Голубая дивизия и блокада Ленинграда

Испанские фалангисты ждали того счастливого дня, когда они вместе с немецкими союзниками гордо пройдут по улицам Москвы, однако мечтам о триумфальном шествии по советской столице сбыться было не суждено. Но «добрый» немецкий союзник предложил им хорошую замену. Позднее об этом напишет генерал Эстебан-Инфантес: «В начале августа 1942 года “Голубая дивизия” получила приказ о передислокации непосредственно на Ленинградский фронт, где должны были проходить осада и последующий успешный захват царской столицы. В тот момент у всех нас были иллюзии, что мы осуществим этот маневр, который объединит нас с финскими войсками».

11 августа 1942 г. испанские солдаты погрузились в поезд. Они бранились, поскольку какое-то время им пришлось идти вдоль болота по жаркой пыльной дороге, над которой вились тучи комаров и одолевали их своими укусами. Солдаты кидали вещмешки в вагоны для скота, а также пытались разложить все свое снаряжение на открытых платформах. Измотанные, но воодушевленные перспективой очередного великого предприятия, они пели свою новую песню по дороге Новгород – Сусанино (Гатчинский район). При этом слова этого музыкального произведения явно отдавали черным юмором:

 

Мы покидаем Новгород,

Идем на Ленинград.

От комаров противных

Солдатик рад удрать.

 

 

Вдоль Волховского фронта

Товарищи лежат.

А тех, кто еще выжил,

Пристукнет Ленинград.

 

Так что, как говорится в русской пословице, «из огня да в полымя»…

Зона ответственности испанской дивизии была определена в ближайших пригородах Ленинграда: в Красногвардейске (Гатчине), Пушкине и Слуцке (Павловске). Немецкое командование так сформулировало задачу для своего союзника: «250-я дивизия должна выступить 7 сентября. Сектор Голубой дивизии – от Александровки до реки Ижоры. 263-й полк Виллальбо должен занять Пушкин в ночь с 5 на 6 сентября. 269-й полк Рубио и 262-й полк Саградо – Павловск и Аннолово к следующему вечеру».

Война испанцев в России продолжалась. Их появление на данном участке фронта было вполне объяснимо: гитлеровцы стягивали новые силы для подготовки очередного штурма Ленинграда.

В пригороды Ленинграда Голубая дивизия прибыла пока еще со старым командующим. Поклонник Гитлера генерал Муньос Грандес будет заменен Франко более послушным генералом Эмилио Эстебаном-Инфантесом 13 декабря 1942 г. Немцы сильно подозревали последнего в проанглийских настроениях и поэтому относились к нему весьма настороженно. Однако они ошибались: новый испанский командир оказался таким же верным союзником Германии, как и его предшественник. Эстебан-Инфантес был уверен, что если Муньос Грандес не прошел победным маршем по Красной площади, то он пройдет по Невскому проспекту: «Мы предполагали, что будем участвовать в наступлении на Неве, но были удивлены тем, что нам следует занять на данный момент лишь оборонительную позицию. Нам было обещано, что позже мы примем участие в наступлении, а пока мы должны обеспечить безопасность линии фронта Пулково – Колпино и сменить сильно измотанные немецкие подразделения, пополнение которых, несомненно, необходимо».

Кардинальным образом менялась обстановка, в которой находились испанские солдаты. Взаимодействие с немцами стало более тесным (по сравнению с тем, что было на Волховском участке фронта), кроме того, на смену небольшим бедным новгородским деревням пришли пригороды бывшей имперской столицы. Первое впечатление стало самым запоминающимся. Пробираясь от Антропшино, генерал Муньос Грандес понял, что приближается к тому, что когда-то было имперской столицей огромной державы некогда могущественных Романовых. Здесь, в пригороде, вокруг летнего царского дворца русская аристократия построила усадьбы и дачи, окружив их прекрасными парками, которые ограждали их от дороги.

Проезжая по Кадетской улице, генерал заметил, что Гусарские казармы и Артиллерийские квартиры справа и слева сожжены. Повернув направо, он изумился величию дворца императрицы Екатерины II.

Огромное зелено-белое здание, увенчанное пятью золотыми куполами дворцовой церкви, располагалось в английском парке за прудом. Некогда ухоженные сады были украшены беседками, триумфальными арками, гротами, живописными мостиками и искусственными руинами. Теперь после года бомбежек остались только настоящие руины. Собор Святой Екатерины был разрушен. На фасаде Александровского дворца зияли провалы от снарядов. За Триумфальной аркой у Московских ворот, за Ленинградской троллейбусной станцией проходила линия фронта. В воспоминаниях испанцев об их пребывании под Новгородом есть немало идиллических рассказов об их взаимоотношениях с мирным населением. Но у генерала Эстебан-Инфантеса есть весьма откровенная оговорка о том, что далеко не всегда его подчиненные разрешали жить в своих домах их законным хозяевам: «Поселения здесь более многочисленны, чем на Волхове, к тому же они меньше пострадали от войны. Таким образом, здесь, в Пушкине, и в других населенных пунктах достаточно хороших жилых помещений для наших солдат, и нам не нужно выгонять местных жителей из их домов. Все это значительно облегчает жизнь в новой зоне боевых действий».

Испанские солдаты активно обживали и бывшие царские дворцы. Их использовали в том числе как складские помещения и конюшни. Командир дивизии так описывал эти первые дни нахождения под Ленинградом: «Но мы беспокоимся не только о размещении наших добровольцев. Важным делом для нас является также строительство конюшен, чтобы защитить лошадей от холода и от осколков гранат.

Однажды, когда на фронте было спокойно, мы позволили себе развлечение – прогулку по дорогам и полям. Мы также организовали танцы и показ немецких фильмов. Но эти развлечения редки, так как на фронте почти никогда не бывает затишья».

Через оптические приборы испанские офицеры могли видеть Ленинград: «С нашего артиллерийского наблюдательного пункта недалеко от Пушкина легко отслеживать движение на улицах города благодаря 40-кратному увеличению телескопа. Наши ориентиры – это купола Петропавловского собора. Так что мы проводим много времени на этом наблюдательном пункте».

Испанские офицеры всячески превозносили мужество своих солдат в условиях сильных холодов. И если под Новгородом (по их воспоминаниям) температура могла опускаться до -70 °C, то под Ленинградом было несколько теплее: «Мы хорошо переносим первые месяцы зимы 1943 года, так как нас защищает зимняя одежда. Число обморожений заметно уменьшается и составляет лишь 40 % от прошлого года.

Немецкий народ приложил много усилий, чтобы защитить своих бойцов от сурового климата. Приходят многочисленные посылки с зимней одеждой.

Кроме шерстяных вещей, плащей и шуб, походных ботинок, кожаных наколенников и меховых сапог не хватает антифриза для автомобилей, нагревательных печей, любых средств для герметизации помещений и соответствующих приспособлений для машин скорой помощи.

Наконец, мы нуждаемся в продовольствии, которое несложно сохранить в данных погодных условиях. Самой трудной работой считается поддержание чистоты стрелковых окопов в течение этого времени. Потолки необходимо укреплять, но не столько из-за обстрелов, сколько из-за снега и льда. Создание новых окопов в эти зимние месяцы практически невозможно. Но и с наступлением весны эта проблема не разрешится, потому что лед превратится в бурный поток воды и в одно мгновение затопит все дороги и пути. Потребуются месяцы нечеловеческой работы вплоть до апреля и даже в мае, чтобы сохранить все связи исправными».

Испанские военнослужащие были вынуждены констатировать тот факт, что под Ленинградом Красная армия вооружена гораздо лучше, чем на Волховском участке фронта. Так, Эстебан-Инфантес признавал: «Существенная разница между Ленинградским и Волховским фронтами заключалась в качестве и количестве артиллерии. Южный подход к городу был хорошо укреплен. Испанцы находились между двумя укрепленными районами – Пулково и Колпино. Вокруг Пулково было 13 батарей, вокруг Колпино – 40. К этому можно прибавить дальнобойные орудия Балтийского флота и 30 железнодорожных батарей города.

У испанцев были винтовки и немного артиллерии, у русских – гаубицы и бомбометы. Солдаты Голубой дивизии вынуждены были беспомощно сидеть и смотреть, как советские поезда и грузовики приезжают и уезжают с заводов, производящих танки. Ни одно из испанских орудий не било так далеко.

Испанские батареи были надежно захвачены в вилку русскими артиллеристами. Чтобы избежать полного уничтожения, им пришлось рассеяться».

Генерал Эстебан-Инфантес так описывал повседневную жизнь подчиненных ему солдат под Ленинградом: «Количество вражеских сил значительно. На той же самой широте, на которой расположена наша дивизия, русские сосредотачивают не менее трех дивизий. Постоянную угрозу представляют внезапное нападение советских войск и прорыв на танках. Стрелковые окопы расположены прямолинейно, но в целом образуют крайне запутанный лабиринт.

Не слишком далеко от нас расположены вражеские окопы, оснащенные различными пулеметами и гранатометами, которые ежедневно держат нас в напряжении. Частые перестрелки и многочисленные налеты артиллерии многими патрулями и разведывательными поисками стоят нам ежедневно до 20 павших в бою наших солдат».

Но для рядового советского солдата все это было не так легко и оптимистично. Уже в начале XXI в. непосредственный участник боев под Ленинградом К. В. Виноградов вспоминал об этих днях: «Загорелые, откормленные контрактники-франкисты буквально засыпали минами и снарядами защитников города на Неве. Воевали они за деньги. Часто посылки из дому получали с фруктами, шоколадом, вином…

А патронов вообще не жалели: стреляли от зари до зари. А мы не могли им даже отвечать, так как у нас был каждый патрон на счету. Только наши снайперы немного их утихомиривали…».

В этих условиях сотрудники советских органов государственной безопасности отмечали: «Что прояснилось в летних боях и в итоге всех действий нашей разведки: с весны идет переброска новых подкреплений в осаждающую Ленинград 18-ю немецкую армию. Уже в июле под стены города было переброшено восемь дивизий, а сейчас, в августе, подступило еще три или четыре гитлеровских дивизии. Все усиливается приток танковых и артиллерийских частей.

Некоторые крупные соединения (например, 250-я испанская “голубая” дивизия) переброшены к Ленинграду (в данном случае на колпинский участок фронта) от Волхова после ликвидации немцами прорыва, совершенного 2-й Ударной армией. Другие тянутся из Франции. И, наконец, в последние дни появились части, освободившиеся у немцев после потери нами Севастополя».

Теперь испанцы оказались в зоне досягаемости советской дальнобойной артиллерии, которая находилась в Ленинграде. Корреспондент ТАСС на Ленинградском фронте Павел Лукницкий встретил на передовой артиллерийских разведчиков, которые ему рассказали: «В этом году полк слал гитлеровцам снаряды из района Автова, а затем перешел сюда, на участок Колпина и Ижор.

Полк держит под огнем полукружие фронта гитлеровцев от устья притока Невы – реки Тосны у села Ивановского до лесов Красного Бора и далее к юго-западу, до Пушкина и Павловска.

Восточную часть этого полукружия по реке Тосне занимает фашистская полицейская дивизия СС; правее по фронту расположена 250-я испанская “голубая дивизия”, сменившая недавно 121-ю немецкую пехотную дивизию.

И немецкие, и испанские фашисты чувствуют себя неуверенно, боятся, поспешно строят оборонительные сооружения».

Новый противник сразу же привлек внимание не только советских спецслужб, но и пропагандистов. Необходимо было понять специфику идеологического воздействия на испанских солдат-добровольцев. К этому привлекали самых известных писателей Ленинграда. Лукницкий отметил в своем дневнике: «Вишневский, Тихонов, Инбер, Прокофьев, Лихарев, Авраменко, Дымшиц, Рывина, Азаров, Вишневецкая, Левоневский и кто-то еще… Все мы, шестнадцать человек, собрались по приглашению начальника 7-го отдела подполковника Подкаминера, чтобы послушать доклад о войсках противника, осаждающих Ленинград, – о немцах, испанцах, голландцах, норвежцах, финнах; о дислокации их частей, об их настроениях и взаимоотношениях.

Доклад Подкаминера был основан на показаниях пленных и перебежчиков, а также на некоторых добытых нашей разведкой документах…».

По воспоминаниям испанских солдат, на них сразу же обрушилась вся мощь советской пропагандистской машины: «К 13 сентября русские узнали, что 121-ю дивизию сменила 250-я. В то воскресенье громкоговорители советской пропаганды переключились с немецкого “Heimat deine Sterne” на вальс Ramona. Обращался к ним дезертир из 7-й роты 262-го полка».

Поставить перед собой цель легко, гораздо тяжелее достичь ее на практике. Понятно, что еще с 1941 г. все люди, владевшие немецким языком, были взяты советскими политическими и разведывательными органами на особый учет. С владением другими языками, тем же испанским, было гораздо сложнее. Одним из тех, кто стал «воздействовать словом» на испанских солдат, стал бывший ленинградский инженер Константин Виноградов. Это произошло следующим образом: «Однажды Виноградова вызвали в особый отдел дивизии.

