Голубые русские

На Панковском немецком военном кладбище под Великим Новгородом есть испанский уголок. На стеле надпись на трех языках: «Павшим испанским военнослужащим Голубой дивизии. 1941–1944». Когда читаешь иностранные фамилии на плитах, расположенных вокруг памятника, глаз вдруг цепляется за что-то более привычное: Гончаренко Константин.

В рядах Голубой дивизии находилось немало белоэмигрантов, которые рассчитывали взять реванш за свое поражение в Гражданской войне: Николай Артюхов и Николай Барк, Петр Белин и Николай Болтин, Сергей Гурский и Борис Ильин – эти «испанские» фамилии можно перечислять еще достаточно долго. Их называли «русские», хотя среди них были украинцы, белорусы, грузины и татары.

В силу южного темперамента и отсутствия ярко выраженного расового компонента в идеологии испанцы вступали в более близкие контакты с местным населением, чем немцы. Кроме этого, пылкие иберийцы устанавливали особо доверительные отношения с женщинами. Где-то это был простой любовный роман на одну ночь, где-то уровень «походно-полевой жены», а где-то имелись и вполне искренние чувства. Последние случаи заканчивались не только свадьбой, но и вывозом законной жены в Испанию.

Руководство Голубой дивизии также не запрещало вступать в свои ряды и бывшим советским гражданам.

Советские органы государственной безопасности сразу же заинтересовались новым союзником гитлеровцев. Советская агентура сообщала в Ленинград следующее: «В военном городке вблизи деревни Григорово размещался штаб немецких разведывательных органов, в котором находился Гурский-Мухамедов Олег Константинович, бывший офицер царской армии. Эмигрировал за границу. После разгрома белых банд в 1921-22 г. проживал в городе Прага, Чехословакия, уроженец г. Севастополь, где имел собственное поместье.

При формировании добровольческой Голубой дивизии в Испании как волонтер вступил в нее офицером-лейтенантом и в таковом виде прибыл в Новгород в составе Голубой дивизии, где занимал пост в испанской разведке. Также он работал переводчиком и комендантом военного городка…

Кроме того, в Голубой дивизии в разведке находились Константинов Константин Александрович, Старицкий Юрий Александрович, бывший князь или граф, до революции крупный помещик…

Все они – эмигранты, бывшие офицеры, бывшие дворяне».

Далеко не всех русских в Голубой дивизии чекистам тогда удалось полностью идентифицировать. «Игорь (отчество и фамилия не установлены), молодой солдат испанского дивизиона, в 1942 году ему был 21 год, его отец в конце гражданской войны эмигрировал из СССР в Испанию, служил переводчиком при капитане Мартинесе. В 1942 г. Игорь был произведен в унтер-офицеры, член нац. синдикалистской партии Испании…

Александр Александрович (фамилия не установлена) изредка бывал у Турского и Мартинеса, бывший офицер царской армии, в испанской дивизии лейтенант, состоял комендантом в деревне Труженик, возраст 52–55 г.».

Фамилия Игоря была Позняк, а Александра Александровича – Трингам. Последний вступил в Голубую дивизию, пройдя две гражданские войны: в России и Испании. Даниил Петров так описывал его: «Высокий, с энергичным лицом, на вид еще молодой (хотя он не был слишком молод, так как принял участие в гражданской войне в России уже в чине капитана), с типичной офицерской выправкой, которая сразу бросалась в глаза».

Трингам сражался на стороне генерала Франсиско Франко, куда отправился с началом гражданской войны в Испании. После ее окончания, в 1939 г., получил испанское подданство и работал бухгалтером на большой фабрике в Мадриде.

Он рассказал Петрову, что им, белым русским, было очень трудно попасть на службу в дивизию в силу противодействия не испанцев, а немцев. По его словам, «из десятка с лишним русских, поступивших в дивизию, трое было убито, несколько человек вернулось в Испанию, задетые враждебностью немцев, остальные же продолжали работать». Сам Александр Трингам, провоевав в России два года, вернулся на свое новое место жительства в Испанию, где скончался в 1980 г.

