Глава 6
Бог любви
– Анюта! Что с тобой?! – в испуге крикнул Макс, когда Аня вдруг повалилась на землю. Он подбежал к ней.
– Ничего страшного, – тихо произнесла Аня, превозмогая дурноту. – Просто у меня закружилась голова.
– И это все?
– Да, Макс. Это все.
– Больше ничего такого? Ты уверена?
– Да. Не волнуйся, пожалуйста. Просто очень много всего, понимаешь…
– Понимаю. Ты лежи, я сейчас…
Он вскочил на ноги и побежал навстречу вертолету, жестами призывая его приземлиться скорее.
Машина снизилась на минимально допустимую высоту и барражировала над склоном. Пилот выбирал место для посадки. Макс обратил внимание на то, что шасси вертолета были не колесными, а представляли собой широкие полозья. На борту красовался индекс ЕС-130 и еще какое-то слово, совершенно непонятное Максу, должно быть по-французски.
Вертолет снизился, из кабины высунулся Серж и что-то крикнул Максу. Но из-за дикого грохота тот ничего не смог расслышать. Тогда в руке у Сержа появился микрофон.
– Макс! – кричал Серж. – Что с Аней?! Ей плохо?!
– У нее закружилась голова! – проорал Макс в ответ и, видя, как Серж мотает головой, показывая, что не расслышал, сделал несколько круговых движений рукой вокруг головы.
Через пару минут машина опустилась на участок относительно ровной поверхности, и пилот выключил двигатель. Несмотря на взвинченное состояние, Макс удивился, как летчик умудрился посадить вертолет на такой куцый пятачок. Ротор еще вращался вовсю, создавая мощный ветер, когда дверца в задней части корпуса сдвинулась и на траву выскочили двое в оранжевых куртках с красными крестами на рукаве; один из них держал складные носилки. Они сразу же бегом направились к Ане. Вслед за этим на землю ступил Серж.
На нем была куртка и штаны цвета хаки со множеством карманов. Обут он был в тяжелые ботинки с квадратными носами на мощной, толстой подошве. «Что там у него во всех этих карманах?» – мельком подумал Макс.
Серж энергично двинулся по склону навстречу Максу и, подойдя к нему, пожал ему руку, на сей раз задержав ее некоторое время в своей.
– Я знаю, – негромко, но, как всегда, очень четко произнес он. – Знаю, что Камень вы захватить не сумели. Все равно спасибо вам, Макс. Вы сделали все, что могли.
– То есть вы знали все, что с нами происходит?
– Нет. Мы старались вас отслеживать, но картинки у нас не было. В какие-то моменты мы слышали вас, но было очень много помех. Многое было непонятно. Несколько раз мы вас теряли. Под конец потеряли надолго – я уже боялся, что совсем. Но потом пришел сигнал.
– Сигнал прошел?! – изумился Макс.
– Да, прошел. Но он был очень слабым и позволил нам лишь запеленговать вас. Для того чтобы вытянуть вас оттуда сразу, его уровень был слишком низок. Поймите, Макс, технология совершенно новая для нас, многое еще не отработано. Поверьте, мы делали все возможное, чтобы вам помочь. Главное – мы вас запеленговали. После многократных попыток сигнал удалось усилить до требуемого уровня. На это ушло несколько часов.
Серж снял очки и слегка помассировал глаза. Лицо его носило следы крайнего утомления. Макс понял, что Серж долго не спал.
«Не зря, значит, Анюта твердила: „Серж нас не бросит. Такого не может быть!“» – подумал Макс. А вслух сказал:
– Спасибо, господин Дюмон. Аня в вас верила все время.
– А вы? – устало улыбнулся Серж.
– Теперь – да, – ответил Макс.
Серж на пару секунд положил руку Максу на плечо, а затем направился к Ане.
– Здравствуйте, Аня. Как вы себя чувствуете? – произнес он, подойдя к носилкам, на которых она лежала, и, как всегда, неуловимым движением взял ее руку и приложился губами к кончикам пальцев.