– А как вы смотрите на то, если мы предложим вам стать рупористом по агитации и разложению противника на испанском языке? А овладеть им мы вам поможем. В Ленинграде вы достанете учебник, словари, разговорники. Пленные испанцы помогут в фонетике. Идет?».

После недолгого раздумья Виноградов согласился. Главным аргументом «за» стало следующее: «Как-никак освобождался от ночного бдения и восстановления поврежденных обстрелом окопов. Представилась возможность бывать в городе, где, может быть, удастся узнать, куда эвакуирована жена с детьми».

Начинающий пропагандист приступил к своей работе: «И я начал “разлагать” противника:

– Испанские солдаты! – читал я по бумажке. – Зачем вы пришли убивать нас? Ведь мы защищаем свой город от фашистов, как недавно, пять лет назад, вы защищали свой Мадрид, а мы, русские, помогали вам делать это. Ленинградцы брали сюда ваших сирот, воспитали их, дали образование…

Но, видать, в моем произношении эти слова плохо доходили до них. Сначала они просто смеялись, а потом открыли по нам яростный огонь.

Но на следующую ночь, основательно вызубрив текст, я снова кричал:

– Солдаты-испанцы! Зачем вы здесь? Вас ждут дома матери, жены, братья, сестры, невесты. Недавно под Красным Бором вы поставили своим павшим товарищам 1500 березовых крестов. Берез у нас много, хватит на кресты для всей вашей дивизии. Проситесь в Испанию, пока не поздно!».

Работа пропагандиста оказалась весьма опасной: «В ответ – опять шквал мин и ливень пуль. В трубе появились пробоины, одного из моих связных ранило. Но мы изо дня в день целый месяц вели такие передачи. Командиры взводов стали гонять нас из траншей, так как из-за нас они стали подвергаться лишним обстрелам. Мы перебегали на новое место и снова продолжали свое дело».

Опыт пропагандистского воздействия на противника приходил с потом и кровью. И постепенно его качество стало возрастать: «Наши передачи совершенствовались. В помощь нам прислали испанца-перебежчика, который стал перед очередным выходом “в эфир” тренировать нас. Результат не замедлил последовать: к нам стали прислушиваться.

На передовой стало полегче. Прекратились изнурительные обстрелы. А если и вели по нам огонь, то неприцельный.

Уже не стреляли по дыму из землянок и по ротным кухням. Число убитых в траншее резко снизилось (до 10–12 человек в месяц). И уже не гоняли нас взводные, как прежде, а добродушно здоровались: “Молодец, эспаньол! Давай-давай агитируй!”».

Усовершенствовалась и техника: «В помощь нам приехала звукопередвижка, но работала недолго из-за минометных обстрелов. На нашем участке несколько групп испанцев добровольно сдались в плен после того, как союзники высадились в Италии летом 1943 года, а немцев разгромили под Курском.

Пошли слухи, что ненадежную “Голубую дивизию” немцы хотят заменить своими частями и начнут здесь наступать».

По прошествии лет у Виноградова не осталось к союзникам нацистской Германии ненависти – скорее наоборот, какая-то жалость: «А вообще-то испанцы в целом произвели на меня неплохое впечатление. Непоседливые, говорливые, радушные. Правда, в бою они вели себя не слишком храбро. Но ведь они легковерны, приехали воевать в Россию за обещанное им вознаграждение».

Осознание ненужности подобных жертв приходило в голову и руководству Голубой дивизии. Ленинград ожесточенно сопротивлялся, а вместо обещанной славы и побед испанцы несли тяжелые потери. Одним из символов смерти стал для них дворец в Павловске: «Интуиция Муньоса Грандеса не подвела. Авторитета перед Ленинградом он не заслужил. Славы не было, кругом была смерть. Три дивизионных кладбища перед полукруглым дворцом Павла I в Павловске продолжали заполняться. Начавшиеся осенние дожди, серое небо, мокрые падающие листья делали похороны еще печальнее. Траншеи превратились в болото, колеса гаубиц вязли, дороги развезло. Вновь пришла rasputitsa».

На солдат противника можно взглянуть с нескольких сторон. По другую линию фронта, в оккупированных Пушкине и Павловске, местное население внимательно присматривалось к новым иноземным пришельцам. В дневнике русской коллаборационистки Лидии Осиповой, которая 25 мая 1942 года перебралась со своим мужем на постоянное жительство из Пушкина в Павловск, 22 июня этого же года появляется следующая запись: «Идут разговоры, что к нам скоро придут испанцы. Знаменитая “Голубая дивизия”. Посмотрим потомков гордых хидальго».

Местным жителям сразу же бросилось в глаза, что, выстраивая свои отношения с населением оккупированной территории, испанцы шли с ним на более тесный контакт, чем немцы. Лидия Осипова, работавшая в 1942 г. в прачечной Голубой дивизии, в своем дневнике так отзывалась о своих новых знакомых: «Испанцы разрушили все наши представления о них как о народе гордом, красивом, благородном и прочее. Никаких опер. Маленькие, вертлявые, как обезьяны, грязные и воровливые, как цыгане. Но очень добродушны, добры и искренни. Все немецкие “кралечки” немедленно перекинулись от немцев к испанцам. И испанцы тоже проявляют большую нежность и привязанность к русским девушкам. Между ними и немцами ненависть, которая теперь еще подогревается соперничеством у женщин».

Хотя в послевоенных воспоминаниях испанские ветераны часто писали о том, что на Восточном фронте они жили впроголодь, местным жителям так не казалось: «Испанцы получают целых два пайка. Один от немецкой армии, другой – от своего правительства, и раздают излишки населению. Население немедленно оценило все испанское добродушие и немедленно привязалось к испанцам так, как никогда не могло бы привязаться к немцам. Особенно детишки. Если едет на подводе немец, то никогда вы не увидите на ней детей. Если едет испанец, то его не видно за детьми. И все эти Хозе и Пепе ходят по улицам, обвешенные детьми».

Ко времени появления под Ленинградом Голубой дивизии Пушкин и Павловск уже целый год находились в оккупации. В этих городах вполне сформировалась немецкая военная инфраструктура. Но испанцы захотели многое сделать по-своему: «Мой (Лидии Осиповой. – Б. К.) банно-прачечный капитан глуп и претенциозен. Но, кажется, добрый человек. Прачечная построена испанским полком не потому, что она необходима ему. Можно было бы свободно обойтись и теми, которые уже имеются у немцев.

А построена затем, чтобы утереть нос немцам, заявившим, что все ресурсы исчерпаны и никакой прачечной построить невозможно. Вот и построили».

Общая характеристика испанских солдат и офицеров, которую дает Лидия Осипова, не то что очень негативная, но весьма нелицеприятная: «Солдаты и сержанты – все мальчишки, начиная с 17-летнего возраста. Капитану 27 лет. Повар команды – тореадор. Самый настоящий живой тореадор. Но абсолютно не похож на оперного тореадора. Маленький, верткий, как обезьяна, и по поведению, и по психологии настоящий ребенок. Да и лет-то ему всего девятнадцать. По виду же ему можно дать не больше четырнадцати, зовут Маноло. Мой сержант, т. е. мое прямое и непосредственное начальство, – Хозе, 20 лет. Жулик сверхъестественный. Воришка и бабник. И все сержанты такие. Прачкам невозможно работать от толкотни в прачечной…

А капитана они боятся. Он, совершенно не стесняясь, бьет их по физиономиям. И вообще, мордобой в испанской армии – дело самое обычное. Офицеры бьют сержантов и солдат, сержанты только солдат, а солдаты бьют всех, кого могут. Вот тебе и потомки гордых кабальеро».

Нетрудно догадаться, почему многие жители оккупированных городов и деревень России так хорошо запомнили испанских солдат. Слишком сильно в своем поведении они отличались как от немцев, так и от других союзников гитлеровцев: «Паек у нас сытный, но когда его приносят, то он до обеденного перерыва лежит в команде на столе. И эти хулиганы непременно норовят что-нибудь стянуть, проходя. Не потому, что голодны, и не из корысти, просто из озорства. Но они такие добродушные, и такие ребячливые, что население им все прощает. Например, они приходят к вам в гости непременно с подарками. Но принимать эти подарки нужно всегда осторожно, потому что нет никакой гарантии, что они не сперли их у ваших соседей. Недавно жена городского головы была в отчаянии. Ей кто-то привез из тыла флакончик духов. Надо знать, что это значит в наших условиях, когда и мыла нет. И вот к ним пришли в гости какие-то испанцы, и не успела она оглянуться, как духи исчезли. А через несколько дней выяснилось, что эти духи подарены какой-то девушке. Причем эта девушка уверяет, что солдата, подарившего духи, она видела в первый раз в жизни. И это вполне понятно при широте испанских натур».

В воспоминаниях Лидии Осиповой можно найти большое количество зарисовок о поведении испанцев в оккупированном Павловске. Они касаются самых разных сторон жизни: их отношений к женщинам, причин, побудивших отправиться на Восточный фронт, отношений с немцами, странностей и причуд: «У испанцев женщины делятся на паненок, синьор и сеньорит. К первым можно приставать. И вообще это специфическое наименование проституток. Ко вторым относятся с настоящим уважением и почтением. Но пробуют на звание паненки каждую женщину и, если получают отпор, почтительно целуют руку и уже своему почтению никогда не изменяют».

Еще о женщинах: «Немцу ничего не стоит ударить женщину.

Испанцы – страсть, наскок и подлинное уважение к женщине. Они очень легко и просто могут из ревности зарезать свою подругу, но никогда не ударят».

Об испанских привязанностях: «1.10.1942. Сегодня испанцы хоронили девушку, убитую снарядом. Гроб несли на руках, и все рыдали. Ограбили всю оранжерею, которую развели немцы. Говорят, что при этом не обошлось без потасовки. Называют по одному убитому с каждой стороны. Этих уже будут хоронить без цветов. Многие из них ходят в нашу церковь и стоят там, как им подобает. Молятся они много и охотно. У каждого на шее есть иконки и ладанки». Сравнение немцев и испанцев:

«1. Немцы тихи и спокойны. Испанцы шумливы и беспокойны, как молодые щенки.

2. Немцы подчиняются беспрекословно всякому приказу, каков бы он ни был. Испанцы всегда норовят приказа не выполнить, каков бы он ни был. Немцам “ферботен” обижать испанцев как гостей. И они внешне к ним относятся доброжелательно, хотя страстно их ненавидят. Испанцы же режут немцев каждую субботу по ночам, после того как напьются своего еженедельного пайкового вина. Иногда и днем в трезвом виде бьют немцев смертным боем. Немцы только защищаются.

3. Немцы чрезвычайно бережливы с обмундированием и продуктами. Белье носят латаное-перелатаное. Аккуратненько штопают себе сами носки и прочее. Ни одна крошка продуктов у них не пропадает даром. Испанцы, получив совершенно новое шелковое белье, берут ножницы и превращают кальсоны в трусики».

А вот сравнительный анализ поведения противников Красной Армии в бою: «Немцы храбры постольку, поскольку им приказано фюрером быть храбрыми. Ни на капельку больше. Испанцы совершенно не знают чувства самосохранения. Выбивают у них свыше 50 % состава какой-либо части – остальные 50 % продолжают с песнями идти в бой. Это мы наблюдали собственными глазами. Немцы, согласно приказу, при первом же снаряде лезут в бункер и сидят в нем до конца стрельбы. У испанцев из нашей части погибло 14 человек оттого, что они не только не прятались от обстрела, но непременно мчались туда, где ложатся снаряды, чтобы увидеть, куда и как они попадают. Обычно второй или третий снаряд их накрывал».

Определенную доброту к мирному русскому населению (то, что им от испанцев иногда перепадало что-то из еды) Осипова в том числе объясняет и дикой безалаберностью солдат Голубой дивизии: «Испанцы ездят за 35 километров от Павловска за продуктами каждую неделю. И все знают, что они получили на эту неделю. Если это лимоны, то выхлопная труба у грузовика заткнута лимоном, и лимоны торчат на всех возможных и невозможных местах.

Если яблоки – то же происходит и с яблоками и всем прочим».

К «идейному антибольшевизму» испанских солдат Осипова относится крайне скептически. Вернее, она считает, что этого у них вообще нет: «Испанцев пропаганда совершенно не интересует. Это дело немцев, по их мнению, а они только гости. И им совершенно наплевать на все русские и нерусские дела в мире. И на всю политику. Это просто наемники, которые решили подработать денег на войне. Как в Средние века. Только теперь стараются заработать на автомобиль, а тогда на лошадь и на хорошую землю. Мой портной Маноло так и считает: как только будет довольно на покупку автомобиля – он едет домой и женится на своей Пепите. Вот и вся их политика».

