Испанские километры Волховского фронта

17 декабря 1941 г. в ходе обороны городов Ленинградской области – Волхова и Тихвина, по директиве Ставки Верховного Главнокомандования был создан Волховский фронт.

Передышка получилась короткой. Уже 24 декабря Красная армия, развивая в целом успешное наступление западнее Тихвина, продолжила атаки против испанцев. И хотя действия РККА носили сковывающий характер, немцам и их союзникам вновь пришлось нелегко. Замерзший Волхов препятствием не являлся, и позиции Голубой дивизии на западном берегу несколько раз переходили из рук в руки.

На войне ошибки допускают все. Но промахи могут происходить не только из-за упорно обороняющегося врага, но и из-за голода, плохого обмундирования, незнания местности. Понятно, что испанские солдаты, некоторые из которых получили боевой опыт во время гражданской войны или войны в Северной Африке, были совершенно не приспособлены к снегу и морозам. Советские командиры не раз отмечали это: «Цепь солдат противника по глубокому снегу медленно продвигается от Большого Замошья в направлении к Малому. Их цель – прорвать кольцо окружения и вызволить из Малого Замошья находящихся там своих солдат и офицеров.

В бинокль мне было видно, как по глубокому снегу, где кучей, где цепью, понуро идут люди. Мороз был небольшой, от 15 до 20 градусов. На руках наступающих болтаются винтовки, а сами руки засунуты в рукава шинелей. Враги не в силах взять оружие в руки. Замерзли напрочь. Всего их человек шестьдесят, но считать некогда.

Соскочил с елки и говорю своим шести бойцам, что эти “вояки” нам не страшны, снег их пленил, и из него они не выберутся не то что бегом, а даже нормальным шагом. Офицер тоже, видимо, выбился из сил, подгоняя солдат хриплым голосом все тише и реже. Наверное, это были испанцы, на немцев не похожи, действуют неумело».

Во время боевых действий постоянно не хватает людей, причем на самых важных участках. Несмотря на помощь природы, советским солдатам пришлось нелегко, обороняющихся красноармейцев было очень мало. «Все же обстановка менялась не в нашу пользу. То, что нас очень мало, и фланги наши открыты, и что окружение гарнизона противника в Малом Замошье чисто символическое, противнику скоро будет известно. И финал для нас будет печальным».

Но на войне иногда случаются чудеса, о которых выжившие вспоминают и через много десятков лет: «Повернулся назад и вижу: к нам идут два бойца с 50-миллиметровым минометом и с несколькими лотками мин. Спросил, откуда вы? Ответили, что ротный прислал.

Мы усилили огонь и минометный, и стрелковый. Пулемет противника замолк окончательно. Основная часть наступающих была перебита. Офицеру, видимо, тоже досталось, так как его голоса не стало слышно. Как только два наших минометчика открыли огонь, часть вражеской пехоты повернула обратно, на ходу подбирая своих раненых. Вскоре все стихло. Противник не знал, что обороны у нас практически не было, кроме горстки людей на наблюдательном пункте и двух минометчиков с ротным минометом».

Но скрывать свои истинные силы от противника долго не удалось: «Разведка противника, конечно, выяснила, что оборону держало мало людей, а стало еще меньше. Этим и воспользовались испанцы из 250-й пехотной дивизии, перейдя в наступление на наши позиции.

Весь день были жаркие бои. То они нас окружат, мы прорвемся и их атакуем, снова окружат, наши опять вырвутся, сминая их цепи. Помогало то, что этих вояк мы знали и считали их слабыми воинами в их еще к тому же и летней одежонке. Помню, после очередной нашей контратаки противник отступил и оставил убитых. И вот лежит убитый офицер, на нем – хромовые сапожки. Видимо, натянуты на ноги с тонкими носками. Ну, как тут на морозе воевать? А с другой стороны – кто его к нам звал?».

Самые горькие воспоминания солдат связаны с потерями боевых друзей, самых лучших, самых смелых: «В одной из схваток солдаты противника окружили расчет нашей 45-миллиметровой пушки. Отбивались ребята яростно и дружно. Расстреляли все снаряды. Подхватили за станины свое орудие и одной рукой каждый тянет его, а другой рукой из автомата ППШ бьет по испанцам. Так вместе с пушкой прорвались через их цепь.

В этих боях мы потеряли своего лучшего разведчика, любимца батареи Николая Лебедева, и его тело осталось на нейтральной полосе ближе к противнику. А где-то в далекой деревушке жила его мать, совершенно одинокая старушка».

Испанцы также испытывали подобные чувства к павшим товарищам: «По пути им встретился замерзший и уже обледеневший труп. Они перевернули его. Фелипе. Теперь Мария с ребенком остались одни… Жаль… В Посаде он получил Железный крест, а теперь окоченел здесь, далеко от родины. Вся эта война – большая куча mierde!».

Безусловно, в официальной испанской трактовке этих событий павшие пополняли пантеон героев фаланги. Вот как писалось об одном из них: «Энрике Сотомайор был одним из первых добровольцев, готовых идти на риск и самопожертвование. Вспоминается один случай из нашей боевой жизни. Во время продвижения вперед его подразделение вышло к реке шириной в 200 футов, которую необходимо было перейти. На противоположном берегу находилась баржа, благодаря которой мы могли бы разрешишь нашу проблему. Было холодно, термометр показывал температуру ниже нуля, но Сотомайор, не раздумывая, раздетый до пояса, выпил бутылку водки и перешел реку в этом аду, славном Посаде. Он никогда не искал легких путей.

Он был смел и находчив, его поведение служило примером для других. Он обладал высокой моральной силой. В часы отдыха у костра или в доме у печки он развлекал нас своими интересными историями. Иногда разговаривал на литературные и другие темы, рассказывал сказки. Энрике был любим всеми товарищами, и после его смерти нам его не хватало, заменить его было некем. Мы утешались только тем, что он сам жаждал борьбы, с нетерпением шел к цели и совершил высший акт служения Родине.

Как-то ночью на берегу Березины, когда жизнь в лагере затихла, а над нами висело холодное ночное небо, мы сидели у костра и вспоминали клятву Фаланги. А потом Сотомайор сказал: “Без ложного пафоса, который многие не любят, мы должны умереть здесь, на фронте. И если мы принесем себя в жертву во имя сильной Испании, это будет блаженная кончина, которая позволит победить правде и справедливости”».

Главный католический праздник – Рождество – в 1941 г. испанцы встречали, как могли. Кроме религиозных песнопений и чтений стихов нужно было как-то украсить свой быт: «Полковник Эспарса очень жалел об отсутствии у него кастильских яслей и сцены с родившимся Христом.

Как и большинство добровольцев, он перенял немецкие рождественские традиции. В его командном пункте была елка, украшенная свечами, бумагой и новым испанским усовершенствованием – надутыми презервативами. Даже на грузовики и машины водружались маленькие сосенки в честь праздника».

В этот праздник хотелось быть чище и добрее. Добрее, например, к мирному населению. Вот как испанцы отметили его в небольшой деревне, расположенной недалеко от Мясного Бора: «Название Арефино мне показалось очень благозвучным. Оно расположено севернее реки Волхов, ближе к Ленинграду. К нему мы подошли после ночлега в Шевелево. У нас навсегда остались теплые воспоминания об этом месте. Это было время спокойствия на Рождество 1941 года.

В Арефино жили хорошо. Дома от войны не пострадали, в них было тепло и уютно. Люди были доброжелательные, но с советизированным складом ума. Гражданские лица: мужчины, женщины, дети – создавали впечатление героев из старого русского романа Гоголя или Толстого. Там я увидел самые красивые иконы и узнал музыку и подлинный текст песни “Волга-Волга”. С нею меня познакомил Володя, мальчик 12–13 лет».

Несмотря на столь романтический, практически религиозный настрой, охота за «сувенирами из России» не прекращается. «В качестве сувениров можно было привезти несколько икон, любые значки, таблички или религиозные образа. В каждом доме в советской России, где официальной религией был атеизм, в углу висели образа. Скромные, приветливые крестьяне никогда не забывали зажечь лампаду у иконы Богоматери или перед другими благочестивыми образами. Перед сном, согласно их православному обряду, они истово крестятся. Вступив в Россию, мы не думали об “охоте” за иконами, нам хотелось сохранить лучшие воспоминания о нашем пребывании там. Великолепные коллекции икон были потеряны в этой опасной кампании, но все же я знаю, что некоторые из них сохранились и вернулись в качестве экспонатов в музеи.

Маленькие иконки можно было приобрести по грошовой цене. Миниатюры побольше, возраст которых 3–4 века, – за пачку папирос или бутылку водки. Естественно, это все документально не оформлялось».

Но тяжелые зимние бои плохо настраивали на подлинно праздничное настроение. Все чаще синонимом боя становится слово «мясорубка». На испанских картах обозначен населенный пункт с советским названием «Udarnik». Это не совсем правильно. Так назывался колхоз, располагавшийся в старинной русской деревне Захарьино, что в 6 км от Мясного Бора. Здесь некогда находилось имение Онег, принадлежащее матери великого русского композитора Сергея Рахманинова.

Самая главная достопримечательность Захарьино – Троицкая церковь, памятник русской архитектуры конца XVII столетия. В годы Великой Отечественной войны она сильно пострадала. Исчезли колокольня и крыльцо, часть галереи с запада и западная стена трапезной. На данный момент Троицкая церковь, как и многие памятники, все еще ждет своей очереди на реставрацию. История ее разрушения напрямую связана с ожесточенными боями, которые шли здесь между частями Красной армии и Голубой дивизией зимой 1941/1942 г.

Испанцы так описывали эти события: «Русские наступали на Ударник. Его оборона была важна для испанцев как никогда. Разрыв в колонне дал им шанс. Три guripas смело вышли из леса и пошли через строй русских. В момент замешательства сержант, хотя и раненый, прошел. Его товарищи погибли».

Наступило состояние какой-то крайней апатии, вызванной усталостью: «Сержанты пошли по избам: “Vamenos, Нау jaleo!”.

Сонные солдаты зашевелись: “Почему мы? Почему всегда 269-й?” Кто-то застонал. Вчера Radio Macuto обещало подмогу от немцев. Вместо этого русские наступают. Снаружи дул резкий, как нож, ветер. Мерцающий огонь отражался на стенах бывшей часовни, пока солдаты кутались и отправлялись в 36-градусный мороз.

Порывы ветра бросали в лицо снег, ограничивая видимость до нескольких метров. Приказы приходилось кричать снова и снова. Гул деревьев и порывы ветра заглушали звуки. Солдаты практически ничего не видели и не слышали. У русских были те же проблемы. Две колонны неожиданно столкнулись лицом к лицу. Все бросились по канавам и открыли огонь».

После сражения в рассказах для журналистов и простых обывателей можно преуменьшить свои силы и преувеличить возможности противника. «Подвиг» в результате этого кажется гораздо более выдающимся: «Русские, опьяненные победой в Посаде и Отенском монастыре, по-видимому, не были намерены оставаться на Волхове. В конце декабря река была для них не препятствием, а великолепным способом без опасений перейти по льду даже танкам “Иосиф Сталин”. Замерзший Волхов представлял собою равнину, хорошо охраняемую, пригодную для боя за Новгород.

В наших рядах росла напряженность еще оттого, что мы должны были встречать праздник Рождества. Мы его терпеливо ждали. У нас было рейнское вино, херес, шампанское “Вдова Клико” и неизменная водка – рижская подделка. Нашему празднику не мешал ни гул орудий, ни крики из блиндажей и окопов. Авиация в те дни нас мало беспокоила, поэтому жертв было немного, в основном из засады. С 27 декабря подготовка русских к атаке приобрела серьезный характер. Она началась, как всегда, в сумерках с артиллерийской подготовки и одновременно с ней пошла первая волна атаки. Она застала нас врасплох, но большинство из нас, презрев смерть, смело вступили в бой».

Рассказ о боевых действиях иногда напоминает средневековое эпическое произведение: «Атаки врага шли одна за другой, нам пришлось отступать. Добежали до церкви, закрылись и пробыли там целый день. Во время боя мы слышали крики “Ура, ура, испанцы капут”. Мы отступали метр за метром и в конце концов были загнаны в угол. Мы имели два противотанковых орудия, одно из которых было разбито. На заре 28 декабря мы были полностью окружены. Добровольцы, защищающие наш гарнизон, почти все погибли, но и лед на Волхове был покрыт сотнями трупов русских солдат. Теоретически спасения не было никакого. Атаки продолжались вновь и вновь, вой массы наводил ужас. Смерть была лучшим способом избавления от этого ада.

