Мясорубка под Посадом

Бои севернее Новгорода осенью – зимой 1941/1942 годов получили у испанцев название «Мясорубка под Посадом». Наступающая зима не сильно подорвала боевой дух немецкого командования и его союзников. Да, война несколько затягивалась по сравнению с планом «Барбаросса», но в целом успехи были достаточно очевидны. На Северо-Западе России предполагалось развивать дальнейшее наступление на восток, в ходе которого немецкие и финские войска должны были соединиться в районе реки Свирь. Испанцы получили задание после форсирования Волхова двигаться по направлению на юго-восток: на Крестцы, Валдай и Боровичи.

Командующий 16-й армией бросил все силы на усиление блокады Ленинграда. Ему было нужно взять Тихвин или Волховстрой. В поддержку Шмидта Буш отозвал 30-й моторизованный полк из клина между 250-й и 126-й дивизиями и приказал фон Эрдманнсдорфу идти на Тихвин.

Чтобы усилить защиту южного фланга Шмидта, Буш направил 126-ю дивизию Лаукса к группе фон Рокеса.

250-я дивизия и две трети 126-й должны были прикрывать южный фланг XXXIX корпуса. Продвижение на Мету, не говоря уже о Боровичах, откладывалось до прибытия подкрепления. Кто-то должен был заткнуть образовавшийся прорыв между 250-й и 126-й дивизиями, который шел от Шевелево к Волхову через Отенский, Посад и Поселок на Вишере. Лаукс не мог выделить дополнительных людей. Тогда Буш обратился к Муньосу Грандесу и бросил испанскую пехоту на прорыв частей Красной армии, которые держали здесь свою оборону.

Позднее участники этих боев со стороны Красной армии вспоминали: «Зима в 1941 году установилась рано. Уже в ноябре ударили крепкие морозы, сковавшие толстым льдом ручьи, реки и озера.

Побелили землю глубокие снега. Стали проходимыми даже такие обширные болота, как Маловишерский мох, Отенский мох, Невий мох. Они раскинулись на равнине, примыкающей к восточному берегу Волхова, т. е. в непосредственной близости к переднему краю советской обороны».

Николай Михайлович Иванов в это время служил в 448-м артиллерийском полку. Молодой солдат занимался тем, что в Красной армии весьма не рекомендовалось, – вел дневник. Подобный запрет объяснялся следующим: «Вдруг он попадет к противнику и будет использован фашистским Ильей Эренбургом».

Иванову и его сослуживцам казалось, что они перешли в состояние глубокой обороны, и поэтому реальных действий со стороны противника не ожидали. «Приближалась поздняя осень 1941 года. Как-то поведет себя в эту пору противник? Большинство начальников и подчиненных склонялись к тому, что фронт стабилизировался надолго. Ни в слякотную предзимнюю пору, ни в трескучие морозы, ни в ростепель, ни, тем более, в период весеннего водополья немцы здесь не тронутся. Если, конечно, не вынудить их к отступлению. Но до того ли нам сейчас?».

Красноармейцам приходилось нелегко: «Поздняя осень на северо-западе России такая, какой ей положено быть: мозглая, дождливая, темная, холодная, порою и морозная. Для более точной ее характеристики, применительно к обстоятельствам 1941 года под Новгородом, потребуется привлечь дополнительные эпитеты: цинготная, вшивая, мышино-крысиная и полуголодная».

Появление испанских частей вызвало у них надежду, что серьезных боев в ближайшее время не будет. «Дополнительное свидетельство того, что враг не имеет намерения рваться на восток по Московскому шоссе, явилась и передислокация частей противника, оборонявших новгородский участок фронта. “Старожилов” заменила 250-я пехотная дивизия, укомплектованная испанцами.

Наше командование, узнав о ее появлении, распорядилось: всемерно укреплять занимаемые позиции. Но как и, главное, кем их укреплять?

Фронт 225-й Краснознаменной стрелковой дивизии оказался растянутым на многие десятки километров (от острова Бойцы на озере Ильмень до Мясного Бора). Линию обороны, называемой отныне жесткой, удерживала редкая цепочка пехотинцев. Артиллеристам резко сократили поставку боеприпасов. Стрелять по обнаруженным целям разрешалось только в исключительных случаях.

Пехотинцы нервничали. По ночам они много палили в сторону врага из винтовок, перебегая по траншеям и создавая тем самым видимость насыщенности обороны личным составом. И нас просили поступать так же. Благо патронов на передний край было завезено более чем достаточно. Мы успокаивали себя и тем, что испанцы, прибыв на незнакомое место дислокации, не сразу проявят боевую активность». Но получилось иначе. Наступление испанской дивизии началось 12 ноября. Сбив недостаточно сильные советские заслоны, свежие, еще не бывавшие в сражениях силы испанцев, используя в качестве одного из факторов свое численное превосходство, углубились на восток на 15–18 км, захватив строения бывшего Отенского монастыря, деревни Посад и Поселок.

Для убежденных фалангистов эти небольшие населенные пункты стали символами испанской отваги и верности присяге. Они так описывали свое наступление: «Огромная радость и братское чувство тоски наполняет души тех, кто остался в живых в 1941–1942 гг. На всем фронте от Ленинграда до Новгорода этот испанский гарнизон был самым неприступным. Здесь был нанесен врагу самый сокрушительный удар.

Я помню ночь, лихорадку приготовлений, наблюдение за другим берегом реки Волхов, снежную бурю с воем ветра и снег настолько густой, что казалось – это какой-то фильм. А в этой кинокартине непрерывный гул артиллерии, минометов, треск пулеметов и винтовок…

Когда мы вошли в Посад, он оказался на переднем краю обороны, поэтому приходилось хоронить товарищей там, где они погибли. Мы также готовились к своей смерти. Мертвые замерзали сразу и были похожи на статуи, многие без малейшего изъяна. Те, кто еще не замерз, казались падалью, от них шел смрад, и над ними кружили стервятники. Посад был похож на зловещий музей восковых фигур. А те, кто еще был жив, утверждали, что наша позиция была лучшей из всех на всем северном фронте. Русские пошли в атаку тепло одетыми, смелыми, хорошо вооруженными.

Посад был похож на небольшой лабиринт из траншей и домов в середине лесной поляны диаметром в два километра, и этот небольшой оплот русские неоднократно атакуют, оставляя своих убитых. Самые ожесточенные бои были 4 декабря.

Почти двадцать суток шли бои, напоминавшие позиционный кошмар периода предыдущей мировой войны. Советское превосходство в артиллерии делало положение испанцев крайне тяжелым, но им удавалось удерживать позиции. Им на помощь пришла лесистая местность. Она мешала активному маневру советских войск.

Ситуация ухудшилась для них с началом декабря, когда, если верить испанцам, температура воздуха упала до -40 °C и одновременно оживилось советское наступление. Николай Иванов писал об этих событиях так: «Здешние места покрыты карликовым болотным лесом, они топки и почти бездорожны. Достигнутый “голубой дивизией” успех, конечно же, не мог получить дальнейшего оперативного развития. И, тем не менее, требовались оперативные действия для того, чтобы отбросить врага на исходные позиции. Под Посад и Поселок стянули все имевшиеся под рукой силы. Даже Мстинский партизанский отряд, отдыхавший в поселке Пролетарий после очередного рейда по тылам врага. 448-й артполк передвинул туда 1-й и 2-й дивизионы. Наш – 3-й оставили на месте, поручив ему поработать так, чтобы противник не заподозрил ослабления насыщенности обороны 225-й стрелковой дивизии артиллерией. С этой целью выделили дополнительные комплекты снарядов.

В районе локального прорыва испанцев наши контрдействия развивались следующим образом. Мстинский партизанский отряд, сосредоточенный в деревне Рушаново, с разных концов ворвался в Посад и изрядно потрепал группировку противника: захватил двадцать домов, подорвал полевую кухню, четыре автомашины и конную повозку, повредил во многих местах телефонный кабель и отошел в лес. Оттуда народные мстители устроили засаду на проселочной дороге, соединявшей Посад с Поселком. Они заминировали ее, подорвав машину с солдатами. Через пролом в стене группа партизан проникла во внутренний двор бывшего монастыря и подожгла склад с горючим».

Трое суток непрерывного обстрела и авиаударов, слаженных действий Красной армии и партизан сделали свое дело. Утром 6 декабря испанцы, потерявшие до 30 % личного состава дивизии, дрогнули и начали медленный отход к Волхову.

