«На Волхове бои местного значения»

В известном фильме великого японского режиссера Аки-ры Куросавы «Расемон» одно и то же событие описывают несколько человек. Каждый из них претендует на знание истины, однако их рассказы содержат совершенно разные версии того, что произошло на самом деле. А что, если попытаться посмотреть на одно и то же событие войны из «разных окопов», с точки зрения противоборствующих сторон?

Бои, которые в Красной армии, на фоне генеральных сражений Великой Отечественной, считались «боями местного значения», для испанцев стали «главными», «основными» и «решающими».

Но для простого советского «Ваньки-взводного», для рядового вермахта Ганса Мюллера или добровольца Педро Гомеса из Голубой дивизии вся война концентрируется вокруг него самого. Все снаряды и пули пытаются его убить, все силы противника сосредоточены напротив того пятачка, где находится именно он.

В своих послевоенных мемуарах генералы и маршалы все знают наперед. Они двигают фронтами, одерживают решающие победы и получают заслуженные ордена. На самом деле правда войны гораздо грязнее и прозаичнее. Населенные пункты, которые фигурируют в испанских документах осени – зимы 1941–1942 гг., расположены на расстоянии нескольких десятков километров друг от друга. Расстояние от Волхова до деревни Посад и того меньше – километров пятнадцать. Но проделать этот путь как испанским, так и советским солдатам оказалось крайне непросто.

Те, кто «бился на Ладоге, дрался на Волхове, не отступал ни на шаг», в 1941–1942 гг. не были героями «10 сталинских ударов», они не совершили «коренного перелома в Великой Отечественной войне». Мало кто из них выжил после трагедии Любанской наступательной операции.

«От границы мы Землю вертели назад – было дело сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат, оттолкнувшись ногой от Урала», – написал в свое время Владимир Высоцкий. Для Северо-Запада России было бы справедливее написать: «от новгородских болот». Успешное форсирование Волхова и дальнейшее наступление в глубь России у Гитлера и его союзников сорвались. Это произошло благодаря вкладу тех людей, которые сражались на новгородской земле в начале конца Третьего рейха.

Из литературы по этой теме особый интерес представляет книга Джеральда Кляйнфилда и Льюиса Тамбса «Испанский легион Гитлера. Голубая дивизия в России». Эта работа, изданная в США, считается главным исследованием истории Голубой дивизии на английском языке. Однако ее антисоветизм настолько силен, что очень часто выливается в откровенную, ничем не прикрытую русофобию. Красноармейцы у Кляйнфилда и Тамбса – трусливое и тупое быдло, которое испанцы крошат направо и налево. Хотя указанная книга вышла в конце 70-х гг. XX в. (в условиях так называемой оттепели во взаимоотношениях между СССР и США), эти авторы предпочитают называть русских солдат «Ivans» (т. е. Иваны).

Справедливости ради заметим, что и на русском языке выходила подобная шапкозакидательная литература. Лет через сорок после окончания войны некоторые рядовые партизаны описывали, как они практически в одиночку уничтожали за один раз десятки, а то и сотни немцев и испанцев. Но подобные книги, в отличие от издания Кляйнфилда и Тамбса, никогда не считались «основополагающими работами по истории Второй мировой войны».

Ко времени появления испанцев под Новгородом война на берегах Волхова уже шла вовсю. Участник боев в этих местах А. С. Добров позднее вспоминал: «Ночью нас выгрузили из вагонов в Крестцах, и далее мы двинулись колонной по шоссе по направлению к Новгороду. На рассвете 19 августа 1941 года в Пролетарии и Броннице наша колонна подверглась жестокой бомбежке с воздуха… Мы шли слева от шоссе, поближе к кустам, чтобы при приближении самолетов прекратить движение и замаскироваться. Нашей авиации не было видно. В небе безнаказанно господствовала авиация противника».

Вчерашнего школьника, молодого курсанта (Александр Добров родился в 1923 г.), воспитанного на советской военной доктрине «малой кровью – могучим ударом; мы будем воевать на чужой территории!», увиденная картина неприятно поразила: «Навстречу стали попадаться группы по два-три человека во главе с младшими командирами. Винтовки у бойцов висели на плече, а младшие командиры в руках держали наганы…

Эти бойцы были отброшены противником за реку Малый Волховец. Они шли на сборный пункт. Наша оборона проходит как раз по этой реке, куда мы и направились. Вскоре подошли к нашему танку, около которого лежали два убитых танкиста в шлемофонах. Земля вокруг была испещрена черными воронками. Настроение портилось, на душе становилось очень тревожно».

Один за другим развеивались советские мифы, в том числе и о «нерушимой дружбе всех советских людей». Очень неприятным открытием для Доброва стало следующее: «Как известно, по реке Волхову с давних времен селились люди разных национальностей: немцы, финны, выходцы из Прибалтики. Они вполне ассимилировались с местным населением, восприняли обычаи наших предков. Мы имели все основания считать их своими. Однако, когда в селе, о котором я рассказываю, сосредоточилось едва ли не все командование нашей дивизии, местное население дружно взялось за стирку белого белья и утром следующего дня вывесило его для сушки. А село – как на ладони. Сельчане не демонстративно, но также дружно под разными предлогами покинули его. Командование, заподозрив неладное, приказало немедленно уходить из села, и мы на больших скоростях выехали. И, как оказалось, вовремя: прилетевшие вскоре немецкие самолеты бомбили его пустым».

305-й стрелковой дивизии определили линию обороны на участке от озера Ильмень до реки Малый Волховец и далее по реке Волхов на север – около 50 км по фронту. Естественно, сплошной линии обороны не было. Отдельные участки ее были только под контролем патрулей, что делало их легко уязвимыми для войск противника. Для их защиты были созданы усиленные мобильные подразделения, которые в случае появления на этих участках врагов должны были быстро реагировать на их действия.

Специфику «рваного фронта» вскоре отметят и испанцы: «Укрепленные точки располагались в 1200 м друг от друга, бункеры соединяли узкие траншеи и окопы. Это не была непрерывная линия, поскольку на направлении Новгород – Чудово был лес и они должны были быть начеку: в тылу действовали партизанские группы до 1500 человек.