Но не только эмигранты «первой волны» вступали в ряды испанского воинского формирования. Упомянутый Даниил Петров родился в мае 1918 г. под Петроградом, в Детском Селе (сейчас это город Пушкин). Там он окончил десятилетку и поступил на филологический факультет Ленинградского университета, где изучал романские языки. После начала Великой Отечественной войны в Красную армию его не призвали – он имел отсрочку как студент высшего учебного заведения.

Будучи убежденным противником советской власти, Петров предложил свои услуги вермахту. Но в немецкой части ему не понравилось: гитлеровцы воспринимали русского унтерменша как человека второго сорта. Другое дело испанцы! Благодаря хорошему знанию их родного языка он быстро стал среди них своим: «Для испанцев, в отличие от немцев, я не был иностранцем, представителем нации, с которой они воевали, – я был в самом полном смысле слова своим.

Надо сказать, они вообще ясно чувствовали, что воюют не против русских, а против большевиков, и в отличие от всех других иностранцев, когда говорили о неприятеле, называли их не “русскими”, а “красными” – “лос рохос”. Это слово шло у них с годов недавней гражданской войны в Испании, и воспоминание об этой войне помогало им понимать, что есть испанские и русские коммунисты, равно как и испанские и русские антикоммунисты, и между нами одна грань, гораздо более важная, чем просто национальные различия». Даниил Петров до конца жизни сохранил ненависть к Советскому Союзу, в эмиграции стал убежденным монархистом. Он скончался в Париже в 2011 г.

Мотивы для вступления русских в ряды Голубой дивизии были очень разными. Красивая форма, продовольственный паек, защищенность от немцев и их пособников – эти факторы играли немаловажную роль. Вчерашний советский школьник Алексей Иносемский (он родился в 1924 г.) вскоре после начала войны оказался в оккупации. Ему пришлось, как и всем мирным жителям, выживать, хотя работа у него была весьма неплохая – стекольщиком в городе Пушкине.

Во второй половине 30-х гг., как и все советские дети, Леша с волнением следил за событиями гражданской войны в Испании, с восторгом встречал детей республиканцев, вывезенных в СССР. Ему хотелось общаться со своими сверстниками из далекой прекрасной страны, борющейся с фашизмом, и это желание привело его во Дворец пионеров. Там он начал изучать испанский язык. На допросе в МГБ он так рассказал об этом периоде своей жизни: «С 1937 года по 1941 год я являлся учеником Дворца пионеров в городе Ленинграде…

Туда часто приходили на экскурсии дети, вывезенные из Испании в Советский Союз. Будучи знаком с ними, я проявлял интерес к испанскому языку и с помощью учебников изучал его и одновременно закреплял практически в беседах с детьми, приехавшими из Испании».

Оказавшись после начала войны на оккупированной территории, Алексей в первые недели занимался разбором разрушенных домов, а потом стал выполнять более квалифицированную работу. Испанский язык помог ему быстро найти контакт с испанцами, которые прибыли под Ленинград в конце лета 1942 г. «Владея испанским языком, в процессе своей работы стекольщиком, я познакомился с офицерами и солдатами “Голубой дивизии”, которые при своем выезде из города Пушкин в сентябре 1943 года предложили мне добровольно поступить на службу. От их предложения я не отказался, а, наоборот, дал свое согласие, после чего был зачислен рядовым 15 роты 262 полка испанской “Голубой дивизии”, в составе которой выехал сначала в г. Кенигсберг, а затем в город Сан-Себастьян (Испания)».

Стать «голубым» для русского парня оказалось весьма несложно: «В сентябре 1943 года я заявил старшему лейтенанту Хилю о своем желании служить в указанной дивизии. После чего Хиль записал меня в свою роту и сразу же выдал обмундирование рядового солдата. Поставил на довольствие и выдал справку за своей подписью, в которой было указано, что я являюсь солдатом 15 роты, 262 полка, испанской “Голубой дивизии”.

