять трем противникам в одиночку. И это – такие противники, которые не останавливаются ни перед чем.
Подводная лодка с коммандос между тем проходит подо льдом, приближаясь к материковому берегу. Стив находится в центральном посту, так как указание допустить его туда командир лодки получил от контр-адмирала Бэрда. Внезапно припай кончается, и они оказываются в свободной ото льда полынье. Командир поднимает перископ, и тут прямо по курсу он видит вход в подземный канал.
– Взгляните, Коллинз, – говорит он. – У вас тридцать секунд.
– О’кей.
Стивену хватает десяти секунд, чтобы понять, что он видит. Судя по всему, здесь и находится нацистская «База 211». Объявляется боевая тревога. Топот множества ног, клацанье оружия. Отряд приводится в полную боеготовность. Командир подлодки командует всплытие.
Они вплывают в обширное подземное помещение. Оно огромно, очевидно, это природная пещера. И уж здесь-то чувствуется присутствие людей: довольно яркое искусственное освещение, видны причалы для субмарин, дебаркадеры, лесенки, переходные мостки, погрузочно-разгрузочные устройства. Сразу обращают на себя внимание большущие портовые краны с крупными буквами «ДЕМАГ». У причалов покачиваются пять больших подлодок с 80-миллиметровыми пушками и крупнокалиберными пулеметами на рубках. На борту ближайшей из них отчетливо видна табличка с надписью: «БЛОМ & ФОСС ГАМБУРГ». Вот они, пропавшие субмарины из «Конвоя фюрера»! Несомненно, это и есть «Вальгалла», подземное убежище для подлодок.
Первая субмарина с коммандос быстро причаливает, и в тот момент, когда вслед за ней в «Вальгаллу» входит вторая, в поле зрения появляются фигуры в обтрепанной униформе и в стальных шлемах с рунами на них. Эсэсовцы! Это, конечно, и есть охрана «Вальгаллы». И их много! Стив прикидывает, что их, пожалуй, человек сорок, если не больше. Большинство из них вооружены хорошо известными пистолет-пулеметами МП-38/40 и гранатами, но Стив также заметил, по крайней мере, два ручных пулемета МГ-42. Это серьезно. Похоже, полномасштабного боя избежать не удастся. Один из эсэсовцев не имеет автомата, у него в руке пистолет «вальтер». Стивен хорошо видит его. В его левой петлице четыре кубика и нашивка.
– Оберштурмбаннфюрер, – констатирует Стивен, – вероятно, командир охраны «Вальгаллы».
– Это что за зверь такой? – произносит командир подлодки. – Язык сломаешь! Генерал, что ли?
– Нет, коммандер. Он как раз ровня вам – подполковник.
– Где наша вторая подлодка? – спрашивает коммандер.
В этот момент командир второй субмарины докладывает по радио, что они причалили, и запрашивает дальнейшие указания. Ситуация такая, что надо решать быстро. Но как это сделать, если командира два: моряками-подводниками обеих подлодок командует коммандер, а обеими группами коммандос – командир первой группы, но общего единого командования нет. «У немцев, конечно, все не так, – думает Стивен. – У них уж что-что, но вопрос с командованием всегда решается четко: командует кто-то один. Ясно теперь, как и почему погибли тут две британские разведгруппы!»
В следующий момент происходит многое. В «Вальгалле» внезапно ярко вспыхивают прожекторы. Они слепят вторгшихся и делают защитников базы практически невидимыми. И сразу же вслед за этим громкий, явно усиленный мегафоном голос резко выкрикивает что-то по-немецки.
– Что он там лопочет? – спрашивает коммандер.
Стивен переводит: «Вы в ловушке! Сдавайтесь, или будете уничтожены!»
И тогда коммандер, заявив, что он старший по званию, берет руководство операцией на себя:
– Группа «А» под прикрытием корпуса подлодки высаживается на причал, а затем с ходу атакует противника, – приказывает он. – Мы поддержим огнем! Вторая группа получит отдельные распоряжения. Выполняйте!