А вот ее зарисовки испанского безрассудства: «3.12.1942. Испанцы неподражаемы. Сегодня один из них, катаясь на финках, провалился под лед Славянки. Утонуть в ней невозможно, но промок он до нитки. Он и не подумал пойти переодеться, а продолжал кататься как ни в чем не бывало. На финках обычно все здравомыслящие люди катаются вдвоем, и тогда один сидит в кресле, а другой правит, стоя на полозьях. Для этого они и устроены. Но испанцы становятся на сиденье и так катятся с горы в реку. Орут они при этом так, как будто бы пришел их последний час.

Испанцы доставили мне огромное удовольствие и злорадство. Все в доме сидят без света. Испанские часовые на электростанции пекли ночью картошку и мимоходом сожгли станцию».

При оценке достоверности того или иного источника необходимо учитывать условия его появления и степень предвзятости автора. Лидия Осипова – человек, безусловно, настроенный крайне антисоветски. Абсолютным злом она считает не нацистскую Германию, а сталинский Советский Союз. Первые выдержки из своего дневника она опубликовала уже в эмиграции. Но подобные характеристики испанцев встречаются и в материалах, собранных в Советском Союзе. Так, в Государственном музее-заповеднике «Павловск» хранятся материалы, подготовленные еще в 60-70-х гг. XX в., в частности машинописная брошюра Н. С. Садовской «Павловск в период Великой Отечественной войны». В ней, в частности, утверждается следующее: «В 1943 году в Павловске стояли части испанской Голубой дивизии (улица Красного курсанта)…

Испанцы, по свидетельствам очевидцев, лояльно относились к местному населению, а детей часто кормили в знак благодарности за спасение испанских детей в 1936–1938 годах».

Более беспощадны в своих характеристиках испанских солдат акты ЧГК. Понятно, что в первые месяцы освобождения после оккупации иначе быть не могло: «В Пушкине, кроме немцев, одно время размещались австрийские части, а осенью 1942 года их сменила испанская “Голубая дивизия”. Были тут финны, бельгийцы и другие любители “пера и топора”. Все они отличались коварством и жестокостью в сочетании с европейской деликатностью. Немцы свысока смотрели на своих союзников, не доверяли им. Нередко между ними возникали конфликты, особенно из-за женщин и при дележе добычи – трофеев.

Мягче и доброжелательней относились к местному населению испанцы. Они иногда задабривали местное население, угощая детей сладостями, помогали тем, кто на них работал. Но и они, подчиняясь требованиям немецкого командования, проводили экзекуционные меры. Бандиты из испанской “Голубой дивизии” на глазах у сотен людей на Октябрьском бульваре повесили 7 военнопленных и 20 дней не разрешали снимать трупы. Со зловеще спокойными лицами палачи фотографировались возле казненных. Зверства совершались по прямому приказу немецкого командования и фашистского генерала Муньоса Трантеса (так в тексте. – Б. К.). Этот палач, на грудь которого Гитлер повесил Железный крест, был соучастником военных преступлений “Голубой дивизии”».

В советских документах особо подчеркивались любвеобильность и вороватость испанских солдат: «С осени 1942 года оккупацию Пушкина и Павловска осуществляла испанская “Голубая дивизия”…

И при них продолжались разрушение и грабеж жилых домов, уничтожение памятников истории и культуры. Все, что оставалось во дворцах и парковых павильонах, было разграблено, парки превратились в места лесозаготовок и кладбища немецких и испанских солдат и офицеров. С приходом новых частей режим нисколько не изменился. Для девушек и молодых женщин по приказу командования были созданы “испанские дома”, якобы для обслуживания офицеров. В издевательствах над девушками испанцы мало чем отличались от эсэсовцев. Только за недостаточно вычищенные сапоги девушек остригали наголо или избивали кнутами, иногда до смерти».

Интересно посмотреть на русское население глазами не просто рядовых испанских солдат, а их командира. В книге Эстебана-Инфантеса «Голубая дивизия» есть отдельная глава «Русский народ». Следует отметить, что он увидел Россию и русских тогда, когда война уже шла больше года – осенью 1942 г. Итак, слово испанскому генералу: «Подготовка к войне в зимний период началась в октябре. Одной из важнейших задач стала заготовка дров, которых необходимо огромное количество, что требует подготовки специальных групп рабочих. Сюда, прежде всего, будут относиться пленники и перебежчики, число которых растет изо дня в день.

Особенностью этого фронта является то, что здесь много русских добровольцев. Таким образом, мы часто встречаем их за работой не только при заготовке дров и в сельском хозяйстве, но также в качестве служащих в армейских комендатурах».

Здесь, как и зимой 1941 г., военнопленные и «перебежчики» используются испанцами и немцами в первую очередь на тяжелых физических работах.

Специфика поведения испанских солдат, включая их тягу к воровству, находит у их командира соответствующее объяснение и даже одобрение. «Всегда, когда мы переходим на новый участок фронта, видна следующая картина: сначала русские мирные жители относятся к нам отчужденно, позже это отношение меняется, появляется взаимное доверие и понимание друг друга.

Но все же, если мы дольше остаемся на месте и появляются время и возможность, тогда отношения улучшаются изо дня в день.

Один и тот же солдат, который днем ранее взял подушку (или какую другую вещь) из дома без разрешения, на следующий день делит свой хлебный паек с детьми этого дома или наблюдает у кровати за больным крестьянином. В другом случае все, что он хочет взять, оплачивает марками или рублями. И русский человек с хорошим и дружественным характером умеет ценить эту широту испанской натуры».

Эстебан-Инфантес, как «истинный европеец», прожив несколько месяцев в России, пытается представить себя почти знатоком русской души. Утверждать, что знаешь русскую душу, в принципе достаточно самонадеянно. Но доказано, что в моменты замешательства и опасности знакомство происходит быстрее, чем в спокойное время. Необходимость взаимопомощи между оккупантами и жителями и ежедневное сосуществование с рабочими, добровольцами и пленниками помогают установить контакт с людьми на оккупированной территории. Это облегчает понимание их мыслей и поведения в различных жизненных ситуациях.

Из испанских воспоминаний можно понять, что зачастую мирное население воспринимало их просто как меньшее зло, чтобы было легче перенести опасности и тяготы оккупации.

«Время укрепляет эти доверительные отношения. Доходит до того, что наши молодые люди гуляют по переулкам с девушками деревни, держась за руки.

Вскоре местные женщины предлагают свои услуги по шитью, готовке и уборке в каждом доме, где живут испанцы. Все это делается для того, чтобы легче перенести всю опасность и все горе в оккупированной стране.

По приказу верховного командующего мы должны на наших фронтовых машинах забрать с собой русских, которые до сих пор служили в наших подразделениях. И священник из Антропшино (к нему мы еще вернемся. – Б. К.) передаст покидающему его дом командиру испанской дивизии письмо, в котором он как священнослужитель православной церкви благодарит всех испанцев за человечность, проявленную ко всему русскому населению на данной территории!»

Кто только не писал о русском человеке и его характере! Немцы, французы, англичане, американцы… Испанский генерал здесь совсем не одинок: «Русский человек скромен и несет в себе чувство смирения и страдания. Он спокоен во время выполнения дневной работы, всегда трудолюбив, в большинстве случаев не придерживается установленного плана.

Русский крестьянин работает на поле долгие 10 часов, а если он возделывает землю, рабочее время заметно увеличивается.

Русская женщина, как и все другие члены семьи, много работает в поле или заботится о семье в качестве домашней хозяйки (выполняет всю эту работу).

Мужчины и женщины в промышленных районах России одинаково трудятся на фабриках и предприятиях».

В газете Голубой дивизии «Hoja de Сатрапа» встречается немало упоминаний о русской бане и об испанских солдатах, впервые побывавших там. Поэтому неудивительно, что Эстебан-Инфантес не смог обойти ее вниманием, так же как и другой русский символ: «Субботы – официально установленные “банные дни”. После окончания работ люди торопятся в бани, которые делятся на мужские и женские. Люди посещают их по собственному желанию.

Только после этой процедуры у русских начинается веселье.

Хороший глоток водки для большинства русских – обязательное требование. Этим крепким, однако безвкусным напитком они доводят себя до полностью бессознательного состояния и тогда валяются часами в углу своего дома.

Водка – универсальное средство, ее можно использовать и для закаливания тела, и чтобы противостоять холоду, и чтобы забыть о заботах и болезнях, и, наконец, чтобы успокоить свою фантазию и уснуть глубоким сном. Водка аналогична опиуму для русского народа.

Но крайне необходимо знать свою дозу, чтобы после этого не страдала рабочая сила».

Несколько наивно звучат рассуждения о русской культуре и музыке. Понятно, что в ленинградских деревнях и в прифронтовой зоне было не так легко найти людей с консерваторским образованием.

«Все игры русских выглядят по-детски. В редких случаях они любят играть в карты. Свободное время русские посвящают танцам, прогулкам, народной музыке, беседам или литературным вечерам в кругу соседей.

Литература и музыка – когда-то наивысшие культурные ценности русских – если и присутствуют в их жизни, то только в воспоминаниях. Современный народ предпочитает граммофон и пластинки с танцевальной музыкой как наивысшую потребность “маленьких людей”».

Конечно, воюющий против СССР генерал настроен явно антисоветски. Однако в его рассуждениях о том, что Красная армия повинна «в разрушении и беспорядке» пригородных дворцов Ленинграда, есть что-то ханжески-гнусное: «В музеях хранится все, что пережило революции. Русские особенно чтят память преследуемых при царской власти деятелей искусства, в честь которых названы города. Типичный пример: бывшее Царское Село сегодня называется город Пушкин. Там находится дворец Екатерины II (сохранен Советами в качестве музея). Но он очень плохо обставлен и находится в полном беспорядке.

Советские пушки в условиях войны безжалостно разрушили этот роскошный дворец, хотя вряд ли что-то похожее на него можно найти во всей Европе.

Советские люди на самом деле не создали ничего особенного в архитектуре и живописи. Мы видели однотипные гигантские бетонные дома современности – отрицание любого искусства.

Такие чисто личные наблюдения, разумеется, не могут дать полного представления о характере русского народа, в других областях и при других обстоятельствах могут сложиться другие впечатления. Но все же, я думаю, я приобрел достаточно опыта и могу утверждать, что современная русская культура находится на низком уровне и что в некоторых областях наблюдается еще больший спад».

Свои воспоминания Эстебан-Инфантес опубликовал в 1958 г. Память о Второй мировой войне была еще жива, но в то время уже шла другая война – холодная. И на самом деле от проигравшей стороны иногда звучали заявления реваншистского толка. Утверждения советских пропагандистов отнюдь не были голословными. И книга испанского генерала могла быть использована в качестве учебного пособия для возможных будущих завоевателей.

«В СССР наблюдается промышленный прогресс, но на самом деле советская техника на данный момент обязана своим успехам помощи многих немцев, которые с 1945 года в качестве военнопленных работают на важных русских фабриках и заводах.

Европа и Россия имеют различные взгляды на жизнь, слишком непохожи у них культура и люди. Одно из главных различий между Западом и Россией, большая часть которой расположена в восточной части континента, в том, что история России – это история человеческого универсализма, а в Европе сформировался индивидуализм. Вторжение и правление татар в XIII веке с востока и шведов, французов и немцев с запада способствовали возникновению в России крепостного права. Этот крестьянский дух породил большевизм, который будет продолжаться до тех пор, пока не возродится понимание русской души и не будет снова найдена гармония, которой они владели когда-то под политическим порядком торговых республик Пскова и Новгорода. Только тогда Россия восстановит свою мессианскую культуру и сможет оказывать реальное влияние на Запад.

В настоящее время русский народ живет в замешательстве от потрясшего мир развития. И его нынешнее поведение и сама жизнь непостижимы, если учитывать всю его историю».

Здесь было бы интересным и полезным сравнить патетически-философские рассуждения испанского генерала с воспоминаниями маленького русского мальчика Виктора Лазарева, который жил тогда в деревне под Коммунаром: «В августе 1942 г. с южной стороны нашей деревни, под вечер, появились конные повозки, на которых сидели вооруженные солдаты. Вместо формы у многих были надеты спортивные шаровары, шапочки барских времен крепостного права, в руках гитары либо губная гармошка. Наша соседка воскликнула: “Цыгане идут”. Но это были солдаты голубой испанской дивизии, которые пришли на смену немецким частям.

В наш дом поселились солдаты строительной роты. Рано утром, позавтракав, они направлялись на строительство военной дороги, по которой должны были подвозиться боеприпасы и продукты питания к линии фронта. Вернувшись вечером, после ужина, они шумно отдыхали».

Под Новгородом и под Ленинградом испанцы вели себя практически одинаково. Они любили девушек, активно воровали чужие вещи и с удовольствием уплетали свежеприготовленных кошек. Разве что с последним произошла определенная метаморфоза: если раньше они ели Мурзиков и Васек от голода, то теперь это стало некой отличительной чертой настоящего солдата-мачо. «Так вот, от любви к женщинам рождались дети. У нас и сейчас живут дети тех времен, уже взрослые дяди и тети. Помню, мы с приятелем зашли в его дом, отворили дверь и увидели: на полу его мать занимается любовью с испанцем.