Поскольку второстепенных дорог не было, передвижение между батальонами было затруднено и предполагало полную зависимость от баз снабжения в Новгороде».

В тылу испанцев появлялись не только партизаны, но и подразделения регулярных частей Красной армии. Так, ветеран войны, служивший в 225-й стрелковой дивизии, Б. Монастырский в очерке «Смелые рейды» пишет о том, что «в числе других частей ощутительные удары по фашистам наносил осенью 1941 года истребительный отряд 225-й стрелковой дивизии. Он действовал под Новгородом, и обычно бойцы отряда нападали на врага там, где он меньше всего ожидал этого.

Отряд состоял из 100 добровольцев. Разными путями пришли они на берега Волхова, но все одинаково горели желанием беспощадно бить врага. Младший сержант Николай Баринов воевал с первых дней войны, будучи механиком-водителем легкого танка, участвовал во многих боях. Николай Зайцев работал на новгородской лесобирже, перед нашествием гитлеровцев переехал с семьей в деревню Холынья. Прекрасно зная окрестности Новгорода, он вызвался переправлять разведчиков через Ильмень и вскоре вошел в их дружную семью.

Отряд начал действовать в конце сентября 1941 года. Командовал им старший лейтенант Михаил Бойков, его заместителем был воентехник 1-го ранга Александр Новожилов, комиссаром – воентехник 1-го ранга Андрей Харитонов».

Красноармейцы на небольших лодках переплывали озеро Ильмень и высаживались в районах, занятых противником. «В одну из темных октябрьских ночей истребительный отряд отправился в тыл к фашистам в полном составе.

– Помните, товарищи, – сказал перед посадкой в лодки комиссар Харитонов, – главное – смелость и взаимная выручка. Не теряйте друг друга из виду. Каждая тройка действует, как один человек. Если товарища ранят, сосед выносит его из-под огня.

Командир отряда старший лейтенант Бойков напомнил условие:

– После первого выстрела начинаем атаку все сразу. Сигналом к отходу будет белая ракета.

Целая эскадра из десяти больших лодок выплыла на холодные воды Ильменя и подошла к деревне Бабки на противоположном берегу озера. Остановились в 300 метрах от берега. Дальше начиналась отмель. Пошли вброд, стараясь не стучать оружием и не плескать водой. Высланная вперед разведка донесла, что в Бабках противник не обнаружен. Отряд двинулся к Береговым Моринам».

Во время этого рейда произошло первое боевое столкновение с испанцами. «Не менее 15 вражеских солдат уничтожили разведчики у склада».

В своих воспоминаниях о войне ветераны далеко не всегда делят противников по национальному признаку. Очень часто они называют их просто «фашисты». Бой с испанцами дальше описывается таким образом: «Бойцы второго взвода действовали так же решительно. В деревне поднялась паника. Фашисты выскакивали из домов и метались по улицам, ослепленные заревом, оглушенные взрывами». Но подобные успехи первых месяцев войны были для советских войск скорее исключением, чем правилом. Несмотря на многолетнюю подготовку к «грядущей войне», осенью 1941 г. Красной армии не хватало продовольствия: «Сидим голодные, с вечера без завтрака, обеда и ужина. Вот и еще очередной вывод сделали: нужно самим проявлять инициативу в обеспечении себя продуктами питания. Кругом бродит брошенный скот, растет картофель, турнепс и прочие овощи». Но наиболее ужасным было отношение к солдатам. Их ценили меньше, чем устаревшее вооружение. Александр Добров вспоминает следующий эпизод: «Где-то в конце августа 1941 года командир нашего дивизиона капитан Домнич собрал совещание командиров взводов и выше. Он разобрал несколько боевых операций: наше артиллерийское обеспечение действий пехоты, что плохо, что хорошо, какие новшества в ведении огня, в тактике ведения боя заслуживают внимания и т. д. Все шло как обычно. Но в конце он дал нам такую установку:

– Товарищи командиры, всеми силами спасайте материальную часть, не считаясь с жертвами. Людей нам дадут, а орудия – нет.

Выходит, на всех нас верхам нашим наплевать. Спасать эту рухлядь образца 1902 года, которая давно списана, ценою собственных жизней? Да как это можно? А как же быть с одной из сталинских довоенных установок: “Люди – самый ценный наш капитал”?».

При этом на советских солдат обрушила всю свою мощь нацистская пропагандистская машина. Поскольку большинство рядовых красноармейцев призвали из деревень, особое внимание уделялось обещаниям распустить в ближайшее время колхозы и раздать землю всем желающим. Александр Добров отмечал, что в это время «противник активизировал свои действия на рубеже обороны нашего правого соседа, 267-й стрелковой дивизии, сформированной в основном из жителей Черниговской области Украины. Он предпринял меры к дестабилизации ее обороны, развернул пропагандистскую деятельность. Она выражалась в том, что немцы вели агитацию через громкоговорители и листовки, призывая “братьев-черниговцев” прекратить боевые действия и сдаться в плен, обещая им отправку на родину.

В листовках, которые забрасывались с самолетов, говорилось, что в Черниговской области идет передача земель колхозов крестьянам под лозунгом: “Свободолюбивому крестьянину – своя земля”. Воинам-крестьянам гитлеровцы советовали поторопиться, чтобы не остаться без земли. Несмотря на всю лживость этих листовок, отдельные группы людей, слепо поверив обещаниям, начали перебегать к немцам.

Конечно, эти отдельные перебежчики особого урона 267-й стрелковой дивизии не нанесли, но сбрасывать со счета этот факт нельзя».

Согласно данным Генерального штаба Вооруженных сил Российской Федерации, в 1941–1945 гг. в плен попало 4 миллиона 559 тыс. человек. Большая часть этих потерь приходится на начальный период войны. Но кроме тех, кто оказался в окружении или был захвачен врагом в бессознательном состоянии, было немало и перебежчиков. Переход на сторону врага этими людьми можно объяснить как реалиями сталинской предвоенной политики, так и изощренностью и профессионализмом нацистской пропаганды.