– Здравствуйте, Серж, – ответила Аня, по щеке ее медленно сползала слеза. – Не волнуйтесь. Со мной все в порядке.
Она через силу улыбнулась.
– Рад это слышать, – ответил Серж. – Но сейчас вам необходим покой: вы потеряли слишком много сил и энергии. Все это требует восстановления.
– Я правда немного устала, – согласилась Аня.
– «Немного»! Мне это нравится, – отреагировал Макс. – Умеет девушка красиво сформулировать!
– Да уж, умеет, – с улыбкой согласился Серж. – Этого не отнять.
Спасатели между тем подняли носилки и направились к вертолету.
– Пойдемте, Макс, – сказал Серж, и они последовали за спасателями.
– Куда сейчас? – спросил Макс. – Надеюсь, не в больницу?
– Нет, конечно. Ко мне.
– В Швейцарию?
– Зачем же в Швейцарию? Тут, рядом. Возле Каркассона. И давайте договоримся: все вопросы потом, ладно? Для серьезных разговоров у нас еще будет время.
– Хорошо, господин Дюмон.
Внезапно до них донесся звонкий женский смех. Смеялась Аня – безудержно, взахлеб.
– Истерика, – констатировал Серж и вздохнул.
Они с Максом быстрым шагом пошли к вертолету. Аня, лежа на уже установленных в корпусе носилках, давилась от смеха.
– Белочка! – сказала она и повторила: – Белочка! Такая большая белочка! Там барсук – тут белочка. Как в сказочке. – Аня смеялась и не могла остановиться.
Серж вопросительно взглянул на одного из спасателей – тот кивнул. Серж кивнул тоже.
– Да, это истерика, – сказал он.
– Какая белочка? – встревоженно спросил Макс. – Она бредит?
– Нет, успокойтесь. Она не бредит – с ней все в порядке.
– Где же «в порядке»?!
– Скоро будет в порядке, сейчас это пройдет. Ей уже ввели препарат.
– Какой препарат?!
– Тот, который необходим. Успокойтесь, Макс. Вы мне верите?
– Да, конечно. Но почему она говорит такие странные вещи? Что это за белочка?
– Это – название вертолета, Макс. Вот и все.
– Вертолета? То есть? Это название модели, что ли?
– Именно так. Это модель ЕС-130 «Белка».
– А! Это то слово по-французски, которое написано на корпусе, и я его не понял! Что, правда «Белка»?
– Правда.
– Прикольно! – заявил Макс и расхохотался.
Не в силах остановиться, он упал на одно из пассажирских сидений и начал корчиться от смеха. Серж тяжело вздохнул и подал знак старшему из спасателей. Но тот уже и сам достал шприц…
* * *
В большом панорамном окне, словно нарисованный, был виден роскошный ландшафт. Определенно его можно было бы принять за пейзаж, созданный уверенной, мастерской кистью и воплотивший богатую и прихотливую фантазию в духе старых мастеров, если бы не маленькие, словно игрушечные, автомобильчики, деловито снующие туда-сюда по лентам дорог. Главным украшением этого живого панно был город, настоящий укрепленный средневековый город с башнями и стенами. Ох! «Средневековый» – это слово порождало болезненные ассоциации.
Аня и Макс сидели вместе с Сержем в гостиной его дома, отнюдь не поражающего роскошью, но какого-то удивительно элегантного и, главное, уютного. И конечно, как всегда у Сержа, необычного. Дом представлял собой причудливое, но гармоничное сочетание старого доброго загородного особняка в «историческом стиле» с вполне современным коттеджем. А красивый город, окруженный стеной с башнями и словно сошедший с иллюстрации к сказкам Шарля Перро, – это и был Каркассон.
Прошли уже почти сутки с того памятного момента, когда Аню с Максом «снял» со склона горы Ле-Пог спасательный вертолет, и оба успели отдохнуть: принять душ, отлежаться, снять перевозбуждение. А главное – отоспаться. Они проспали полсуток, что и неудивительно. Причем Ане не приснились почему-то ужасы и гадости, которых она насмотрелась накануне, а, напротив, снилось что-то неопределенное, такое, что она, проснувшись, не смогла вспомнить, но в общем приятное. Поэтому на следующий день она чувствовала себя вновь заряженной энергией. Но вместе с привычной бодростью пришли и вопросы – много вопросов, на которые ей хотелось получить ответы. О Максе можно было сказать примерно то же самое. Поэтому они и сидели здесь, слушая Сержа.