По поводу их любви к кражам. Однажды зашел к нам солдат-испанец и украл будильник, а бабушка заметила и стала кричать. Солдат запустил в нее будильником, так ценой бабушкиной шишки на лбу будильник остался в доме. Но крали они в основном иконы, хотя могли и просто их отбирать. Очевидно, это было их хобби.

А насчет увлечения молодыми кошками, то солдаты откармливали и резали их как кроликов. Причем, угощая свою девушку таким рагу, они спрашивали: “Ну как, вкусно?” После чего показывали кошачью шкурку. Представляете последствие такого угощения?».

Транспортом для подвоза к передовой служила у испанцев конная тяга, телега-фургон, запряженная двумя лошадьми. Чтобы лошади не убегали от артобстрелов, солдаты брали русских ребятишек с собою, чтобы те присматривали за их конями. За эту услугу испанцы давали русским мальчишкам хлеб и конфеты-леденцы, завернутые в трубочку.

Это были дети войны. Смерть ходила постоянно рядом. Виктор Лазарев вспоминал: «Иногда попадали под бомбежку или артобстрел. Но мы уже привыкли и по звуку летящего снаряда определяли, где он разорвется, близко или далеко от нас».

Бои под Красным Бором запомнились В. Лазареву как явное поражение «нейтральных союзников» вермахта. Хотя, зная о тяжести схваток, которые проходили там зимой 1942/1943 г., нарисованная его воспоминаниями картина кажется излишне комической. «Вояки из испанцев были неважные. Помню, как однажды под Красным Бором (возле Тосно) им крепко всыпали наши. После чего уцелевшие испанцы, придя в наш дом, на вопрос бабушки, как идут дела на фронте, с некоторой обидой отвечали: “Мы вашим солдатам хлеб бросаем в траншеи. А они нам гранаты”. При этом он был в нижнем белье, прикрытом шинелью (так быстро он убегал), но с губной гармошкой».

Русские, оставившие свои воспоминания о Голубой дивизии, неизменно подчеркивали, что, несмотря на заявления нацистской пропаганды «о нерушимом союзе народов новой Европы в борьбе против жидо-большевизма», отношения испанцев с немецкими солдатами особой идиллией не отличались. «С немецкими военнослужащими у них был неприкрытый антагонизм. Немцы с презрением относились к внешнему виду испанских солдат, а те отвечали им взаимностью».

Испанцы всячески пытаются преуменьшить, а советская сторона – преувеличить успех советского артиллерийского налета на испанский штаб. В любом случае все стороны признают сам этот факт. «В 1942 г. во дворце графини Самойловой (сейчас это поселок Динамо) разместился объединенный немецко-испанский штаб. Для хозяйственного обслуживания привлекались русские пленные: для заготовки дров, ремонта обуви и т. и., а также для работы на кухне. Там работали две девушки из Новгорода, по слухам, разведчицы, с рацией. Во время одного крупного сборища офицеров девушки по рации сообщили об этом нашим, которые открыли артиллерийский огонь, и много вражеских офицеров погибло под обломками обрушившегося здания». На самом деле это произойдет летом 1943 г. Но об этом будет рассказано далее.

Виктор Лазарев не осуждает своих землячек за связь с оккупантами. «Некоторые женщины гуляли и с немецкими, и с испанскими солдатами. И не только по собственному желанию, а больше по причине подкормить своих детей да стариков, спасая их от голодной смерти».

И здесь хотелось бы напомнить о священнике из Антропшино, который писал генералу Эстебану-Инфантесу благодарственное письмо за безукоризненное поведение подчиненных ему солдат. Судя по всему, в этой истории во взаимоотношениях служителей культа и испанских кабальеро не все было исключительно благостно. «С осени 1941 г. по благословению епископа Нарвского Павла богослужение проходило в частном доме в деревне Антропшино. С апреля 1943 г. возобновилось богослужение в церкви святой Екатерины.

Дьяконом церкви на этот период был отец Константин (Травин). Впоследствии, после войны, он долгие годы служил в церкви Святой Екатерины (поселок Динамо) в духовном звании протоиерей и похоронен там же.

Так вот, угораздило ему и одному испанскому солдату влюбиться в одну и ту же женщину по имени Анна. Их дуэль за честь дамы состоялась возле дома возлюбленной, у большой навозной кучи. Дело было летом, после дождя. Дьяк Константин был в черной сутане, с большим массивным серебряным крестом на шее. Молодой испанец был в спортивной форме. Вначале они боролись, затем начали драться кулаками. Испанец изловчился и нанес удар отцу в подбородок. Ноги дьякона сверкнули в воздухе, и он приземлился в навозной куче. Все наблюдавшие за происходящим грохнулись от смеха. Дьяк с головы до ног весь был покрыт навозом. Драка закончилась миром. Испанец помог сопернику подняться и проводил его до дому».

Но не только русские девушки интересовали испанцев. Некоторые местные жители вступили в ряды Голубой дивизии (более подробно об этом написано в главе «Голубые русские»).

Нельзя сказать, что проблемы русского коллаборационизма полностью замалчивались в советских СМИ. Так, в периодической печати была опубликована информация о наказании пособников нацистов. Не остались в стороне и союзники Германии. На страницах советских газет появлялись материалы, из которых было видно, что красноармейцы воюют не только с немцами. Павел Лукницкий посвятил свой материал снайперам: «Чувство мести столь же ненасытно, сколь и всякая иная страсть. И одно дело управлять огнем батареи, и другое – убить ненавистного врага своей рукой. Именно этого утоления жажды мести не хватало артиллеристу-разведчику Фомичеву, пока не стал он снайпером-истребителем…

Высматривая врага, Фомичев никогда не теряет ровного, спокойного настроения…

Когда Фомичев видит гитлеровца, то ни азарта, ни волнения не испытывает.

– Нет того, чтоб я звал его “гадом” или как-нибудь еще, а просто: “Вот показался!” – и мысль: “Как, каким способом, каким приемом его лучше убить?”».

Следует отметить, что испанцы под Ленинградом были другими, чем под Новгородом. В 1941 г. они надеялись на быструю и легкую победу. После года с лишним боевых действий стало понятно, что война – это не легкая прогулка за славой. Да и Красная Армия стала допускать меньше ошибок. В ноябре месяце судьба всей страны решалась на юге под Сталинградом».

Результата битвы на Волге с волнением ждали по обе стороны фронта. Если бы Сталинград пал, для гитлеровцев и их союзников это стало бы своего рода сигналом к началу нового штурма Ленинграда. Испанские командиры так оценивали события тех дней: «Мы все в это время живем в ожидании предстоящего наступления на Ленинград. Вновь прибывающие дивизии и осадные артиллерии в районе 18-й армии настолько значительны, что мы ожидаем быть на Неве уже осенью. Мы получили карту Ленинграда, на которой обозначены важнейшие военные цели.

Генерал-фельдмаршал Манштейн, завоеватель Севастополя, посетил нас в эти дни и долго беседовал с командиром дивизии. Мы получили точную информацию о постоянных наблюдениях к северу от нашего участка фронта. Склады с едой и боеприпасами заполнены до отказа.

Мы с нетерпение ждем приказа для массированной атаки, которая должна полностью уничтожить последнее укрепление русских на Балтийском море.

С полной уверенностью в победе и с нетерпением мы ожидаем момента начала операции – тогда приходят новости о Сталинградской битве.

Сначала мы просто проклинаем эти сообщения, но мы все же хотим получить достоверную информацию о событиях на Волге. Все осознают важность этой битвы.

Когда же мы уверились в том, что немецкие войска потерпели поражение, когда мы увидели только тревожные лица в нашем штабе связи и то, что немецкие наступательные войска отведены от переднего края, мы поняли, что теперь война изменилась не в нашу пользу, и мы больше не атакуем.

Постепенно уменьшаются признаки наступательной операции. Сначала отводят тяжелые артиллерийские дивизионы, потом следуют пехотные дивизии, транспортные средства и многое другое. Все они идут с неизвестной нам целью на Южный фронт. На нашем фронте остаются пехотные дивизии, им дан приказ укрепить свои позиции. Снова начинается война с изматывающей атмосферой обороны».

Муньос Грандес окончательно передал командование Эстебану-Инфантесу. Вспоминая эти дни, Эстебан-Инфантес так напишет в своей книге: «В эти дни генерал Муньос Грандес готовился к поездке в Германию.

Лишь позже мы узнали причину этой поездки: Генерал Муньос Грандес был награжден Рыцарским крестом, он отправился в Испанию, где с большой честью получил награду.

Для нас началась русская зима с ее заснеженными полями и полным крахом наших иллюзий когда-либо прибыть в Ленинград. Это было время, когда я взял командование Голубой дивизии на себя. И я клянусь, что буду и дальше, несмотря ни на что, продолжать славную историю этого испанского подразделения, которое до сих пор героически сражалось».

Зимой 1942/1943 г. Красная армия прорвала блокаду Ленинграда. Политическое и материально-экономическое значение этого события невозможно переоценить. Об операции «Искра» (такое название ей дал лично И. В. Сталин) написано немало. К сожалению, для советской стороны программа-максимум так и не была выполнена: линия фронта по-прежнему проходила в непосредственной близости города на Неве. Русскому читателю хорошо известны советские (а в последние годы и немецкие) источники об этих событиях. Здесь я предлагаю обратиться к испанским источникам и дневнику боевых действий Голубой дивизии: «Русские солдаты перешли на северо-восточный фронт на берегу Невы, к востоку от Ленинграда. Они вторглись на эту территорию, что послужило причиной битвы к югу от Ладожского озера. Противник пытается наладить железнодорожное сообщение, чтобы снова восстановить связь с ранее захваченным Ленинградом.

Армия генерал-полковника Георга Линдемана находится в трудном положении из-за протяженности ее линии фронта. Главнокомандующий решает, что каждое вверенное ему подразделение, будь то пехота или артиллерия, должны быть отосланы на находящееся под угрозой место возможного вторжения противника.

Генерал-полковник Линдеман заявил нам в своей штаб-квартире о том, что Голубая дивизия в сложной ситуации должна будет предоставить в его распоряжение подразделение».

16 января командование Голубой дивизии получило приказ отправить свой лучший батальон. Этот 2-й батальон 269-го полка был осмотрен несколько дней назад главнокомандующим. О его последующих сражениях сообщалось в дневнике полка следующее:

«16 января 1943 г. 2-й батальон полка получил приказ отправиться в распоряжение армейского корпуса из Слуцка в Саблино. В ночь с 21 на 22 января батальон был доставлен транспортными средствами в направлении Мги. Командир батальона гауптман (капитан) Патино отправился для получения приказа от командира 162-го немецкого гренадерского полка, пока его батальон остался на своих позициях в лесу. В это время в результате артиллерийского обстрела противника был убит командир роты Аранда и 8 солдат.

Командир 162-го гренадерского полка показал капитану Патино план и сказал, что русские смогли проникнуть в центральную часть участка обороны полка и он больше не может отражать их атаки. Его резервный батальон утратил боевую силу. Командир Патино повел своих солдат в кромешной тьме при температуре -40 °C. Хотя он не знал местность, ему было поручено восстановить связь с немецкими подразделениями.

В полночь батальон прибыл на огневой рубеж.

22 января, на рассвете, противник открыл огонь по нашим линиям из большого количества минометов и советских боевых машин реактивной артиллерии “Катюша”. Наши войска не смогли оказать какого-либо сопротивления и потеряли многих солдат. В течение всего дня происходили огневые налеты, по окончанию которых в атаку шла пехота противника, и наши наши солдаты давали отпор. Ночью батальон получил приказ произвести контратаку с немецкими подразделениями.

В течение целого дня 7-я рота противостояла сильному наступлению превосходящих сил противника, не отступая ни шагу назад.

Не думая об отступлении, испанские части понесли сильные потери. Наконец по команде полка они отошли назад до их первой линии обороны.

Но и здесь они должны были бороться в течение дня против вражеских ударных войск.

23 января 5-я и 6-я роты предприняли контратаку. Они отважно сражались, с холодным оружием в руке они штурмовали вражеские позиции и нанесли противнику большие потери.

23-й батальон пережил огневое нападение противника. Он сильно пострадал и в полночь был заменен немецкими войсками, вернулся на вторую линию обороны фронта и остался здесь до 24 января.

25 января немецкий главнокомандующий отдал приказ о том, что 60 солдат батальона должны обеспечивать безопасность фланга от вражеского вторжения. Артиллерийский огонь и атаки русских требовали от этих бойцов многочисленных жертв.

26 января были ранены 6 офицеров. Лейтенант Сориано, единственный оставшийся в живых офицер, сейчас командует батальоном. Боевой состав в испанском секторе в этот день состоял только из 30 человек. Они все еще должны были отражать атаки противника и нести тяжелые потери.