Будучи зачисленным на службу в указанную дивизию, я перешел жить в расположение 15 роты, после чего стал считаться солдатом испанской добровольческой дивизии».

Новому солдату пришлось отказаться от своей настоящей фамилии. «Будучи вызванным командиром в ротную канцелярию за получением справки о прохождении мною службы в указанной дивизии, я назвал свою правильную фамилию, а писарь записал меня Алексейс Константино, мотивируя это тем, что в Испании нет фамилии, подобной моей. С тех пор я себя именовал Алексейс Константино».

После окончания войны, в 1948 г., он вернулся в Советский Союз – не смог перенести расставания с матерью. На родине его арестовали. Следователей интересовал вопрос: воевал ли Иносемский с оружием в руках против Красной армии? В начале следствия Алексей подобные обвинения категорически отрицал: «После того как меня документально оформили для службы в испанской армии, я был направлен в распоряжение кладовщика 15 роты. Вместе с ним доставлял в роту продовольствие, затем помогал ему выдавать продукты из склада на кухню, а также выполнял и другие его поручения, касающиеся хозяйственных нужд роты… Кроме работы в складе, я занимался и его охраной в ночное время».

Он убеждал следователя в том, что «непосредственного участия в боях на передовом крае против советских войск в то время 15 рота не принимала.

До прибытия Голубой дивизии в Пушкин мне было известно, что личный состав ее принимал активное участие в боях против советских войск в районе городов Волхов и Тихвин Ленинградской области».

Алексея подвело его юношеское желание покрасоваться. Во время своей службы он приходил к матери не только в форме, но и с боевой испанской наградой. Его девушка Вера с горечью рассказала об этом: «Обстоятельств вступления Иносемского в испанскую армию я не знаю, но что он пошел добровольно, видно хотя бы из того, что я была девушка, находящаяся с ним в близких дружеских взаимоотношениях. Я неоднократно говорила ему, чтобы не вступал в испанскую армию. На это он всегда мне отвечал: “Ладно, Вера, не будем об этом разговаривать”.

Причем, какого-либо набора в испанскую армию не было, и русских принимали туда только по их желанию.

Кроме того, Иносемский, находясь в испанской армии, неоднократно заходил ко мне в их форме. Когда я ему говорила: “Алексей, как ты мог так поступить, ты же с оружием в руках пошел воевать против своих же русских”. На этот неоднократно заданный ему вопрос он отвечал неопределенно: “Если сделал ошибку, то ее теперь не поправишь”».

Через некоторое время Вера испытала новое потрясение: «Из разговора с ним в момент его приезда к матери и в личной беседе со мной он рассказывал, что принимал участие в боях против Советской армии в районе городов Волхова и Тихвина. Причем он мне тогда сказал: “Из Пушкина нашу часть отправят в район Тихвина и Волхова, где шли бои с войсками Советской армии, а сейчас едем в Испанию”.

Здесь я, увидев на левой стороне груди Иносемского какой-то наградной знак, какой точно, я не помню, спросила его: “Это что за награждение ты получил?”

Иносемский ответил: “Да это так, получил от испанцев”.

Больше о его награждении я не спрашивала, так как мне было неприятно, что русский за своих же русских от врага получает награждение».

Наказание, которое он понес, было более чем суровым: двадцать пять лет лагерей. В 1955 г. он вышел на свободу по амнистии. В начале 90-х гг., проживая в Петербурге, требовал, чтобы его признали жертвой политических репрессий. В этом ему было отказано.

Кроме Иносемского, были и другие бывшие советские граждане, вступившие в Голубую дивизию. Понятно, что все они в основном проживали в местах ее дислокации: в Новгороде, Пушкине и Павловске. Были среди них и подростки: «Осташонок Юрий Михайлович, 1926–1927 г. рождения, русский, житель города Павловск, Ленинградской области».