Нас осталось 10–12 человек, но все мы были смелые и отчаянные: прыгали, как демоны, бросали гранаты, стреляли из автоматов. Нашей победой было бы взятие дома, находящегося в 200 метрах от церкви. Мы бросили гранату в окно дома. В соседнем доме закричали: “Испанцы!” В нем находилось двое русских пленных. В церкви были только раненые и те, кто остался жив. Русские отступили к реке. Мы не оставили позиции, но навсегда потеряли многих своих товарищей: любимого Хосе Антонио, тяжело раненного. Антонио Ламамло потерял в Ударнике своего брата Хуана. Мариано Феррер потерял пальцы обеих рук и может сказать спасибо судьбе за то, что не потерял большего. Ведь он пытался бросить гранату, но в руках у него она взорвалась».

В зимних боях 1941/1942 г. на Волхове крайне непросто определить «победителя сегодняшнего дня». Все действовали на пределе сил и с переменным успехом: «“Разворачивайся!” – крикнул лейтенант Голубой дивизии Окхоа. Отряд рассыпался и залег в снег в лесу по краям дороги. Спрятавшись за деревом, лейтенант отстегнул пистолет и открыл огонь.

Окхоа ранило. Таща раненых, разбитая группа отходила к Ударнику. Отстреливаясь от сибирских разведчиков, guripas достигли первых домов. Советское наступление не прекращалось. Через час Роман позвонил Эспарсе и сообщил: “Плохо дело. У Окхоа серьезное ранение в грудь… Кажется, враг очень многочислен”. Эспарса приказал Роману, чтобы тот предупредил Петенги и Валлеспина в Мясном Бору».

Позднее испанские солдаты напишут, что в окружении, пусть даже и недолгом, они потеряли всякую надежду и стали готовиться к достойной смерти. Но когда подошла подмога, ситуация быстро изменилась: «Люди Романа и Ребула помчались с криками за бегущими русскими, к ним присоединился Петенги. Они гнали красных через лес. На льду Волхова вражеских солдат поливал огнем Родригес. К полудню все успокоилось. Пленных не брали.

Политруки вновь собрали людей и повторили попытку наступления. Они шли от Руссы к Старой часовне. Лейтенант Эскобедо был ранен. Одолев сопротивление испанского взвода, русские вновь попытались развить свой успех. Но они не успели довершить начатое дело, к испанцам вновь пришло подкрепление. Через 10 минут русских отбросили с холма и загнали на лед реки. Никто из них не выжил».

В процессе изучения литературы, выходившей после войны в разных странах, поражаешься, насколько наивно некоторые авторы подходят к описываемым вопросам. Так, испанцы весьма гневно оценивают позицию Великобритании. Да, действительно, Англия не прерывала с Франко дипломатических отношений. Но уж стопроцентно нейтральными их отношения тогда, конечно, не были. Британцев крайне раздражали, во-первых, притязания Мадрида на Гибралтар, а во-вторых, «особые» отношения каудильо с Берлином. Ну а самое главное – Лондон и Москва были военными союзниками. Поэтому подобные испанские заявления звучат достаточно странно (тем более что здесь речь идет о пропагандистской войне): «Англичане предали испанцев. Британская ВВС радостно сообщила, что Новгород вновь освобожден Красной армией. Испанию охватил ужас, но вермахт быстро выдал опровержение. Муньос Грандес написал специальное новогоднее поздравление испанцам, в котором заявил: “Как бы ни был силен враг, как бы ни была жестока русская зима, мои люди сильнее”». Испанский генерал все еще пытался остаться романтиком войны. Но романтики были и на противоборствующей стороне.

Среди советских офицеров, воевавших с Голубой дивизией, были те, кто прошел гражданскую войну в Испании. Одним из них был полковник Афанасий Васильевич Лапшов. Из далекой Иберии он привез на родину не только чувство досады из-за поражения республиканцев, но и свою жену – Милягрос Эреро Фернандес. Она вскоре родила ему сына, которого назвали Владимир.

Полковник А. В. Лапшов командовал 259-й стрелковой дивизией. М. П. Таут, полковник в отставке, в 1942 г. майор, командир саперного батальона 259-й стрелковой дивизии, так описывал его: «Выше среднего роста, стройный и подтянутый, с быстрыми и четкими движениями, он являл собой образец строевого командира. Тонкие черты смуглого лица, орлиный профиль и живые быстрые глаза подчеркивали в нем человека недюжинной воли, энергичного и решительного».

А. В. Лапшов успел послужить в царской армии, сражался в Первую мировую войну, был георгиевским кавалером. После революции вступил в Красную армию. В 1939 г. окончил курсы «Выстрел», до этого воевал в Испании, где и женился.

Боевой опыт, полученный в Испании, в определенной степени пригодился и в России. Однако М. П. Таут, описывая первые бои на Волхове с испанскими и немецкими частями, заявлял: «Следует признать, что к тому времени мы не располагали и достаточным боевым опытом. Тактические приемы наших командиров были бедны и однообразны. Преобладала атака “в лоб”, к маневру прибегали редко. Да и трудно было ожидать иного, когда среднее звено нашего командного состава (взвод, рота и батальон) в основном состояло (я здесь не имею в виду кадровые части РККА) из людей, призванных из запаса, то есть с недостаточной боевой подготовкой, а иногда и вовсе без нее».

Эти воспоминания были написаны в 70-х гг., а опубликованы в 1983 г. Таким образом, можно говорить о том, что в Советском Союзе кроме поверхностных и ура-патриотических свидетельств очевидцев, выходили и мемуары достаточно объективные и непредвзятые.

7 января 1942 г. началась наступательная Любанская операция войск Волховского и части сил Ленинградского фронтов с целью деблокирования Ленинграда. Войскам Волховского фронта (4-я, 52-я, 59-я и 2-я Ударная армии) в полосе между озером Ильмень и Ладожским озером противостояли немецкие дивизии группы армий «Север». Советское командование планировало окружить и уничтожить любанскую группировку войск противника и в дальнейшем выйти в тыл с юга к немцам, блокировавшим Ленинград.

Но уже к концу января стал очевиден провал Любанской операции. Причины этого провала указаны командующим Волховским фронтом К. А. Мерецковым в его мемуарах «На службе народу». Он писал следующее: «Общее соотношение сил и средств к середине января складывалось, если не учитывать танковых сил, в пользу наших войск: в людях – в 1,5 раза, в орудиях и минометах – в 1,6 и в самолетах – в 1,3 раза. На первый взгляд это соотношение являлось для нас вполне благоприятным. Но если учесть слабую обеспеченность средствами вооружения, боеприпасами, всеми видами снабжения, наконец, подготовку самих войск и их техническую оснащенность, то наше “превосходство” выглядело в ином свете.

Формальный перевес над противником в артиллерии сводился на нет недостатком снарядов. Какой толк от молчащих орудий? Количество танков далеко не обеспечивало сопровождение и поддержку даже первых эшелонов пехоты. 2-я Ударная и 52-я армии вообще к началу наступления не имели танков.

Мы уступали противнику и в качестве самолетов, имея, в основном, истребители устаревших конструкций и ночные легкие бомбардировщики У-2».

В середине января 1942 г. 259-я стрелковая дивизия совершила фланговый марш через Гряды – Папоротно – Александровское в район Посад – Монастырь Отенский (40–45 км), где она поступила в резерв 59-й армии. М. П. Таут и его товарищи встретились здесь с новым противником. «Из района Посад незадолго перед этим была отброшена за Волхов 250-я пехотная дивизия противника, сформированная из испанцев и носившая название “голубой дивизии”. Осталось много следов поспешного отступления “голубой дивизии”, попавшей под удары нашей кавалерийской дивизии».

В Отенском монастыре, где разместились Лапшов со штабом, испанцы оставили большую братскую могилу.

Афанасия Васильевича, воевавшего в Испании против Франко, заинтересовала эпитафия на большом католическом могильном кресте. Он попросил М. П. Таута перевести эту надпись: «Мои отговорки, что я-де не силен в латыни, испанского языка не изучал, не помогли.

Не без лукавства, под одобрительные комментарии присутствовавших Афанасий Васильевич заметил: “Тебя, майор, учили, народных денег много на это истратили, а ты: не могу. Изволь перевести!”

Делать нечего, пришлось разбираться. Середина фразы мне была ясна, а вот крайние слова никак не давались. Наконец я решился перевести надпись так: “Павшим за Бога и Испанию благодарность!”

Командир дивизии отреагировал на это следующим образом: “Конечно, за бога испанцы вольны ‘падать’ где им угодно, но что у них за резон класть свои головы за Испанию в студеных новгородских лесах?”

Кто-то из политработников шутливо посоветовал комдиву задать этот вопрос генералу Муньосу Грандесу (из разведсводок было известно, что такое имя носил командир “голубой дивизии”).

“Взять бы его живым! Будьте уверены, он бы нам ответил”, – решительно и не без злобы заключил Лапшов». В конце января 1942 г. 259-я дивизия, выйдя на Волхов на участке Шевелево – Ситно, перешла реку и заняла оборону в районе деревни Горки. Здесь она вошла на некоторое время в соприкосновение с Голубой дивизией, но серьезных столкновений с ней не имела. Дело ограничивалось разведывательными поисками и огневыми стычками.

Майор Таут, описывая это время, отмечал, что «видимо, после урока, полученного на правом берегу Волхова, испанцы сильно нервничали и вели непрерывный, беспокоящий ружейно-пулеметный и минометный огонь по нашему расположению».

С некоторыми испанцами пришлось познакомиться ближе. «В один из дней в штаб дивизии привели испанца-перебежчика. На допросе он показал, что в свое время воевал против Франко в рядах республиканцев и после их поражения проживал в Барселоне, где работал парикмахером.

Потеряв работу и будучи обременен большой семьей, он впал в крайнюю бедность. Когда Франко приступил к формированию “голубой дивизии”, предназначение которой поначалу замалчивалось, он, соблазнившись заработком, записался в “голубые” на должность обозного.

Вскоре дивизия, якобы неожиданно для него, была отправлена воевать в Россию. После понесенных больших потерь его из обозников перевели в строй рядовым стрелком. Не желая стрелять в русских, он улучил момент и перешел к нам со своим оружием».

В допросе испанца принял участие сам комдив. В ходе беседы с Лапшовым перебежчик всерьез расплакался. Несколько позже Таут напомнил командиру про этого испанца: «Лапшов откровенно признался, что ему стало по-человечески жалко его.

С одной стороны, бедствующая семья, голодающие дети, с другой – удивительная собственная наивность превратили этого бывшего республиканца в фашистского холуя. Хорошо еще, что он сумел найти для себя правильный выход.

Но что ожидает его семью?

Так переживал за судьбу простого испанца Афанасий Васильевич Лапшов, этот, казалось бы, всю жизнь воюющий солдат».

Боевые действия зимой 1941/1942 г. зависели, конечно, и от погодного фактора. И здесь необходимо отметить, что, хотя красноармейцы были одеты теплее, чем гитлеровцы и их союзники, они также страдали от морозов. «Много тяжелого, напряженного труда выпало на долю саперов, прокладывавших колонные пути и расчищавших снежные заносы. Но не это составляло тогда главные наши тяготы. Непереносимо тяжело для людей было существовать в течение многих дней на морозе, без достаточного сна, а часто вовсе без него».

Войска на земле поддерживались авиацией. И здесь пока все преимущества были на стороне люфтваффе. «Противник господствовал в воздухе. Его самолеты на бреющем полете прочесывали наше расположение пушечным и пулеметным огнем. Поэтому разводить костры даже в лесу было запрещено. Позволить себе это можно было лишь в часы густых снегопадов. Горячая пища выдавалась тоже нерегулярно. Отдыхали на снегу, под елками, на подстилке из ветвей, покрытой плащ-палатками».

Утомленные люди валились с ног, сбивались в кучи и кое-как согревались собственным теплом. Если кто-то засыпал в одиночку, он рисковал больше не проснуться. В красноармейских батальонах было несколько таких случаев: при утренней проверке обнаруживалось иногда отсутствие одного-двух человек, которых потом находили замерзшими. Переживать такие внебоевые потери людей было, конечно, нелегко и обидно.

Здесь на выручку пришла русская солдатская фантазия: «Бойцы быстро приспособились к обстановке: ложились спать в отрытые в снегу просторные ямы, сверху закрываемые плащ-палатками. В центре ямы устанавливалась “буржуйка” с выведенной наружу трубой, а люди укладывались вдоль стенки по кольцу на хвойную подстилку. У печки непрерывно дежурили. Бойцы стали высыпаться в любой мороз, не рискуя замерзнуть и не привлекая при этом внимания авиации противника».