Эти солдаты останутся на этой позиции до 30 января и только во второй половине дня будут переведены в Слуцк и в 15.30 прибудут обратно в полк».

На этом записи в дневнике боевых действий заканчиваются. Испанские солдаты показали себя опасным и хорошо подготовленным противником там, где красноармейцы обычно показывали себя с лучшей стороны – в штыковом бою и рукопашной. Немецкое командование вынесло благодарность батальону за проявленную храбрость. Генерал-полковник Линдеман написал их командиру: «2-й батальон 269-го полка достойно сражался против превосходящих сил противника. Я хочу выразить свое особое признание за напористость и воодушевление испанских солдат, которые сражались в этом бою против красного террора. С глубоким уважением я чту память ваших павших товарищей и прошу вас передать мои наилучшие пожелания вашим раненным в бою солдатам и пожелать им выздоровления. С уважением, ваш генерал-полковник Линдеман».

Для всей истории Голубой дивизии бои под Красным Бором останутся одним из самых важных событий. Именно здесь испанские солдаты вместе с 4-й полицейской дивизией СС не позволили советским войскам развить успех и отодвинуть кольцо пусть уже и прорванной блокады от Ленинграда. По итогам этой операции командующий войсками Ленинградского фронта Л. А. Говоров в своем докладе Верховному главнокомандующему от 1 апреля отметил как положительный результат боевых действий – «предупреждение готовящегося удара противника на колпинском направлении».

К. Е. Ворошилов не был столь оптимистичен. Как Представитель Ставки Верховного Главнокомандования он заявил, что «оба фронта поставленной перед ними задачи не выполнили и понесли большие потери вследствие того, что недостаточно хорошо подготовились к операции».

Но насколько прав в своем утверждении «первый красный офицер»? Насколько жертвы, понесенные частями Красной армии, оказались бессмысленными и напрасными? Ведь именно после Сталинграда и Красного Бора Франко стал более серьезно думать о роли Испании во Второй мировой войне. И последовавший отзыв Голубой дивизии с Восточного фронта являлся не только результатом действий англо-американских дипломатов.

В воспоминаниях испанцев о боях под Ленинградом нет «упоения легкой победой». Но здесь лучше предоставить слово им самим: «Всякий раз, когда мы стонем от ужасов зимы, противник проводит хорошо подготовленные атаки на наш фронт. Он всегда имеет преимущества, так как дольше может скрывать передвижение своих войск и спокойно осуществлять подготовку. Кроме того, он лучше передвигается по льду и снегу, которые всегда являются серьезными препятствиями для наших подразделений.

Когда русские солдаты в конце января пытались продвинуться к югу от Ладожского озера в направлении Мги и освободить дорогу на запад, мы точно знали о намерениях русского главнокомандующего. После неудачного для немцев окончания битвы к югу от Ладожского озера нас ожидала новая страшная опасность.

Расположенный напротив нас город Колпино является хорошей исходной позицией для отвоевания дороги и железнодорожных линий в Москву, которая имеет важное стратегическое значение. Испанские солдаты обязаны принять в расчет эту постановку боевой задачи противника. Хотя мы все же точно не знаем, хочет ли противник позже продолжить наступление на Саблино или намеревается посредством атаки на Красногвардейск окружить нас на западе. В первую очередь под угрозой находится Красный Бор, затем Пушкин и Покровская.

В этой неопределенной ситуации мы должны разумно распоряжаться нашими силами. При перегруппировке участок фронта, на котором меньшая вероятность нападения, должен быть ослаблен.

Так как, по нашему мнению, сектор к востоку от реки Ижоры находится под большей угрозой, он должен быть усилен. Земля настолько сильно промерзла, что мы не можем вбить туда ни мотыгу, ни лопату. Создание дополнительных бытовых помещений, стрелковых окопов и других укреплений практически невозможно. Также наши инженерные войска не могут улучшить позиции, а мы не можем организовать оборону в глубине нашего фронта, как бы нам этого хотелось.

Предстоящая атака русских солдат в последние дни января 1943 года уже четко прослеживается и несет в себе все признаки Великой битвы под Красным Бором.

2 февраля в Красный Бор были переведены две инженерно-саперные роты, два самокатных эскадрона, а также 9-я и 11-я роты. Это единственные резервные силы в нашем распоряжении».

Для любого успешного наступления очень важен фактор внезапности. К сожалению советских военачальников, немцы предугадали их планы. Здесь могли сыграть роль несколько факторов: более слабые по сравнению с другими участками фронта укрепления и национальный фактор. Испанцев как солдат советские командиры ставили гораздо ниже, чем немцев. Также вполне логично провести определенную параллель со Сталинградской битвой: ведь всего за несколько месяцев до описываемых событий, окружая армию Паулюса, РККА успешно прорвала линию обороны противника там, где стояли союзники Третьего рейха – румыны.

Но если верить воспоминаниям испанского генерала, в начале февраля 1943 г. он и его союзники ждали активизации боевых действий именно на этом участке фронта.

«Линия фронта у Красного Бора и вторая линия укреплений обеспечивают определенную безопасность. Однако от железнодорожной дороги Ленинград – Москва до начала немецких позиций еще остаются семь плохо охраняемых километров, которые как раз подходят для вражеского прорыва.

Новости о вражеских движениях усилились 9 февраля. Большинство немецких батарей уже заняли позиции в районе Колпино, стрелковые окопы постоянно наполняются пехотой, и все указывает на то, что предстоит наступление со стороны Красной армии».

Как уже отмечалось, солдаты Голубой дивизии находились на фронте в течение шести месяцев. Потом происходила их ротация. В это время как раз происходил «пересменок». Ветераны еще находились в России. Именно их могли использовать в качестве дополнительного резерва, хотя испанскому командованию было понятно: бои предстоят очень тяжелые.

«Вся наша подготовка нацелена на то, чтобы отразить вражеское вторжение, если оно развернется от Ижоры до Монделево, чтобы сделать более мобильными наши тыловые службы.

Мы отлично осознаем, что наших укрепленных позиций недостаточно. Серьезную безопасность гарантирует только наша база “Бастион”. Не остается времени для подготовки еще больших оборонительных сооружений на железнодорожной насыпи. Мы можем установить еще лишь немного минных полей и улучшить положение пулемета на высотах перед Красным Бором. Но всего этого явно недостаточно, чтобы действенно противостоять танковой атаке противника».

1943 г. стал переломным в Великой Отечественной войне. Красная армия и ее командиры научились воевать. Увы, очень часто они учились на собственных ошибках. А ошибки на войне – это не только неудачи в наступлении, это гибель солдат. Летом этого года РККА одержит грандиозную победу на Курской дуге. Во многом успех придет благодаря хорошей подготовке и опережению противника. Но тогда, в феврале, у советских командиров было немного шансов на успех. Слишком хорошо их планы были видны противнику. Испанцев о грядущем наступлении немцы предупредили заранее.

«9 февраля для нас день высокой активности. На тыловых линиях мы усилили танковые препятствия и позиции артиллерии. Противотанковые войска пребывают в качестве скрытой группы в Красном Бору.

Немецкое главнокомандование обещало нам, по возможности, отправить две противотанковые роты с орудием 7,5-см и 8,8-см калибра. Дальше нам обещали гренадерский полк, который должен сосредоточиться в выжидательном районе для усиления нашего фронта.

В такой обстановке до нас дошел телефонный звонок с армейского корпуса – в 23:00 – на следующий день на этом участке фронта наверняка ожидается наступление русских.

У нас больше ничего не осталось, когда 15 транспортных средств подготовили для перевозки ударного резерва и приказали 263-му и 269-му полкам держать свои подразделения до рассвета в полной боевой готовности. Всю ночь мы проводим без сна в больших заботах».

Конечно, в масштабах Второй мировой войны события под Красным Бором теряются. Но нужно понять, что для испанцев они стали неким моментом истины. И я еще раз напоминаю о том, что в то время советские солдаты думали не о «героических подвигах», «не о чести благородных идальго», а о родных в обстреливаемом врагом Ленинграде. О самом городе, так долго находившемся в блокаде.

Здесь воспоминания Эстебана-Инфантеса звучат весьма патетически. Оставим эти рассуждения на его совести: «В 6:45 слышна первая канонада. Мы называем ее “Барабанная дробь барабанщика”. Капитан Гарсиа Кальво по телефону передал нам уведомление о том, что к востоку от Ижоры каждую минуту все усиливается ужасный артиллерийский огонь. Я немедленно отправился с немецким переводчиком к нашим передовым наблюдательным постам.

По дороге нас атаковали и заставили прятаться в снегу четыре красных самолета. Они обстреливали нашу группу из пулеметов, и хотя эти самолеты летели очень низко, погибших среди нас не было. Вскоре после этого мы продолжили наш путь в Федоровское.

Здесь мы случайно встретились с пехотной и пулеметной ротой 263-го пехотного полка. Капитан Марцио сообщил нам, что его рота вследствие артиллерийского огня потеряла уже 33 человека. Мы приказали командиру батальона, майору Бланко, собрать погибших в пока еще уцелевших домах поселка.

При отъезде в Федоровское я увидел сильный пожар в районе Красного Бора. Между тем сильнейшая артиллерийская подготовка затихла и началась русская атака. Я поговорил с полковником Саградо, и его оценка сложившейся ситуации оказалась пессимистической. Он заявил следующее: “Наша первая линия укреплений практически уничтожена противником. Атакующий русский танк повернул по направлению к Красному Бору и достиг железнодорожной линии. Я ничего не знаю о своем 1-м батальоне под предводительством майора Рубио. К тому же мне не известно положение полевого запасного батальона, однако я предполагаю, что оно очень затруднительно”.

Постепенно вышла из строя вся телефонная связь. Несмотря на это, второй телефонный разговор с полковником Саградо удался. Он обратил внимание на большую опасность, которая грозит нам с правого фланга. Несколько русских танков и боевых разведывательных групп смогли проникнуть в Красный Бор и здесь обрушились на наши противотанковые подразделения.

Полковник попытался начать контратаку с помощью запасного батальона и штурмовых саперов. Он сообщил мне о смерти капитана Иглесиаса и о ранении капитана Палацио. Их роты понесли огромные потери. Кроме того, полевой запасной батальон был атакован с двух сторон и потерял всех офицеров. Артиллерия с пехотой сражалась на передовой линии в Красном Бору. Полчаса спустя полковник Саградо рапортовал еще раз по телефону, что он своей контратакой при участии всех резервов смог выбить русских из Красного Бора. Но враг уже готов к новой танковой атаке».

Казалось, что резервы испанцев были уже на исходе. Командир Голубой дивизии это отлично осознавал. «Все силы уже используются на этом участке фронта. Мы потеряли первую линию обороны, и потери среди офицеров очень высоки. Уже готовый к возращению обратно в Испанию маршевый батальон отправил отряд из 100 солдат и офицеров, чтобы хоть как-то заменить погибших».

В немецких документах можно найти много пренебрежительных упоминаний о солдатах Голубой дивизии. Да и у испанцев их главный союзник далеко не всегда вызывал исключительно положительные чувства. Но в реалиях советского наступления им было не до взаимных претензий. Испанский командир дивизии потребовал скорейшей поддержки от вермахта.

«Я сообщил генералу Клеффелю о нашем бедственном положении и уведомил его о том, что русские атаковали нашу позицию с самолетов, при полном отсутствии немецкой авиации. Генерал-полковник Линдеманн обещал немедленную помощь, которая прибудет в течение четырех часов. Я еще раз указал генералу Клеффелю на трудности нашего положения и попросил о помощи со стороны резервов армейского корпуса.

Некоторое время спустя я отправился в Саблино. Но по моему возращению в командный пункт помощь так и не была еще отправлена. Таким образом, пока мы справлялись с ситуацией своими собственными, малыми силами, враг уже наступил на Ижору, чтобы окружить здесь 269-й пехотный полк. Было понятно, что мы не можем больше удерживать позицию и отступление неизбежно.

Около полудня наше положение стало весьма критическим. Первый батальон 262-го полка и лыжная рота были уже частично уничтожены.

1-й артиллерийский дивизион лишился двух батарей, а 3-й – личного состава. Истребительно-противотанковый дивизион был окружен, их орудия были бессильны против советских танков.

Помощи от немецкого командования все еще не было. Только один немецкий офицер артиллерии сообщил нам, что его командир пока отклонил наши просьбы о помощи, чтобы бой не начался раньше назначенного времени.

Только тот, кто участвовал в тяжелых и очень трагических боях, может понять то чувство, которое я переживал в этой ситуации».

Из этого фрагмента видно, что немецкое командование вполне цинично-рассудочно использовало своего испанского союзника. По его замыслу наступающие советские войска, перемалывая подразделения Голубой дивизии, должны были в них и завязнуть.