Следует признать, что Советский Союз летом – осенью 1941 г. оказался практически не готовым к войне на идеологическом фронте. А ведь накануне Великой Отечественной войны органы пропаганды в нацистской Германии были одними из самых эффективных в мире. Сотрудники Министерства пропаганды до 1939 г. оттачивали свое мастерство на жителях Третьего рейха. Во многом благодаря их усилиям Германия к началу Второй мировой войны имела весьма консолидированное общество. За два года боевых действий в Европе немецкие пропагандисты накопили богатый опыт работы как с солдатами противника, так и с гражданским населением на оккупированных вермахтом территориях.

Основной поток информационного воздействия нацистской пропаганды был направлен и на военнослужащих Красной армии, и на слушателей, находившихся на оккупированных территориях. В первые месяцы войны советская сторона не смогла организовать существенного противодействия пропаганде противника.

Следует признать, что в первые, самые тяжелые, месяцы войны советская сторона серьезно недооценивала органы пропаганды противника. Политическое управление Красной армии ошибочно считало, что позитивно воспринимать информацию, исходящую от неприятеля, могут только потенциальные противники советской власти. При этом совершенно не применялась такая форма борьбы с врагом, как контрпропаганда. В ноябре 1941 г. начальник Политического управления Северо-Западного фронта писал в Главное политическое управление РККА: «В провокационном и авантюристическом характере, в лживости враждебной пропаганды – ее главная слабость… Поэтому-то фашистская пропаганда и не доходит до населения, на которое рассчитана. Поэтому-то в нашей пропаганде нет необходимости даже опровергать содержание вражеских газет и листовок, ибо их опровергают сами фашисты своими делами: убийствами, грабежами, насилием, которые они чинят в оккупированных районах». Это была явная попытка выдать желаемое за действительное.

Трагизм ситуации 1941 г. усугубляется тем, что очень мало солдат Красной армии, попавших в плен, пережили первую военную зиму. Среди них были разные люди: раненые, окруженцы, перебежчики. Последние переходили на сторону врага, в том числе и в результате воздействия пропаганды противника.

С первыми пленными красноармейцами испанцы столкнулись в самом начале своего пешего похода по территории СССР. Так, в одном из дневников испанского солдата 28 августа 1941 г. была сделана следующая запись: «Сувалки. В 12–00 кушали картошку с мясом. Порции дают очень небольшие…

Через лагерь проходит колонна русских пленных. Они едят траву».

Сложность многодневного перехода испанцев по захваченной гитлеровцами советской территории можно оценить и с другой стороны. Они, по сути своей, догоняли немецкие войска, которые рвались на восток – к Ленинграду и Москве. Не только колонны пленных красноармейцев попадались им на их пути, но и разбитая советская техника, остатки оборонительных сооружений, в частности «Линии Сталина». Общая усталость в значительной степени компенсировалась верой в скорую и достаточно легкую победу. Именно в таких условиях в октябре 1941 г. на Волховский участок фронта прибыла Голубая дивизия.

И вот долгий поход через половину Европы закончен. Германия, Польша и Белоруссия позади. Местом дислокации Голубой дивизии стал Новгород и ближайшие к нему деревни. Испанцы с трудом запоминали сложные для них названия: Новая Мельница, Подберезье, Шевелево. Разместив свои штабные и тыловые службы в Новгороде, они приступили к освоению своего нового места базирования.

Советское командование имело следующую информацию о своем новом противнике: «Дивизия состоит из трех полков. Каждый полк состоит из трех батальонов и одной противотанковой роты с 12 орудиями. Каждый батальон состоит из 4 рот, одна из которых пулеметно-минометная. Каждая рота имеет 4 миномета калибра 51 мм.

Дивизия имеет 3 артиллерийских дивизиона, каждый дивизион состоит из трех батарей. В батарее имеется 4 орудия калибра 105 мм. Дивизия имеет также батарею французских орудий калибра 105 мм и батарею французских орудий калибра 155 мм.

В составе дивизии находится взвод управления, саперы, рота конного транспорта, интендантский отдел, связь, санитарная часть.

В каждом батальоне имеются в наличии 2–3 немца, числящихся переводчиками, но выполняющие функции военных советников. В каждом батальоне также служит штатный католический капеллан, который немцами признается в качестве простого солдата, а не капитаном, каким он признавался в Испании».

Прикомандированные немецкие офицеры получили от своего командования следующее распоряжение: «Указания нашему офицеру связи в испанской дивизии. В вопросах административного управления – самостоятелен.

В вопросах руководства боевыми действиями – только в качестве советника».

Бои начались почти сразу. Генерал Муньос Грандес получил следующее распоряжение: отразив советские атаки, с которыми его подчиненные столкнулись уже днем 12 октября, форсировать реку Волхов.

Новгород был занят противником. Его древние церкви превратились в немецкие и испанские оборонительные укрепления. Хутынский монастырь в 10 км к северо-востоку от Новгорода стал одним из передовых укреплений гитлеровцев. В этом монастыре была высокая колокольня. С нее хорошо просматривался не только советский передний край, но и местность, где были расположены наши тылы: «Куда ни пойдешь, везде тебя с этой колокольни видно. С нее немцы корректировали огонь своей артиллерии и наносили нам ощутимые потери».

На самой линии фронта оказался древний Кириллов монастырь XII в. На Новгородчине его стали особо почитать после того, как 9 июня 1238 г., в день памяти Кирилла Александрийского, в 100 верстах от Новгорода у Игнач-креста остановилось движение татарско-монгольских отрядов.

Этот монастырь пострадал при захвате Новгорода шведами в начале XVII в., но в XVIII в. его полностью реконструировали. Действовал Кириллов монастырь до 1920 г. Вторую мировую войну он не пережил. На сегодняшний день на этом месте остались лишь фрагменты стен.