Советское командование, базируясь на материалах допросов военнопленных и перебежчиков, а также на информации, полученной от красноармейцев, попробовало подсчитать испанские потери 1941 г. У них получилось следующее: «…потери испанской дивизии составляют 7000 человек, из которых 600 обмороженных и 300 с различными заболеваниями ног в связи с походами в 1000 км.

Имеются большие потери в офицерском составе. В некоторых ротах, в особенности во взводах, где за короткий период времени сменился дважды или трижды офицерский состав. Известно, что за последнюю неделю из Испании прибыло офицерское пополнение для покрытия потерь. Холод привел к большим потерям. Военнопленные говорят, что в результате морозов ежедневно выбывает один-два человека в каждой роте. В связи с этим приобретает интерес циркулярное письмо командования, в котором предлагается солдатам с обмораживанием 1-й и 2-й степени оставаться на своих постах.

Большие потери вызывались также заболеваниями; кроме того, хронические заболевания дали себя знать на фронте.

Большинство солдат носит летнее обмундирование, полученное в Германии и слишком легкое для русской зимы. На каждые 10 солдат имеется зимняя шинель и пара “сабо” (больших сапог на деревянной подошве, обитых войлоком, которые надеваются поверх обычной обуви), которые надевают солдаты, идущие на пост.

Все военнопленные имеют неприглядный вид: в порванных сапогах и в лохмотьях, без нижнего белья, выброшенного давно, так как оно кишело вшами. В лучшем случае встречаются солдаты, имеющие легкий джемпер.

Рацион питания испанцев очень скудный. Хлеба выдается недостаточно. Утром дается чашка плохого кофе с мармеладом. На обед – картофель, бобы с небольшим количеством масла и мармеладом. На ужин дается консервированное мясо и 50 г масла. Все военнопленные заявляют, что солдаты вечно голодны.

Санитарные условия скверные. Более месяца у них не было бани. Большинство не стригло волос несколько месяцев и не брилось. За время прихода из Графенвера им только раз выдавалось мыло. Солдаты имеют жалкий вид. Грязные, немытые, вшивые, они выглядят хуже колониальных войск. Раненые получают очень плохой уход в госпиталях».

В письме, которое раненый солдат по имени Коррело написал из госпиталя своему приятелю по полку, советские офицеры прочитали следующие слова: «После бесконечных страданий я наконец попал в испанский госпиталь “Красного Креста”. Я мечтаю снова быть с вами, т. к. здесь хуже, чем было во время похода, здесь хуже, чем в дивизии».

Политико-моральное состояние Голубой дивизии оценивалось советской стороной следующим образом: «Наилучшим показателем морального состояния дивизии является страстное желание вернуться в Испанию, которое характерно не только для всех солдат, но и для значительной части офицеров и даже фанатиков-фалангистов. Никто не ожидал, что кампания окажется такой длительной и тяжелой. Все считали, что их ждет военная прогулка, которая продлится несколько недель, после чего они возвратятся в Испанию, где их будут ждать почести и легкая работа.

Военнопленные рассказывают, что они никогда не рассчитывали оказаться на передовой линии, и в Испании ходили слухи, что дивизия организована как символ испано-германской дружбы. Среди солдат дивизии шли все время разговоры о предстоящей смене дивизии, причем дата смены сначала указывалась на 15 ноября, потом перед рождеством и в последнее время считали, что это произойдет 15 января 1942 года. За это время многие солдаты потеряли надежду, что их сменят.

Холод, недостаточное питание, холодная одежда и обувь, постоянные взыскания и грубость офицеров и сержантов сильно влияли на моральное состояние солдат. Солдаты часто говорят: “Мы все погибнем. Отсюда никто не вернется”. Военнопленные рассказывают, что офицеры-фалангисты также деморализованы, они не пытаются понять дух солдат и всегда находятся в скверном настроении. Любопытно письмо раненого испанца из Минского госпиталя: “Хирург отрезал мне руку по локоть, чему я очень рад, т. к. для меня теперь война закончилась”».

В советском документе не без злорадства отмечалось, что те солдаты, которые рассчитывали заработать в России деньги, сильно в этом просчитались: «Обещание так и осталось обещанием. Никто не получил 1000 песет и, по объяснению офицеров, эти деньги удержаны за полученное обмундирование. Солдаты получают письма от родных, которые пишут, что не получили обещанного жалованья, в некоторых случаях из-за отсутствия необходимых бумаг или по другим причинам».

Нельзя сказать, что этот отчет (тем более что он вышел под грифом «совершенно секретно») является совершенно уничижительным по отношению к противнику: «В легкой победе Германии многие солдаты начинают сомневаться, ведутся даже разговоры о том, кто выиграет войну. С Москвой и Ленинградом, говорят, получилось то же самое, что и с Мадридом, т. е. поскольку не удалось их взять раньше, теперь уже это невозможно.

Несмотря на все это, солдаты Голубой дивизии верят в окончательную победу Германии ввиду усиленной немецкой пропаганды».

И далее: «Все солдаты без исключения верят в победу немцев. Это основано на успешной немецкой и испанской пропаганде, использующей для этой цели военные успехи немцев. Для этой цели используются также дивизионная газета “Оха де Кампанья” (полевой листок) и немецкий иллюстрированный журнал на испанском языке, которые читают все солдаты. Военнопленный Кастальяно, перебежавший к нам, заявил, что он рискнул пойти на это, т. к. был коммунистом и ему грозило рано или поздно попасть в руки немцев. Он сказал, что солдаты говорят между собой, зачем сдаваться в плен, когда через несколько месяцев снова попадешь в плен.

Солдаты также были предупреждены, что в случае перехода к нам их семьи будут брошены в тюрьму. Поэтому солдаты так боятся, чтобы их имена не попали в газету. Офицеры убеждают солдат, что русские расстреливают всех пленных, так как они знают, что солдаты “Г. Д.” все являются добровольцами.

Офицеры убеждали солдат, что русские очень жестоки, что на этом участке фронта находятся монгольские войска, которые прикалывают перебежчиков штыками.

Так, офицеры рассказывают солдатам, что в Посаде все раненые испанцы были прикончены русскими штыками.

Была организована также сложная система слежки и шпионажа, охватывающая всех солдат и проводившаяся фалангистами по инструкциям командования. Все военнопленные утверждают, что, оставаясь наедине, солдаты боятся говорить открыто».

В данном отчете, предназначенном для советского руководства, содержится весьма разноплановая информация. Может быть, несколько ханжески выглядит следующий абзац: «Для многих солдат, в особенности католиков, а таковыми является большинство солдат, явилось полной неожиданностью и даже потрясением, когда они увидели церкви в наших деревнях и городах и иконы в домах, причем, это не преследовалось коммунистами. Это шло в полный разрез с теми россказнями, которые они слыхали о преследовании религии в СССР».

Русское население, в особенности проживающее в сельской местности, к 1941 г. оставалось в большинстве своем религиозным. Начавшаяся война еще сильнее обострила это чувство. Поэтому иконы, которые увидели испанские солдаты, находились в сельских домах не благодаря, а вопреки политике советской власти.

Особое внимание в документе уделялось разногласиям между немцами и испанцами. Для того чтобы их подчеркнуть, советские пропагандисты даже приводили информацию, положительно характеризующую старших испанских офицеров: «Испанские солдаты сильно недолюбливают немецких. Военнопленные рассказывали о скандалах в Графенвере между испанскими и немецкими солдатами, а также и в Новгороде. Говоря между собой, солдаты “Г. Д.” часто замечали, что в то время, когда они полуголы, грязны, недоедают, немцы живут несравненно лучше их.

Военнопленный Луис Пендес Лорра рассказывал, что полковник Пиментель собрал своих солдат и спросил их, как они питаются. Солдаты отвечали, что питаются неплохо. Тогда полковник сказал: “Вы говорите неправду, я знаю, что вас кормят плохо, но это не моя вина. Эти сучьи сыны – немцы не выдают мне достаточно продуктов”»¹.

Также подчеркивались конфликты между профессиональными военными и фалангистами, офицерами и рядовыми: «Между сержантами и фалангистами часто возникают пререкания. Военнопленные рассказывают, что ссоры иногда протекают в очень жаркой обстановке.

Нас (т. е. советскую сторону. – Б. К.) сильно интересовала практическая деятельность фалангистов. По единодушному заявлению всех военнопленных, фалангисты не развертывали никакой пропаганды. Они рассказывают, что фалангистов больше всего в штабе, в охране и во вспомогательных подразделениях. Имеются также группы фалангистов в ротах.

Часто солдаты говорят о своих офицерах. При этом они ругают и дурно отзываются о них. Как среди солдат, так и офицеров сильно распространены картежные игры на деньги. Причем многие рассчитывают путем выигрыша набрать побольше денег для возвращения в Испанию». Этот эпизод напоминает известный американский фильм «Спасти рядового Райана», правда, в несколько иной трактовке: «В составе дивизии было четыре брата фалангиста по фамилии Воблехес. Один из четырех братьев был убит в начале кампании, тогда трех других отозвали с фронта и отправили в Испанию. Это очень не понравилось другим солдатам, они считали, что если их лидеры удирают, то что остается делать им?».

Практически во всех отчетах (не только в этом) отмечается особенная любвеобильность и разгильдяйство испанцев: «Несмотря на суровые взыскания, дисциплина в дивизии не находится на надлежащем уровне. Советский истребительный отряд захватил солдата Голубой дивизии в крестьянской хате в постели с девушкой. Солдат заявил, что был послан на пост, но там холодно, и он предпочел отправиться сюда погреться, причем добавил, что делает это не в первый раз и что некоторые солдаты этой роты следуют его примеру».

Некоторые положения отчета можно трактовать как признание большей дисциплинированности вермахта по сравнению с его союзниками: «Испанские солдаты прибегают к грабежу местного населения, причем делают это чаще, чем немцы.

Население района, ранее занятого “Г. Д.”, заявляют, что испанцы отличаются грабежами в большей степени, чем немцы. У военнопленного Санчеса Лоренсо при обыске была найдена расписка (заранее заготовленная), которую он должен был бы отдать крестьянину за реквизированную для его капитана корову. Но так как он этого не сделал, то получил взыскание.

Тот же советский истребительный отряд захватил старосту деревни, бывшего кулака, в кармане у которого оказалась своего рода охранная грамота на испанском языке: “Двор этого крестьянина не следует грабить, т. к. он нам помогает”».

Проявления слабости на фронте могут допустить все, в том числе и те, кто изначально отправился сюда вполне добровольно. Можно вспомнить тезис советской исторической науки о том, что поражение гитлеровцев под Москвой зимой 1941/1942 г. развеяло миф о непобедимости вермахта.

Хотя нацистская Германия была еще очень сильна, но и в Берлине, и в других столицах стало понятно: молниеносной войны против СССР уже не будет. В этих условиях некоторые солдаты пытались отправиться домой любыми средствами. «Членовредительство в дивизии приняло заметные размеры, так что командование было вынуждено издать приказ, в котором за членовредительство присуждалось пожизненное заключение или расстрел. Причем наказание осуществляется лишь по приезде в Испанию, а пока находятся на фронте, виновные должны нести патрульную службу.

Среди бумаг, захваченных в 9 роте, попался циркулярный приказ, адресованный командиру роты и предлагающий проверить прилагаемый список солдат, вызываемых в тюрьмы Испании за нарушение дисциплины».

Советских политработников очень удивляло отношение командиров Голубой дивизии к вражеской пропаганде: «Любопытно, что офицеры не наказывали солдат за чтение наших листовок на испанском языке. Некоторые военнопленные таскали наши листовки в карманах. Один военнопленный рассказывает, что он, улучив удобный момент, передал листовку своему сержанту, который прочел ее без всяких комментариев.

По поводу наших звуковых передач военнопленные заявляют, что солдаты слушают их с большим интересом и прекращают стрельбу, чтобы послушать их».

Недостатком пропаганды, направленной на войска противника, является недооценка специфики его национального менталитета, незнание реалий повседневной жизни. В отчетах для советского командования содержался раздел «Пропагандистская работа противника среди своих солдат». В нем признавалось, что Голубая дивизия является достаточно серьезным противником для РККА: «Несмотря на большое количество фалангистов, деклассированного и уголовного элемента, в составе дивизии имеется также значительная прослойка молодых рабочих со слабо развитым классовым самосознанием, привлеченных в дивизию заманчивыми обещаниями и лживой пропагандой фашистов. Но справедливо также, что, несмотря на все лишения и обман солдат, они сражаются храбро и даже отчаянно и не бросают оружия. Очень немногие сдаются в плен.

Понятно, почему офицеры-фалангисты и все эти продажные твари сражаются так упорно, но почему так сражаются простые солдаты? Несомненно, что на них оказывают большое влияние различные способы обмана со стороны офицеров и фалангистов.