– Я так думаю, – сказала Аня, – что, скорее всего, потеряла браслет в этом проклятом провале. Наверное, когда вытягивала Макса.
– Да, – согласился Макс, – похоже на то. Потому что перед тем, как мы залезли в «барсучью нору», он еще точно был на тебе.
– Хорошо, что вы успели дать сигнал, Аня, – заметил Серж. – Это вас и спасло. Без сигнала мы не смогли бы вас вернуть. Вы очень вовремя это сделали. И что важно, вы почти сразу же его повторили.
– Это Макс настоял. Сказал: «Нажми еще».
– Правильно настоял, – одобрил Серж. – Это весьма помогло нам усилить сигнал. Если бы вы его тогда не повторили, кто знает, сколько времени нам бы еще понадобилось, чтобы его усилить до нужного уровня и вытянуть вас из 1244 года.
– Выходит, мы все правильно делали? – спросил Макс.
– Все не все, но… Знаете, вы действовали очень неплохо, в каких-то ситуациях просто превосходно. Меня это впечатлило.
– Какие ситуации вы имеете в виду? – заинтересовалась Аня.
– В первую очередь стычки с рыцарями, – пояснил Серж. – Вы действовали весьма находчиво и решительно. И кстати, полагаю, мне придется пересмотреть мою оценку эффективности и ампульного пистолета, и, особенно, электрошокера.
– Пересмотреть?
– Да, в сторону позитива. Вы отлично продемонстрировали их возможности. И хотел бы отметить еще один момент – интуицию.
– О чем вы, Серж?
– О вашей интуиции, Аня. Это касается именно вас в первую очередь. Помните первое столкновение с рыцарями?
– Вы, наверное, шутите, Серж. Разве такое забудешь?
– Понимаю. Так вот: Макс спросил вас, в которого стрелять, и вы на него рассердились, так?
– Еще бы! – Аня покраснела. – Я тогда еще на него зашипела, думала, он прикалывается. Я хотела сказать…
– Я знаю это слово, Аня. И вы сказали: «В правого», верно?
Аня кивнула.
– Так вот: он не «прикалывался», как вы выразились. Он запрашивал инструкции.
Макс рассмеялся. Аня же пожала плечами.
– Вы это серьезно, Серж? – спросила она.
– Вполне. Он именно запрашивал инструкции – неосознанно. И вы, точно так же неосознанно, дали ему инструкцию. И притом, заметьте, абсолютно правильную. Чисто интуитивно. Помните, что я говорил о женской интуиции?
– Да, конечно. Вы говорили, что женская интуиция – это феноменальное достижение и что она блистательна.
– Именно так и есть! Вы сказали: «В правого» – интуитивно. И правильно!
– Почему? – недоуменно спросил Макс. – Какая разница, в которого?
Серж, слегка улыбаясь, смотрел на Аню.
– А вы как думаете, почему? – спросил он ее.
– Я поняла. Потому что правый держал фонарь. Именно поэтому стрелять нужно было в него.
– Да, – согласился Серж, – все верно.
– Это все, конечно, интересно. Но меня больше интересует другое, – сказал Макс. – Кое-что посущественнее.
– Ты о чем, Макс? – спросила его Аня.
– Не догадываешься? Я о том, что творилось с луной! Что это за фортеля такие? То луна есть, то ее нет! Что там происходило?
– В самом деле, Серж, – подхватила Аня. – То новолуние, то луна на небе… Это как?
– С луной все в порядке, – начал Серж. – С ней как раз ничего не творилось. Произошло вот что. Вы должны были попасть в намеченную точку времени – ночь с 15 на 16 марта 1244 года. Тогда, что весьма кстати, было новолуние. Но в расчеты вкралась ошибка.