Николай Иванов отмечал, что в этих боях «народные мстители действовали активно и результативно. Но окончательный удар по фашистам нанесли подоспевшие силы 59-й армии. Мощный огонь нашей артиллерии смел с лица земли вражеские укрепления. Немногим из врагов удалось убежать обратно за Волхов, на правом берегу которого советские части закрепились в районе деревень Шевелево, Ситно, Русса, Горелово, Городок».

В немецкий тыл потянулись раненые испанские добровольцы. В госпиталях в Новгороде, Порхове, Сольцах стали раздаваться многочисленные жалобы и проклятья на испанском языке. Немецкий хирург Ханс Киллиан позднее вспоминал: «Полевой госпиталь испанцев находится к северо-западу от Новгорода, на озере Ильмень. Нам нужно установить с ним связь, и я отправляюсь туда…

Новгород находится под постоянным обстрелом. Линия фронта едва ли в четырех километрах. Недалеко от города, в Григорове, мы обнаруживаем полевой госпиталь Голубой дивизии. Пятьдесят тяжелораненых, под наблюдением двух молодых и энергичных испанских хирургов, по-прежнему находятся здесь. Оба доктора поведали мне много интересного и познавательного о своем опыте во время испанской революции, когда шли тяжелые бои с интернациональными бригадами. Они накопили уже довольно богатый опыт в обработке ран».

Некоторый цинизм медика можно понять. Для него война – это не только смерть и человеческое страдание, но и возможность собрать интересный и важный научный материал: «Хирурги из Испании оказались славными ребятами, жизнерадостными, приветливыми и отзывчивыми. Мы долго болтали о военной хирургии, попивая южное красное вино с восхитительными оливками – посреди холодной России».

Однако и сам врач вскоре оказался в положении пациента Солецкого госпиталя: «Здесь находятся восемьдесят тяжело раненных солдат. Многие из них молятся вслух, жалобно завывают, стонут и причитают: “Misericordia! Misericordia… Maria…”

Их жалобный вой не смолкает ни на секунду. Почти у всех раны сильно гноятся. Насколько жестоки и страшны испанцы в бою, настолько же, раненные, они напоминают плаксивых детей».

Разногласия между немцами и испанцами были весьма частыми. Союзников Голубой дивизии больше всего настораживала непредсказуемость иберийских добровольцев.

В двадцатых числах ноября 1941 г. ветеран боев на Волхове Александр Добров получил приказ оставить Муравьи и перейти в район деревни Никиткино для обеспечения артиллерийской поддержки советской пехоты, занимающей там оборону.

Никиткино было расположено в 2–2,5 км на восток от Муравьев. На юг от этой деревни, в пределах 300–400 м, находился командный пункт 2-го батальона 1002-го стрелкового полка. Батальон занимал оборону шириной около 1 км по опушке леса ниже Никиткино. До войны это была достаточно зажиточная деревня, где кроме русских проживало немало латышских семей. После войны она так и не возродилась.

Соединения испанской 250-й пехотной дивизии (Голубой) располагались на южной окраине Никиткино и далее по лесу на северо-восток в направлении деревни Посад. В это время испанцы особой активности не проявляли. Разведчики шутили: «Зализывают раны, полученные в Муравьях!».

Испанцы понесли серьезные потери. Их шутки все больше стали отдавать могильным душком. Когда генерал Муньос Грандес посетил передовые испанские отряды в Никиткино, сформированные из фалангистов провинции Мурсия, то услышал следующую фразу:

«– Говорят, мы – правильная дивизия, мой генерал.

– Неужели?

– Да, синьор. С той скоростью, с которой сокращается наша численность, скоро от нас ничего не останется».

Это было правдой. Из роты в 200 человек осталось всего 42 солдата.

Населенного пункта Никиткино как такового уже практически не было. Кое-где торчали куски бревен и разбитые остатки печных труб. Уцелел лишь один большой сарай. Все, что осталось от деревни, испанцы и немцы использовали на строительство дзотов и блиндажей.

Но Красной армии катастрофически не хватало боеприпасов. Артиллеристы регулярно получали приказы о необходимости всячески экономить снаряды. Они были нужны севернее – там, где развивалось наступление под Тихвином. Далеко не всегда было благополучно даже с самым простым стрелковым оружием. Один из ветеранов Н. Н. Никулин позднее вспоминал: «Мне приходилось видеть убитых красноармейцев с палкой в руках, к которой был привязан штык. С таким первобытным оружием солдат посылали в атаку! Винтовок не хватало».

Разведывательные группы 305-й стрелковой дивизии активизировали свою деятельность. Из вылазок они возвращались не только с выявленными ими опорными пунктами противника, но и с «языками», которые были из испанской 250-й пехотной дивизии. «Все они были одеты по-летнему, с обилием у них насекомых. Таких пленных показывали нашим бойцам. Пленные лепетали, что Гитлер и Франко капут, и непрерывно почесывались. Вид у них был крайне жалкий. Такая “наглядная агитация” не оставляла сомнений в нашей победе в предстоящих боях, о которых пока не говорили, но все были уверены, что скоро мы пойдем в наступление».

В документах, отправленных в Главное политическое управление РККА, описана похожая картина: «Все военнопленные имеют истощенный вид, страшно грязные, обовшивели, не имеют белья, в истоптанной и дырявой обуви, в разорванных брюках, тужурках. Ноги у всех распухли из-за плохой и тесной обуви. Хотя они получили вязаные полушерстяные носки, ноги от холода не защищены.

Все испанцы, кроме летних (на некоторых зимние) шинелей, одеты в обычное немецкое обмундирование (шаровары, тужурка, пилотка), полушерстяной свитер и байковую рубашку».

Да и сами испанцы с ужасом вспоминают ситуацию, в которой оказались их солдаты: «Отсутствие теплой одежды заставляло их раздевать мертвых русских. Ватники и войлочные ботинки (валенки. – Б. К.) ценились высоко. Была проблема со вшами. Боролись с ней примитивными методами. Зарывали одежду на 3 дня в снег. Но это практически не помогало».

Относительное затишье активно использовалось пропагандистами как с той, так и с другой, противоборствующей, стороны. Солдатам противника, сдавшимся в плен, обещались хорошая еда, вежливое обращение, возвращение живым домой. «8 ноября русские по громкоговорителю обратились на испанском языке к солдатам Голубой дивизии, предлагая перейти в лагерь противника. Пропаганда в полном объеме не подействовала. Перебежал только один дезертир».

К этому времени немецко-испанская линия обороны стала настолько прочной, что прорвать ее было очень непросто. 250-я испанская дивизия располагала сильными огневыми средствами в виде тяжелых и легких пулеметов, тяжелых и легких орудий и минометов. Перед передним краем обороны были протянуты проволочные заграждения, а также находились минные поля. За ними шли окопы, доты, дзоты, которые между собою связывались ходами сообщений полного профиля. В глубине от передовой линии были созданы опорные пункты с круговой обороной, насыщенные огневыми средствами со значительным запасом боеприпасов.

Многое из этого было выявлено солдатами Красной армии в процессе ведения активной обороны и проведения разведки на всю глубину обороны противника.

Правда, испанцы позднее утверждали, что никаких оборонительных сооружений у них практически не было: «Красные забрасывали нас противотанковыми и артиллерийскими снарядами. Огонь сметал все на своем пути. У испанских солдат были лишь неглубокие окопы и несколько бункеров. С боеприпасами было плохо. Солдаты ели замерзшую картошку, украденную из подвалов изб, и вырубленные куски замерзшей плоти убитых лошадей. Искалеченные и замороженные, они лежали в своих неглубоких укрытиях. Это был настоящий ад!».

На войне, если верить журналистам-пропагандистам, враг всегда подл, жесток и коварен. При этом противника очень много и он прекрасно вооружен: «У Дубровки четыре роты русской пехоты двинулись в две линии по открытой местности и бросились на испанских солдат между рекой и дорогой. Раздались крики “Ура!” Но хорошо направляемый огонь пробил бреши в рядах врага.

С глазами навыкате, хорошо подкрепленные водкой, русские рассеялись и беспорядочно побежали к спасительным стенам казарм. К ночи русские перегруппировались. Снова завязался бой. Разбитые русские стали уходить в лес, добивая своих раненых».

Рассматривая различные источники об истории Голубой дивизии, необходимо учитывать следующее: когда и для чего они были написаны. Что это? Историческое исследование, построенное на архивных документах; воспоминания участника событий, изданные через несколько десятилетий после окончания войны, или своего рода «агитка», описывающая подвиги солдат в далекой, почти сказочной России: «Советские пушки и минометы обстреливали Посад, пока Эспарса собирал силы. На одном участке периметра остались сержант и 2 солдата. Они стояли спина к спине и стреляли во всех направлениях.