Так, в связи с приказом генерала Москардо с подарками для солдат распространили слухи, что в задачу генерала входило также установление даты смены дивизии, которая должна последовать между 1 и 15 января 1942 года. Особенно упорно циркулировали слухи о смене дивизии в период наших боев за Никиткино, Посад, Отенское и пр.

В Посаде испанцы были окружены, но, несмотря на сильный артиллерийский обстрел и воздушную бомбежку, продолжали держаться до 7 декабря, когда их сопротивление было сломлено и Посад был взят. То же произошло и в Отенском, где противником была брошена большая военная добыча. Также были остальные прочие упомянутые пункты, причем немецкие войска не оказывали испанской дивизии никакой помощи».

Наступивший 1942 г. не принес кардинальных изменений на этом участке фронта. Где-то южнее продолжалось наступление Красной армии под Москвой, а на северном участке таких успехов не наблюдалось. Ленинград переживал свою первую, самую страшную зиму. Снять блокаду города никак не удавалось. Очередная «мясорубка» произошла в деревне Теремец, что напротив Муравьевских казарм, на западном берегу Волхова. «Роман посетил госпиталь в Подберезье. На следующее утро прибыл Грандес. При всей своей невозмутимости даже он содрогнулся, узнав, что из 200 человек осталось в живых только 50. 15 января стал черным днем для группы армий “Север”. Образовался прорыв между 126-й и 215-й дивизиями.

Радио Лондона продолжало сообщать испанским радиослушателям о неминуемом падении Новгорода».

Роман с остатками батальона вернулся в Чечулино 17 января. 20 января советские войска ударили по Кречевицам. Перебравшись через реку, они прошли испанские посты незамеченными и напали с тыла. Когда испанцы проснулись, русские были уже на улицах. Солдаты Голубой дивизии впопыхах выпрыгивали из кроватей, бросались к окнам и открывали огонь.

Бои шли и на берегах Ильменя. Одной из наиболее разрекламированных в Испании операций стал поход испанских лыжников по льду озера на помощь немецкому гарнизону в деревне Взвад. Газета «Hoja de Сатрапа» описала ее в духе эпической поэмы в прозе.

Через озеро Ильмень

(Военные операции Голубой дивизии)

Те, кто прочитает нашу статью, почувствуют не безразличие, а гордость за наших мужчин.

Помните начало XVI века, когда скромный капитан Эстремадура Эрнан Кортес и горстка испанских солдат сожгли свои корабли в американском порту, и хоть не было больше надежды на Бога и Испанию, проникли в неизвестную страну, чтобы завоевать ее?

Помните, братья фалангисты, что не более двухсот испанцев завоевали республику Чили?

Помните Франсиско Писарро, который с горсткой испанцев с безграничной смелостью завоевал Перу – этот богатый центр торговли?

Это все действительно замечательно. Эти великие подвиги не плод нашей фантазии, а реальность.

Но грандиозные завоевания, военные победы, триумф победителей и полководцев могли быть достигнуты только в обмен на ужасные, бесконечные страдания испанских солдат, которые расширяли границы Испании.

Кто сказал, что испанская нация исчезла? Кто может сказать, что испанский герой ушел из нашей истории?

Все это было более четырех веков назад…

Горстка солдат, чувствуя, что в их жилах течет испанская кровь, начали еще один поход во имя Бога и своей страны.

В России нам угрожает страшный враг. Это не мужчина, не женщина, не голод, не жара, это еще хуже – холод. Он пронизывает кости, сжимает органы, истощает энергию…

И вот в борьбе между испанским солдатом – средиземноморским, или кельтским, или кастильским – и русским – холодным, арктическим, непредсказуемым – возникает один из тех героических подвигов, который отмечен в истории нашего корпуса.

Двадцать часов ходьбы по льду

Нашим лыжникам было приказано прийти на помощь немецким товарищам, окруженным в недоступном месте, на замерзшей поверхности озера. На них были надеты большие шубы, валенки, приобретенные (так в испанском тексте, естественно, они были отняты у мирных жителей – Б. К.) в России. Они даже могли читать при невообразимо низкой температуре. Хвала нашим ребятам! Некоторые из них были известными спортсменами.

Марш начался в 10 часов, но постепенно появлялись и трудности. Мороз был таким жестоким, что, казалось, эта земля не сможет его вынести.

Наши люди ориентировались по компасу. Ландшафт был тяжелый: на пути не было видно ни дерева, ни камня, от мокрого снега жгло глаза.

От разницы температур на льду озера образовались трещины, а груды снега, похожие на сваи, превратились в настоящие барьеры. Пять героев шли один за другим в одном направлении, это несколько облегчило наше продвижение вперед.

К этой неумолимой борьбе с природой, к усталости присоединились голод и жажда. Хлеб и масло превратились в лед, от коньяка горели губы.

Потом наступила черная ночь. Ориентация была потеряна, так как компас вышел из строя. Шли туда, куда указывала душа. Красные, охотящиеся на наших союзников – немцев, сейчас бы не увидели нашего лозунга “Вперед, Испания!”

Сани и лошади падали на льду, проваливались в трещины. Люди, облившись ледяной водой, получали тяжелые обморожения.

После 22 часов ходьбы в таких условиях экспедиция, наконец, заметила небольшую деревню. Разведывательный дозор вышел вперед и обнаружил, что вся эта территория занята немцами.

Результат нашего марша был неутешителен: 60 % из тех, кто составлял наш отряд вначале, из-за сильного обморожения вынуждены были эвакуироваться. Некоторым из них пришлось сделать двойную ампутацию конечностей.

Восемь дней боев

Мы достигли цели. И сразу же начался бой. Чуть меньше половины из тех, кто вчера дошел, начали обосновываться на новом месте. Некоторые из них тоже получили незначительные повреждения от обморожений.

В тот же день, 12 января, наши отважные лыжники начали движение в сторону врага, численность которого по нашим предположениям не должна быть большой.

Проверка патрулей, разведка, захват деревни и, наконец, бесконечные часы похода, усталость, снег, застилающий глаза, – несмотря на все это храбрый испанский дух в них оставался непоколебимым.

Итак, нами завершена предварительная разведка. Противник уже не сомневался в том, что в операции против него участвуют испанцы. В конце этой операции лейтенант Гарсия Портас с восемью своими товарищами по оружию совершил блестящий подвиг, приняв решение идти на штурм вражеского танка. Наступательный порыв испанских солдат был подлинно героическим.

40 человек пошли в атаку против двух русских батальонов и пяти танков. Борьба была неравной. Сражались лицом к солнцу. В атаке участвовало 40 % всех испанцев.

На других позициях диспропорция техники и живой силы была еще больше, и поэтому к концу дня противнику удалось прорвать нашу оборону. Это и было его целью.

Однако по количеству оставшихся после атаки погибших и раненых можно сказать, что их день был тоже неспокойным. Чувствовалось, что оставшиеся в живых русские готовятся к новой атаке.

На рассвете началась массированная атака русских. Солдаты Испании оказывают сопротивление, но батальону противника под прикрытием танков удается занять землю, которую они (испанцы) так героически защищали. Почти все защитники были убиты.

Выполнение приказа

Немногие остались в рядах сражающихся, мало кто мог обнять немецких солдат, но, несмотря на все усилия противника, испанские и немецкие солдаты воссоединились.

Если бы кто-нибудь спросил тогда, сколько было тех, кто вышел из боя, ему могли бы ответить, как в битве под Рокруа: те, кто погиб, – считаются! И все же, несмотря ни на что, наша Испания стояла!

Если отбросить поэтику, дело обстояло следующим образом: к югу от озера Ильмень немецкий 290-й полк потерпел поражение от наступления советских войск на данном участке группы армий «Север». Немецкий гарнизон около деревни Взвад оказался в окружении. Была предпринята попытка перебросить ему подкрепления по льду озера.

10 января в 6.00 часов утра был заслушан отчет известного фалангиста Мора Фигероа о состоянии военной техники и личного состава. У них было 206 солдат и 70 саней, в которые были запряжены лошади. Последние были «временно взяты» у местного населения. Как несколько ханжески признали американские авторы, «русские крестьяне, боявшиеся не получить сани обратно, сами вызвались в провожатые. 70 muzhiks сопровождали испанское подкрепление».

Рассказ самих участников похода гораздо менее патетический, чем статья в газете: «Температура на замерзшей поверхности озера Ильмень доходила до 53 градусов мороза по Цельсию, а путь, который предстояло пройти, равнялся 35 км по прямой линии. Высокие горы снега и трещины во льду образовали лабиринт, благодаря чему окружить их противнику было бы трудно.

Ранним утром 11 января испанская колонна лыжников, надев белые маскировочные халаты, во главе с лейтенантом Костаньером двинулась вперед. На озере началась метель, холод пронизывал, а радио передавало приказ “идти вперед”. Нескольких обмороженных добровольцев, завернутых в одеяла, отправили на санях обратно. Этот поход был очень тяжелым и рискованным.

От сильного мороза компасы вышли из строя, и только в 10.00 утра после 24 часов марша добровольцы достигли деревни Устрека на южном берегу озера Ильмень. Здесь они связались с немецкими войсками. По сводкам, в походе пострадало и пропало без вести 102 человека, а также более 30 упряжек».

Во время похода по льдам испанцы заблудились. Они вышли на 20 км западнее намеченного маршрута.

Приказы Муньоса Грандеса, передаваемые через радиотелеграммы, отличались крайней поэтичностью: «Идите вперед, к смерти! Все для героических защитников Взвада! Помогите им! Вы должны умереть или победить вместе с ними!».

Вот еще одно радиообращение генерала: «Гарнизон Взвада все еще сопротивляется. Вы обязательно должны им помочь любой ценой, даже если вы все погибнете в озере. Вы должны идти все, если необходимо, до смерти. Вы должны достичь Взвада и умереть вместе с ними. От имени народа – спасибо. Не унывайте!»¹.

Предполагаемый 8-часовой бросок превратился в 22-часовой. Испанцы подходили к Устреке. Немцы на посту заметили приближающуюся группу. Солдат из Гамбурга, мерзнущий в пальто, высланном сердобольной домохозяйкой «мальчикам на фронте», шепнул товарищу: «Снова красные! Они приближаются!» Тогда сержант крикнул «Stoj!» Испанцы отозвались «Aleman?» Кто-то из немцев сказал: «Бога ради, сержант. Не стреляйте. Это испанцы».

Переводчик у испанцев – сержант Кляйн – поспешил к своим соотечественникам. Их привели в избу с печью, которая показалась им дворцом. И был горячий чай! Испанцам сообщили, что Взвад все еще держится.

Войска генерала Эриха Шоппера из Силезии были почти окружены и в отчаянной попытке выжить и вернуться на фронт собирались дать отпор противнику. Однако несмотря на помощь пришедших лыжников ситуация была тяжелой.

Ордасу пришлось немедленно эвакуировать своих ста двух солдат (18 из них вскоре ампутировали конечности). Он сказал, что испанцы будут сражаться вместе с немцами и латышами. Конечно, южный берег озера – это еще не Взвад.

В этих зимних боях русские солдаты защищали свою родную землю, а немцы выполняли приказы командования, делали тяжелую и важную для фюрера и рейха работу.

В боях на южных берегах Ильменя испанским солдатам оказывали содействие латышские военнослужащие. В газетах, предназначенных для участников Голубой дивизии, Латвия рассматривалась как государство, союзное Третьему рейху и ведущее войну с СССР. «Лыжники вечером при температуре 41 градус занимают северную часть небольшой деревни. Им осталось пройти только 10 км!

В деревне Пеньково они столкнулись с советскими войсками под прикрытием шести танков Т-6 и оставили деревню Большое Учно, где испанский лейтенант с группой солдат сдерживал продвижение вражеской техники и лыжников, а другая группа эвакуировала раненых в госпиталь. Позднее лейтенант и оставшиеся в живых солдаты в сумерках незаметно отступили.

Капитан Ордас приказал укрепиться в Малом Учно, поэтому послал туда 26 испанцев и 19 латышей под командованием двух лейтенантов.

19 января началась мощная атака противника (лыжников) при участии танков и под прикрытием артиллерийского огня. Лейтенант Лопес-де-Сантьяго с небольшим запасом боеприпасов твердо стоял на своих позициях, превращенных в руины, но атака русских продолжалась, и они, бросая гранаты, продвигались вперед».