– Ошибка?
– Да. Вернее даже, погрешность. Совсем незначительная применительно к относительно небольшим интервалам времени – скажем, лет сто или двести. Или даже триста.
– «Небольшие интервалы», – иронически произнес Макс. – Триста лет…
– В нашем случае, как вы помните, интервал составлял семьсот семьдесят лет. Поэтому погрешность стала уже заметной. В результате временной прицел сбился, и вы попали в сутки, предшествующие нужным.
– То есть в ночь с 14 на 15 марта, так?
– Да. Это было перед новолунием, и луна была видна в виде узкого серпа, обращенного выпуклостью влево.
– Да, но луны вообще не было поначалу. Она вылезла потом.
– Да, крайне некстати. Она вышла в просвет между облаками. Но луна была на небе и до этого – просто ее не было видно. Из-за туч.
– Понятно: была гроза, дождь.
– Верно, сплошная облачность. Это уж потом распогодилось. Кстати, рыцари в ту ночь еще не готовились наутро штурмовать, и поэтому…
– Поэтому они еще не сосредоточились на отдельных направлениях, – перебил Макс, – и были везде, по всей окружности! Понятно.
Аня выразительно посмотрела на Макса.
– Извините, что перебил вас, – сказал тот Сержу, – но просто теперь все стало на свои места. И рыцари нас после той стычки уже не преследовали. Помнишь, Анюша, я сказал: «От кого бежать? Преследователи исчезли». А мы просто переехали в другие сутки.
– Да, верно. Вы сбежали от них во времени.
– То есть для тех рыцарей мы просто исчезли, так?
– Да, Аня.
– И когда мы сидели в зарослях возле ручья, луна пропала, потому что вы нас перекинули в 16 марта, правильно?
– Совершенно верно, Макс.
– Но тогда, наверное, и то, что я почувствовала.
– Да-да, Аня, это очень интересно! Вы что-то ощутили. Что именно?
– Дурноту и головокружение. И еще тепловую волну.
– Тепловую волну? Это как?
– Как будто я открыла хорошо нагревшуюся духовку, и на меня пыхнуло жаром из нее.
– Понятно. Что-то в этом роде и предполагал кое-кто из моих экспертов.
– Эти ощущения связаны с перемещениями во времени?
– Да, по всей вероятности.
– А почему сигнал был слабым? – задала наконец Аня вопрос, который не давал ей покоя. – Его что-то экранировало?
Серж в задумчивости откинулся в своем «президентском» кресле и вновь достал игрушку, золотую зажигалку. «Должно быть, это потому, – подумала Аня, – что он обязательно должен крутить что-нибудь в руках. Вилочку, зажигалку – все равно что».
– Этот вопрос, Аня, – произнес наконец Серж, – и меня занимает. Точного ответа на него пока нет, но я думаю… – Он сделал паузу. – Да, нечто экранировало сигнал. И я предполагаю, что это нечто есть не что иное, как то духовное поле, которое создавали молящиеся катары. Ведь, судя по расчету времени, мы потеряли вас именно тогда, когда вы пришли в грот Ломбрив. Ваш сигнал был слабым, а наш поисковый сигнал вообще не смог найти вас. Видимо, не сумел пробиться.
– Духовное поле? – удивился Макс. – По-моему, в физике такого нет.
– Вы хотите сказать, в учебниках физики этого нет, так?
– Нет, ну вообще…
– Макс, вы взрослый человек. Полагаю, вы понимаете, что то, что есть в учебниках, в научных трудах, книгах, Интернете не равно тому, что есть в мире. Не так ли?
– В принципе, понимаю. Но это какая-то странная физика получается.
– Странной она кажется вам, потому что термины непривычны. Такой термин, как «духовное», в привычной вам физике не употребляется, это верно. Но термины условны. Нет проблем: если хотите, можно использовать другие, более привычные вам термины. Например, «энергоинформационное поле». Так годится?
– Ну, это более-менее.
– Вот именно – более-менее. Любые слова – это всего лишь слова, в том числе и термины. Как ни называй, а это есть.