20 человек красных обрушились на них. Испанцы сомкнулись в стальном кольце: “Arriba Espana!” Несколько русских были убиты. Другие остановились, подумав, что это контратака, и подняли руки, крича “Niet Kommunist”. Изможденные добровольцы захватили 10 пленных. Один из испанских солдат стал сопровождать их в тыл, двое других остались на позиции. Не желая покидать место боя, сопровождавший испанец указал пленным на командный пункт и отправил их одних! Они не только добровольно пошли туда, но и указали Валлеспину, где в затруднительном положении находились его храбрые люди. Тот смог послать на помощь еще двух человек».

На любой войне для пропаганды нужны мифические или полумифические герои. Их можно выдумать или просто преувеличить чьи-то заслуги. Как заявил генерал Муньос Грандес: «Солдаты хорошо повоевали, настало время разделить славу и опасность». Для потрепанных испанских частей это было очень важно.

Когда Муньос Грандес прибыл в Посад, он собрал остатки первого батальона. Из 800 человек осталось всего 7 офицеров и 180 солдат, от велосипедистов – 1 сержант и 15 солдат. Грандес их поприветствовал, похвалил за отвагу и сообщил, что красноармейский полковник покончил собой из-за того, что не выполнил поставленную ставкой задачу.

Полковник Эспарса рассказал Грандесу о капитане Муньосе. Хотя тот и был ранен, он все равно остался в Посаде. Его излюбленным развлечением стало назначать русского пленного своим ординарцем. Во время одной из атак его пленник исчез. Капитан подумал, что тот сбежал, но, забравшись на чердак одной из изб, обнаружил его тело. Бывший красноармеец все еще сжимал в руках винтовку.

Заглянув через фрамугу, испанский капитан увидел, что «вокруг дома полукругом лежат убитые Иваны».

Грандес в ответ удовлетворенно отметил, что русские пленные уже служат поварами и грузчиками в Голубой дивизии. Он выразил надежду, что они «последуют примеру ординарца и с оружием в руках будут бороться с коммунизмом».

Но в первые месяцы войны главный противник Советского Союза – нацистская Германия – совершенно не была заинтересована в военном коллаборационизме русского населения. Она по-прежнему была уверена в своей скорой победе, а вооружение местных жителей в ее глазах выглядело серьезной ошибкой. В Берлине казалось, что первые зимние неудачи вермахта – явление временное и во многом объяснимое суровым русским климатом. Между немецким и испанским командованиями все чаще начали возникать конфликты. Особую остроту они стали приобретать после первых успехов советских войск. В ноябре на Волхове вместо генерала фон Рокеса появился генерал вермахта фон Чаппиус. Он ужаснулся явно неудовлетворительному состоянию линии обороны: «изолированные сторожевые посты, очень плохо укомплектованные части из-за регулярных атак превосходящих сил противника».

Такое состояние объяснялось тем, что «русские регулярно нападали на сторожевые посты, перерезали телефонные линии, закладывали мины, срывали снабжение. В небе доминирует советский воздушный флот».

В Григорово фон Чаппиус встретился с командованием испанской дивизии и ее немецкими прикомандированными офицерами. Его возмущало и раздражало многое: и политические последствия официального неучастия Испании в этой войне, и военные трудности, которые испытывали немцы. Он также не мог понять «специфики иберийского характера».

16 ноября в Новгород прибыл из Коростыни генерал Буш. После нескольких общих похвал командующий корпусом начал многословно критиковать Голубую дивизию. Фон Чаппиус активно его поддерживал в этом вопросе: «250-я дивизия – большой трудный ребенок корпуса. В случае новой атаки русских их силы явно не удержат позицию».

Во время разговора Чаппиуса с Муньосом Грандесом немецкий генерал стал выговаривать своему испанскому союзнику, что военнослужащие Голубой дивизии совершенно не умеют обращаться с лошадьми и транспортом. Ситуацию с ними он назвал катастрофической. Чаппиус предложил такой выход из сложившейся ситуации: немецкие офицеры и солдаты будут обучать испанцев, как нужно правильно обслуживать транспорт, а также как нужно распределять фураж и запчасти.

Муньос Грандес с возмущением отверг это предложение, как «несовместимое с честью дивизии»: «У нас не было ни достаточного количества фуража, ни нормального пополнения убыли лошадей, ни автомобильных поставок, ни замены транспорта».

Испанский генерал после этого добавил, что «немцы, кажется, считают его дивизию, чья цель сражаться и умирать бок о бок с союзником, скорее помехой, чем помощью».

Фон Чаппиус нервно спросил, что привело испанца к такому заключению. Грандес привел с десяток примеров. С генералом Чаппиусом никто так не разговаривал. Но он не осознавал, что Грандес был не просто дивизионным командиром, а возглавлял испанские экспедиционные войска в составе вермахта. Грандес искренне считал, что у испанцев здесь, в России, «своя война». Да и первые месяцы войны во многом способствовали поддержанию у него этих иллюзий. И это была не только его роль командира Голубой дивизии. Как утверждают американские историки, «его, а не фон Чаппиуса инструктировал сам Адольф Гитлер в Растенбурге. Чаппиус не понимал ни чувствительной испанской натуры, ни масштаб человека, с которым он встретился, ни сложные межнациональные вопросы».

Генерал вермахта с немецкой обстоятельностью подсчитал все утраты своих союзников и сделал соответствующие выводы: «Причины того, почему испанская дивизия лишилась около 50 % своих лошадей и около 55 % автотранспортных средств, достаточно хорошо известны.

Они заключаются прежде всего в халатном обращении с лошадьми и транспортом, а также в отсутствии ухода за ними. Следовательно, эти потери будут расти постоянно. Момент полной остановки дивизии по причине отсутствия средств передвижения неотвратимо приближается.

По моему мнению, боевая мораль испанских войск, раньше якобы отважно отражавших вражеские удары, неукоснительно падает из-за таких факторов, как холод и неблагоприятные условия проживания, для улучшения которых, впрочем, со стороны самих испанцев ничего и не предпринимается. Если принять во внимание организацию и образование членов испанской дивизии, то можно сделать вывод, что дивизия совершенно не способна к выполнению серьезных задач».

Чаппиус готов домыслить за Муньоса Грандеса: «У меня сложилось следующее впечатление: командир испанской дивизии сам пришел к пониманию того, что ему необходимо как можно скорее и по возможности достойно вывести свои войска, прежде чем они окончательно падут в моральном плане.

Мне показалось, что он готов осуществить этот план, приняв во внимание большие потери, которые делают необходимым вывод войск за линию фронта. Растущая враждебность по отношению к немецкому руководству и поддержке с его стороны несомненна.

По моему мнению, по политическим и психологическим причинам представляется необходимым в любом случае предотвратить гибель испанской дивизии на немецком фронте, а также проявление серьезных разногласий между немецкими и испанскими службами».

Вскоре после этого разговора генерал фон Чаппиус пришел к окончательному выводу, который он вновь доложил своему начальству: «Испанцы до настоящего времени сражались хорошо, но у меня сложилось впечатление, что под влиянием погоды и плохих укрытий… их отвага скоро пойдет на убыль. Если же рассматривать их организацию и подготовку, то испанская дивизия совершенно непригодна для более ответственных заданий. У меня также сложилось впечатление, что командир дивизии сам это понимает. Поэтому он ищет, насколько это возможно, достойного предлога выпутаться из ситуации до того, как она значительно усложнится.

Мне показалось, что он готов пожертвовать большим количеством убитых солдат, чтобы его люди как можно быстрее перестали принимать участие в боевых действиях.

На основании вышесказанного я предлагаю, чтобы испанская дивизия ушла с линии фронта как можно скорее».

Другие немецкие командиры также послали аналогичные донесения. Однако указывая на те же недостатки, они были более оптимистичными в оценке командира дивизии и его людей. Генерал Эрнст Буш, прочитав эти донесения, приказал фон Леебу заменить потрепанную Голубую дивизию на свежую немецкую. Однако у фон Лееба были другие проблемы. Красная армия атаковала немцев под Тихвином. 223-я и 227-я дивизии, прибывшие из Франции, действовали на новом фронте не так хорошо, как ожидалось.

18 ноября 1941 г. на Ильмене образовался лед, способный выдержать тяжелый транспорт. Немцы опасались, что Красная армия предпримет атаку по льду озера. В этих условиях у испанцев «появился шанс на передышку без ущерба для их чести».