Читая испанские документы, начинаешь понимать, что советские войска пытались максимально выполнить поставленную перед ними задачу. Положение их противника ухудшалось. Эстебан-Инфантес с прискорбием констатировал факт, что «известия не улучшались, а наоборот, становились все хуже и хуже. 2-й батальон 262-го полка с оставшейся частью роты капитана Кампоса и капитана Арозарена, а также с саперами под руководством капитана Арамбуру покинули свои позиции и направились к дороге на Москву. 1-й батальон 262-го полка в результате боев был почти уничтожен. Только одна совершенно обессиленная рота смогла пробиться через соседние немецкие позиции.

Положение в 3.15 после полудня дьявольски серьезное. Телефонная связь с Красным Бором оборвалась после того, как русская артиллерия уничтожила последние линии нашей обороны.

Следующее, что важно отметить, – это этап боя на реке Ижора. Так как фронт полевого запасного батальона был разбит, опасность состояла в том, что Самсоновку также заблокируют. Тут мы должны были всеми силами защитить берег реки и попытаться помешать русским переправиться через реку. Некоторые офицеры, которые сами были ранены и осуществляли эвакуацию тел погибших из Красного Бора, приходили на командный пункт командира дивизии и сообщали, что военно-полевая железная дорога занята противником. Я также получил сообщение: “Капитан Гарсиа Сегура погиб при ремонте телефонной линии”».

И вот угроза советского окружения возникла непосредственно над испанским штабом. В свое время чекистам-партизанам не удалось захватить Муньоса Грандеса. Теперь советские солдаты могли взять в плен его преемника.

Эстебан-Инфантес так описал эти минуты: «В это время небольшая вражеская группа достигла дороги севернее леса у Черной речки. И это означало, что наш дивизионный командный пункт находится в очень опасной ситуации. Мы должны сохранить связь с Ижорой, и чтобы избежать окружения, мы должны в любом случае отстоять эту дорогу.

Подразделения – за исключением роты, которая осталась на улице Красного Бора, – получают приказ вернуться на восточный берег Ижоры, здесь разведать местность и устроить оборону от Райкелево до бумажной фабрики. Эта бумажная фабрика – центр обороны нашей позиции, и на данный момент ее удерживает только половина изнуренного ездового запасного батальона.

2-й батальон 269-го полка, потерявший множество солдат, – первый батальон, который пошел в бой на Самсоновку. Запасной батальон пехотного 263-го полка последовал туда чуть позднее и занял позицию, начиная от Райкелево. Однако предварительно нужно отразить несколько русских разведывательных подразделений, которые уже нанесли удар по восточному берегу реки. Но до конца исполнить приказ может только одна рота батальона, другие отстранились друг от друга и могут закрепиться на западном берегу».

Однако в тяжелых кровопролитных боях наступил перелом. На помощь испанцам были подтянуты немецкие, латышские и фламандские соединения. По мнению испанского генерала, помощь была явно недостаточной и несколько запоздавшей: «Немецкий пехотный полк, который с 11 утра находился позади нас, но не вступал в бой, продвинулся на километр вперед. Здесь он занял окраину леса и расположился около железной дороги Ленинград – Москва. Другие немецкие силы, которые находились позади в шести километрах, получили приказ атаковать лес у Старой Речки и установить связь со своими союзниками с одной стороны и с нашей позицией у Райкелево.

Армейский корпус подводит к Райкелево еще по две роты латышского и фламандского легионов. Перед немецкими подразделениями – это 112-я пехотная дивизия – стоит задача взять на себя контроль участка фронта от Красного Бора до Ижоры и не допустить здесь прорыва вражеских войск.

Это происходило очень медленно, прошло почти два дня, пока не образовалась новая линия фронта.

Вышеперечисленные события стали причиной того, что 10 февраля я позвонил генералу Клеффелю и сообщил, что наша дивизия насчитывает около 2500 погибших, и требовал немедленного введения в бой 112-й дивизии. Мы единственные здесь, заявил я, кто действительно сражался, не считая небольших батарей, которые нас прикрывали; немедленная помощь была просто необходима».

Из сказаннного можно сделать вывод, что практически весь успех боев под Красным Бором испанцы приписали себе. Конечно, не нужно списывать со счетов стойкость и профессионализм их бойцов. Однако следует всегда помнить, что все эти солдаты воевали на русской земле, принимали участие в блокаде прекрасного города. Они были вооруженными союзниками Адольфа Гитлера и нацистской Германии, пусть даже и числящимися «добровольцами». Эстебан-Инфантес с бравадой напишет в своей книге: «Можно признать, что в течение следующих дней провалилась хорошо продуманная русскими войсками кампания. Причиной этому послужило то, что советские войска вместо крупномасштабного наступления ограничивались маленькими атаками, проведенными в некоторых местах, которые, в конечном счете, ослабели.

Из сообщений военнопленных, которые мы стали получать между 10 и 12 февраля, стало известно, что советские войска также понесли тяжелые потери. У их 72-го пехотного полка они насчитывали больше 70 % личного состава, а у других двух дивизий – больше 50 %. Таким образом, с нашей стороны погибло 2800 человек, а со стороны русских – 9000».

На войне всегда принято завышать потери врага, ведь проверить их весьма затруднительно. Но все-таки немецкие планы оказались осуществлены. На этом участке фронта Красной армии не удалось развить успешного наступления. Испанское командование подготовило план контрнаступления. По просьбе Истебана-Инфантеса 11 февраля немецкий генерал провел общие переговоры с ним и командиром 112-го немецкого пехотного полка. Испанцы выдвинули план, согласно которому военная база «Бастион» должна быть снова захвачена.

Командир Голубой дивизии рассчитывал на то, что 45-й и 72-й русские пехотные полки будут уничтожены. Это обстоятельство обеспечило бы им успех наступления и сделало его крайне многообещающим. Этот план был всеми одобрен.

Испанские солдаты очень тщательно готовились к запланированной на 12 февраля контратаке. Но генерал Клеффель не мог решиться отправить свои войска на местную атаку без учета общего положения 18-й армии. «Если бы мы напали внезапно, – заявил Эстебан-Инфантес, – было бы, наверное, легче отвоевать все эти потерянные территории. Позже выравнивание фронта будет очень кровопролитным или будет совсем невозможным».

Для Голубой дивизии, по мнению Эстебана-Инфантеса, это стало безусловной победой: испанский пехотный полк отбил атаку трех советских дивизий и предотвратил прорыв, который привел бы к окружению целой дивизии. Королевский военный орден Святого Фердинада – с 1811 г. высший военный орден Испании. Как сказано в его статуте, он вручается за «мужество и героизм, выдающиеся заслуги и самопожертвование во благо Испании». Здесь приводятся выдержки из наградных листов на солдата и офицера, которые погибли под Красным Бором: «Капитан пехоты Мануэль Руиз де Худобро Аузунема. Он оборонял участок фронта, длина которого составляла 2 км, со своими 120-ю солдатами. Один из его офицеров сообщил ему, что из леса слышны звуки танков. Затем эти новости действительно подтвердились.

Спустя некоторое время после длительной артиллерийской подготовки последовала атака вражеских войск, которую удалось с большим трудом отбить. Новую, еще более мощную атаку тоже удалось выстоять. Только третий вражеский удар отбросил наши войска со своих позиций на правый фланг.

Капитан Руиз де Хуидобро активно призывал своих солдат к сопротивлению, подавал таким образом пример энергичности и доблести для своей роты, которая уже частично была уничтожена противником.

Когда он понял, что открытые фланги не могут больше обороняться по причине отсутствия живых солдат, он, невзирая на вражеский огонь, поднялся на бруствер стрелкового окопа и приказал солдатам своей роты перейти в атаку. Он подбадривал своих людей словами: “Не переживайте, все пройдет!”

Затем он снова передал телефонное сообщение: “Наш противник идет в атаку с большим преимуществом. Я прошу об артиллерийской стрельбе по моему расположению”.

В это время русские достигли левого фланга роты и таким образом захватили эти позиции, так как силы противника были намного выше. Потери среди испанских солдат составляли уже 75 %. В схватке один на один капитан Хуидобро получил огнестрельное ранение в шею, после чего героически скончался».

В испанской литературе следующий пример приводится как описание беззаветного подвига сапера Антонио Понте Анидо: «В сложнейших битвах в Красном Бору 10 февраля 1943 года он сражался превосходно.

Вражеский 38-тонный танк прорвался через наш фронт и таким образом помешал отступить нашим войскам, напрасно пытавшимся вывести этот танк из строя. Он прорвался до медицинского дивизионного пункта и обстрелял из своей пушки раненых. Кроме того, он нанес огромный ущерб расположенному неподалеку складу боеприпасов.

Тогда солдат Понте Анидо и решился спасти своих товарищей. Он взял мину, которой он умел хорошо пользоваться, и знал, как она может подействовать, и, несмотря на весь риск, стал пробираться к танку. Он бросил мину на гусеницу танка и погиб при ее разрыве.

Он отлично осознавал опасность этого поступка, чем это может закончиться для него, но все равно пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти своих боевых товарищей».

Очень легко рассуждать о характере боя или даже всей войны после ее окончания. Но тогда, в начале февраля 1943 г., никто из воюющих не был уверен в исходе начавшегося сражения. Вспоминая эту зиму, испанцы отмечали возросший профессионализм красноармейцев, их новое оружие. Теперь люди, а не суровые погодные условия (как им это представлялось зимой 1941/1942 г.) стали главной опасностью как для самих гитлеровцев, так и для их союзников. «С момента нашего прибытия под Ленинград подразделение, которое занимало позицию на Ижоре, находилось на наиболее опасном участке. Напротив нас находилось Колпино – один из самых важных пунктов русской стороны.

Кроме того, этот пункт контролирует железную дорогу Ленинград – Москва, которая имеет огромное значение для противника. Русские стрелковые окопы отдалены от нашей позиции не дальше чем на 30 метров и защищены несколькими слоями колючей проволоки.

10 февраля 1943 г. мощное русское наступление дошло своим западным флангом до Ижоры. Запасной батальон, который занимал западную часть фронта, был разогнан и уничтожен русскими танками. Но роты, которые обороняли реку, так и остались на своих позициях.

Русские подразделения советской 72-й пехотной дивизии продвинулись вперед до бумажной фабрики, которая уже была несколько раз обстреляна артиллерией, и с одной стороны пытались пересечь реку к западу, а с другой стороны – прорваться южнее к Сосновке.

Это чудо, что наши войска смогли принять на себя удар. Прежде всего, это дало возможность силам, которые прибудут сюда после обеда, подготовиться к большим потерям.

11 февраля ставило под вопрос результат сражения предыдущего дня. Наши 263-й и 269-й полки, которые располагались на реке, объединили силы с другими частями и образовали конгломерат военных подразделений, который был очень плохо организован. Советские войска использовали это преимущество, чтобы пробиться через фланг нашей защиты.

Глубокой зимой с ее плотным снежным и ледяным покровом невозможно оставлять укрепленные позиции на новой линии обороны, на что нас вынуждала вчерашняя русская атака.

Необходимо задействовать всех нас в распоряжение постоянных сил. Саперный батальон распался и понес 50 % потерь. Для обороны реки саперы особенно важны.

Через два дня мы смогли усилить этот участок фронта оставшимися резервами. Батальон пополнили легко раненные и уже поправляющеся солдаты. Было образовано две роты. Нам удалось укрепить фронт только после привлечения всех сил и ощутимых потерь. Но до 15 февраля положение на фронте оставалось для нас весьма опасным.

Постепенно мы преодолевали все опасные моменты, несмотря на то что каждый день на позиции длиною 3 км теряли по 30 человек».

Сравнивая воспоминания Эстебана-Инфантеса с книгой американских историков Кляйнфилда и Тамбса, поражаешься: у нашего военного противника, в отличие от представителей страны-союзника, можно найти немало слов уважения к русскому солдату: «Советские войска с огромной выдержкой, достойной похвалы, пытались окончательно разорвать фронт вдоль железной дороги. Однако в конце концов они потерпели неудачу. Последнее значимое сражение на реке Ижора состоялось 19 марта. Эта советская операция, в которой русские имели новейшее вооружение, должна была отрезать выступ линии фронта от железной дороги и окончательно разбить 3-й батальон 262-го полка под командованием капитана Гарсиа Кальво. Тогда мы потеряли 80 человек погибших и раненых».

Если отбросить в сторону патетические рассуждения о героизме, о военных опасностях, о подлинной солдатской дружбе, вновь и вновь возникает вопрос: а что испанцы делали зимой 1942/1943 г. у стен Ленинграда? Я думаю, что иллюзии о «цивилизаторской миссии народов Новой Европы в борьбе против большевизма» должны были рассеяться еще год назад. Сами испанцы признают, что немецкое командование обычно предпочитало использовать их как мелкую разменную монету.

«С этого момента прекратились большие вражеские нападения. Наши войска все же продолжали страдать от обстрелов противника: бомбежек, гранат и стрельбы пушек.