Иносемский впервые познакомился с ним в Мадриде в ИРО (американской организации помощи перемещенным лицам) в августе 1946 г.: «В процессе бесед Осташонок мне рассказал, что в Испанию выехал из Советского Союза добровольно, вместе с Голубой дивизией в 1943 году. После ее расформирования работал в северной части Испании на мельнице».

Встречались Алексею Иносемскому и жители Новгородчины: «Семенов Сергей Васильевич, 1923 года рождения, русский, житель одной из деревень, расположенной в районе города Новгорода. Познакомился я с ним в июле 1944 года в испанском легионе. Семенов о себе мне рассказывал, что он из Советского Союза в Испанию выехал с одним из батальонов Голубой дивизии в конце 1942 года или в начале 1943-го.

Когда и при каких обстоятельствах Семенов поступил в Голубую дивизию, мне неизвестно. На территории Испании после расформирования батальона работал у крестьян в сельском хозяйстве. В июле 1944 года добровольно поступил на службу в испанский иностранный легион № 2, дислоцировавшийся в местечке Дар-Риффиен, в 9-11 км от г. Сеута, на территории испанского Марокко. В его составе служил в пулеметной роте сначала рядовым, а затем, с сентября 1946 года, командиром пулеметного расчета в звании кабо, что в переводе на русский язык равно ефрейтору, под фамилией Чирога Александр (вполне вероятно, что «Чирога» – это искаженное имя «Серега». – Б. К.).

После истечения трехгодичного срока службы, в июле 1947 года, из легиона он был демобилизован, затем получил документы на право жительства в Испании и работал в качестве шофера в городе Мадрид у одного чиновника или торговца. В разговорах со мной Семенов высказывал серьезные намерения остаться на жительство в Испании или выехать в другую какую-нибудь страну».

Особую роль в Голубой дивизии играли переводчики. В большинстве своем они были русскими. По логике, эти люди должны были быть максимально близки к местному населению. Однако своим поведением они часто отличались от других оккупантов не в лучшую сторону. Так, дочь новгородского бургомистра Людмила Джиованни позднее вспоминала: «Но самыми отвратительными из них были переводчики…

Смотрели на нас свысока, что мы советские. Называли нас красным быдлом. Это было очень унизительно».

Лидия Осипова в своем «Дневнике коллаборантки» весьма жестко отзывается о некоторых русских эмигрантах, служивших у испанцев: «Познакомилась еще с одним переводчиком у испанцев. Некий Доцкий. Тоже белый эмигрант и весьма стандартный – парижский шофер, потом наемник испанской армии. Правда, боролся против красных. Но это, вероятно, случайность. Франко больше платил. Вульгарный хапуга…

Через Доцкого, за взятку ему, конечно, я устраиваюсь заведовать испанской прачечной».

Осипова и ее муж ненавидели советскую власть. Свой военный дневник 22 июня 1941 г. она начинает следующими словами: «Сегодня сообщили по радио о нападении немцев на нас. Война, по-видимому, началась, и война настоящая.

Неужели же приближается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы – хуже нашего не будет. Да и что нам до немцев? Жить-то будем без них. У всех такое самочувствие, что вот, наконец, пришло то, чего мы все так долго ждали и на что не смели даже надеяться, но в глубине сознания все же крепко надеялись. Да и не будь этой надежды, жить было бы невозможно и нечем. А что победят немцы – сомнения нет. Прости меня, Господи!

Я не враг своему народу, своей родине. Не выродок. Но нужно смотреть прямо правде в глаза: мы все, вся Россия страстно желаем победы врагу, какой бы он там ни был. Этот проклятый строй украл у нас все, в том числе и чувство патриотизма».