Следует отметить, что не только различия в менталитете мешали взаимопониманию между немцами и испанцами. Для генералов вермахта война была работой, которую они привыкли делать качественно и результативно. Муньос Грандес не только поверил в тезис Йозефа Геббельса о «крестовом походе цивилизованных народов Европы против ига жидо-большевизма», но и полностью его разделял (быть может, в меньшей степени его антисемитскую составляющую. – Б. К.). Этот человек с железной фанатичной волей не собирался соглашаться с уменьшением роли испанской добровольческой дивизии. Грандес приказал своим подчиненным «защищать Посад, как если бы он был Испанией». Он считал, что сейчас «речь идет не только о чести, но и суверенитете. У испанцев двойная миссия. Первая – участие в разгроме советской России, вторая – показать Гитлеру, что испанцы будут сражаться до конца и готовы понести ради достижения первой цели любые потери».

Но желание умереть далеко не всегда приносит желанную победу. Войска были измотаны боями с Красной армией. Немецкая техника стала давать сбои. Бронетанковые части на какое-то время оказались практически бесполезны. Башни на танках не могли нормально вращаться из-за холода. При этом основные события на Волхове развивались севернее, под Тихвином, где была сорвана попытка соединения немецких и финских частей на реке Свирь, а советские войска перешли в контрнаступление.

Южнее началась Маловишерская наступательная операция. В ней приняли участие Новгородская армейская оперативная группа Северо-Западного фронта и 52-я отдельная армия. Им противостояли немецкая 126-я пехотная дивизия и испанская 250-я Голубая дивизия. Позднее они были усилены частями резервных 61-й, 223-й и 215-й пехотных дивизий.

Новгородская армейская оперативная группа Северо-Западного фронта в ходе данной операции выполняла вспомогательную задачу. На войска группы возлагалось следующее: оборона частью сил рубежа Пахотная Горка, устья реки Мета восточнее Новгорода, главными же силами наступать в направлении на Селищенский Поселок, уничтожить совместно с 52-й армией войска противника и овладеть плацдармом на левом берегу Волхова, в районе Селищ.

10 ноября 1941 г. части группы перешли в наступление, однако без всякого успеха. 12 ноября к наступлению присоединились части 52-й армии южнее и восточнее Малой Вишеры. Наступление советских войск в ходе операции развивалось очень медленно. На штурм хорошо укрепленного поселка пришлось только два полка 259-й стрелковой дивизии, которыми без надлежащей разведки и артиллерийской поддержки Малая Вишера штурмовалась «в лоб» до 19 ноября. Лишь 20 ноября в ночном бою части Красной армии, предприняв обходной маневр, вынудили 126-ю пехотную дивизию оставить поселок, однако далее наступление развивалось также очень медленно.

В ноябре 1941 г. на этот участок фронта прибыл молодой лейтенант сибиряк Михаил Сукнев. Его зачислили в 3-ю Краснознаменную танковую дивизию в разведбатальон.

3-я танковая дивизия, отмеченная после финской войны, потеряла всю боевую технику и 80 % личного состава в боях летом 1941 г. Она отступала от Прибалтики. Ставка верховного главнокомандования решила сформировать из нее 225-ю пехотную дивизию. Дивизия с этим номером практически вся погибла под Киевом, но боевое знамя сохранила. В дивизию было призвано много местных жителей прифронтовых районов Новгородчины. Сразу после окончания формирования дивизия была направлена на фронт под Новгород, а затем в район деревень Лелявино, Петровское, Заполье, Теремец, Дымно, где происходили жесточайшие бои по созданию, а потом и по удержанию «коридора» для окруженной 2-й Ударной армии.

16 ноября 1941 г. Франц Гальдер записал в своем дневнике: «Разговор с Вильгельмом фон Леебом (командующий группой армий “Север”). Бои в районе между озерами Ильмень и Ладожским развиваются для нас крайне неудачно. Противник оказывает очень сильное давление в направлении Малой Вишеры и Большой Вишеры». К 9 декабря советские войска смогли продвинуться на 20 км на запад от Малой Вишеры. Но немецкое командование по-прежнему не теряло надежды на скорую победу на этом участке фронта: «Оперативные возможности группы армий “Север” ясны: очищение от противника района Ладоги и соединение с финнами».

Тем не менее упорное сопротивление советских войск внесло коррективы в эти планы. Стало понятно, что испанцев заменить невозможно по причине отсутствия резервов. 6 декабря на совещании Гитлер заявил о том, что «идеальное решение, которое предлагается на нашей карте, одобрено. Силы и средства для его осуществления: 93-ю пехотную дивизию вывести в резерв, обе танковые дивизии (8-ю и 12-ю) пополнить, занять пехотными соединениями участок фронта по Волхову.

Испанцы должны оставаться между немецкими соединениями (позже на фронте по Волхову расположатся 5 пехотных дивизий). Удерживать Тихвин. Не начинать наступления до тех пор, пока в распоряжение не будут переданы новые силы (пополнение в личном составе и танки)».

В этот же день Гальдер беседовал с генералом Куртом Бреннике. Высокопоставленные военные пришли к следующему выводу: «Положение у Тихвина заслуживает самого серьезного внимания. Командиры корпусов считают, что обстановка очень сложная. Прорыв противника удалось ликвидировать только на северном участке фронта. Наши части, расположенные южнее города, не имеют достаточных сил для оказания сопротивления противнику.

Противник производит массированные артиллерийские налеты на город. Наши войска физически переутомлены. Это состояние усугубляют морозы, достигающие минус 30–35 градусов. Из пяти наших танков только один может вести огонь.

Если нам не удастся удержать Тихвин, тогда придется отвести войска по всему фронту примерно на 20 км на запад с тем, чтобы заставить противника занять фронт по болотам».

Ситуация для немецких войск становилась все более и более напряженной. 8 декабря в Берлине отметили боевые действия с участием испанских солдат: «В районе Валдайских высот противник предпринимал только мелкие атаки на участке испанской дивизии (250-я пехотная).

На отдельных участках Волховского фронта производится отвод наших частей. Тихвин эвакуируется».

Однако для испанцев атаки Красной армии отнюдь не казались «мелкими». Они так описывали события первых дней зимы 1941/1942 г.: «Сражение на тихвинском выступе началось 3 декабря. 4 декабря в 4 часа утра при температуре -30 красные пошли по замерзшему снегу на Посад и Отенский. Они достигли домов на окраине, но отступили после 4 часов жестокого рукопашного боя. Отенский был окружен, и Иваны вновь пошли в атаку.

Наши передовые отряды еще сражались, когда артиллерия стала активно обстреливать Дубровку, Никиткино и Тигоду.

В 5.15 началась атака на Шевелево. Но командир испанцев Эспарса был готов к этому. Дезертир, пойманный у Тигоды, сознался, что командный пункт – выбранная цель наступления. Когда красные ворвались в деревню, испанские солдаты стали забрасывать их гранатами».

Среди фалангистов были образованные люди, которые читали русскую классику. Они отлично осознавали, какие памятники архитектуры навсегда гибнут в условиях войны. «Отенский монастырь – типичный монастырь России. В подобном, может быть, служил старец Зосима из “Братьев Карамазовых” Достоевского. Когда мы заняли его, он оставался еще относительно целым, с изящными куполами на всех четырех углах. Новгород – это Сантьяго-де-Компостела в России. Он окружен монастырями, самым красивым из которых является Отенский.

Война уничтожила почти все. Сегодня Отенский монастырь не будет даже музеем. Боже! Где будущее поколение увидит дорогое византийское облачение? Отенский монастырь прекратил свое существование 8 декабря 1941 года. В тот же день он перестал быть цитаделью Испании, так как очень мало осталось от него после того, как русские попытались отбить его в последней атаке».

До начала декабря 1941 г. испанцы готовы были называть своими врагами голод, холод и вшей. После начала советского наступления они стали замечать их гораздо меньше. Бланко писал: «4 декабря я стоял в карауле в одном из углов Отенского монастыря. На переднем крае было тихо. 4 часа утра. Холодно. Краем уха я услышал смех и громкие голоса товарищей из бункера, где стояла печь и было тепло. Я пошел туда, чтобы согреться.

В этот момент меня увидел сержант, который проверял посты. Я быстро вернулся обратно. Мы поспорили. Я пошел к командиру. Через несколько минут я уже лежал между двумя солдатами, как консервированная сардина.

Мы все лежали на полу, тесно прижавшись друг к другу, оставив небольшой проход, в конце которого стояла печка. Русская авиация обстреливала нас каждую ночь. Я слышал шум двигателей и свист бомб. Я уснул сразу, но во сне услышал шум штурмовика».