Коммандос десантируются на причал. Стивен находится среди них. Он как будто почти ничем не отличается от бойцов: та же униформа, тот же автомат «томпсон» с запасным магазином к нему и прочее. Отличий два, и они не видны. Во-первых, у него в специально нашитом кармане лежит швейцарский пистолет «ЗИГ Зауэр», инкрустированный бриллиантами. Это – оружие, уже побывавшее в деле и отлично зарекомендовавшее себя, и потому любимое. Но главное отличие Стивена – внутри, в нем самом. Это та скрытая сила, что таится в нем и, проявляя себя в экстремальных обстоятельствах, дает ему особые возможности.
Пушка на рубке подлодки открывает огонь, а почти одновременно с ней и крупнокалиберный пулемет. Коммандос, опустив на нос темные очки, под прикрытием этого огня атакуют, противник отвечает огнем. Начинается бой. Однако у врага, как и у почти любого обороняющегося, положение более выгодное. Особенно мешают нападающим прожекторы. Но коммандер понимает ситуацию: тяжелый пулемет подлодки поднимает ствол вверх и, поворачиваясь вокруг оси, расстреливает прожекторы. Все уничтожить не удалось, но большинство потухло. И в этот момент лодка включает свой прожектор на рубке. Тут же вторая подлодка нападающих, добив остававшиеся прожекторы «Вальгаллы», тоже включает свой, а затем открывает огонь. Вторая группа коммандос атакует эсэсовцев с фланга, и ситуация резко меняется – положение обороняющихся теперь незавидное.
Стивен вначале участвует в атаке вместе со всеми, но затем незаметно выходит из боя и бегом направляется к одному из боковых коридоров, ведущих из «Вальгаллы». Ему не нужно долго искать хранилище – он приблизительно знает, где оно. Поэтому он быстро его находит. Слышно, что морская пехота атакует базу. А тут, внизу, у бронированных дверей хранилища, стоит охрана. Заслышав шаги, они вскидывают автоматы. Стивен останавливается за углом коридора, и, вырвав чеку, бросает гранату. Взрыв в замкнутом подземном пространстве – оглушителен. Полыхает пламя. Глухо звучат обрывки возгласов. Переждав разлет осколков, Стивен выскакивает из-за угла и дает длинную очередь из «томпсона».
Затем он подбегает к хранилищу. Отодвинув ногой труп эсэсовца, подходит к дверям и кладет руку на механизм замка. И тут происходит необычайное: из кончиков пальцев его руки выстреливают зигзаги фиолетового свечения, от дверей начинает идти дым, и сразу вслед за этим они щелкают и раздвигаются. Стивен входит внутрь. Не тратя времени на поиски, он быстро обнаруживает то, что ему нужно – длинный бронзовый ящик, запертый ригельным замком. Этот замок постигает та же участь, что и дверной. Подняв крышку, Стивен видит наконец искомое – Копье Лонгина.
– Граф Дю Мон?! Как мило! – раздается вдруг за его спиной резкий, неприятный голос.
Стивен начинает оборачиваться, одновременно доставая из кармана «ЗИГ Зауэр». Но прежде чем успевает сделать пол-оборота, звучит выстрел. Раненый, Стивен валится на пол.
У дверей стоят трое в униформе коммандос, впереди – Куэйл с армейским кольтом в руке.
– В самом деле, – произносит он с кривой улыбочкой, – это весьма любезно, ваша светлость, что вы сделали всю работу для нас.
Он хохочет сухим, отталкивающим смехом и вновь поднимает кольт, чтобы добить Стивена выстрелом в голову, но в этот момент из проема дверей доносятся слова:
– Куэйл? Вы уже здесь?
С миной крайнего раздражения Куэйл опускает пистолет…