Если посмотреть на карту южного приильменья, возникнет вопрос: а в каком направлении шло данное наступление? Как уже отмечалось, во время своего «ледяного похода» испанцы вышли западнее намеченной точки. Их дальнейшее продвижение шло не на восток, а строго на юг. Но вернемся к документам. «До Взвада оставалось еще 10 км. На рассвете 21 января лейтенант с 15 испанскими и 5 латвийскими бойцами ищет деревню Взвад, где сгруппированы немецкие войска, пытающиеся выйти из русского окружения.

В 5 часов утра на замерзшей поверхности озера Ильмень появилась вспышка. Немецкие товарищи ответили на сигнал.

“Товарищи! Товарищи!” И лейтенант с военным приветствием был тепло принят на озере немецкими друзьями. В маленькой больнице деревни Борисово нескольким солдатам была оказана медицинская помощь.

Капитан Ордас обратился к своим 34 оставшимся отчаянно храбрым солдатам с призывом: “Вы должны бороться в секторе S озера в качестве подкрепления немецких войск, попытаться отбить у русских деревню Жилой Чернец и две другие деревни, занимаемые русскими, прибыть за полчаса к латвийской пехоте и смело атаковать, чтобы достичь своих целей”.

По результатам атаки он был награжден Военными медалями – индивидуальной и «коллективной» в обществе других лыжников. Немецкое командование наградило Железным крестом 34 храбрых испанских лыжников.

Капитан Жозе Мануэль Родригес Ордас, командир отряда лыжников, в Ильменской операции получил новую индивидуальную Военную медаль, которую он присоединил к уже полученным во время гражданской войны в Испании наградам».

В испанских газетах появились материалы о том, как испанцы сражались южнее озера Ильмень: «На передней линии фронта была размещена группа сибирских стрелков из 3000 человек. Перед ними была дюжина испанских лыжников.

В 8 часов начался штурм. Близкие деревни и окрестности слышали героическую Испанию. Все шло отлично. Через три часа начались контратаки. Два русских батальона и шесть танков окружают испанский авангард. Другие танки начинают окружать остальную часть испанцев. Из 36 лыжников, прикрывающих зону столкновения, были убиты 14 человек. Изнурительная русская атака продолжается. Один за другим умирают храбрые солдаты.

Ночь сменяется днем 19 января, полным тревожных предзнаменований. Враг организован для новых нападений. Это в 7 утра, когда гром очередей из пушек напоминает бег мустанга. Каждый час число убитых и раненых увеличивается.

На переднем крае находятся 23 испанца и 19 немцев. Пули сибирских стрелков падают на них дождем из свинца.

После часового боя генерал Муньос Грандес, сообщая новости дня, говорит, обращаясь к своим солдатам: “У врага есть огромный военный потенциал, а нас никто не может поддержать танками. Восстановить прежнее положение тоже нет возможности. Наши солдаты умирают с оружием в руках. Мы видим большую концентрацию сил врага и ожидаем атаки. Вива, Испания! Вива, Франко!”».

Муньос Грандес был чрезвычайно горд за своих солдат. Он направил в Мадрид большой пакет документов, в которых сообщил о достижении военного единства испанцев с Адольфом Гитлером. Эти победные реляции читались в тепле и уюте, в то время как солдаты Голубой дивизии замерзали из-за отсутствия зимнего обмундирования и умирали, сдерживая натиск советских войск.

Испанцы не только гибли, но и попадали в советский плен. Так, из опроса пленного испанского солдата, захваченного советскими частями 17 января 1942 г. в районе деревни Пеньково, следовало, что он «Хосе Кастильо Санчо. Возраст 22 года. Холост. Гражданская профессия – сапожник. Солдат-пехотинец “Испанской дивизии”.

Номер полка пленный не знает, номер почтового ящика – 800. В 1 и 2 ротах сейчас насчитывается, также приблизительно, 40 человек солдат. Сам батальон насчитывал 130 человек. За последнее время 60 человек отправлены в госпиталь, так как они сильно обморозились. Батальон находился в первых числах января в районе Новгорода и южнее по западному берегу озера Ильмень.

8 и 9 января батальон располагался на западном побережье озера Ильмень (ориентировочно в районе Еруново). После однодневного перехода по льду озера Ильмень батальон был переброшен в район Малое Учно и Большое Учно. Батальон имел задачей патрулирование и сохранение района южного побережья оз. Ильмень.

На 17 января 1942 г. 3-я рота находилась в районе Малое Учно; первая рота – в районе Большое Учно и вторая рота в районе 2–3 км восточнее Большого Учно (расположение рот указано пленным на карте). Она совместно с 20 немецкими солдатами продвигалась в район Пеньково, где, по словам пленного, они атаковали русских. Русские перешли в контратаку и разбили их.

Пленный показал, что южное побережье озера Ильмень в районе (ориентировочно) западнее Поле – Коростень патрулируется группами по 5-10 человек немецких и латвийских солдат. Всего в этом районе 120–130 солдат, из них 17 немцев и 50 латышей. Все на лыжах. Испанские солдаты на лыжах ходить не умеют. На лыжах ходят только офицеры, которые обучались в Испании. Вооружение 3-й роты: 3–4 ручных пулемета, остальные солдаты вооружены винтовками, офицеры имеют пистолеты.

Дивизия прибыла на восточный фронт полностью укомплектованной и насчитывала в это время до 5000 человек. В октябре месяце дивизия была отправлена из Германии в Советский Союз и прибыла в район города Новгорода.

Сейчас в дивизии осталось не более 2000 человек. Часть рот расформирована. Солдаты сильно страдают от холода, очень много пострадавших от сильных морозов. Теплые вещи испанские солдаты отбирали у гражданского населения».

Эти показания были уточнены в процессе допроса однополчанина Санчо. Этот пленный показал, что южный берег озера Ильмень (к западу от района, в котором находились испанские солдаты) патрулируется группами немецких и латвийских солдат по 4-10 человек; общее число солдат – 110–120 (из них 30–40 латышей и 60–80 немцев), латыши на лыжах.

Есть ли у немцев лыжи, пленный точно не знал. В отношении данных по «Испанской дивизии» он полностью подтвердил информацию от Санчо.

На вопрос, предстоит ли отправка «Испанской дивизии» с Восточного фронта в Испанию, он ответил отрицательно.

Реалии боев под Взвадом очень хорошо описал немецкий хирург Ханс Киллиан: «Замерзшие и окаменевшие ноги, побывав в ледяном плену, почти полностью отмирают. Мы не можем спасти их, приходится ампутировать. Необходимо сделать срочное предупреждение в войсках.

Из Сольцов я сразу же еду в полевой госпиталь в Медведь; говорят, там тоже множество серьезных обморожений. Действительно, целая группа солдат лежит почти при смерти после обморожения ног: температура за сорок, крайнее истощение в результате заражения крови. У восьмерых уже ампутированы обе ноги. Я обращаю внимание на большое количество обморожений с заражением крови.

– Откуда все эти люди? – спрашиваю я начальника.

– Это был особый случай, – сказал он и рассказал мне историю, произошедшую в небольшой деревне Взвад на озере Ильмень.

На передовой линии в устье Ловати, к востоку от Старой Руссы, сибиряки окружили небольшую рыбацкую деревушку под названием Взвад и находящийся там гарнизон. Осажденные превратили деревню в крепость, которая противостояла натиску красных. Кое-как удалось наладить снабжение по воздуху. Раньше Взвад использовали в качестве форпоста, но затем руководство армии по радио передало командиру разрешение на попытку прорваться за озеро Ильмень. Втайне эту операцию тщательно готовили. Под покровом ночи и тумана команда гарнизона хотела пробраться между русскими постами до озера Ильмень, затянувшегося льдом, и затем взять курс на запад по направлению к берегу, оккупированному немцами».

Весьма спорным кажется утверждение Киллиана о том, что местные жители, как один человек, совершенно добровольно захотели уйти вместе с немцами, так как они боялись «мести комиссаров»: «Срок отступления приближался, как вдруг жители деревни почуяли неладное. К командиру пришел старик и заявил, что все жители, в том числе женщины и дети, хотят идти вмести с ними, несмотря на ледяную стужу и пургу, которую они не боялись. Перед красными комиссарами, убивающими всех на своем пути, они испытывали больший страх, чем перед белой смертью. Капитан отказался, он хотел оставить семьи в церкви, но люди упрашивали его, они бросились перед ним на колени и начали его умолять. Тут он сжалился над этими бедными людьми, несмотря на высокий риск для своего войска, и дал, наконец, согласие.

Сибиряки, конечно же, выставили в снегу вокруг деревни форпосты. Они непрерывно наблюдали за отрезанной базой и надеялись взять ее измором. Решиться на прорыв можно было, только убедившись в безопасности дороги, в полной темноте.

И вот они пошли. Колонна кралась в абсолютной тишине, человек за человеком, сани за санями, между русскими постами. Боевой группе вместе со всеми жителями: мужчинами, женщинами и детьми – на самом деле удалось добраться до озера Ильмень незамеченными. Теперь они шли по сугробам, сносимые жутким северным ветром, на запад по направлению к деревне Буреги».

В воспоминаниях немецкого офицера нет даже упоминания о том, что испанцы смогли как-то помочь взвадскому гарнизону: «В предрассветных сумерках русские внезапно заметили, что все ушли. Тогда они, взбешенные, отправили вдогонку за отступающим отрядом лыжный батальон. В белой маскировочной одежде сибиряки быстро шли по следам. Они постепенно приближались, расстояние сокращалось. Наступал рассвет.

Тут немецкие посты, расположенные на берегу около Бурегов, заметили вдали движущуюся по льду озера Ильмень колонну взвадского гарнизона и, к своему ужасу, обнаружили, что за ней мчится русский лыжный батальон. Сразу же была поднята на ноги артиллерия. Стрелки открыли огонь, в сибиряков посыпались гранаты, после чего они обратились в бегство. Окоченев от холода, в полном изнеможении, люди из гарнизона все-таки добрались до немецкого берега.

Прорыв удался, несомненно, но с какими жертвами! Масштабы обморожения приводили в ужас».

В это время Гиллермо Диас дель Рио, будучи сапером, приступил к строительству укреплений около Новгорода: «Теперь мы обратились к другому виду деятельности, в полной мере выполняя нашу миссию саперов в обороне. По возможности приводили линию обороны в идеальное состояние: устраивали блиндажи, укладывали минные поля и т. д. Одним словом, укрепляли землю.

Однако эта задача усложнялась из-за низких температур, до 40 градусов ниже нуля, а в селах Приильменья и до 50 ниже нуля. В самые холодные дни мы чувствовали, как стужа пронизывает до костей. Я читал о таком в романах, и мне всегда это казалось выдумкой. Но это было правдой, я почувствовал это на собственном теле».

Чем стала для испанцев русская стужа? Уже на родине бывалые ветераны пытались объяснить это своим южным соотечественникам: «Я не знаю, как можно объяснить, что такое “холодно”. 25 градусов ниже нуля? Дни, проведенные в России? Тем, как мы понимаем фразу “холодный ужас”? Или как когда легкий ветерок заставляет нас в пасмурный октябрьский день поднять воротник плаща?

Какое удовольствие сидеть с удочкой на берегу реки и мысленно погружаться в тайны подводного мира. Это было одно из лучших наших удовольствий во время зимней кампании. Сделать отверстие во льду и смотреть, как суетится жизнь под белесой водой. Воду постоянно надо помешивать, чтобы она не замерзала, промедлишь – и она затвердеет».

В этой ситуации местные жители, привычные к подобным погодным условиям, вызывали у испанских солдат чувство, похожее на зависть: «Русские, чтобы не замерзнуть, предпринимают все меры предосторожности: ходят на расстоянии нескольких метров друг от друга. Одеты так, как будто бы собрались идти на полюс. Дети носят стеганые пальто, у многих вязаные перчатки и шлемы. Очень эффектна картина, когда они с завидным умением скользят по замерзшей поверхности Волхова, как молодые, только лицо может выдать возраст. Эти добрые люди, в середине января голые по пояс, крестятся и совершают утренний туалет, растирая себя снегом. Все это, правда, плохо сочетается с желтыми ледяными утолщениями на дверях (так они здесь справляют малую нужду). Холод – это и есть Россия».

«Гордые воины» иногда боролись с холодами с помощью русского национального напитка – водки. Это приводило к весьма печальным последствиям. «Часто в этом краю холода и мерзлоты нас одолевают кретинизм и разгильдяйство. Например, однажды мне пришлось нести пьяного Ферреро, он весил 61 кг, и когда он упал, я приложил много усилий, чтобы поднять его. Сил у меня не хватило, и мы с товарищем решили, пусть он “отдохнет” в снегу, так как это ему нравится. Поэтому мы и оставили его там лежать. Через несколько часов мы вернулись и обнаружили у него кровотечение и отмороженные конечности. Он спал такой счастливый в своей последней кровати».