Бомбардировка советской авиации принесла свои результаты: «Проснулся я от холода и криков и понял, что я еще жив. Открыв глаза, я сквозь отверстие, пробитое бомбой, увидел небо. Сержант, который спал рядом со мной, был убит. Почти сразу же взорвалась вторая бомба, и я на несколько секунд потерял сознание. Придя в себя, я услышал голос Ферраро, зовущего меня снаружи. С восемью или девятью товарищами ему удалось спастись. Но те, которые находились от него левее, все погибли. От некоторых не осталось даже следов. От одного из солдат остались только его золотые часы».

Голубой дивизии пришлось непосредственно на себе испытать и новое советское оружие. «Враг, зная последствия, использовал в этом бою ранее не известное оружие: “орган”. Ракеты летели с частотой пулеметной очереди. Кроме этого, в небе мы увидели очень красивый и обтекаемый самолет и засомневались в том, что он от Советов, пока на нас не упали первые бомбы. Ночное освещение от цветных вспышек придавало развалинам монастыря и его защитникам призрачный вид».

Американские авторы утверждают, что в этих боях Голубая дивизия столкнулась с советскими штрафными батальонами: «Под белыми робами убитых была униформа всех родов войск и служб. Эспарса приказал посмотреть удостоверения. Убитые были из карательного отряда. Среди них были бывшие офицеры, пилоты и медики. Красная армия дала им шанс искупить вину смертью. Потери русских за день (550 человек) превышали испанские (130 человек)».

Однако это утверждение не может соответствовать действительности. В 1941 г. в РККА штрафных подразделений еще не существовало. Они начали формироваться после приказа народного комиссара Обороны СССР И. В. Сталина № 227 от 28 июля 1942 г., более известного как приказ «Ни шагу назад!».

«Я не верю, что испанцы удержат Новгород при сильной атаке русских. Отбив Новгород, красные получат ценный приз», считал фон Чаппиус. Однако Буш оценивал силы испанцев несколько выше.

Атаки 305-й стрелковой дивизии на Посад и Отенский несколько ослабели. Неожиданно погода изменилась к худшему для испанцев. Ударили настоящие декабрьские морозы. Стало -35.

Для военного пропагандиста программа максимум – заставить вражеского солдата дезертировать и перейти на сторону противника, а программа минимум – зародить сомнение в правильности выбранного пути, в будущей судьбе. На советской стороне были не только «красные испанцы», но и люди, прошедшие гражданскую войну на Пиренейском полуострове. «На следующий день русские опять пошли на Посад. Испанцы с нетерпением ждали криков “ispanskii kaput!”, которые предвещали атаку пехоты. Было даже определенным облегчением встретиться в битве с врагом после часов и дней пребывания в согнутом положении в замерзших окопах и бункерах.

Снаряды и завывание ветра не могли заглушить советские громкоговорители, которые вещали на превосходном кастильском языке: “Мы восхищаемся как вашим героизмом, так и его бесполезностью. Разве вы не знаете, что окружены? Убейте ваших офицеров и переходите к нам. Мы примем ваши звания с уважением. За нами красивые города, развлечения, приятное времяпрепровождение… Вам больше не будет холодно”. Затем над полем сражения понеслись волшебные звуки любимого вальса Рамона».

По утверждению Кляйнфилда и Тамбса, испанцы исключительно негативно реагировали на действия советской пропагандистской машины: «Раньше на горячие обращения русских они отвечали точными снарядами своих орудий. Но артиллерия противника их разбила, и теперь они могли отвечать только неприличными жестами и набором крепких кастильских проклятий».

Эти утверждения американских авторов хочется сравнить с первоисточником – воспоминаниями Хуана Бланко. Нельзя сказать, что Кляйнфилд и Тамбс сильно извратили ситуацию, но определенные отличия все-таки есть: «Честно говоря, когда русские атакуют, мы радуемся. Хочется встретиться с противником лицом к лицу в рукопашном бою. Тревожно ждать минометный снаряд, который может быть смертельным. В Посаде нет двух квадратных метров земли, которые не пострадали бы от бомбардировки. А они непрерывные, методические, неумолимые. Внутри все бурлит, нервы напряжены до предела. Атаке предшествует короткая и интенсивная артподготовка. Чудовищная стрельба из пулеметов, взрывы, волны атак смешиваются с криками орды “Ура”, “Испанцы – капут”. Они наступают стеной, и среди них нет трусов (у американских авторов таких оценок красноармейцев нет. – Б. К.). Они собирают оставленное после схватки оружие и надвигаются новой волной. Иногда удается добежать до ближайших домов, но и там можно получить нож в спину или бомбу в окно».

Вот как Хуан Бланко описывал действия советских пропагандистских служб: «Из окопов и укрытий раздаются голоса, заглушающие метель и свист пуль. Текст можно разобрать. Выступающий на правильном кастильском наречии говорил: “Мы восхищаемся вашей силой, но ваш героизм бесполезен. Разве вы не видите? Вы окружены. Ликвидируйте ваших командиров и переходите к нам. В нашем тылу есть красивые города, много развлечений”…

После этих призывов включается вальс Рамона. Они посылают оскорбления в адрес Франко и Испании. Далее чтение советских листовок, которые сбросили с самолета. В них намеки на морозы, на гибель Наполеона: “Сегодня 20 или 25 градусов ниже нуля. Через несколько недель мороз будет 40–50 градусов. Сможете ли вы выдержать такой холод? Красная армия каждый день будет обстреливать вас из пулеметов и пушек. И никто не сможет прийти к вам на помощь. Нет, вы не готовы к зимней войне…”

Мы все между собой обсудили, улыбнулись, но, к сожалению, комментарии не могут быть записаны. Затем командир взял советские прокламации в руки и положил их в портфель как материал для будущих воспоминаний о русской кампании».

Советские пропагандисты в своей работе допускали немало ошибок. Конечно, главная сложность их работы заключалась в том, что зимой 1941/1942 г. война шла далеко от границ СССР – после тяжелого отступления Красной армии. Применительно к испанцам ситуация осложнялась еще и тем, что среди добровольцев было немало людей, искренне ненавидевших коммунизм, обвиняющих Сталина в гражданской войне в своей стране. Они воспринимали любую информацию с советской стороны так: «Пропаганда коммунистической армии сразу же продемонстрировала свою несостоятельность. Они не учли того, что солдаты уже три года добровольно боролись с коммунизмом, и это была их первая стратегическая ошибка.

Устная пропаганда ведется через громкоговорители, мы это делали в войну в Испании. Ведут ее испанские коммунисты, которые отправились в Россию с 1936 по 1939 г. Мы испытываем жалость и гнев по отношению к этим нашим соотечественникам, так плохо они играют свои роли. Время от времени дают слово пленным, голоса их искусственны, но чувствуется, какую радость они испытывают от общения с нами, пусть даже таким образом. Иногда прямая пропаганда чередуется с трансляцией шуток, сюжетов из повседневной жизни в Испании, не касающихся войны, иногда звучат испанские мелодии, военные марши».

Отдельный комплекс пропагандистского воздействия составляли листовки. «Письменная пропаганда оформляется в виде листовок, информационных бюллетеней. Их бросают с самолетов, катапультируют, доставляют курьером, но не из рук в руки, а оставляя в тех местах, где мы должны пройти; через некое “слабое звено” среди гражданских или партизан».

Позднее фалангисты пытались доказать, что подобная пропаганда на них совершенно не действовала: «Я держу листовку в руках. Она является хорошим примером марксистского материализма применительно к пропаганде войны. Листовка написана так, что похожа на анекдот.

“Прочитайте эту бумагу и передайте ее своему товарищу. Товарищи из испанской дивизии!

Мы, старые солдаты испанской дивизии, перешли к русским. Мы решили обратиться к вам, чтобы рассказать, как относятся к нам в Красной Армии, как мы живем, каковы наши перспективы на будущее.

Товарищи, узнайте правду и не верьте лжи. У меня среди фалангистов есть знакомые, которые продались Гитлеру. Вы знаете, как они относятся к русским. Нам дают ежедневно 900 г хлеба для каждого, а вы получаете только 400 г. Мы получаем трехразовое горячее питание, состоящее из риса, картофеля, мяса, овощей, а не то отвратительное месиво из отбросов, привезенных в дивизию, которые больше похожи на отходы. Здесь мы питаемся чистыми продуктами, приобретенными на месте, а не привезенными из Германии.

У нас есть чистый нюхательный табак. Нет вшей, как у вас. Каждую неделю мы моемся в ванной, меняем нижнее белье, спокойно работаем и ждем окончания войны, чтобы вернуться в нашу любимую Испанию и вновь встретиться со своею семьей.