Эмигранты первой волны в предвоенные годы казались ей, гражданке Советского Союза, носителями европейской цивилизации, «рыцарями без страха и упрека». Но что она видит на самом деле: «Испанцы весьма падки на иконы. Доцкий разыскивает иконы и скупает их за бесценок и потом перепродает с барышом испанцам. Но испанцам они достаются совсем даром. Иногда он совсем не платит, отбирает икону. Если кто-нибудь протестует, то он грозит револьвером. Кому жаловаться? У них у всех круговая порука…Старый эмигрант с волчьей хваткой».

Именно Доцкий чаще всего называл местное население «стадом скотов и быдлом». Лидия Осипова пыталась понять его чувства: «Доцкий презирает советских за их “моральное падение”, как он один раз выразился при мне. А падение заключалось в том, что они, как “стадо баранов”, терпели советскую власть. Я у него спросила, а что он делал за границей, чтобы помочь русскому народу. “Состоял в партиях”, – сообщил он, но какие это были партии, не сказал».

Но не все эмигранты, служившие в Голубой дивизии, отличались подобным отношением к местному населению. Были люди, изломанные революцией и гражданской войной, вкусившие всю горечь эмиграции. Им казалось, что против большевиков они могут объединиться хоть с чертом, хоть с дьяволом. Они были уверены, что русский народ, как один человек, мечтает вернуть «Россию, которую мы все вместе потеряли». В документальном рассказе Бориса Филистинского так описывается первая встреча новгородцев с «русским испанцем». Пожилой офицер, потерявший нескольких родственников на Гражданской войне (они были убиты красными), рассказывает о своей судьбе: «Я – комендант ближайшего к вашей больнице села. Всего в трех километрах отсюда. Для меня русская деревня была целым откровением. Я ведь с самого двадцатого года, прямо из Крыма, все время за границей…

Нас, эмигрантов, никак не берут в немецкие части. А уж как многим хотелось попасть – хотя бы таким путем – в родные места! Слава Богу, попал сюда как испанец».

И вот эмигрант добрался до России, где он не был больше двадцати лет: «Я никак не предполагал увидеть русскую деревню такой, какой я ее увидел. И вдруг – люди как люди: песни поют, веселые, радушные, простые…

И еще: встреча с первыми пленными… Первый, с кем я разговаривал, был молодой парень, из рабочих, видать, коммунист. И, мне стыдно вам признаться, господа, – мне трудно было отвечать ему: выходило так, что не я его, а он меня допрашивает, а я оправдываюсь: “Да не против России мы пошли, поймите вы”, – кричу я ему.

А сам думаю: “А ну, как он прав? А что если, действительно, против родины?”».

Испанский офицер обращает внимание на спутницу Филистинского. «Молодая женщина-врач Людмила Георгиевна Алмазова проживала в Псковской слободе.

Еще до поступления в медицинский институт она окончила музыкальный техникум, и ее густое, звучное меццо-сопрано часто раздавалось в кабинете главврача…

Людмила Георгиевна, красивая полнотелая тридцатипятилетняя брюнетка, недурно говорила на немецком языке, еще лучше пела, заразительно смеялась, весело рассказывала анекдоты, оживленно вела любую общежитейскую беседу».

Для холодного и голодного Новгорода зимы 1941–1942 гг. даже кусок хлеба казался необычайной роскошью. Но испанские офицеры питались весьма неплохо. Кроме немецких пайков они получали регулярные посылки с родины. «Обед удался на славу. Конина, да еще запиваемая коньячком, показалась всем очень вкусной. Варить борщ Алмазова была мастерица, а хлеба было вволю – его принес с собой новый знакомый. Он же принес и консервов, и масла, и хороших сигарет». После нескольких встреч русский врач и офицер Голубой дивизии повенчались в сельской церкви. Их брак не афишировался: испанским офицерам не рекомендовалось официально оформлять отношения с местными жительницами.

Через месяц доктор скончалась от скоротечного гриппа, а ее муж был легко ранен в ногу. Но пока подоспели санитары, пока альфереца доставили на перевязочный пункт, он истек кровью.