Как будто предчувствуя, что скоро эти позиции будут переданы испанцам, немцы назвали Кириллов монастырь «позицией Алькасар». Как уже отмечалось, оборона крепости Алькасар в Толедо в июле – сентябре 1936 г. стала для правых символом их героической и успешной борьбы против коммунизма. «126-я дивизия взяла Хутынь ценой больших потерь. Монастырь постепенно превращался в немецкий бастион. К югу от него был другой монастырь:

Кириллов на Волховце. Он также оказался под сильным обстрелом. Красные хотели отбить его, но немцы удержали. Обер-лейтенант Рихтер из 424-го полка этим гордился, заявляя, что монастырь защищали, как Алькасар в Толедо. Это название закрепилось. Когда прибыл полк Пиментеля, их уже ждал символ их гражданской войны».

Вскоре на передовой появился сам генерал Муньос Грандес. Кляйнфилд и Тамбс так описывают это событие: «Неожиданно появился Муньос Грандес, выглядевший даже бодрее, чем в марте.

– Как дела?

– Замечательно, мой генерал!

– Красные обстреливают?

– Немного, мой генерал!

– Не забывайте ни на минуту, что мы испанцы, и мы пришли сюда, чтобы показать Европе, чего стоит испанская нация!

Прозвучали три взрыва, и один из guripas (салаг, новичков на военной службе. – Б. К.) был задет.

– Ничего, красные здесь так же трусливы, как и в Испании! Удовлетворенный, генерал ушел проверять 262-й полк». Испанцы стали активно осваивать «свой» участок фронта.

В соответствии с указаниями генерала Муньоса Грандеса дивизия растянулась на 60 км от озера Ильмень на юге до Любково на севере.

Следует отметить, что среди испанских офицеров было много людей, знаковых для фалангистского движения. Так полковника Пиментеля немцы называли «непоколебимым широким мечом», «надежным ветераном». На это были свои причины. В начале гражданской войны Пиментель возглавил одно из подразделений фалангистов в походе на Мадрид. Ему противостояла интернациональная бригада. Он был награжден почетной медалью Militar Individual и, как большинство добровольцев, отправился с «ответным визитом» в Россию.

Немецкие офицеры сразу же отметили специфику новых союзников. Перед немецким хирургом Хансом Киллианом они предстали в следующем виде: «Подразделения испанской Голубой дивизии маршируют через Борки по направлению к линии фронта, протянувшейся по Ильмень-озеру у Новгорода. Черноволосые испанцы одеты в новенькую немецкую униформу. Каждое орудие, прибор, каждая артиллерийская пушка сверкают новизной, но, несмотря на это, войско производит довольно странное впечатление. Худощавым испанцам не слишком подходит немецкая форма, мундиры широки, каски косо висят. Эти люди ведут себя гораздо скованнее, чем наши бравые солдаты. В лесу около Борков они делают привал. Тут же вспыхивают бивачные костры, и закутанные в войлок силуэты обступают пламя со всех сторон, чтобы согреться. До глубокой ночи они распевают свои песни.

Голубая дивизия – войско диких, отчаянных головорезов. Эти парни идут в бой не с автоматами или карабинами и не ждут, пока заработает артиллерия. Они подпускают русских поближе, взрывают перед наступающими рядами ручные гранаты, а затем выскакивают из окопов и набрасываются на русских с ножами и мачете, перерезая им глотки.

Кроме всего прочего, эти парни прихватывают все, что плохо лежит, и ни одно существо женского пола не может от них уберечься».

Испанский солдат Хуан Бланко так описывает свои первые впечатления о пригородах Новгорода: «Новая Мельница, русский городок рядом с озером Ильмень. Он очень маленький и находится на берегу небольшой реки Волхов. Здесь расположен штаб 2-го противотанкового полка. Мы заняли его и расквартировались по домам местного населения, которое нас не беспокоило. В Новой Мельнице дни прошли незаметно».

Но даже находясь в относительном тылу, испанцы понесли первые потери. Во многом они были связаны с испанской безалаберностью и отсутствием элементарной техники безопасности. «Когда Валеро разряжал пистолет, он взорвался у него в руках, и пуля попала ему между ребер. Его увезли в госпиталь… Ферраро пришлось ампутировать отмороженные пальцы… Волонтер Кастро потерял правую руку от разрыва гранаты. Она напоминала мясную тушу, разорванную в клочья. И все же наша команда осталась частью 2-го противотанкового полка и сохранила все компоненты своего состава».

И это было только начало. Основные бои ждали их впереди. В октябре 1941 г. немецкое командование предприняло попытку усилить блокаду Ленинграда путем соединения на суше с финскими войсками в районе реки Свирь. Гитлер приказал командующему группы армий «Север» фон Леебу начать наступление на Тихвинском направлении. Боровичи в этих условиях стал второстепенным объектом. Бронетанковая группа немцев перерезала Октябрьскую железную дорогу у Калинина. Казалось, что советские войска на Валдае и Волхове должны вот-вот отступить и панически побежать.

14 октября вышел приказ генерала Буша № 25. «Враг перед армейским групповым центром разбит и по большей части уничтожен», – заявил он. Буш отдал приказ 16-й армии, которой он командовал, покончить с отступающими советскими войсками. 16 октября на северном участке армии должно было начаться крупномасштабное наступление на Тихвин.

Замысел гитлеровцев был следующим: группа под командованием фон Рокеса инсценирует нападение из Новгорода, тогда как основной удар будет нанесен в районе Грузино – почти на 90 километров севернее. После переправы бронетанковая группа направится на Тихвин и затем на север, для того чтобы соединиться с финнами на реке Свирь. Тем временем 126-я дивизия вермахта повернет на юг от Кузино, займет Шевелево на реке Волхов, а Отенский и Посад на суше. Прорываясь вперед, рейнцы и вестфальцы пойдут на Мету, тем самым позволив 250-й Голубой дивизии пересечь Волхов севернее Новгорода. Две дивизии под руководством фон Рокеса возьмут Мету у Бронницы и продолжат преследование отступающих советских войск на юг в направлении Боровичей.