Товарищи! Искренне советуем вам последовать нашему примеру. Подумайте хорошо, что с вами может произойти, если вы будете продолжать находиться в дивизии. Смешны мечтатели, которые грезят о захвате Ленинграда. Ленинград – это сильно укрепленная крепость. Здесь размещена тяжелая артиллерия, “катюши”, танки и тысячи солдат с автоматическим оружием. Удар получите быстрый. Первые морозы прошли. Скоро вы поймете, что такое настоящая русская зима. Вы будете находиться на позиции при температуре ниже 40 градусов в холодной немецкой шинели из коры деревьев, без теплого нижнего белья и в холодных ботинках. Вы обморозите себе лицо, руки и ноги.

Почему вы должны терпеть все это? Но ваша трагедия – и вы знаете это так же хорошо, как и мы, – этим не исчерпывается. Вы работаете, как звери, у вас нет даже времени, чтобы уничтожить вшей, вы должны терпеть побои и жестокое обращение с вами сержантов. Что мешает вам, товарищи, последовать нашему примеру? Опасность перехода на сторону русских гораздо меньше, чем ежедневная служба в дивизии. Сделайте это, пока еще не поздно. Сохраните свою жизнь, как это сделали мы. Если же вы останетесь, то тут же вольетесь в ряды фашистских убийц. Хочется поскорее встретиться с вами на этой стороне и получить приветы от друзей и товарищей”.

И наконец, на листочке, написанном на русском и испанском языках: “Эта листовка обеспечит вам безопасный проход для вступления в Красную Армию”».

Однако показания военнопленных и перебежчиков опровергают утверждение о том, что испанцы воспринимали советские листовки как «анекдот». Встречаться с перебежчиками красноармейцам приходилось достаточно часто: «Через проволоку в нашу сторону перелетел, будто на крыльях, человек. Скатился к ручью, перебрел его и побежал к нам, кричит: “Гитлер капут! Я – свой!” Мы его приняли. Это оказался ефрейтор из испанской “Голубой дивизии” по имени Педро. “Язык” нам достался ценный и взятый без потерь.

Вскоре голос Педро звучал из динамика по Волхову для той стороны с призывами к “голубым” франкистам уезжать домой, кончать эту кровавую бойню!»

Педро был не одинок. Среди испанских перебежчиков были и другие солдаты. Несмотря на то что война шла в глубине России, несмотря на то что гитлеровцы и их союзники стояли под Москвой и Ленинградом, некоторые военнослужащие Голубой дивизии переходили на сторону Красной армии. Так, Эустакио Герреро Наранхо, как уже упоминалось, добровольно сдался в плен 24 ноября 1941 г. недалеко от Посада.

В советских документах на этого солдата неоднократно отмечается, что его «показания совпадают с показаниями перебежчика той же роты Хосе Кастельяно».

Допросы военнопленных проходили по определенному шаблону. Если в показаниях встречалась какая-либо особо интересная информация или советским офицерам казалось, что военнопленный чего-то недоговаривает, допрос проводился повторно.

В условиях боевых действий не было времени на проверку таких маловажных (для допрашивающих. – Б. К.) деталей, как год рождения, место рождения, социальное происхождение, партийность. Напуганные пленные часто путались в своих показаниях: что-то скрывали, а что-то просто перевирали. Им казалось, что статус перебежчика для них гораздо выгоднее, чем пленного. В этом отношении весьма характерны показания Франциско Гонзалес Марено, взятого в плен 7 декабря 1941 г. в районе Посада: «Пленный заявил: “Несмотря на то что ему было приказано отступить в Отенский монастырь, он с тремя другими солдатами остался с целью перейти на сторону Красной армии. Он еще раньше хотел это сделать, но офицеры его пугали тем, что красноармейцы всех расстреливают”.

После того, когда пленный прочел листовки и прослушал радиопередачу на испанском языке, он решил перейти на сторону Красной армии. Пленный считает себя перебежчиком.

Пленный уверен, что Германия скоро будет отступать, ибо потери большие и условия очень тяжелые».

Были среди испанских военнопленных те, которых назвать перебежчиками можно с большой натяжкой. Скорее, они пытались себя выдать за них, чтобы облегчить свое положение в плену. Марко Санчеса Лоренсо захватили в плен в Поозерье 21 ноября 1941 г. О себе он рассказал следующее: «Я родился в 1915 году в местечке Пескуеса (провинция Касерес) в семье крестьянина. Сам занимался крестьянством. Был членом организации социалистической молодежи. По национальности – испанец. Окончил 3 класса начальной школы. Адрес семьи: Пескуеса (провинция Касерес) Максимо Санчес. Во время гражданской войны в Испании два года сидел в тюрьме в зоне фашистов и один год служил в армии Франко. После окончания войны жил в деревне. В дивизию поступил с намерением перейти на сторону Красной армии».

Но подробности его пленения советскими разведчиками заставляют сомневаться в его «добровольности»: «Командир роты направил его в деревню для несения патрульной службы. В деревне он зашел к своей русской невесте, где и остался с ней ночевать. Ночью наша разведка зашла в дом и захватила его в плен».

Марко Санчес Лоренсо рассказал о своем подразделении. При этом он активно жаловался на немцев.

В середине октября немцы забрали всех лошадей и отвели их в тыл. В настоящий момент рота не имеет лошадей».

О политико-моральном состоянии своих товарищей по оружию он поведал следующее: «Фалангисты настроены воинственно. В его роте из 120 человек 30 фалангистов, остальным война надоела.

Немцы говорят, что война в основном окончена, но взятие Москвы будет отложено до весны.

Марко Санчес Лоренсо считает, что в его роте есть около 40 человек, которые хотят перейти на сторону Красной армии. Солдат офицеры бьют. В роте есть дисциплинарное отделение, куда отправляют провинившихся. Дисциплинарное отделение используется для различных работ, для несения патрульной службы и т. п.».

Хозе Карпона Хельмо 1924 года рождения взяли в плен около Посада 13 ноября 1941 г. Он испытал на себе все тяготы гражданской войны. До начала военной службы был служащим на фабрике одеял. Его отец, офицер республиканской армии, содержался в тюрьме в Испании как политический заключенный.

В армию Хозе вступил добровольно («пошел по необходимости, так как был в это время без работы»). Записался 1 июля в Бургосе, знал, что набор производится для войны с СССР.

После ранения его поместили в дом около деревни Посад вместе с другими ранеными и обслуживающим их солдатом. Этих раненых испанских солдат при отходе 2-й роты оставили, и он был захвачен в плен.

Скорее всего, Хозе относился как раз к тем раненым, которые, по утверждению американских авторов, «были забиты русскими солдатами ледорубами». Находился он в весьма плачевном состоянии: «его зимнее обмундирование представляет из себя следующее: шинель на суконной подкладке, три пары шерстяных носков, чулки, перчатки, вязаный подшлемник. Обут в ботинки, ноги обморожены, завшивлен».

Антонио Матагеро, 18 лет, из Севильи, крестьянин, бедняк. Отец имеет одного мула. Неграмотен. Отца и мать, по словам Антонио, убили фашисты в Кордове, так как отец был коммунистом. Дядя – Мито Орелло, крестьянин, коммунист. После сдачи Мадрида эмигрировал в СССР. В Голубую дивизию вступил исключительно для того, чтобы перейти к советским коммунистам, которым он сочувствует.

В результате допросов военнопленных испанцев майор Дубровский подготовил для заместителя начальника разведывательного отдела штаба Северо-Западного фронта Н. А. Кореневского документ под названием «Информация о противнике». Из него следовало: «На основании показаний пленных 269 ПП «Голубой дивизии» (7 человек) и пленного 250 дивизиона той же дивизии установлено:

1. Дивизия укомплектована, судя по пленным:

а) добровольцами-авантюристами, поступившими в дивизию для наживы, необученными, в возрасте от 17 лет;

б) добровольцами-авантюристами из состава франкистской армии, обученными;

в) приведенными в принудительном порядке из армии Франко с последующим оформлением в качестве добровольцев или даже без этого (выделен худший контингент: имевшие судимость, из нестроевых частей).

Захваченные пленные являются деклассированным сбродом.

2. В результате артминогня, многочисленных обморожений и болезней 269 ПП понес крупные потери. Основная причина потерь – обморожение ног, в частности, в 15 случаев с ампутацией (требуется проверка). Вторая рота потеряла более половины личного состава.

3. Все пленные сильно завшивленные.

4. Зимнее обмундирование в полку не выдано за исключением отдельных предметов (перчатки, теплые носки). В противотанковом дивизионе выдан полный комплект.

Вывод: 1. Подтверждается состав “Голубой дивизии”: 262 ПП “Пиментель”, 263 ПП “Вьерна”, 269 ПП “Эспарсо”.