– То есть, – сказала Аня, – это духовное поле катаров, оно настолько сильное, что может экранировать сигналы?
– Да, оно сильное. Потому что катары обладали одним важным свойством – они искренне верили.
– Но вы же говорили…
– Да, – перебил Серж, – я говорил, что их концепция была ложной. Но они в нее верили.
– Значит, вера – это сама по себе сила, так? Вне зависимости от того, во что верят?
– Увы, это так. Именно поэтому верой можно как созидать, так и уничтожать. Да, вера творит чудеса. Порой жестокие чудеса.
– Вы считаете, что случай катаров – это негатив, да? Что они творили зло?
Серж вздохнул.
– Я знал, – сказал он, – знал, что, скорее всего, не удастся избежать этого разговора. Что вы зададите вопросы, Аня, и захотите понять. Такой уж вы человек.
Аня молча ждала. Она видела, что Серж не в восторге от затронутой темы, но для нее это было важно.
– Ладно! – Серж махнул рукой, его часы сверкнули неповторимым алмазным блеском. – Творили ли они зло? Все не так просто, Аня. Субъективно они не творили зло, напротив, они искали добра. Их натура стремилась к свету, к чистоте. Но главное, чего они искали, – это другое.
– Что же это?
– Любовь.
Видя, как оба его молодых собеседника смотрят на него с сомнением, Серж повторил:
– Да, любовь. Это и есть то главное, чего они хотели и к чему стремились. Но не та любовь, о которой вы подумали в первую очередь. Не та биологически обусловленная, половая любовь, которую в наши дни единственно и подразумевают, когда произносят это слово. Не эрос. В эросе, разумеется, нет ничего дурного. Но речь не о нем. Речь о другой любви, которую называли некогда другим, но тоже греческим словом: «агапе».
– Что это значит?
– Это та самая «любовь к ближнему», о которой так редко вспоминают. И редко вспоминали всегда. В былые времена еще реже, чем теперь. То есть на словах, напротив, упоминали беспрерывно. Их произносили весьма громко.
– «Произносили» – вы хотите сказать…
– Их произносили всуе: то были пустые слова.
– Мне кажется, первые христиане исповедовали как раз такую любовь к ближнему… – неуверенно сказала Аня.
– Вы абсолютно правы! – подтвердил Серж. – Именно так. Впоследствии общество от этого отошло, и куда как далеко…
– В смысле не формально, а на деле? – уточнил Макс.
– Да. А между тем именно в этом и состоял пафос раннего христианства. Это как раз и был тот посыл, с которым христианство пришло в мир. Этим оно быстро завоевало много сторонников – и вовсе не только среди обездоленных, хотя среди них особенно, но во всех слоях общества. Потому что потребность в любви испытывают все. Можно сказать, что главная человеческая потребность, если отвлечься от чисто физиологических, – это потребность быть любимым. Родителями, друзьями – теми самыми «ближними». Именно любовь – это то, что привнесло христианство в мир и что оно противопоставило другим религиям того времени: как язычеству, так и иудаизму.
– Иудаизму?
– Да. Иудаизму в особенности. Не грозные предписания. Не обещания страшных кар. Не бухгалтерский подсчет добрых и дурных деяний. А любовь. Тебя любят! Бог тебя любит не за что-то, не за то, что ты был хорошим мальчиком или послушной девочкой, а просто так. Ни за что. Просто потому, что каждый достоин любви. Потому что это – Бог любви.
– Я поняла! – воскликнула Аня. – Вот откуда это выражение: «Бог – это любовь», так?
– Да. И катары следовали ранним христианам. А впрочем, почему «ранним»? Просто христианам. Потому что «поздних», и в частности нынешних, лишь с большой натяжкой можно к таковым отнести.
– Но это же замечательно! Чем же тогда катары могут быть плохи?! Может, они вели себя не в соответствии со своим учением?
– Нет, напротив. Они-то как раз жили в соответствии с тем, что провозглашали, в отличие от многих представителей Единой Святой Римской Церкви.