16 октября подморозило, дороги стали проходимы. Атаку на Тихвинском направлении начала 126-я дивизия вермахта, переправившаяся через Волхов у Кузино. Советские войска оказали жестокое сопротивление. Испанцы атаковали несколько раз, старясь отвлечь силы русских на себя и скрыть истинное направление немецкого генерального наступления.

В этот обманный маневр внес свой вклад генерал Муньос Грандес. Артиллерия Брадилльо вела заградительный огонь и как бы подготавливала полномасштабную атаку. Советская артиллерия сконцентрировала свой обстрел на Новгородском Кремле, где могли сосредоточиться нападавшие войска противника.

Кляйнфилд и Тамбс так описывают дальнейшие события: «Никто не хотел произвести на генерала такое впечатление, как полковник Эспарса. Из допросов военнопленных полковник знал, что ему противостоит 848-й полк 267-й стрелковой дивизии. Эта дивизия под руководством генерала Селенкова состояла в основном из украинцев, русских офицеров и русских политкомиссаров.

Поскольку русские сомневались в надежности украинцев, которые имели обыкновение дезертировать, они взяли в состав дивизии татар в качестве “выносливого костяка”.

Атака должна была начаться в 13.00 16 октября. Батальон 267-й стрелковой дивизии перешел через реку как раз там, где была разведгруппа. Андалузцы Романа вступили в схватку. Были убиты 40 русских солдат. Эспарса хвастался, что взял в плен 27 красноармейцев».

18 октября Муньос Грандес приказал Эспарсе расширить сектор на 4 км к Ударнику и Борисово, сменив 126-ю дивизию, переправлявшуюся в узком месте около Кузино. Эспарса хотел укрепить плацдарм, но не смог. Испанцы попали под «дружественный огонь» немецкой артиллерии. Погибло несколько человек. Испанцы стали отступать, при этом четыре солдата утонули, потому что лодки были перегружены и перевернулись.

Одним из основных противников испанцев стала советская 303-я стрелковая дивизия (1-го формирования). Она была сформирована в июле – августе 1941 г. в г. Дмитрове Московской области. Более половины личного состава дивизии составляли добровольцы Коминтерновского района Москвы, а также мобилизованные из Калининской области. Ею командовал полковник Дмитрий Иванович Барабанщиков.

Начались кровопролитные бои «местного значения». Как отмечал участник тех боев со стороны Красной армии: «Противник, пополнив свои ряды силами двух дивизий, переброшенных с других фронтов, форсировал реку Волхов в середине октября 1941 года в стыке 267-й стрелковой дивизии с 305-й.

Дела нашего правого соседа шли плохо, а точнее, хуже некуда. Противник смял боевые порядки дивизии, нанес удар в направлении Малой Вишеры, взял ее 24 октября и нанес вспомогательный удар в направлении Новгорода для захвата правобережья реки Волхов. 848-й стрелковый полк 267-й стрелковой дивизии под натиском превосходящих сил противника был вынужден оставить населенные пункты Шевелево, Змейско и Посад. Предпринятые нами попытки восстановить положение успеха не имели, а для немцев открылась дорога на Тихвин».

С полученной от немцев задачей испанцы справились частично. Переправиться на восточный берег реки им удалось, несмотря на мощный огонь артиллерии РККА и частые контратаки войск 52-й отдельной армии. Но запланированное продвижение в район Малой Вишеры сорвалось: Красная армия проводила Тихвинскую оборонительную операцию и делала это весьма успешно.

Кроме возросшего сопротивления со стороны Красной армии, испанцам пришлось столкнуться с реалиями русских осенних дорог: «Следующую попытку наступления перенесли на 19 октября. Но резиновые лодки опоздали. Мороз и дождь превратили дорогу из Мясного Бора на Ударник в болото.

К 20 октября и Буш, и фон Лееб были обеспокоены, что поражение врага затягивается. Два плацдарма в Кузино и Грузино изолировались друг от друга. Более чем за 4 дня боев испанцы продвинулись всего на 20 км. Сопротивление русских, невероятная грязь, характерная для этого времени года и известная как “rasputitsa”, тормозили продвижение».

Солдаты были вынуждены передвигаться исключительно пешком.

Появление испанских солдат в России у многих местных жителей вызывало любопытство. Еще бы! Советские люди столько слышали о гражданской войне в этой стране и о пламенной коммунистке Долорес Ибаррури, прозванной «Пассионария» (неистовая). Их реакция иногда изумляла солдат Голубой дивизии: «Грязь уже стянула сапоги с ног советских военнопленных, которые теперь были обмотаны портянками. Многие улыбались, видя проходящих мимо испанцев. Некоторые, не понимая, что не все испанцы коммунисты, кричали “Passionaria, gut”!».

Испанские велосипедисты оставили свои велосипеды на западном берегу и продвинулись на 4 км от позиции капитана Наварро (высота возле Ударника, названная в честь погибшего здесь испанского офицера). У Шевелево они встретились с разведывательным отрядом 126-й дивизии. Испанцы и немцы соединились.

Вместо того чтобы уходить на восток в леса, Эспарса хотел попасть в Новгород. Его целью были Муравьевские казармы, расположенные напротив Подберезья. Генерал фон Рокес возлагал на него двойную миссию: защищать южный фланг XXXIX корпуса вдоль Муравьевских казарм и отбросить советские войска от ворот Новгорода.

Продвигаясь на юг, к Руссе, солдаты Голубой дивизии попали под сильный обстрел. Части 305-й стрелковой дивизии Красной армии сдерживали их наступление. Продвижение противника остановилось. Испанцы остались на участке протяженностью в 10 км между рекой и лесом. Понтоны у Ударника не могли выдержать транспорт. Мины и сгоревшие мосты ограничивали продвижение по восточному берегу.

Легкий поход за славой все больше превращался в тяжелые будни войны. И врагом выступал не только противник, на территорию которого испанцы пришли как оккупанты. Если в штабе можно было вкусно и обильно поесть, то рядовые солдаты все чаще голодали. Потом они вспоминали: «Мы жили на сырой капусте, с риском выдергиваемой с минных полей».