Солдатам на передовой было особенно тяжело. Ведь там не было русского населения, у которого можно «позаимствовать» тулуп или валенки. Для утепления приходилось использовать любые тряпки: «Команде не хватало теплых перчаток и плащей. Относительно хорошими были регулирующие подшлемники, но и они не могли предотвратить образования льда на усах и волосах. Для утепления лица в ход шел и носовой платок, которым прикрывали подбородки».

Все испанские описания русских морозов можно свести к двум словам: «ледяной ад». Байки про хитроумные выдумки у них перемежаются с описанием различных методик, как попытаться спастись от холода: «О Ильмень! Термометры показывают ниже 53 градусов. Караульные, несмотря на четыре пары носков, теплые сапоги и резиновые калоши, чувствуют, как у них замерзают ноги. Этого нельзя было допустить, так как они стояли на посту. Чтобы не замерзнуть, они непрерывно топают ногами по земле. Эти “топ-топ” могут показаться глупостью. Перчатки неуклюжие. Палец на курке затвердел от мороза, поэтому стрелять очень неудобно. Просто все время надо шевелить руками и растирать пальцы, чтобы их не отморозить. Если же снимешь перчатки, сразу почувствуешь “ожог”, обморожение. Значит, надо растирать снегом до тех пор, пока руки не станут горячими. Как только закрываешь глаза, веки покрываются слезной ледяной пленкой, а ресницы от инея похожи на небольшой белый шатер. Чтобы не отморозить нос, надо большим и указательным пальцами растирать его носовым платком.

С холодом боролись самым элементарным способом: разжигали костры и постоянно держали печи раскаленными. Мы расходовали огромное количество древесины, которую кропотливо собирали на Троицком кладбище в Новгороде. Договаривались, что по возвращении никто не мог даже войти в дом без полена или доски.

Мы разобрали стены и крыши колхозного сарая, в котором находились трактора, плуги и другие орудия труда. Доски были прибиты толстыми гвоздями, и оторвать их было нелегко».

Мерзли все: и рядовые, и генералы. Муньос Грандес позднее рассказал почти анекдотический случай. Его вызвало немецкое командование, чтобы узнать, как южане реагируют на русский мороз. На вопрос, есть ли у него перчатки, генерал ответил, что в этом отношении есть небольшие проблемы. «И как эти проблемы решаются?» – спросил немецкий военачальник. Генерал Муньос Грандес вытащил из кармана шерстяные носки и надел их на руки, как перчатки. Эта картина поразила немецкого генерала, и он отдал приказ срочно выдать перчатки всей дивизии. Таким путем испанские солдаты получили перчатки.

Иногда в сильных морозах даже находили некоторые преимущества: «Другой плюс холода – абсолютное отсутствие трупного запаха. Тела прекрасно сохраняются до самого захоронения. Так, в Посаде мы долго не могли похоронить наших товарищей. Только вши сопротивлялись эффекту холода. Особо наивные думали, что если в снег положить рубашку, носки или любую другую одежду, это уничтожит вшей».

Планы немецко-испанского наступления остались в прошлом. Несмотря на морозы начался процесс укрепления линии фронта на Волхове, Ильмене и в Новгороде. Здесь пришлось особенно потрудиться испанским саперам: «Оглядываясь назад, мы вспоминаем позиции Отенского и Посада, где, кроме траншей и деревянных потолков, в избах никакой защиты не было. Эти подвалы новгородского Кремля поразили нас. Мы разместили наших солдат в этих подвалах и старых казармах, расположенных внутри Кремля.

Мне было приказано приступить к строительству укреплений на берегу озера Ильмень. Строительство этих блокпостов было заказом от нашей армии. Мы попросили инженеров различных отделов представить нам проект строительства. Начальник отдела инженеров представил решение о строительстве блокпостов, которое и было признано самым лучшим».

Работа оказалась сложной. К ней предъявлялись весьма жесткие требования: «Блокпосты должны были отвечать следующим требованиям: способность вмещать 10 человек, иметь заграждения по периметру и центральный оборонительный пулемет. Основным необходимым условием сооружения должна быть возможность использовать свое оружие во время таяния о. Ильмень. Блокпосты должны располагаться по три рядом, чтобы в случае пожара иметь возможность помочь друг другу.

Внутри блокпоста установлено 10 двухъярусных кроватей и два шкафа и, конечно, имеется соответствующий запас продовольствия и боеприпасов на случай, если они будут отрезаны от тылов и останутся без снабжения. Внутри устанавливается плита, которая будет обогревать помещение». Но планы противника по укреплению берегов Ильменя сорвали партизаны. «Однажды ночью, когда активно шло строительство, русские партизаны подожгли все, что было подготовлено, хотя работа производилась под немецкой защитой. Блокпосты были уничтожены до того, как их заняли наши солдаты».

В испанских воспоминаниях встречаются упоминания о том, что для постройки этих оборонительных сооружений также использовался труд советских военнопленных. «15 января, когда солдат Абелардо Пенья перевозил бревна для фортификационных сооружений в Кремле, он наткнулся на мину, был тяжело ранен и умер на следующий день в полевом госпитале в Григорово. Этот госпиталь был размещен в одном из лагерей русских военнопленных, которые заготовляли древесину для убежищ 262-го полка, командиром которого был полковник Пиментель».

Новгородские памятники каждый день подвергались страшной угрозе: «Чудо, что этот взрыв не спровоцировал взрывы многочисленных мин, которых было более 100 и все они были расположены в непосредственной близости от взрыва. Только поэтому не был уничтожен Новгородский кремль и не было человеческих жертв».

От реалий войны страдали и камни, и люди. Но несколько ханжеским выглядит следующее утверждение испанского офицера: «Между нами и военнопленными была связь. Мы пытались помочь им с питанием, а они нам – с очисткой дорог.

К нам приходил мальчик лет 10, ему мы отдавали одежду, еду, которая у нас оставалась. У него, конечно, в Новгороде были родственники. Население в Новгороде практически отсутствовало. Они были почти все полностью эвакуированы в тыл. Оставалось несколько семей, которым некуда было идти».

Испанцы продолжали усиливать свою линию обороны. Фортификационные сооружения были разбросаны по опушке леса. Перед ней находилась зона, свободная от деревьев, хорошо простреливаемая. Укрепления были организованы следующим образом: минные поля и колючая проволока как препятствия перед позициями, пулеметные гнезда с защитой от воздействия влаги; окопы и траншеи, связывающие их.

8 февраля 1942 г. командование группы армий «Север» отправило в Берлин донесение. В нем высказывалось пожелание о незамедлительной ротации в испанской дивизии: «Группа армий считает желательной ежемесячную замену 500 человек в испанской дивизии. Это поможет обеспечить сохранение боеспособности дивизии, а также постепенное обновление ее состава».

Вспоминая бои зимы 1941/1942 г., испанцы иногда упоминают об участии в них русских коллаборационистов: «Русских выбили из деревни. Среди отражавших атаку солдат вместе с испанцами был Сержио, которого его новые приятели после боя похлопывали по плечу, предлагая сигарету и коньяк. Его “muchas gracias” звучало с очень сильным акцентом. Он был родом из Киева, где испанский был большой редкостью. Его взяли в плен в конце декабря».

В это время для большинства пленных красноармейцев (вне зависимости от того, как они попали в плен) обычным концом жизненного пути становилась голодная смерть. «Сержио хотели отправить в лагерь военнопленных, но к середине января они уже понимали, что отправить его в stalag (концентрационный лагерь в Германии. – Б. К.) – значит отправить на верную смерть. Даже в новгородском лагере паек военнопленных состоял из мертвой конины. Кроме того, он был хорошим парнем».

Если воинское подразделение ведет ожесточенные бои, то в документах, относящихся к этому периоду, редко можно найти информацию о повседневном быте: где спали солдаты, чем они питались. В условиях затишья обустройство военной жизни является основным видом деятельности. Особое место здесь занимает поиск продовольствия. Испанцам его явно не хватало, и добывать его приходилось с боем: «Положение дивизии даже в самом Новгороде было небезопасным. В лесах скрывались партизаны, которые нападали внезапно, обычно на дорогах, на обозы с продуктами питания, боеприпасами. И поэтому сани с приобретенными у крестьян продуктами обычно ехали посередине дороги, а с обеих сторон, как правило, по лесу шли патрульные. Но наш командир запретил совершать даже такие небольшие рейды, так как мы продолжали нести потери».

Читая некоторые испанские мемуары, хочется отметить, какими «цивилизованными» словами можно назвать простой разбой: «Иногда мы проверяли наличие продуктов в деревнях, расположенных между двумя линиями фронта (на нейтральной полосе).

Русские прятали сельхозпродукты в земле. Но и от этого способа приобретения продуктов пришлось отказаться, так как любое движение за пределами нашей линии обороны противником обстреливалось не только автоматическим оружием, но и артиллерийским огнем».

Рассказы о том, что проблема с питанием была решена, отражали в основном положение, в котором находились офицеры: «Вскоре стали прибывать поставки из Испании: хорошая фасоль или нут были для нас настоящими деликатесами, и нам больше не хотелось искать в заброшенных деревнях мерзлые овощи. Испания присылала нам почти все, в чем мы нуждались. Мы даже изобрели испанский омлет без яиц, он готовился из картофеля».

10 февраля 1942 г. в «Дневнике» Гальдера появилась запись, в которой он с облегчением констатировал следующее: «На Волховском участке противник не может добиться новых успехов», а на следующий день он с удовлетворением отметил: «На Волховском участке наступательный порыв русских ослаб, что, видимо, связано со значительными потерями».

Во многом это утверждение соответствует действительности. Легко рассуждать о наступлении, сидя в редакции газеты или за письменным столом писателя. Какой далекой тогда казалась довоенная жизнь! А ведь была она всего в восьми месяцах от этой холодной зимы 1941/1942 г.

Весна 1942 г. напомнила советским солдатам о тяжелых зимних боях: «В начале марта 1942-го мы буквально “поплыли” – траншеи заполнила снеговая вода после сильных оттепелей. По всей обороне, особенно к берегу Волхова, вытаивали сотни и сотни убитых немцев, испанцев из “Голубой дивизии ”, наших бойцов и командиров…

Мы очутились посередине необъятного кладбища. Ночами похоронные команды из дивизии или армии собирали наших, складывали их “копнами” по берегу, чтобы позднее относить берегом, отвозить в тыл.

Немцы и испанцы лежали по одному и кое-где кучками, как их убили зимой наши бойцы. Ночами я обычно передвигался перебежками, поверху, рядом с траншеями и ходами сообщений, где сразу начерпаешь воды и грязи полные сапоги. Но свернуть в сторону нельзя: в темноте наткнешься на будто металлические руку или ногу не оттаявшего еще трупа… Позднее мы будем зарывать трупы наших врагов там, где они лежали, в ямки метр глубиной. Они потом по ночам светились каким-то мерцающим огнем…».

«Мясорубка» на берегах Волхова безжалостно перемалывала всех: русских, немцев, испанцев. Михаил Сукнев задавался вопросом: «Кого больше здесь погибло? Пожалуй, одинаково. Испанцев же половину мы переколотили, половина замерзла». Достаточно пренебрежительное отношение немцев к своему испанскому союзнику можно увидеть из следующего случая. «Одним из особенно памятных эпизодов был такой. К испанской “Голубой дивизии”, перемолотой нашими частями, подошло подкрепление – дивизия из баварцев! Они пьяные выходили на опушку за ручьем и орали: “Эй, рус Иван! Мы вам не Испания! Бавария! Дадим вам жару!” – так переводили нам те, кто немного знал немецкий».

На войне учились все: от рядового до генерала. Александр Добров с болью признавал: «Война – это кровавая и беспощадная бойня людей, и рассчитывать на успех битвы могут лишь те, кто овладел искусством управления войсками, а это весьма сложная задача, ибо такое искусство вырабатывается не в укромных мирных кабинетах, а в кровопролитнейших сражениях.

Здесь все имеет значение, и мелочей не бывает. За любой неучтенный, казалось бы, пустяк приходится расплачиваться жизнями и кровью людей. Чувство ответственности возрастает с неимоверной остротой, и сам человек зреет прямо-таки на глазах. Для такого созревания почва одна – ожесточенные бои с огромным, нечеловеческим упорством, как наших воинов, так и воинов противника».

Итогом боевого крещения испанских волонтеров стала потеря 731 бойца дивизии убитыми, 1900 ранеными и обмороженными. Около 400 солдат подлежали списанию по болезни, почти сотня пропала без вести.