Серж усмехнулся.
– Катары стремились к максимальному воздержанию, – продолжил он, – вели аскетический образ жизни, причем так называемые «совершенные» – до предела.
– То есть?
– Вы знаете, что такое «эндура»? Нет?
– Эндура? Никогда не слышала.
– Это – крайняя аскеза. Они все время постились, буквально морили себя голодом, и полностью отказались от половых контактов.
– Что, правда? – вставил свою реплику Макс. – Так уж и полностью?
– Полностью, – отрезал Серж. – Это факт. Трогательно заботились друг о друге.
– Агапе, – задумчиво произнесла Аня.
– Да. В общем, можно сказать, что катары действительно вели почти что святой образ жизни.
– Но где же тут место для негатива?
– О! Негатива тут предостаточно. И боюсь, он перевешивает.
– Даже так?
– Да-да!
Серж пристукнул зажигалкой по эбеновой столешнице.
– Не думайте, пожалуйста, – продолжил он жестко, – что эти несчастные аскеты были безобидны. Отнюдь! Они выглядели таковыми на первый взгляд. Но одного взгляда чаще всего бывает недостаточно. Это только идиота видно с первого взгляда. Надо просто немного пошевелить мозгами, чтобы понять, что катарская ересь была совсем не безопасна – напротив! Да и почему, собственно, «катарская»? Это началось давно – за много веков до того, на Востоке. Вначале их называли богомилами или же определяли это как «болгарскую ересь». Потом – по-всякому. Названия ересей менялись: катары, патарены, вальденсы, альбигойцы. Имя им легион! Но дух оставался неизменным – дух подрывной деятельности.
– Подрывной деятельности? – переспросил Макс удивленно. – Странно как-то. Неожиданно.
– В самом деле, Серж, – сказала Аня, – как можно об этом говорить, если их резали, как… Нет, я не могу об этом вспоминать. – Ее передернуло, и она на минуту прикрыла глаза ладонью.
– Я понимаю, – мягко произнес Серж, но Аня его перебила:
– Если вы понимаете, то как же вы… – Она не договорила.
– Я понимаю, – повторил Серж совершенно спокойно, ровным голосом, но гораздо менее категорично. – После того, что вы видели там… Вас захлестывают эмоции, Аня. Поэтому вы сейчас, по-видимому, не в состоянии трезво и объективно взглянуть на эту проблему. Может, отложим разговор?
– Нет, – твердо ответила Аня. – Не надо откладывать. Вы правы насчет эмоций. Я постараюсь быть объективной. Я хочу понять, что катары подрывали? Кому и как они вредили? Ведь это они были жертвами!
– Они были жертвами, конечно. Но это никоим образом не отменяет того факта, что объективно, подчеркиваю, объективно их деятельность подрывала устои государства и общества. Вне зависимости от тех целей, как вы уже знаете, благих, и даже весьма благих, которые они провозглашали, объективно их теория и практика вели к разрушению государства и социальной организации в целом.
– Но ведь катары говорили о духовности, о стремлении к совершенству, – начал было возражать Макс, но осекся, увидев глаза Сержа: в них плясали всезнающие чертики.
– О совершенстве – верно, говорили. И одно только это уже несет в себе опасность для общества. Ибо в реальном мире, а никакого другого в наличии не имеется, совершенства нет и быть не может. Совершенства достичь в принципе невозможно, а попытки этого добиться, как показывает история, ведут к тупику и массовым могилам. Да, начинается все вот с таких невинных «теоретиков», желающих, разумеется, лишь добра. А потом приходят практики, которые начинают эти теории воплощать. И тогда…
Серж замолк на несколько мгновений, а затем вздохнул.
– Поймите, – вновь заговорил он, – катары и им подобные – максималисты. Люди крайностей. Они непреклонны и фанатичны, а что в этом хорошего? Я вам об этом уже говорил, Аня: главное – это мера. Благо – в умеренности, в соблюдении разумных пропорций. Все, что чрезмерно, все, что «на полную катушку», есть зло. Крайности – это всегда плохо. Официальная церковь, какая она ни на есть, по крайней мере, не требует от человека: все или ничего! Она не настаивает на том, чтобы человек отдавался вере всей душой и всем телом – на все сто процентов, до донышка. Церковь, в целом, все-таки избегает эксцессов, хотя бывало, да! Бывало. Но все же.