2. В результате воздействия наших частей и наступивших холодов боеспособность дивизии резко упала. В течение ближайшего месяца дивизия будет сменена или полностью потеряет боеспособность».

Как видно из протоколов допросов, разведывательный отдел Северо-Западного фронта интересовали не только биографические данные военнопленных и информация о дислокации противника, но и причины, которые заставили испанцев вступить в Голубую дивизию.

Эндика Ариха Раба, 1918 года рождения, до военной службы профессии не имел, работал носильщиком. В армии он оказался в 1938 г.

Обстоятельства его пленения следующие: «Был ранен при поездке в соседнее село за продовольствием, после чего был доставлен в свою роту на передовую линию, где и взят в плен при отходе роты».

На вопрос, почему он добровольно отправился воевать с Советским Союзом, Эндика Ариха Раба ответил, что «лично он поступил в Голубую дивизию, желая больше зарабатывать. В 270-м испанском полку, где он раньше служил, платили в день 27 сантимов, а в Голубой дивизии – 7 песет 50 сантимов (покупательная способность песеты – 1 кг хлеба)».

Поиск лучшей жизни в начале XX в. бросал испанцев в разные страны. Далеко не все смогли найти свое счастье за океаном и возвращались домой. Хосе Уриель Лосано родился в 1911 г. в Аргентине, в семье парикмахера. По специальности – наборщик. Как он заявил на допросе: «В дивизию вступил, чтобы нажиться, надеясь, что дивизия не будет участвовать в боях».

В плен Хосе попал во многом из-за своей невнимательности: «Стоял на посту в передовом охранении. Советский патруль окружил окоп, в котором находился этот испанский солдат. Когда он заметил, что впереди кто-то ходит, то было уже поздно. Его схватили сзади».

По опросным листам можно предполагать, что испанские солдаты иногда попадали в плен из-за своей безалаберности. Так, Антонио Пасковело Косаре был взят в плен вместе с Санта Олива, когда «они сопровождали русскую женщину в лес».

В советских документах Антонио Пасковело Косаре характеризовался следующим образом: «Отрицает, что поступил добровольно. Зимнего обмундирования не имеет. Завшивлен уже 2 месяца. Одна нога немного подморожена. Заявляет, что воевать не хотел, якобы не сделал ни одного выстрела. Пленный крайне неразвит и не осведомлен. На все вопросы, кроме перечисленных выше, ответить не мог».

Его товарищ Санта Олива объяснил более конкретно, чем он занимался в лесу: «В плен попал, сопровождая русскую женщину в лес, которая, якобы, просила командира батальона выделить солдат проводить ее в лес за укрывшейся там семьей».

«Пленный отрицает, что поступил в Голубую дивизию добровольно, заявляя, что его назначили помимо его желания, заставив написать заявление о зачислении добровольцем. Пленный предполагает, что его назначили в Голубую дивизию, учитывая то, что он был в тюрьме.

Вербовка происходила при следующих обстоятельствах. Приехал некий капитан, произнес речь, набрал в роте 14 добровольцев. Так как этих 14 человек было мало, тот же капитан приехал вторично и вызвал по списку из роты еще 10 человек, которые были зачислены в принудительном порядке.

Также заявил, что он левых убеждений, а к немцам относится враждебно, так как они забрали хлеб в Испании».

В допросах испанцев-перебежчиков зимой 1941/1942 г. принимал участие 29-летний переводчик-пропагандист Лев Зиновьевич Копелев. Он должен был получить информацию, которая могла бы воздействовать на других солдат Голубой дивизии, способствовать их переходу на сторону Красной армии.

В 1945 г. уже на территории Германии майор Лев Копелев будет арестован и проговорен к 10 годам заключения за пропаганду «буржуазного гуманизма» и за «сочувствие к противнику». Именно он станет прототипом Рубина в романе Александра Солженицына «В круге первом», а затем сблизится с другим лауреатом Нобелевской премии по литературе – Генрихом Беллем.

Однако не все военнопленные испанцы утверждали, что они являются перебежчиками, бывшими коммунистами и ненавидят фашизм и Франко. Кто-то твердо отстаивал свои фалангистские взгляды без страха за свою жизнь и благополучие в советском плену.

Уроженец Мадрида 24-летний Артуро Гутиеррес Теран был захвачен в плен недалеко от Волотово 10 декабря 1941 г. Именно в этом селе близ Новгорода находится известный памятник русской архитектуры – церковь Успения, построенная в XIV в. Во время войны Успенская церковь в течение 29 месяцев находилась на линии фронта и была практически полностью разрушена.

Теран был в секрете, где его и захватили русские солдаты в белых маскировочных халатах, предварительно выстрелив несколько раз в воздух.

О себе Артуро заявил следующее: «Я вступил в Голубую дивизию добровольцем. Во время испанской гражданской войны был призван в республиканскую армию, где был санитаром на фронте в Кастельоне и Экстремадуре. В партию фалангистов вступил после войны, в 1939 г.».

Гутиеррес Теран в Голубую дивизию вступил добровольцем, ибо считал, что идеи фалангистов справедливы и нужны Испании. Поэтому он с ружьем в руках пошел защищать эти идеи, вступив в полк «Родриго» в Мадриде.

Его третий батальон 269-го пехотного полка в основном (до 90 % личного состава) состоял из студентов-фалангистов.

О потерях среди волонтеров он сообщил следующее: из Германии в Испанию была отправлена группа больных, преимущественно венерическими болезнями, поэтому прибыло дополнительное пополнение в количестве 300 человек.

В протоколе этого допроса нет однозначной оценки ситуации, в которую попали испанские солдаты. Теран то хвалит Франко, то проклинает себя за легкомыслие, которое пригнало его в далекую холодную Россию. Подобную смену настроений отметили и допрашивающие его чекисты: «Испанские солдаты живут в землянках. Землянки имеют настил: ряд бревен и около метра земли. Не во всех землянках есть печи. Солдаты спят на земле, устланной соломой. Военнопленный последний раз был в бане в Витебске (около 2-х месяцев тому назад). Белье, выданное в Германии, сильно истрепалось и загрязнилось на марше, и солдаты вынуждены были бросить его.

Пища недостаточная. На завтрак дают кофе, хлеб, джем или масло. На обед – жаркое с картошкой. На ужин, примерно то же, что и на обед. Завшивленность полная. Боепитание поступает нормально и в достаточном количестве.

Что касается политико-морального состояния, то солдаты хотят вернуться в Испанию, не имея желания продолжать войну. Сам пленный раскаивается в своем легкомыслии. Он считает, что большинство пошло в дивизию с авантюрными намерениями.

Возникают вопросы: когда окончится война, и зачем было ввязываться в это дело. Военнопленный не знает, есть ли желание у солдат перейти на сторону русских. Имеются, правда, редко, случаи дезертирства. Дисциплина на высоком уровне. Нет наказаний и нет трений между офицерами и солдатами».

По итогам допросов испанских солдат регулярно готовились служебные записки для начальника разведотдела Северо-Западного фронта. Кроме сообщения о вооружении, дислокации и потерях противника давалась подробная информация о политико-моральном состоянии. В декабре 1941 г. оно оценивалось следующим образом: «Политикоморальное состояние не только солдат, но даже и офицеров очень низкое. Прослушав седьмого декабря радиопередачу на испанском языке, солдаты заявили, что они больные и не могут дальше воевать.

Офицер, работавший ранее с Листером, ныне находящийся в госпитале, Франциско Наварро, давно мечтает о том, как перейти на сторону Красной армии.

Зимнего обмундирования не получили. Питание плохое и недостаточное. Со времени прихода на фронт ни разу не мылись, не меняли белья и т. д. Это вызывает большое недовольство среди офицеров и солдат.

Картежная игра на деньги стала массовым явлением. Часты случаи, когда солдат, не желая идти на пост, нанимает за деньги другого солдата (30 марок за два часа).

Испанские офицеры с недовольством отзываются о Германии, ибо германские офицеры имеют много привилегий перед испанскими. На родину солдаты также не хотят возвращаться, ибо там голод. Разговоры о смене испанской дивизии исчезли и теперь уже нет надежды на уход с фронта. Большинство пленных – добровольцы, вступление в дивизию с целью улучшить материальное состояние. Теперь они разочарованы в этом. Опросом также установлено, что наиболее слабым в боевом и политико-моральном отношении является 263-й пехотный полк».

Безусловно, даже в серьезном документе, предназначенном для служебного пользования, с грифом «совершенно секретно», у пишущего его человека есть соблазн как-то приукрасить ситуацию. Тем более если это относится к концу 1941 г., когда поводов для оптимизма у советской стороны было очень мало. Но анализируя различные опросные листы, приходишь к выводу: слишком много зла принесла Испании гражданская война.