Зимние бои на испанском участке фронта подходили к концу. Основные события весны – лета 1942 г. на Волхове происходили чуть севернее – у Мясного Бора. Сектором ответственности Голубой дивизии стали деревни Горка, Лобково, Ударник. У испанцев было относительно тихо. Как они сообщали домой: «Все было, как обычно, – ночные налеты La Parrala и красная пропаганда».

Наступившая весна принесла с собой половодье. Для испанцев начались новые проблемы: «От массового таяния снега вода начинает подниматься. Поэтому приходится отдыхать на досках, поднятых над землей на высоту 50 дюймов».

И это было только начало: «Сухое место для позиции найти было все труднее. В короткое время вода накрыла площадь земли около 1500 метров. Чтобы добраться до твердого участка, нам нужно было обязательно пересечь эту площадь. Сначала вода доходила до колена, вскоре мы вошли в воду по пояс. Наши саперы при любых обстоятельствах найдут выход. Шли гуськом, цепляясь друг за друга. К счастью, эти испытания нам пригодились, они помогли нам определить мелководные участки на обратном пути. С того дня мы поставили конвой в районе набережной, где установили причал для лодки».

Таяла не только вода, но и земля. Это позволило испанцам заняться мародерством: «В конце марта температура поднялась, снег исчезает, обнажается все, что было под ним спрятано зимой. В заброшенных домах мы находим еду, встречаем крестьян, не успевших уйти. Но самое большое впечатление оставила страшная картина – трупы русских солдат в мундирах и с оружием в руках.

Наши солдаты начали искать сокровища, спрятанные крестьянами. Сокровищ, которые были бы годны к использованию, было немного: охотничье ружье, мотоциклы, разобранные по частям, и т. д».

Охотников за трофеями подстерегали опасности: «Однажды один из нас, Марада, ударил железной палкой по бутылке. Она загорелась и взорвалась, а Мараду обожгло пламенем. Это событие умерило пыл охотников за сокровищами».

Относительное затишье на фронте способствовало активизации пропагандистских служб. На солдат они действовали с обеих сторон: своей и вражеской. В то время когда советская 2-я Ударная армия пыталась развить наступление на Любань, испанцы оказались в секторе, где боев практически не было. Позднее они вспоминали, что «радиопередачи из Риги укрепляли дух бойцов на фронте. RNE (Испанское национальное радио. – Б. К.) ежедневно вещало на Голубую дивизию. Программа “Cara al Público” («Лицом к обществу». – Б. К.) передавало сообщения об их товарищах. Изящная и искрометная Селия Хименес из Радио Берлина была особенно популярна. Ее комментарии всегда вызывали дискуссию среди испанских солдат и офицеров».

Из-за линии фронта на своих соотечественников воздействовала и другая испанка – коммунистка Долорес Ибаррури, «La Pasionaria», «неистовая». Ее речи были предметом живого обсуждения среди солдат. Фалангисты оценивали степень их воздействия весьма невысоко: «Буквально несколько недель назад Ибаррури через русские громкоговорители обратилась к Голубой дивизии с длинной речью. Оскорбительные жесты и свист были ответом на ее угрозы и призывы. Собрания солдат всегда заканчивалось молитвой».

Наличие среди испанских солдат перебежчиков говорит об отсутствии в Голубой дивизии идеологического единодушия. Красноармеец Николай Иванов записал в своем дневнике за 1942 г. следующее: «9 июля. Позавчера у Пиль – завода перешел на нашу сторону “голубой” испанец. Предварительно раздобыл одежду новгородского крестьянина и переоблачился в нее. Здесь с начала мая. Молодой, красивый, смуглый, кудрявый. Дождался ночи, сел в лодку и стал грести к восточному берегу, но течение относило обратно. Тогда, оставив в лодке все, в том числе и ром, разулся и поплыл в нужном направлении. На КП роты его накормили, обули, дали пилотку немецкого солдата. С брезгливостью глянув на нее, испанец не принял “подарка”.

Жестами рассказал: испанцев кормят хуже, чем немцев. Когда отправились в штаб 299-го стрелкового полка и конвойный взял винтовку наперевес, испанец сказал ему:

– Русь, не надо расстреливать.

Рассказывают, что где-то севернее на нашу сторону перешли двое испанских солдат. Они спросили: можно ли приводить еще? После утвердительного ответа один из перебежчиков ушел обратно и вернулся с небольшой группой вооруженных солдат».

В 1942 г. католическая и православная Пасха совпали. Она отмечалась очень рано – 5 апреля. Фалангистам она запомнилась такой: «Пока марксисты гнали толпы солдат и боевую технику к северу, остатки дивизии собрались на службы Semana Santa (Святой недели. – Б. К.). Новгородцы наблюдали, как Грандес вел офицеров и солдат на торжественную церемонию по случаю Пасхи. За исповедью в 8.00 следовала торжественная месса в Григорово.

Отец Хоаким Мур, дивизионный капеллан, и два священника шли к алтарю в сыром поле. Дул холодный ветер, качая деревья. Концессия с непокрытыми головами и в сырых пальто онемела от холода и обрадовалась, когда наступило освящение Святых даров. Генерал и солдаты смогли преклонить колена в грязь, смешанную со снегом, и расслабить ноющие конечности, когда хор солдат вступил с De Angelis в сопровождении органа, добытого бог весть откуда.

Несмотря на налеты красной авиации, службы продолжались и в Страстной четверг, и в Великую пятницу».

Радость противника (пусть даже и религиозная) является серьезным раздражающим фактором для солдат, находящихся на другой стороне фронта: «Фрицы давали нам передышки в свои католические праздники. Тогда по нам за сутки – ни одною выстрела! У противника шла гульба, к нам доносился только визг женщин под губные гармошки! За ручьем Бобров в лесу – настоящий содом. В тот их праздник я, как всегда, находился в 3-й роте у “своего” заброшенного дзота со снайперской винтовкой. Рядом со мной был старший лейтенант-артиллерист, разведчик от “катюш”, только что появившихся на фронте. Прошу его: “Дайте залп по этому бардаку! Там не женщины, а продажные стервы! Фашистские подстилки!”

Старший лейтенант подумал и согласился. Масса фрицев и испанцев гуляют, будто на празднике, а не на войне! Послышался скрежет, и полетели ракеты. У немцев в глубине лесного массива земля и деревья поднялись на воздух. Не понять, где обломок, где тело!».

«Следы» любовных романов между оккупантами и местными жителями можно найти во многих источниках. «Первого июня мы прибыли в Новгород и обосновались в Кремле. Мы приехали сюда, преимущественно чтобы отдохнуть после многих месяцев тяжелой повседневной работы, во время которой отдыхали на ходу. Здесь мы ждали новых указаний.

У нас появилось желание познакомиться с некоторыми селами, расположенными по берегу озера Ильмень. Особый интерес представляло Старое Ракомо, где несколько месяцев назад села на мель у вражеского берега советская лодка с экипажем.

В Старом Ракомо произошел любопытный случай. Несколько испанских солдат женились на русских девушках. Они говорили, что это все оформлено на законных основаниях.

Однажды мы познакомились с двумя молодыми русскими крестьянками. Одну называли Мария де ла О, а другую – Мария Магдалина. Мы думали, что наши солдаты через год могли бы разговаривать с этими женщинами на испанском языке. Но на самом же деле они знали только два испанских слова, хотя испанские солдаты в этих деревнях дислоцировались в течение долгой зимы».

Для человека, долгое время находившегося непосредственно на линии фронта, даже поездка на несколько километров в тыл кажется подарком судьбы. Ведь там можно создать иллюзию мирной жизни: «На следующий день мы были приглашены в гости к капитану Рубио, начальнику связистов. Я был поражен тем, как он жил в доме, хозяева которого приняли его с большой осторожностью и почтительностью, так как он был военным комендантом района. Он накормил нас (меня сопровождал прапорщик) отличной едой, вместо воды мы пили молоко, которого не пробовали с тех пор, как покинули Испанию.

Капитан Рубио хотел устроить для офицеров саперной роты прощальный вечер с танцами. Для этого он послал своих эмиссаров в близлежащие деревни, чтобы пригласить молодых девушек в один из домов деревни. Танец был устроен в большой комнате со скамейками с трех сторон. У четвертой стены стоял граммофон с пластинками на русском и испанском языках. Когда пластинка заканчивалась, мы бродили по комнате, сидели на скамейках, обнимали девушек. По сигналу – стуку палки по полу – начинали танцевать с партнером (это был испанский обычай).

Танцы продолжались недолго, так как ночью возвращаться в Новгород небезопасно: в лесу были партизаны. Казалось невероятным, что всего в нескольких километрах от переднего края могли веселиться и забывать об опасности линии фронта».

В испанских воспоминаниях немало страниц посвящено взаимоотношениям с мирным русским населением. В чем-то они наивны, а где-то весьма любопытны, как взгляд на себя со стороны: «С русским гражданским населением мы жили дружно. Считая нас хорошими людьми, они заботливо обслуживали нас. Они видели, что мы победили физически и морально. Постоянное напряжение в Отенском и Посаде оставило на нас свой след. Я мог бы представить много фактов наших добрых отношений с гражданским населением. А сейчас на память мне пришли ленинградские студенты медицинского института, которые лечили наших раненых».

Безусловно, испанцы готовы себя представить только с лучшей стороны: «Помню крик женщины в Новой Мельнице, когда ее маленький сын сбежал на войну. Помню добровольную эвакуацию мирного населения вместе с нашими войсками. Помню, как приятно было прикасаться в танце на вечере, организованном Энрике, верным товарищем по оружию. Помню хор на двух языках…

Хорошие русские, бедные русские, вечная святая Россия. Мы хотели, чтобы здесь было все хорошо. Я желаю всем сердцем, чтобы отец Володи (мальчика из деревни Арефино. – Б. К.) и его мать, которая показывала нам карту осады Ленинграда, благополучно пережили превратности войны и вернулись к нормальной жизни со своей семьей. Может быть, Володя по-прежнему держит фонарик в руке и тоже вспоминает о нас, зная, что весь путь, который прошли испанские солдаты, был совершен только ради борьбы с коммунизмом».

Испанская Голубая дивизия оказалась между двух культур – русской и немецкой. Эти культуры проявлялись, в частности, в песнях – немецкой «Лили Марлен» и русской «Катюше». Обе эти песни испанцы адаптировали под себя. Слова первой из них переводились следующим образом: «Когда я уезжал из Испании, моя любимая девушка плакала, провожая меня. Когда поезд тронулся, я сказал своему сердцу: “До свидания, Лили Марлен”. Я думаю о вас. Хотя расстояние между нами велико, я всегда помню ваше яркое солнце, и когда я получаю ваше письмо, мое сердце радуется. Оно думает только о вас, мечтает о вашей любви. Когда я вернусь в Испанию, мои цветы заполнят ваш балкон, и я буду так счастлив и скажу: “Моя любовь, Лили Марлен. Я люблю тебя”».

«Катюша» на испанском называлась Primavera — «весна». Героиня этой песни была простой русской девушкой, которая жила на берегу печальной реки Волхов. Во время прогулки она увидела солдат из Голубой дивизии:

 

Она ангел, который идет,

Идет без отдыха

И поет грустные истории

О войне, которая не кончается.

 

 

Весна далеко от моей страны,

Далеко от моей любви,

Весна без цветов и без смеха,

Весна на военном Волхове….

 

 

И воды, которые текут в Ладогу,

Будут петь эту печальную песню,

Песню грустной любви и войны,

Песню грустной войны и любви.

 

Правда, испанским солдатам не до грусти. Они здесь воюют с большевиками. Дальше песня «Катюша-весна» звучала весьма воинственно:

 

Когда наступает пьяный враг,

Мы начинаем петь,

И наша песня сильнее, чем шрапнель,

Мы поем «Лицом к солнцу».

 

 

«Сага al sol» – новая старая песня,

«Сага al sol» – лучшая песня,

«Сага al sol» призывает умереть в борьбе,

За тебя, моя Страна!

 

Путь испанских солдат в Россию проходил через территорию Германии, поэтому они хорошо знали историю песни «Лили Марлен». В их мемуарах есть упоминания о первой исполнительнице этого шлягера Второй мировой войны – Лале Андерсен и о «Солдатском радио Белграда», где эта песня звучала каждый день. Однако они не могли поверить в то, что «Катюша» является советской песней: «В течение первых нескольких недель на русском фронте опасно было петь о немецкой девушке Лили Марлен. В России была популярна песня о Катюше. Мы благодарны гражданскому населению и пленным, которые познакомили нас с этой песней. Ее пели задолго до Ленина и Сталина. Я мечтаю снова приехать в СССР, чтобы послушать эту замечательную музыку, полную веры и томления. Когда мы ее слушали, мы понимали, что она не имеет ничего общего с коммунистическим мусором. Несмотря на это, немцы запретили ее петь, не нам, конечно, а русскому населению. Когда мы громко пели эту песню, нам иногда казалось, что немцев она пугает».