Битва за еду стала так же актуальна, как и борьба с противником: «Что такое голод, я узнал в дни осады Посада, когда туда невозможно было ни пройти, ни проехать. Автомашины вязли в снегу, от мороза бензин замерзал. Проблемы с едой были в Шевелево и в монастыре. В первые дни хлеб, смазанный маргарином, еще был. Он составлял основу нашего питания. Потом мы обнаружили поле неубранного мерзлого картофеля, но вскоре и он закончился. Главной нашей пищей были убитые лошади. Вся дивизия, находясь в России, пристрастилась к огурцам. Метод хранения их очень прост: их опускают в воду, а потом вытаскивают оттуда и едят. Здесь это традиционный рецепт.

Огурцы в Посаде нам очень помогли, они отвлекали нас от голода».

Справедливости ради следует отметить, что в этой ситуации испанские солдаты оказались в том числе и из-за своей безалаберности. Они и сами это признавали: «Я вспомнил, как мы в Графенвере легкомысленно ели жареную курицу, восполняя этим недостаток железа в нашем организме. Там же немцы нам давали белые конвертики наподобие домино и банку консервов. Это был “рацион железа” на время крайних лишений, в случае осады, чтобы не умереть от голода. Во время подготовки марша на фронт распространились слухи, что “рацион железа” был впечатляющим, с шоколадом и мясом, которое не надо смешивать с картофелем и обжаривать в масле. Когда мы узнали о содержимом “рациона железа”, мы переглянулись, пожали друг другу руки, открыли эти белые мешки, ножом раскрыли хрупкие банки и все это в строжайшей тайне съели. Перед маршем проверили содержимое наших вещей, у многих неприкосновенного запаса не оказалось. Чиновников охватила волна паники, но никто из нас ничего не сказал. Эта тайна никогда не была раскрыта».

Из неприкосновенного запаса не были съедены только фруктовые конфеты, так как кто-то успел распространить слух, что они на самом деле являются слабительным.

Конечно, на фоне неудач Красной армии подобные сложности могут казаться несущественной мелочью. Тем более в советской армии о них и не знали. Те красноармейцы, которые поверили немецкой пропаганде и перебежали на сторону вермахта, чтобы успеть разделить колхозную землю, были вынуждены несколько задержаться в непосредственной близости от линии фронта. За грядущее «освобождение от ига жидо-большевизма» нужно было заплатить. Поэтому эти пленные использовались в качестве тягловой силы в условиях бездорожья. Они тащили на себе запасы, выстраивали окольные пути через лощины у сгоревших мостов.

Воевать становилось все сложнее. Все чаще командиры были вынуждены вносить изменения в уже разработанные планы наступления. Муньос Грандес приказал Эспарсе расширять плацдарм, чтобы прикрыть южный фланг XXXIX корпуса. Нужно было продвигаться на восток к удерживаемому советскими войсками Отенскому. Они должны были соединиться с немецким подразделением, которое продвигалось по дороге на Шевелево. Только к 27 октября 30-му моторизованному полку подполковника фон Эрдсманнсдорфа удалось пройти через населенные пункты Отенский, Посад и Поселок к Вишере. Испанскую рекогносцировку отменили.

Майор Суарес Розелльо прибыл на командный пункт Эспарсы 22 октября. С 3-м батальоном 263-го полка он должен был держать сектор от Змейско до Шевелево. Предполагалось, что, пройдя через лес, они выйдут к берегу под Руссой, займут Ситно и Тигоду.

Выполняя приказ, командир батальона Роман скомандовал: «Вперед», и отряд из 30 человек пошел по открытому полю. Часть из них были убиты на месте, оставшиеся были вынуждены залечь. Галльяна, фалангист из Аликанте, выскочил с криком «Arriba Espana!» и погиб на поле.

Несмотря ни на что, 2-й батальон все-таки добрался до Ситно.

Поскольку операция наступления из Новгорода откладывалась, но не отменялась, фон Рокес приказал Муньосу Грандесу поддержать Эспарсу. Но командир Голубой дивизии сомневался в целесообразности всей этой операции. Эспарсе пришлось выкручиваться самому. К югу от деревни Ситно начались серьезные бои. Потери испанцев были велики: 9 офицеров и 71 человек рядового состава. Правда, при этом испанцы утверждали, что они не только смогли отбить ожесточенные атаки красноармейцев, но и, убив 250 человек, 400 захватили в плен.

Испанские солдаты на Восточном фронте стали элементом в пропагандистской войне не только между Советским Союзом и Третьим рейхом, но и между Испанией и Великобританией. Так, нацистский официоз, газета «Volkischer Beobachter» (Народный обозреватель) сообщила о том, что «отбивая советскую контратаку, испанская Голубая дивизия на северном секторе Восточного фронта отбросила врага с тяжелыми потерями и взяла несколько сотен пленных».

Получить такие новости в Испании было счастьем для родственников добровольцев. В то же время британская радиопропаганда посредством передатчиков ВВС рассказывала страшные истории о судьбе Голубой дивизии в России.

Испанский фронт был разделен на 3 сектора: юг (Осес), центр (Роман) и север (Суарес Розелльо). Посты были разбросаны от Змейско до Шевелево. Ежедневно патрули прочесывали прифронтовую полосу, но, как отметил полковник Пиментель, ночью этот сектор «охранялся Провидением и глупостью врагов». Ему было очень легко так рассуждать: советские войска были сильно обескровлены предыдущими боями и не рассчитывали на успех в наступлении. Однако Кляйнфилд и Тамбс утверждают, что «тактическая ситуация была против испанцев. Зажатые на отрезке 3 на 5 км между рекой и лесом, их линию обороны могли прорвать любой атакой из леса. Однако кромка леса была в 1 км от вершины невысокого холма и защищала Ситно – Шевелево от незначительного советского обстрела».