– А катары были максималистами, понимаю. Но ведь они не требовали этого от всех! Разве не так?
– Они – нет, не требовали, хотя и показывали пример. Но следом за ними, как я уже сказал, вполне могли прийти практики, которые взглянули бы на этот вопрос совсем по-иному… Увы, но каждый достаточно мощный порыв к совершенству неизбежно заканчивается все тем же – катастрофой.
– Ну, катастрофа – это, знаете, уже слишком… – возразил Макс.
– Вы уж извините его, Серж, – вмешалась Аня, – такой у него характер. Дух противоречия.
– Извинять не за что, Аня, – ответил Серж. – То, что человек с чем-то не соглашается, это абсолютно нормально. Вы ведь и сами только что со мной спорили, разве не так? «Дух противоречия», говорите? Это неплохо. Но уверяю вас, что это не слишком. Вы просто рассудите логически. В самом деле, что они провозглашали? Мир, говорили они, есть создание дьявола, не так ли? Мир – это ад. Отсюда танатофилия – стремление к смерти. У них была такая формула благословения: «Да благословит вас Бог! Да сделает добрыми христианами и да приведет вас к благой кончине». Премило, не правда ли?
– Да, я знаю… – произнес Макс.
– Следствием всего вышесказанного, – продолжил Серж, – является то, что катары отвергали общественную жизнь, ее нормы и основы: брак, семью, государство. Они, к вашему сведению, жили в лесах, кроме молитвы и поста, они ничем больше не занимались. А для их «литургических» нужд у них там имелось все необходимое.
– То есть?
– То есть прямо в лесу стоял стол, накрытый белой скатертью и игравший роль алтаря, а на столе лежал Новый Завет на провансальском языке, открытый на первой главе Евангелия от Иоанна.
– «В начале было слово»? – уточнила Аня.
– Совершенно верно.
– «И Слово было у Бога. И Слово было Бог», – продолжил Макс.
Серж метнул на него короткий взгляд. Кажется, он был слегка удивлен.
– Именно, – сказал он, кивнув. – Все свое время они проводили в богослужениях.
– Они что же, совсем ничего больше не делали? – поразилась Аня.
– Ничего абсолютно. Правда, это касается лишь «совершенных». Основную массу катаров составляли «верующие», которые занимались различными видами хозяйственной активности – не с голоду же помирать. Есть хочется. К тому же им нужно было подкармливать «совершенных», иначе те просто умерли бы от истощения.
– Но ведь они вроде к этому и стремились или как?
– Они усматривали в смерти благо, это верно. И якобы не боялись ее. Но смерть от истощения в результате добровольного лишения себя пищи означала бы самоубийство. А это смертный грех. Поэтому они принимали пищу, которую им приносили простые катары.
– Значит, основная масса катаров все-таки работала?
– Вижу, Аня, вы упорно пытаетесь их так или иначе оправдать. Я понимаю, поверьте уж мне! Действительно понимаю, какое тяжелое впечатление произвела на вас та резня, которую вы наблюдали. Но сами подумайте: да, они, то есть основная масса, работали – по необходимости, занимались хозяйственной деятельностью – в отличие от «совершенных». Но именно «совершенные» были образцом для подражания, их образ жизни был ориентиром, целью, к которой надлежало стремиться. Жить, руководствуясь словами Иисуса: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться». И чуть далее: «Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут» и, наконец, вывод: «Итак, не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь»[1]. Много веков богословы и ученые знали эти слова Иисуса. Но никто же не призывал следовать им буквально. Ведь это означало бы крах цивилизации. Катары, как и прочие «духовные христиане», этому следовали буквально и призывали других к тому же. Это ли не подрыв общества? Они также отказывались производить потомство. Приводить несчастные юные существа в мир, который они рассматривали как ад, они находили ужасным. Представляете, как такой пример мог повлиять на общество! И катаров было много.