Константина Гончаренко похоронили у деревни, где он был комендантом, в нескольких метрах от Ленинградского шоссе. Его сослуживцы установили стандартный низенький деревянный крест с железной каской на нем и надписью на испанском языке. Уже в XXI в. его останки были перенесены на Панковское кладбище.

Однако многочисленные истории военно-полевых романов заканчивались по-разному. Процесс сближения русских девушек с испанскими солдатами обычно начинался очень просто.

Даниил Петров пишет о следующих методиках знакомства: «Какая-то молодая крестьянка работает у себя в огороде. К ней подходит испанец и затевает разговор; через минуту ее лопата переходит в его руки, и он начинает работать изо всех сил. Вскоре к ним подходят еще несколько испанцев; один берется за ведро и начинает поливать грядки, другой находит себе еще какую-то работу в этом роде, а хозяйке остается только давать общие указания. Вот стиль ухаживания, к которому никогда не прибегали немцы!

Каждый день кто-нибудь из испанцев просил меня написать для него по-русски письмо, куда он вкладывал самые горячие комплименты и мольбы о свидании для той или другой из деревенских девушек, и обычно через некоторое время просил меня перевести ему ответ. Ответы эти бывали разного рода, и когда их смысл оказывался неблагоприятным, кавалеры приходили в бурное отчаяние, обычно принимались составлять новое послание, искали возможных соперников и новые пути ухаживания».

Понятно, что у большинства этих испанских парней дома остались невесты, и они просто хотели как-то разбавить серые и тяжелые военные будни. Но у кого-то были вполне серьезные намерения (конечно, в первую очередь, у русских эмигрантов). Одной из таких избранниц стала Бондина Мария, 1922 г. рождения, русская, жительница населенного пункта Красный Бор Ленинградской области. А. Иносемский позднее вспоминал: «С какого времени она находилась в Голубой дивизии, мне не известно. Познакомился с ней в июле 1943 года в г. Пушкин в Голубой дивизии, в составе которой она работала в качестве официантки офицерской столовой. Зимой 1943 года Мария Бондина вступила в брак с русским эмигрантом, служившим в 262 стрелковом полку Голубой дивизии, – Кривошеевым Николаем Евгеньевичем, который являлся офицером штаба полка в звании обер-лейтенанта.

В феврале 1944 года Бондина с Кривошеевым выехали в Испанию, где он продолжал службу в испанском иностранном легионе № 2 в м. Дар-Риффиен, в районе г. Сеута, испанское Марокко, в должности помощника командира 16 роты 4 батальона, а проживали они в городе Сеута по улице Ховита в доме № 27».

Встречались А. Иносемскому и другие женщины: «Игнатова Людмила, 1920–1921 года рождения, русская, гражданка СССР, жительница г. Луги Ленинградской области. В 1942 или в 1943 году с военным врачом Голубой дивизии в звании майора, фамилия которого мне не известна, выехала в Испанию, где приняла католическую веру и вступила с ним в брак. Проживала в городе Гренада по улице Атарацанас в доме № 1.

Парышева Ирина Степановна, на вид около 27–28 лет, русская, со средним образованием, жительница города Павловска Ленинградской области. Проживая на временно оккупированной территории г. Павловска, работала в городской аптеке в качестве лаборанта. В 1943 году вступила в брак со служившим в Голубой дивизии русским эмигрантом по фамилии Тоцкий Лев Георгиевич, уроженец г. Сумы, который после эмиграции проживал сначала во Франции, а затем, примерно с 1936 года, в Испании.

Мне известно, что до июня 1945 года Парышева с Тоцким проживали в г. Мадрид по улице Рафаэль Кальво, в доме № 12 или 14, так как у них на квартире по вышеуказанному адресу я бывал около четырех раз. В разговоре со мной заявляла, что из Испании в Советский Союз не возвратится».

Найти свое маленькое человеческое счастье во время войны – чудо. Я не хочу осуждать этих женщин. Слишком много горя и страданий принес им XX век.

Некоторые фамилии из уголовных дел изменены.