В последующие дни положение на фронте постепенно стало нормализовываться. 262-й пехотный полк остался на этом участке, однако после реорганизации другие подразделения вернулись в тыл.

Через два месяца мы получили сообщение от штаба армии, что наши восточные соседи – 254-я немецкая дивизия – сменит нас на Ижоре. Нам же нужно было держать фронт рядом с ними.

Эта новая позиция была такая же опасная, как и прежняя, и наши потери составляли по 15 человек в день.

Когда март подошел к концу, пришел и конец битвы в Красном Бору. Много испанской крови пролилось здесь на Неве! Сегодня мы знаем, что у нашего противника против нас тогда были следующие ресурсы:

Три пехотные дивизии, включавшие 33 000 человек, два минометных отделения, два истребительно-противотанковых артиллерийских дивизионов; дивизион тяжелых и средних танков и кроме того многочисленные артиллерийские дивизионы с 187 батареями в общей сложности.

В противоположность им мы располагали одним пехотным полком, который включал в себя 2500 человек, около трех батальонов, различные небольшие отделения и шесть батарей. Оставшаяся часть подразделения артиллерии, так же как и немецкие батареи, осталась под командованием артиллерией армейского корпуса.

У нас не было ни одного танка. Единственные противотанковые орудия, которыми мы располагали, имели 3,7 см калибра и были практически бессильны против советских средних танков.

Наступление советских войск не принесло им ожидаемого результата. Они завоевали три километра от Октябрьской железной дороги, но стратегический прорыв не оправдал их ожиданий. Голубая дивизия оказала здесь ожесточенное сопротивление, хотя мы потеряли 3200 солдат меньше чем за один месяц».

На первый взгляд советское наступление практически провалилось. Но испанцы так не считали. Им победа далась нелегко. Да и в Мадриде, прочитав списки погибших, стали еще более серьезно думать о том, как завершить боевой путь Голубой дивизии, не рассорившись окончательно с еще могущественным Берлином.

Голубая дивизия в полной мере ощутила на себе возросшую мощь советского оружия. Хотя боевые действия и шли все еще непосредственно на территории России и до Победы было еще далеко, однако по соотношению сил это был уже не 1941 г.

Качество испанских солдат защитники Ленинграда оценивали гораздо ниже, чем немецких: «В 121-й пехотной немецкой дивизии снайперы раньше стреляли отлично. Бывало так: находится наш стрелок в ячейке, винтовка у него – в амбразурке, а стоит ему спичку за щитком зажечь – и пулей убит. Теперь, начиная с августа, ни у немцев, ни у испанцев почти нет снайперов. Иные стреляют хорошо, но явно не обучены, не подготовлены: уходят из своих ячеек, плохо маскируясь; бегут к кухне – выскакивают на бруствер. И мы их бьем с хладнокровием. А наши, напротив, все лучше и лучше обучены, спокойны, выдержанны.

Иная война пошла!..».

Подобную точку зрения разделяли не только военные журналисты, но и военные профессионалы. Начальник Инженерного управления Ленинградского фронта генерал-лейтенант Б. В. Бычевский в своих послевоенных воспоминаниях так описывал отношение советских командиров к этим союзникам гитлеровцев: «Проверяя инженерные части, я заехал к командарму 55-й Владимиру Петровичу Свиридову. Он был в отличном настроении. Армейские разведчики только что взяли “языков” из 250-й пехотной испанской дивизии. Пленные подтвердили, что в Красном Бору, кроме испанцев, нет других пехотных или танковых частей.

– Сброд, хлюпики сопливые, – сказал командарм о пленных. – Завшивели, обмораживаются, клянут тот день, когда оказались в России.

– Может быть, поэтому рядом с испанцами и сидит немецкая полицейская дивизия? – спросил я. – Помните, что произошло в прошлом году под Усть-Тосно?

Владимир Петрович не любил, когда ему напоминали о прошлых неудачах, и поморщился:

– Теперь я покажу им. Как только возьмем Красный Бор, пущу стрелковую бригаду через Неву во фланг этим охранникам».

Но, как уже было описано, планы советского командования повторить успех Сталинградской битвы под Ленинградом зимой 1942/1943 г. не увенчались успехом. Недооценка противника никого никогда до добра не доводила. Хотя блокада города на Неве и была прорвана, линия фронта по-прежнему проходила в непосредственной близости от городских кварталов. Регулярному обстрелу подвергались войска и оборонительные сооружения противника в Пушкине и Павловске. Решающие бои летней кампании 1943 г. планировались на юге – под Курском и Орлом. Именно там должна была решиться судьба не только этой войны, но и всего человечества.

Лето 1943 г. оказалось для испанцев весьма беспокойным. Бои местного значения снова приносили им жертвы, и немалые. Как они потом вспоминали, «враг тоже не бездействует: его ночные контрудары часто застают нас врасплох. Такие атаки оказываются успешными в том случае, если мы не обнаруживаем вражеских разведчиков у нашей линии. Их задача заключается в том, чтобы захватить в плен наших часовых с целью их детально допросить. Нам нужно усилить охрану, чтобы избежать этой “охоты за языком”, в которой русские – мастера своего дела.

Существуют локальные удары советских штрафных батальонов, которые уничтожают наши стрелковые окопы. 200–300 мужчин в составе сильного отряда идут в атаку со слепой яростью и косят пулеметным огнем врагов».

Генерал Муньос Грандес не оставил мемуаров, хотя и прожил дольше Эстебана-Инфантеса. Так что оценку русского солдата мы можем найти только у последнего испанского генерала. Насколько она справедливая? Судить читателю, который понимает, что это оценка человека, люто ненавидевшего СССР и коммунистическую идеологию. Его книга является продуктом холодной войны и реваншизма, когда можно было написать: «А ведь в чем-то Гитлер был прав!» Его союзником так навсегда и осталась поверженная нацистская Германия. Но далее слово предоставляется ему без всяких комментариев: «Без сомнения, русские – хорошие солдаты, преданные и исполнительные, но больше из страха, чем из убеждений; русский солдат упрямый и жестокий, он не чувствует связь с товарищами из своего отряда, он быстро теряет свои боевые качества из-за промаха и остается ни с чем.

Часто русские солдаты забывают главную цель своего задания и теряют драгоценное время. Иногда во время быстрых контратак русские ищут еду на складах, которые они захватили до этого во время нападения. Мы часто застаем их за открыванием банок с джемом или бутылок коньяка. Эти их действия настолько опасны, что они редко возвращаются живыми. Во время наших контратак мы перекрываем пути, чтобы русские заблудились в лабиринте системы траншей, ведь если при встрече с врагом русский один, то его храбрость пропадает.

То, что они без колебаний идут к цели, которая была перед ними поставлена, – правда. Без каких-либо эмоций они следуют указаниям большевистского комиссара и могут быть подвергнуты наказанию из-за любой провинности. Опасно не только их современное вооружение; выпив водки, они часто становятся яростными бойцами.

Их масштабные, чаще всего длительные, заранее подготовленные, массовые нападения действительно представляют собой серьезную опасность, так как “русский паровой каток” расправляется со всем, что стоит на его пути. Даже если враги сражаются с холодным оружием в руке.

Хорошо организованные ответные действия всегда вызывают у русских удивление. Это единственный способ приостановить работу этой гигантской и постоянно прогрессирующей “машины”.

Более опасной, чем локальные наступательные действия пехоты, является советская артиллерия. Русская артиллерия по своим качествам превосходна; она отлично и точно стреляет. Она мешает точности и скорости наших линий связи. Ее главные цели – командные пункты и склады со снабжением. Наши батареи для контрбатарейной борьбы не могут сравниться с их батареями. Немцы доставили крупнокалиберные орудия на нашу полосу дивизии, но враги их сразу обнаружили и предотвратили наши серьезные попытки им противодействовать.

Одно из таких длинноствольных орудий – “полковник”, как мы называем его, так как полковник – одно из главных лиц в армии, – всегда вызывает на себя огонь, который наносит тяжелый ущерб нашим орудиям. Там, где происходит дуэль между немецкими батареями и русскими, всегда побеждают последние.

На огневые удары нашей артиллерии русские отвечают огнем крупного калибра. Несмотря на эти трудности, наша артиллерия мешает точным попаданиям врага, и у него ничего не выходит.

Наш огонь направлен на оборонительные сооружения врага, на известные слабые места и на концентрацию его подразделений. Как правило, русский артиллерийский огонь длится с разной мощностью на протяжении всего дня. Регулярно все 8-10 дней каждая часть полка попадает под огневой шквал. Русская артиллерия всегда впереди. Советский огонь на наших дорогах, оборонительных сооружениях и в складах всегда мощный и интенсивный».

Читая немецкие донесения о дисциплине испанских солдат, записывая интервью очевидцев, начинаешь думать: как руководство Голубой дивизии могло относиться к такому вопиющему разгильдяйству?! Оказывается, с пониманием. Ведь это особенности национального менталитета. И здесь снова слово их командиру: «Из-за суровой зимы у нас было много больных. Кроме того, нервы солдат оказались расшатаны вследствие долгого напряжения и многих бессонных ночей. Немецкое командование армии теперь позволило образовать клуб воинской части.

Начиная с мая 1943 года в соответствие с определенным графиком 20 офицеров, 25 унтер-офицеров и 2000 рядовых, которые долгое время служили в России, отправлялись на “отдых за линией фронта”. Благодаря одномесячному пребыванию в прекрасной столице Латвии, они укрепляют свое здоровье; здесь они счастливы. Они возвращаются на фронт хорошо отдохнувшими и полностью удовлетворенными.

Вскоре случилось несчастье: мы потеряли этот санаторий. Рядом с испанским домом отдыха находится похожий санаторий, где живут помощницы немецкой группы армий. Вследствие этого соседства обе стороны сблизились. Испанские солдаты вместе с прекрасными девушками купались в море и играли в игры. Но когда их дружба перешла в нечто большее, нам пришлось возвратить этих солдат.

Как можно быстрее наших людей отправляют обратно в Пушкин и Слуцк. После этого клуб воинской части стал госпиталем: раненые, которые здесь лежат, не боятся любых любовных приключений!

При пересечении границы у наших солдат появляется дух настоящего авантюризма. Происходит немало веселых инцидентов; один из наших солдат попал, сам не зная как, в Грецию.

Мы знаем пять или шесть других наших героев, которые из-за неверно понятой информации оказались в еще более удивительных местах Европы. Очень многих усилий стоит вернуть этих людей в их часть, где они могут рассказать о своих приключениях. Каждый из них предстает перед нами как “блудный сын”, который сильно оголодавшим вернулся в дом своего благородного отца.

Несколько раз в месяц между Испанией и Россией курсируют поезда. Они привозят отряды отдохнувших солдат с родины на фронт и забирают раненых и больных. Каждые два месяца приезжают еще и машины, которые привозят нам из Мадрида нашу любимую домашнюю пищу, вино и подарки. Так что этим мы можем значительно улучшить питание наших солдат».

Одним из самых известных и при этом самых загадочных эпизодов пребывания Голубой дивизии в России летом 1943 г. стал «Русский салют 18 июня». До сих пор точно не известны имена советских агентов, которые смогли это организовать. При благополучном для советской стороны результате удалось бы вывести из строя не только испанское командование, но и многих немецких генералов. Очевидец этого события так описал этот день: «18 июля 1943 года мы намеревались грандиозно отпраздновать седьмую годовщину начала нашей освободительной войны. Для этого мы пригласили в штаб-квартиру дивизии на завтрак командиров соседних дивизий и других командиров. Эта встреча должна была состояться после того, как Эстебан-Инфантес на “скромной, но душевной церемонии” вручит награды генерал-полковнику Линдеману и генералу Клеффелю, которых за день до этого наградило испанское правительство.

Во второй половине дня в варьете планировалось веселое немецкое представление. В большом парке командного пункта – великолепного старого аристократичного особняка – собрались на торжественное собрание свободные от службы офицеры нашего штаба, командиры ближайших дивизий и делегаций различных полков. Командир Голубой дивизии открыл собрание краткой приветственной речью и затем приколол на грудь генералам награду от Каудильо.

Через час, который прошел в дружеской и товарищеской обстановке, мы пошли трапезничать на первый этаж, на котором расположена наша столовая.

Не было слышно ни одного выстрела, на фронте тихо, может быть, даже слишком тихо; стоял действительно прекрасный летний день…

После того как закончилась первая часть мероприятия, Эстебан-Инфантес приветствовал представителей армии. Затем поднялся генерал-полковник Линдеман и поблагодарил за приглашение, а также за врученную ему испанскую военную награду.

Как только генерал-полковник произнес последние слова, весь дом буквально затрещал по швам – взорвались окна, и двери хлопали туда-сюда, стоял неописуемый шум. Сначала мы решили, что это воздушная атака с большой высоты, но вскоре мы догадались, что нас обстреливает русская артиллерия.