Если верить американским историкам, испанцы одерживали блестящие победы, в том числе благодаря своему хоровому пению. «Потрепанные, но не уничтоженные, 848-й и 1002-й полки начали стягиваться. Русские медленно продвигались по лесным тропам, как бродяги. Их боевой дух был слаб, а жесткая борьба с испанцами сделала его еще слабее. Сигнальные трубы, костры и пение guripas, говорящее об их упорстве, пугали Иванов. Однако русские собрали достаточно сил, чтобы напасть на плацдарм. Остатки 848-го и 1002-го полков соединились, образовав 3 батальона. Они напали 27 октября, в понедельник, в 6.00.

Советские солдаты заняли деревню и берег Волхова. Испанцы попытались обстрелять советские части из артиллерийских орудий, но их пушки замерзли. Русские отступили, а в 19.00 постарались окопаться в 300 м от испанцев, но были загнаны в лес прицельным огнем и быстрой контратакой. Нападение постепенно прекратилось».

Тигода и Дубровка стали целями Эспарсы. Он хотел использовать свежие силы 3-й роты 263-го полка и 2-й саперной роты в ночь на 28 октября.

Полковник Хосе Мартинес Эспарса в своей книге, которая вышла в Мадриде в 1943 г., так описывает начало этой операции: «Как выяснилось, Суарес обедал. Этого следовало ожидать. Свое пристрастие к еде и напиткам он привносил в любую кампанию. Но испанский стиль – дипломатия, а не агрессия.

– Вы начали атаку?

Вытерев рот салфеткой, Суарес спокойно ответил:

– Мы готовы атаковать без промедления.

– Тогда я предлагаю вам сделать это как можно быстрее. Осес уже начал и встречает жестокое сопротивление. Было бы весьма удобно, если бы вы атаковали одновременно».

При этой атаке испанцы понесли потери: во 2-й саперной роте было убито 3 человека, а 13 солдат ранено. В самом начале 3-я рота «тетушки Бернардины» («тетушка Бернардина» – прозвище 250 резервного батальона) атаковала защитников Дубровки. Но как только легионеры вышли в тыл к красноармейцам, по ним открыли огонь. Продвигаясь вперед под падающими снарядами, испанские солдаты попали на минное поле.

Но, тем не менее (если верить испанским источникам), для атакующих все закончилось просто блестяще: «Затем легионеры сомкнулись. Они сражались яростно, как в марокканской кампании – «Женихи смерти» (слова из гимна Легиона «Los Novios de la Muerte». – Б. К.). Раненые, они смело шли на русских. 100 оставшихся красных быстро сдались».

На современных картах с трудом найдешь на берегах Волхова небольшое местечко со смешным названием «Муравьи». Однако из-за находившихся там Муравьевских казарм оно стало местом ожесточенных боев между немцами, испанцами и советскими солдатами.

Александр Добров так описывал начало боев: «В один из вечеров октября 1941 года к нам на наблюдательный пункт пришел командир стрелкового батальона капитан Белоусов. Он отозвал меня в сторону и сказал, что сейчас бойцы его батальона оставляют Дубровку и занимают оборону в Муравьях, а немецкие войска втягиваются в Дубровку.

Этот наш тактический маневр – оставить без боя Дубровку и закрепиться в Муравьях – был единственно правильным решением в той обстановке. Белоусов пояснил, что в его батальоне насчитывается всего тридцать активных штыков. Батальону были приданы пулеметная рота и несколько огнеметов. С рассветом противник будет атаковать Муравьи».

Утром следующего дня немецкие и испанские подразделения форсировали Волхов. Красноармейцы увидели следующую картину: «Метрах в двухстах от нас плотной цепью стоят во весь рост солдаты противника в черной эсэсовской форме. Рукава гимнастерок засучены до локтя. За первой цепью стоит вторая, за второй – третья…

Только вчера мы вели бои за Волхов, а сегодня немцы, самоуверенные, улыбающиеся, стоят уже на нашем берегу». Но это было лишь самое начало вражеского наступления: «Налетели “юнкерсы” и давай нас бомбить, сменяя одну эскадрилью другой. Наш дом – весь в дыму и кирпичной пыли, снаряды рвутся в соседней комнате, под нами, на первом этаже, и над нами, на чердаке. Я ничего не вижу. Надо вести прицельный огонь, а видимости нет».

Война как жестокий учитель всех расставила на свои места. Командиры, делавшие успешную карьеру в предвоенные годы, часто оказывались пустопорожними болтунами, а люди, на первый взгляд тихие и незаметные, – талантливыми руководителями. Оборону Муравьевских казарм возглавил политработник – политрук пулеметной роты Василий Павлов. Ему было 25 лет. «Он спокойно отдавал распоряжения своим пулеметчикам, указывал, на что следует обратить внимание в первую очередь».

И вот он – первый бой с испанскими солдатами. «Справа от нас была открытая местность, а дальше, метров через 200, начинались кусты, переходящие в лес. На этом открытом и ровном пространстве не было ни наших, ни немцев. Между Муравьями и Дубровкой, примерно на пятистах метрах, была также ровная местность, где и развернулся наш бой. Перед Муравьями – наше минное поле.

В ходе боя ни одна вражеская бомба, а тем более артиллерийский снаряд, не пробила подвал. Обстрел же из окна очень хороший. И вот эсэсовцы совместно с “голубыми” (испанцами), а тех и других было по полку, решили взять Муравьи в лоб».

Оборону держали чуть более 50 красноармейцев. Но правильный выбор позиции обороны способствовал тому, что наступление превосходящих сил противника стало срываться. «Впереди шли небольшие группы немецких саперов с задачей сделать проходы в нашем минном поле. А за ними двинулись цепи пехоты противника. Вступившая в бой наша артиллерия существенно проредила эти цепи и нарушила их стройность. В конце концов, из трех цепей пехоты противника осталась одна, собранная из остатков. Стремление противника овладеть Муравьями не ослабевает. И вот началась очередная атака – которая, уже со счета сбились. Противник приблизился к Муравьям настолько, что ему осталось сделать последний бросок. И тут дружно заговорили наши пулеметы. Все вражеское построение смешалось. Поле, до этого ровное, покрылось бугорками, как кочками на низком месте, – телами погибших незваных пришельцев».