В рассуждениях Хуана Бланко о песне «Катюша» причудливо сплетаются антикоммунизм, восхищение русскими женщинами и искренняя вера в то, что участие испанцев в войне против Советского Союза было правильным и справедливым: «В России есть труднообъяснимое очарование – в ее земле, мужчинах, женщинах, в их удивительных обычаях. Это не мое открытие, многие наблюдатели скажут то же самое.

Мы не обольщались и понимали: все дерьмо – от коммунистической морали, но истинный дух этой страны, по крайней мере ее части, мы раскрыли и поняли, когда узнали “Катюшу”. Эта песня о любви связывала наше сочувствие к России с жгучей памятью о тех, кто ждал нас в нашей стране. “Катюша” сразу вошла в нашу жизнь. Ее пели на русском языке и в русском исполнении. Истинный ее перевод такой:

“Расцветали яблони и груши, / Поплыли туманы над рекой. / Выходила на берег Катюша, / На высокий на берег крутой… / Выходила, песню заводила / Про степного сизого орла, / Про того, которого любила, / Про того, чьи письма берегла…”

Не хочу говорить о реальной Катюше. В России такие девушки были, но не все, конечно, потому что очень трудно было женщине удержаться в той окружающей среде и сохранить христианский и человеческий дух. Мы можем назвать избранными тех, кого коснулась, на счастье или несчастье, история любви. История, рассказанная в песне, оставила горячий след в нашей памяти.

Лили и Катюша – воплощение всех девушек, русских и немецких, которые напоминали нам таких далеких испанских Кармен».

Испанцы любили также порассуждать о разнице между христианством и большевизмом, о роли церкви в жизни русского человека: «Первой задачей советских лидеров после их победы было полностью отменить все представления о Боге и религии, но их усилия были напрасны. Не были забыты и переходили из поколения в поколение старые доктрины веры.

Русские неохотно расстаются с иконами, которым молились их родители, дедушки и бабушки в то время, когда начался большой пожар атеизма. Прошло более 20 лет этой активной антирелигиозной пропаганды, но христианский идеал до сих пор живет. Растет число семей, у которых постоянно горит лампада перед образом Казанской Божьей Матери, преподобного Сергия или святого Николая, которыми они украшают свои жилища, а рядом с ними висит портрет Сталина или любого другого коммунистического “защитника”.

Поклонение флагу с серпом и молотом над Кремлем, борьба с религией, отсутствие духовности были главными ориентирами в воспитании молодежи.

Молодежи внушалось: ты должен быть сильным, чтобы бороться против всего мира. Ненависть, порожденная завистью к тому, кому в жизни больше повезло, была лейтмотивом пропаганды красных, а в христианской религии ненависть считается смертным грехом».

Несмотря на подчеркнутую религиозность испанцев, никто их них христианские святыни не оберегал. Обе противоборствующие стороны активно использовали церкви в качестве оборонительных и наблюдательных сооружений. М. Сукневу врезался в память следующий эпизод: «Противник интенсивно обстреливал церковь на юру перед устьем ручья Бобров. Всю снесли снарядами. “Верующие” католики расправлялись с православной церковкой, внутри которой вырыл себе блиндаж комроты 1-й. Я ему посоветовал сменить место КП: “Врежет «тяжелый» – могила готовая!” Он не послушал и где-то спустя трое суток, в начале апреля, во время очередного обстрела нашей обороны тяжелым снарядом обрушило накат блиндажа и похоронило командира роты, двоих связистов и девушку-санинструктора! Разрывать не стали. Так они и по сей день покоятся в этой безвестной могиле…».

В 1942 г. в Испанию стали возвращаться первые ветераны. Поступали жалобы на снисходительно-презрительное отношение немцев к испанцам, которые присоединились к ним и проливали вместе кровь как дружественная сторона. Пенсии, обещанные немцами вдовам и раненым, задерживались. Берлин обвинял в этом Мадрид, а Мадрид – Берлин. Хотя офицеры, казалось, были готовы продолжить воевать, отмечалось, что сержанты, и так немногочисленные, все больше проявляли нежелание оставаться в России. Не отставали от младших командиров и новобранцы, которые явно не хотели променять мирную после гражданской войны Испанию на Россию, находящуюся в состоянии войны. Даже у убежденных фалангистов, отправившихся в Россию добровольно летом 1941 г., произошли изменения во взглядах.

Некоторые товарищи Гиллермо Диаса дель Рио также отправились в обратный путь. «5 мая были демобилизованы лейтенант Гарридо, сержант и 18 солдат. С этой группы началось возвращение на родину первых добровольцев, хотя некоторые предпочли остаться. Различные группы демобилизованных сосредоточились в селах у озера Ильмень, чтобы потом идти к железнодорожной станции Новгорода. Уезжала элита, люди с военным опытом, которых трудно было заменить неопытной молодежью. Это могло временно подорвать эффективность дивизии».

Описание проводов в его книге весьма романтично. Даже по прошествии многих лет он попытался всячески оправдать свое присутствие на Восточном фронте. «31 мая прощались с теми, кто уезжал в Испанию. В течение дня мы не успели соединить траншею с позицией “Палец”, поэтому пришлось ждать ночи, чтобы закончить нашу работу. Прощание проходило на небольшой поляне в лесу. Я поблагодарил их за отличную совместную работу, каждому пожал руку. Мы все были очень взволнованы.

Пришлось ждать ночи, чтобы проститься с каждым из саперов. С Новгородом связано много эмоциональных эпизодов моей жизни. Там погибли мои товарищи. Их подвиги навсегда останутся в моей памяти. Они пришли сюда, чтобы сражаться в России, потому что Испания дала им все необходимое, и даже жизнь. Они были героями и патриотами. Они принимали присягу под флагом Испании, и Испания никогда их не забудет».

Позднее в Испании ветеранов Голубой дивизии было можно определить не только по особому сленгу, в котором присутствовало большое количество русских и немецких слов. Их выделяли и привычки, выработанные на фронте:

«Я (Гиллермо Диас дель Рио. – Б. К.) сопровождал лейтенанта Гарридо по дороге от берега Волхова до Новгорода на велосипеде на долгожданную демобилизацию.

Гарридо привык ходить, глядя себе под ноги, с опущенной головой, возможно, пытаясь обнаружить возможные мины на своем пути. Но встречающиеся нам патрули на дорогах настоятельно советовали смотреть не под ноги, а прямо вперед, а также и по сторонам, чтобы избежать неприятных сюрпризов при прохождении через населенные пункты, в которых могли скрываться партизаны».

Генерал Карлос Асенсио Кабанильяс, ставший военным министром Испании в сентябре 1942 года, сделал вывод, что денежная компенсация для воюющих весьма невелика, а чины для искателей славы иссякли. При этом следует отметить, что хотя часть солдат и была завербована фалангой, но в ней был значительный процент безработных гражданских, которых больше привлекало реальное денежное вознаграждение, чем абстрактные идеалистические цели.

Асенсио посчитал, что временным сержантам должны быть присвоены постоянные звания, а призывники, проведшие в Голубой дивизии 6 месяцев, должны освобождаться от дальнейшей военной службы. Что касается фалангистов, они должны были сами решить, желают ли они продолжить службу, поскольку они уже доказали свою лояльность и любовь к Франко кровью. 26 марта началась погрузка первых военнослужащих, отправляющихся домой. Путь домой лежал через Ригу, Кенигсберг, Берлин. Прощаясь со своим командиром Муньосом Грандесом, кто-то из демобилизованных стал кричать: «Мой генерал, веди нас сейчас на Гибралтар!»

Наверное, этим солдатам тогда казалось, что возрождение их великой испанской империи только начинается. На одной из фотографий демобилизованных испанских солдат можно увидеть вагон, на котором висит огромный плакат: «Вчера Посад, завтра Гибралтар!»

Уже безоружные, но нагруженные сувенирами: крадеными иконами и резными посохами Wolchow-stock, столь популярными у немецких солдат, воевавших в «Волховских джунглях», – испанцы собрались «на дембель». Ничто не могло испортить им настроения. Они отправлялись домой. Была весна. Поля начали зеленеть. Стали пробиваться первые дикие цветы между бревнами на дорогах. Появились даже русские дети, казалось, впервые после декабря, когда они катались по замерзшей реке на коньках.

Красивая русская икона стала одним из важных элементов «джентльменского набора» демобилизующегося солдата. Но очень редко она приобреталась законным путем. «В одной из деревень на берегах озера Ильмень я (Гиллермо Диас дель Рио. – Б. К.) познакомился с хозяевами дома и временно у них остановился. Через переводчика хозяин попросил меня помочь вернуть ему икону, которая висела у него в главном (красном) углу дома и исчезла после того, как у него побывали испанские солдаты.

Мой приказ был короток и ясен. Если икона не обнаружится, те солдаты, которые бывали в этом доме, не вернутся с нашей экспедицией в Испанию. Конечно, кто-то из них хотел взять икону в качестве сувенира.

Возвращение иконы хозяину было незабываемым. Благодарностям его не было конца. Он все пытался поцеловать мне руку, привел в комнату всю семью. С большой торжественностью и молитвами икона была поставлена на свое место».

Но далеко не всегда подобные истории заканчивались для хозяев столь оптимистично.

Рацион испанцев в это время стал несколько разнообразнее. Они вылавливали рыбу из озера Ильмень, предварительно бросив в воду гранату. Ночи стали коротки – с 22.00 до 4.00. Однако появился новый враг. Стало невозможно спать из-за многочисленных комаров. Испанцы даже сочинили песенку:

 

Ах, Комар, Комар, Комар!

Ты уже выпил половину моей крови.

Отправляйся-ка к другому,

Пусть даже и к брату моему родному!

 

Спастись от комаров было практически невозможно. «С весны в болотах формируются тучи комаров, которые сделали нашу жизнь невыносимой. Мы надевали сетки, которые защищали лицо и шею, но они вызывали раздражение. Открытым местом для нападения комаров оставались руки. Можно было посмотреть, как комар пьет кровь, а затем с наслаждением прихлопнуть его».

Даже отправление естественных надобностей превратилось в неприятное приключение. «Сложно стало даже найти место для удовлетворения физических потребностей. Пока его ищешь, тебя преследует туча комаров. Впопыхах решаешь проблему и полураздетый, со спущенными штанами, опять убегаешь от кровожадных преследователей».

В это время новая партия новобранцев готовилась к отправке в далекую Россию. Порядок для всех них существовал стандартный: медицинский осмотр, выдача обмундирования, снаряжения и оружия. У каждого батальона были лошади, автомобили и полевые кухни. Недостаток обмундирования, оружия, ускоренное обучение в Ауэрбахе весной 1942 г. напоминали ситуацию в Графенвере летом 1941-го. И отношение со стороны немецких властей и немецких обывателей были теми же: скептически-настороженными.

Представители вермахта жаловались на испанских новобранцев, которые, вместо того чтобы стоять в карауле, вооруженные и в полном боевом снаряжении сидели в деревенском баре. Там они наслаждались превосходным темным баварским пивом и демонстрировали интерес к местным девушкам, которым это нравилось далеко не всегда.

Как уже отмечалось, интерес к слабому полу был характерен для испанцев на всем протяжении их военного пути.

5 мая 1942 г. Муньосу Грандесу, который находился в Гри-горово в штабе Голубой дивизии, доложили о прибытии партии новобранцев. Это было время относительного затишья на фронте. В апреле и мае 1942 г. Голубая дивизия теряла убитыми и ранеными не более 700 человек в месяц. Для сравнения: во время зимних боев этот показатель приближался к 2000 человек.

Летом 1942 г. десятки тысяч советских солдат 2-й Ударной армии оказались в окружении под Мясным Бором. В их уничтожении приняли участие и испанские солдаты: несколько пехотных батальонов 263-го и 262-го полков. К этим боям они тщательно готовились. «Подготовка к наступлению была очень напряженной, особенно в вопросах выявления мин и взрывчатых веществ на минных полях; использовались минометы и танки. Наши саперы досконально изучили танк Т-34, знали все его характеристики и наиболее уязвимые места. Удивительно, что при такой бедности деревень и городов этот танк был совершенным».

В течение семи дней, начиная с 21 июня, солдаты Голубой дивизии захватили в плен 5097 человек, 46 орудий и большое количество боеприпасов. Испанские потери составили 274 человека.

Подходило к концу время пребывания испанских солдат на берегах Волхова. Германское командование приняло решение о переброске их на более важный участок фронта – под Ленинград, в блокадное кольцо немецких войск вокруг города на Неве.