– Как много? – заинтересовался Макс.
– Число «совершенных» было относительно невелико – вероятно, что-то около тысячи.
– Всего лишь?
– Да, но «верующих» катаров, если посчитать вместе с вальденсами, в то время в Южной Франции было больше, чем католиков.
– А вальденсы – это кто такие? – спросила Аня.
– Того же… сада… Или нет, того же огорода… Как это по-русски?
– А! Того же поля ягоды! – сообразил Макс.
«Мужчины – как дети, – подумала Аня. – Все играют. Даже Серж. Впрочем, он ведь признался как-то, что порой ведет себя как мальчишка».
– Да, верно, спасибо, – сказал Серж. – Того же поля. Различия между ними не принципиальны. И вот еще о чем подумайте: если мир – это преисподняя, если мы и так в аду, то смешно бояться Страшного суда, не правда ли? А земного суда и подавно! Все механизмы устрашения, которые используются церковью и государством и которые абсолютно необходимы для сохранения общества, перестают работать. И это – крушение всего! Исчезает страх наказания, вот что гибельно! Это и есть путь в настоящий ад – ад анархии и распада. Именно это мы и наблюдаем сейчас: мир с ускорением катится в тартарары, потому что нет страха ни перед чем. Вы думаете, это хорошо? Отнюдь нет! Да убоятся же хоть чего-нибудь!
Серж задумчиво постучал зажигалкой по столу и перевел взгляд на подсвеченные предзакатным солнцем средневековые стены и башни за окном, всегда такие красивые – издали. Или на картинках.
Аня и Макс сидели на террасе кафе в Каркассоне – в Верхнем городе, внутри средневековой крепостной стены с башнями. Макс поначалу отсоветовал было Ане туда ходить, чтобы не будить ассоциации, которые мог породить этот визит и которые могли испортить вечер. Но Аня не согласилась с ним и заявила, что не надо бояться призраков прошлого:
– Пусть они сами боятся. Нечего малодушничать!
– Что, клин клином, значит? – спросил Макс. – Ладно, пошли.
И они прошлись по Верхнему городу и даже посетили Музей инквизиции. На последнем настояла Аня.
– Зачем тебе понадобилось заходить в этот ужастик? – поинтересовался Макс, когда они, поужинав, не спеша пили каждый свое: Аня – свой излюбленный белый сухой мартини, а Макс – «Шатонёф дю Пап». – Продолжаешь вышибать клин клином?
– Нет, – ответила Аня. – Просто хочу понять.
– Понять что?
– Я все думаю о том, что говорил Серж.
– Он много чего говорил. Ты о чем?
– О страхе. Хочу сама разобраться в этом.
– В том, нужен ли страх?
– Да. Мне это кажется неправильным – чтобы люди боялись. Неужели без этого никак нельзя?
Вопрос повис в воздухе. Макс молчал, задумчиво глядя на свой бокал с красным вином.
– Не знаю, я об этом как-то раньше не задумывался, – наконец ответил он. – Наверное, Серж прав – он понимает этот сумасшедший мир куда лучше нас с тобой.
– Но у тебя это тоже вызывает внутренний протест, да?
Макс рассеянно смотрел на парочку, без всякого стеснения целовавшуюся за соседним столиком. «Тоже вот, – подумал он, – ничего не боятся. Да, когда боятся, это, конечно, плохо, но с другой стороны… Смотря какой страх и перед чем».
– Знаешь, Анюша, – произнес он, – мне кажется, что страх все-таки нужен. Нет, не надо, чтоб люди дрожали как осиновый лист. Но когда уж совсем ничего не боятся…
– Значит, ты с Сержем согласен?
– Понимаешь, – ответил Макс раздумчиво, – есть люди, которым, для того чтобы не превратиться в скотов, страх не требуется – в них заложена мораль, и они ей следуют. Но таких людей мало, мне кажется, очень мало.
И, глядя на благородный темно-красный напиток в своем бокале, он вновь замолк.