Через несколько минут парк превратился в поле, изрытое воронками. Нет никаких сомнений в том, что они узнали о нашем празднике и решили устроить этот фейерверк! Они устроили нам настоящий шквал ураганного огня из множества батарей большого калибра, которые расположены под Петро-Славянкой и Пулково.

Прежде чем произошел второй огневой налет, все участники мероприятия бросились в подвал. Подвалы были жилые: там был командный пункт с телефоном, радиоаппаратурой и другими необходимыми объектами. Здесь мы смогли вздохнуть спокойно. Тут мне пришла в голову мысль, что русские одним ударом могут ликвидировать руководство немецкой 18-й армии! Мы сидим здесь как в мышеловке и ждем нового огневого нападения, которое может означать конец для нас. Выход из дома находится под обстрелом, большинство автомобилей уничтожены, многие водители получили ранения, в том числе водитель генерал-полковника Линдемана.

Мы должны выждать час, пока огонь не стихнет, чтобы можно было выпустить гостей. Теперь каждый из нас выходит по одному друг за другом, и прежде всего старшие по воинскому званию.

Последний генерал должен проделать длинный путь, чтобы добраться до посланного за ним автомобиля; его предыдущий был уничтожен обстрелом в нашем парке рядом с особняком. Проходит еще несколько часов, в течение которых мы по-прежнему находимся под вражеским огнем, но уже не таким сильным и частым.

Наконец мы можем выйти, чтобы вывезти 38 раненых, которые пострадали в результате внезапного нападения русской артиллерии. Взглянув на третий этаж нашего особняка, я увидел большие разрушения на кухне, в столовой и офисных помещениях. Стены и потолки – все в трещинах и дырах. На кухне я сделал трагикомическое открытие: хотя из приготовленных блюд нам подали только суп, я нашел пустые вазочки из-под сладкого десерта, засыпанные известью и цементом. Значит, в середине канонады начальник штаба и шеф-повар побежали сюда, чтобы сожрать сладкое блюдо. К сожалению, один из них, пока лакомился взбитыми сливками, получил серьезные ранения в результате взрыва гранаты.

После моего возвращения в деревянный дом, в котором я жил в деревне, я снова услышал огонь артиллерии. На этот раз он был направлен на автобусы, ехавшие по дороге впереди нас, с группой варьете, которая должна была выступить для нас во второй половине дня. Артисты были в страшной панике и с испуга бросались в придорожные канавы.

Вскоре, когда перевязали раны и ссадины, мы отправили людей автобусами обратно в Гатчину».

5 октября 1943 г. генерал-полковник Линдеман наградил генерала Эстебана-Инфантеса в его штаб-квартире в Покровской Рыцарским крестом Железного креста. Главнокомандующий немецкой армией заявил о том, что скоро поступит команда испанской дивизии наступать.

Испанцы получили приказ с 7 октября начать перевод дивизии в район Волосово-Николаевка, к западу от Гатчины. На старых позициях их сменили 81-я и 123-я пехотные дивизии вермахта.

Но в Мадриде уже было принято решение об отзыве Голубой дивизии в Испанию. Франко отлично понимал, что еще одно зимнее наступление Красной армии станет для его солдат на Востоке последним. Тем более в это время положение на всех участках фронта складывалось для гитлеровцев и их союзников крайне неблагоприятно. 13 октября 1943 г. бывший союзник нацистской Германии Италия объявила войну Третьему рейху. Для испанских фалангистов это явилось тяжелейшим ударом, ведь именно Италию и Германию они называли своими главными союзниками во время Гражданской войны 1936–1939 гг.

13 октября 1943 г., когда командир Голубой дивизии снова посетил генерал-полковника Линдемана, тот первым сообщил ему, что дивизия должна вернуться на родину. На ее месте мог остаться только добровольческий испанский легион, о структуре и организации которого ничего известно не было.

В первые дни ноября 1943 г. (Голубая дивизия все еще находилась в районе Ораниенбаума) Эстебан-Инфантес прибыл в Берлин для уточнения деталей возвращения испанских солдат домой.

8 ноября в ставке в Восточной Пруссии состоялась встреча испанского генерала с Адольфом Гитлером. Вот выдержка из воспоминаний Эстебана-Инфантеса: «Преодолев несколько постов охраны, я нахожусь на открытом месте, среди нескольких деревянных бараков. Нас (сопровождающего немецкого майора, лейтенанта-переводчика Хоффмана и меня) отводят в один из этих бараков. Старший лейтенант принимает нас в маленьком жилом помещении со всей учтивостью. Немного погодя открывается маленькая дверь в стене – и я стою, к моему полнейшему удивлению и без каких-либо церемоний, прямо перед главнокомандующим вермахта. Гитлер протягивает мне руку.

Улыбаясь – возможно, и несколько натянуто, – Гитлер передает мне свидетельство о присвоении мне Рыцарского креста. При помощи переводчика мы обмениваемся несколькими фразами, надлежащими по такому поводу.

В этот момент я смотрю прямо в его измученное и усталое лицо – его глаза кажутся впалыми не столько от переутомления, сколько от смущения. Фигура же верховного полководца, облаченная в форму серо-защитного цвета, напротив, кажется значительной – в любом случае это только мои впечатления.

Потом Гитлер представляет меня фельдмаршалу Кейтелю и затем приглашает нас присесть. Я сижу между ним и фельдмаршалом, переводчик садится напротив. Несколько минут следует посвятить оценке и рассматриванию друг друга. Гитлер не отводит от меня взгляда. Наконец начинается разговор – без каких-либо вступлений Гитлер говорит о настоящем подвиге Геракла, который предстоит совершить для формирования немецких вооруженных сил. И этот человек, который выглядел поначалу таким простым и сдержанным, теперь становится все более оживленным. Он сверкает глазами, машет руками, речь его становится все более быстрой и искусной, как у какого-нибудь латиниста. За несколько минут, кажется, он полностью преобразился; и вот это уже не беседа, и даже не диалог, а скорее какой-то вид доклада с несколькими короткими и учтивыми замечаниями с моей стороны.

Гитлер говорит бегло, емко, каждая его сводка точна, каждый вывод – краток и ясен.

Он говорит о “самоотверженности немецких солдат, которые сражаются от мыса Нордкап до самых африканских пустынь, от Волги до Атлантики, не получая в своей борьбе против русских совершенно никакой поддержки”.

“Западные власти слепы, – продолжает Гитлер, – вся опасность находится на востоке, и потому им не следует бороться со мной.

Всей Европе когда-нибудь придется ответить за последствия этой ошибки. Враг – это не я, враг – Сталин! Но Германия не сможет разгромить Россию, если ей придется воевать в то же самое время еще на три стороны! Когда я сосредоточил всю свою военную мощь на восточном берегу Вислы, я хотел спасти Европу и избавить ее от дальнейшей войны!”

Замечания Гитлера порой несут оттенок отчаяния, а потом снова исполняются страстностью. Взор его при этом неизменно упирается в одно и то же место где-то на стене комнаты.

О роспуске нашей добровольческой дивизии, о транспорте для ее возвращения, о сдаче орудий не упоминается ни единым словом. Всю необходимую информацию мне предоставит позже фельдмаршал Кейтель.

При нашем прощании с фюрером на его лице снова лежит такая же холодная и отталкивающая маска, как и в момент нашего знакомства. Равнодушным тоном он произносит еще несколько слов, которые при всем их дружественном и вежливом характере, в общем-то, ничего не значат».

Во время пребывания испанского генерала в Берлине происходят самые мощные бомбардировки, которым когда-либо подвергался город. Многие жилые районы оказались разрушены, в том числе здания, где располагался испанский штаб и пункт связи.

В Рождественский сочельник 1943 г. Голубая дивизия вернулась в Мадрид. До начала крупномасштабного наступления Красной армии под Новгородом и Ленинградом оставалось еще чуть более двух недель.

В январе-феврале 1944 г. советские войска нанесут тяжелое поражение 16-й и 18-й немецким армиям и отбросят противника от Ленинграда на 220–280 км. Эти сражения потом получат название «первый сталинский удар». Начинался триумфальный для Красной армии 1944 год.

Но радость от победной зимы и от полного снятия блокады Ленинграда была омрачена видом пригородных дворцов. Пушкин и Павловск предстали перед советскими солдатами несчастными инвалидами: «Внутри дворца – хаос провалившихся, пустых залов, ободранные до кирпича стены. Все разбито! Видны кое-где только поблескивающие куски золоченых фризов, раздробленные остатки медальонов, орнамента, барельефов. Эти остатки усугубляют впечатление, производимое разрушениями. Ни Янтарной комнаты, ни Большого зала, ни других прославленных на весь мир залов. Куда девались янтарь, паркетные полы, сделанные из амаранта, розового и черного дерева, мозаика; шелка старинных русских мануфактур?

Где великое множество находившихся здесь сокровищ? Уничтожены? Или вывезены в Германию? Знакомый с юности дворец предстает в прахе, в пепелище, в удручающем разорении.

Мы идем дальше. В залах, примыкающих к Зубовскому флигелю, – вонь и смрад, в них гитлеровцы устроили себе казарму. Окна прикрыты неокоренными бревнами, напиленными из тех же парковых вековых деревьев. Снаружи к флигелю примыкают блиндажи…

Мы выходим из дворца молчаливые, удрученные».

Оставили следы своего пребывания и испанские солдаты. Это были надписи и рисунки: «Длинный флигель Циркумференции завален навозом, двери из комнат в коридор вырваны, в каждой из комнат – стойло для лошадей.

Это сюда указывала стрелка у Третьего пруда, на которой написано по-испански: “Caballos alpaso” и намалевано изображение лошади. Бродяги из испанской эсэсовской “голубой дивизии” устроили здесь конюшни!

Череп и скрещенные кости на камне под кружевными воротами, у въезда на Дворцовый плац со стороны Зубовского флигеля. Это, по-видимому, “памятник” лошади какого-нибудь из именитых испанских фашистов».

Не менее страшная картина предстала перед журналистом и в Павловске. Ему бросились в глаза следы пребывания здесь не только немецких, но и испанских оккупантов: «И по милой с юности сердцу заветной дороге выезжаем из Пушкина в Павловск. Мы не узнаем ее: все то же разорение, что и везде! Изрублены на топливо, растасканы на блиндажи, взорваны дома. Посечены немецкими топорами кедры, лиственницы, горные сосны в парке. Спилены, подорваны аллеи лип. Весь Советский бульвар минирован. Гитлеровцы не успели убрать остерегающие надписи: там и здесь, среди опутавшей бульвар колючей проволоки, читаем немецкие и испанские обозначения: “Minen!”, “Atention minas!”

На одном из уцелевших каменных домов на Слуцком шоссе черными буквами размашисто намалевано: “Villa Asturies”. Здесь происходили оргии фашистских молодчиков господина Франко, который напрасно старается уверить цивилизованный мир в том, что Испания не имеет никакого отношения к Восточному фронту».

На следующий день в Пушкин приехала группа ленинградских писателей. Среди них была и Ольга Берггольц: «Жгучая обида рванула сердце: я вспомнила вдруг, как тогда, до войны, мы, хозяева, входили в этот дворец, надев войлочные туфли… Мы боялись царапинку на полу оставить, мы лелеяли его… Товарищи, наш чудесный дворец разбит, разрушен! Чужеземцы, пришельцы, захватчики осквернили и разорили его. Только стены остались от него, а внутри все обвалилось, сквозь дыры окон видны кирпичи, скрученные балки, разбитые камни. Почти ничего не уцелело внутри дворца. Из дверей большой анфилады с их неповторимой позолоченной резьбой немцы устраивали потолки в своих землянках, настилали их вместо пола. Мы видели это сами. В комнатах дворцового подвала, где жила испанская “Голубая дивизия”, мы видели обломки драгоценной резьбы. Видимо, здесь жил какой-то “любитель изящного”. Сюда было затащено пианино, а на крышке пианино лежал срубленный с карниза золотой купидон».

Испанские надписи и граффити бросались в глаза научным сотрудникам музеев, которые в первые недели после освобождения пытались определить уровень ущерба, нанесенного войной пригородным дворцам. Анатолий Михайлович Кучумов (будущий первый почетный гражданин города Павловска) писал своим коллегам, эвакуированным в Новосибирск, о том, что предстало перед его глазами. Из его письма 29 апреля 1944 г.: «Спускаемся в нижние помещения галереи Екатерининского дворца. Вонь… грязь, тряпье и бутылки. Здесь жили испанцы. В коридоре устроена своеобразная капелла. У поперечной стены поставлены золотые колонны, снятые с иконостаса церкви, на них чаша и скрижали Моисея, между колонн резное сияние тоже с иконостаса, вокруг него целый хоровод ангелочков-амуров с карнизов церкви. Стоило для этого ломать чудную отделку Растрелли!».

С результатом пребывания испанских солдат в Пушкине и Павловске пришлось работать не одному поколению советских, а затем российских реставраторов. Нельзя сказать, что эта работа завершена даже на сегодняшний день.