При этом не следует автоматически делить всех солдат Голубой дивизии на убежденных фалангистов (т. е. плохих) и скрытых республиканцев (т. е. хороших). Бывшие республиканцы или люди, насильственно мобилизованные в республиканскую армию, насмотревшись на преступления своих товарищей против священнослужителей или просто зажиточных граждан, вполне могли стать фанатичными фалангистами. Что касается так называемых «романтиков фаланги», то они могли быть весьма сильно разочарованными послевоенными реалиями у себя в стране, а также ситуацией, в которую они попали в России. Уже упоминавшийся фалангист-романтик Дионисио Ридруэхо так рассказывал о войне на Восточном фронте советскому журналисту через много лет после ее окончания: «Нам внушали, что в России живут дикари, способные быть только рабами. Мы же увидели людей, горячо любящих свою родину и готовых отдать все, даже жизнь, лишь бы она была свободной. Они имели все основания ненавидеть нас, чужеземных оккупантов. Однако я лично почувствовал со стороны населения оккупированных нами территорий не столько ненависть, сколько презрение к нам, двинувшимся наподобие стада баранов за лживым фашистским пастырем. Это был урок, который глубоко запал в мою душу».

Ридруэхо стал фалангистом, так как считал, что традиционные буржуазные ценности себя полностью дискредитировали: «В Испанскую фалангу я вступил в 1933 году, когда мне исполнился двадцать один год. Что привлекло меня, студента, изучавшего право и писавшего стихи, в этой организации, которая ставила грубую силу выше закона? Пожалуй, как раз культ насилия. Я видел вокруг себя массу злоупотреблений, творившихся под флагом законности. Крупный капитал и государственная бюрократия измывались, как хотели, над простыми людьми. Фаланга же призывала покончить с коррупцией и злоупотреблениями. Она проявляла готовность добиться этих целей путем установления твердой власти “революционно настроенного меньшинства” и насаждения военной дисциплины».

Последствия гражданской войны сказывались и в далекой России. Как уже отмечалось, у некоторых солдат родственники находились в Советском Союзе, кто-то воевал в республиканской армии, а у очень многих события 1936–1939 гг. прошли непосредственно через семьи.

В конце 80-х гг. XX в. некоторые журналисты ханжески утверждали, что в разрушении древних памятников Новгорода виновны советские войска. Мол, они его обстреливали на протяжении нескольких лет, а немцы захватили очень быстро. Здесь следует обратиться к показаниям испанских солдат, где они описывают свои оборонительные сооружения, находящиеся или около памятников архитектуры или в них самих: «Основная огневая позиция 8-й батареи находится в 100 м западнее церкви на южной окраине Аркажи. Основной наблюдательный пункт – возле Юрьевского монастыря. Возле орудий находится 30–40 снарядов. В Юрьевском монастыре находится до 60 человек.

Зимнего обмундирования солдаты не получали. На батарею имеется 3 пары бот и три зимних шинели для часовых.

В Юрьевском монастыре живут в домах, но имеются также землянки-убежища, которые занимаются по сигналу».

Слухи на войне – тема исключительно интересная для понимания внутреннего мира солдата. Они могли быть совершенно разными, начиная от фантастических и заканчивая вполне правдоподобными. Вот о каких слухах поведал Висенте Кальво Гонсалес: «Вино солдаты практически не получают, но ходили слухи, что из Испании прибыл в Новгород поезд с табаком, коньяком, вином и т. д. Настроение среди солдат пониженное. Только и разговаривают о том, когда закончится война, когда вернутся снова в Испанию.

Среди солдат также распространены слухи о том, что русские подготовлены к химической войне лучше, чем немцы.

О партизанах слышал, что действуют в испанском тылу. Очень часто стреляют по наблюдательным пунктам. Нас предупреждали, что в партизанской борьбе также принимают участие и женщины».

Хосе Уриель Лосано рассказал о том, что «солдаты воюют без энтузиазма. В отношении окончания войны ходят самые разнообразные слухи: одни говорят, что война скоро окончится; другие – она будет продолжаться два года. В роте был один случай дезертирства. Дезертировал капрал. Через полтора месяца он вернулся в роту. Командир роты доложил вышестоящему командованию об этом и назначил его каждый день нести караульную службу в окопах. Больше о его судьбе ничего не знает».

Война со всех сторон преследовала Голубую дивизию. Хосе Сохо Кастельяно оценил моральное состояние своих сослуживцев зимой 1941/1942 г. следующим образом: «В дивизии имеются авантюристы и фалангисты, которые настроены воинственно. Особенно много фалангистов в подразделениях противотанковых орудий и санчастях. Все они хотят выслужиться. В своей роте знает двух человек, которые хотят перейти на сторону Красной армии. Офицеры бьют солдат. Так, самого перебежчика сержант избил за то, что он ходил в санчасть и опоздал на обед и после просил сержанта, чтобы его накормили.

Второй случай: один его товарищ, будучи на посту, зашел в дом погреться. За это его заставили стоять 9 часов на сильном морозе и два дня рыть убежища.

В роте имеется много случаев дезертирства в скрытой форме. Солдаты, получив разрешение пойти, например, в санчасть, не являются в свое подразделение по несколько дней, странствуя по тылам.

Во время наступления в районе Посада десять человек спрятались в тылу, чтобы не участвовать в бою. За это многих избили. Сам командир роты срочно “заболел” и командование ротой передал лейтенанту».

«Самострелы» на войне встречаются везде. На льду Волхова расстреливали свои же бывшие товарищи тех красноармейцев, кто сам себе нанес увечье. По показаниям пленных, в Голубой дивизии был издан приказ, направленный против тех, кто таким образом пытался покинуть фронт. «В роте читали приказ командира дивизии по борьбе с самострелами. Все лица, уличенные в самострелах, будут находиться на излечении в полевых госпиталях. После этого их будет судить военный трибунал, и этих трусов направят в самые опасные места на фронте. Наказания они будут отбывать и по возвращении в Испанию».

Хуан Триас Диего дополнил эту информацию. Он сообщил о том, что отдельные солдаты, имевшие прострелы, были расстреляны. Сейчас же тех, которых не расстреливают, направляют на передовую. В его роте несколько дней тому назад наказали двух солдат, заставив их нести патрульную службу в кальсонах. Солдаты исчезли. Других наказывают так: ночью ставят их перед окопами с зажженным фонарем (для того чтобы неприятель, т. е. русские, открыли по ним огонь).

Членовредительство в дивизии случалось неоднократно. Плененный Красной армией Антонио Каналес заявил, что когда он однажды шел в лавку батальона, он видел, как вели раненного в руку солдата, и слышал, как военный врач сказал: «Ко мне столько ходит раненных в руку, и у всех, как на подбор, повреждена правая рука».

Военнопленные пытались убедить допрашивающих в том, что большинство испанских солдат пытаются сохранить себе жизнь любой ценой. Так пленный Филиберто Санчес Экстрибано рассказал на допросе, что в госпитале в деревне Григорово, в котором лишь 200–250 коек, насчитывается 500 солдат, обмороженных, раненых и больных. Также он поведал о том, что «за последнее время значительно увеличилось количество случаев, когда солдаты «теряются», – дезертирство в тыл. Пленные вынуждены отметить, что многие из тех, которые возвращаются из госпиталей, теряются в дороге».

Тот же Санчес рассказал, что ввиду массовости данного явления командование дивизии решило направлять в госпиталь и сопровождать оттуда солдат группами во главе с офицером. Был случай несколько дней назад, когда одна из таких групп возвращалась из госпиталя на фронт под предводительством одного сержанта. По дороге сержант сказал солдатам: «Ребята, пришло время потеряться. Желающие, следуйте моему примеру». И вся группа разошлась. Затем, как сообщил этот пленный, сержант и некоторые солдаты были пойманы и наказаны.

Общий вывод, который сделали советские политработники из допросов, сводился к следующему: «Все пленные заявляют, что их обманули, причем разъясняя, в чем заключался обман. Они выдвигают против немцев следующие обвинения:

1. Их не предупредили о том, что придется драться, в частности, на севере;

2. Им не платят обещанного жалованья;

3. Их обули в плохую обувь, тесные ботинки, в то время как немцы носят высокие сапоги; не дают белья, табаку, плохо кормят;

4. Им не дали теплой зимней одежды;

5. Они ходят пешком, в то время как немцы ездят на машинах и конных повозках».

Однако несмотря на все эти противоречия и утверждения, что очень многие испанцы готовы перейти на сторону Советского Союза, зимние бои на берегах Волхова были тяжелыми и кровопролитными.