Испанские источники также признают особую ожесточенность боев около Муравьевских казарм: «Осес повернул на юг. Через минное поле лежали разрушенные Муравьевские казармы. Он стал думать, не пробраться ли ему туда ночью, пока враг приходит в себя. Он вспомнил о заминированном поле в Дубровке. Правы ли были военнопленные? Неужели красные так не уверены в своих войсках, что заминировали линию отступления на 5 км?

Розелльо тоже попал на минное поле около Тигоды. Русские заградили 3-му батальону 263-го полка путь на Никиткино. Атака стоила жизни одному офицеру и 40 солдатам. При этом батальон русских рассеялся, и было захвачено в плен 200 человек.

Осес рассматривал казармы в бинокль. Казалось, они были покинуты. Он двинулся туда в полночь, но там оказались русские – 1000-й стрелковый полк. С проклятиями Осес отступил. Русские отплатили тем, что обстреливали Дубровку всю ночь».

Особое значение Муравьевских казарм становилось понятным не только красноармейцам, которые их обороняли, но и их противникам: немцам и испанцам.

29 октября Эспарса покинул Быстрицу и отправился в деревушку Лелявино, что находилась напротив Дубровки. Там он натолкнулся на Грандеса и фон Рокеса.

Испанцы с трудом продвигались по сугробам, которые покрывали минное поле. Офицеры шли впереди. Первая рота – правый фланг – шла на юг по берегу. Вторая рота – левый фланг – двигалась, меняя направление из-за мин и пушек, к Волхову.

Идущие впереди солдаты подрывались на минах, артиллерийские орудия обстреливали упрямых guripas. Капитаны Экхевария и Эскалера дошли до советской линии обороны только для того, чтобы быть отброшенными назад.

Эспарса и фон Рокес видели, как выжившие стояли на берегу под прикрытием берега. Они курили, болтали, ходили с флягами с русской водкой. Было так холодно, что водка замерзла, и ее приходилось бить о землю.

Осес снова скомандовал. Солдаты пошли зигзагом по минному полю. Группы по два и три человека смогли добраться до зданий, но их там уничтожили.

Вторая попытка также оказалась бесплодной. Легион застрял. Капитаны и лейтенанты были убиты. Горстка оставшихся солдат попыталась атаковать снова. Под руководством оставшегося в живых второго лейтенанта Лестона они вновь бросились под стены казарм. Все было напрасно.

Фон Рокес решил использовать традиционную немецкую методику образца 1941 г. и предложил испанцам: «Может быть, вы сможете взять казармы с помощью бомбардировщиков и тяжелой артиллерии?».

Но с бомбардировщиками ничего не получилось. У генерала люфтваффе Келлера были свои серьезные проблемы над Тихвином, который упорно обороняли части Красной армии.

В этих условиях Осес передислоцировал силы на юг от Дубровки. Испанцы понесли очередные потери. Согласно их официальным данным, 2 капитана были ранены, 5 лейтенантов погибло, 2 лейтенанта были ранены, 2 сержанта убиты, 6 ранены, 21 солдат погиб, 82 ранены.

Необходимо отметить, что бой за Муравьевские казармы – это очень небольшой эпизод действий Красной армии осенью 1941 г. Его результат скорее исключение, чем правило. Советские войска в целом воевали очень плохо. Этот тезис не требует доказательства. В противном случае бои шли бы не в 800 км от границы, а хотя бы в Западной Белоруссии. И солдаты, и командиры Красной армии во многом учились на собственных ошибках ценой тяжелых потерь. И здесь весьма поучительно вновь обратиться к американским авторам Кляйнфилду и Тамбсу, дать оценку их «объективности» в описании событий. Если советские солдаты проявляют хорошую выучку, действуют по обстановке, используют в своих целях специфику местности, то их действия называют «варварскими», «негуманными», «индейскими». Если же речь идет о растерянности необстрелянных новобранцах, то это, естественно, «традиционная тупая покорность Иванов».

С чувством раздражения они описывают деятельность советских ночных бомбардировщиков У-2: «Испанские костры привлекли внимание красноармейского воздушного флота. Легкий самолет появился над деревней Ситно, сбросил несколько бомб и улетел в направлении Новгород – Чудово. Самолет подлетел очень тихо. Находящимся на земле солдатам его звук напомнил треск мотоцикла, а потому он появился для них весьма неожиданно и изрешетил их трассирующими снарядами. Более крупные цели поражались ручными гранатами или легкими бомбами, сбрасываемыми из кабины самолета. Ночные налеты на испанские позиции guripas называли “La Parrala” (уличная проститутка). Как настойчивая проститутка, самолет нацеливался на спящих солдат».

Американские авторы ведут свое повествование не как объективные ученые, а как люди, безусловно, стоящие на стороне Голубой дивизии (а следовательно, и нацистской Германии). Даже трупы погибших красноармейцев для них не более чем элемент пейзажа. Вот как Кляйнфилд и Тамбс описывают дальнейший ход боев: «Пока легионеры напрасно штурмовали Муравьевские казармы, Суарес Розелльо пробирался лесом к Никиткино. Воюя подло, по-индейски, русские из 1002-го полка уничтожили приближающихся испанцев. Тем временем сибирское подкрепление зашло с тыла и заняло Тигоду.

Успех русских у Муравьевских казарм и контратака против Розелльо заставили Эспарсу задуматься об укреплении позиций. К 30 октября затянувшееся наступление стало сигналом того, что расширение Новгородского плацдарма сорвалось. 305-я красноармейская дивизия получила хорошее подкрепление из сибиряков – 9 батальонов, которые противостояли 4-м испанским. За 10 дней на плацдарме численность 2-го батальона 269-го полка и 3-го батальона 263-го полка сократилась на 50 %. Даже ослабив Новгород, 250-я дивизия не могла поддержать Эспарсу, чтобы продолжить свое дальнейшее наступление.

Несмотря на неудачи фон Рокес придерживался изначального плана – пробить брешь на Мете. Буш обещал подкрепление. Испытания на озере Ильмень и Волхове только распалили их. Бомбардировки пополняли список убитых. Раненые свозились в Кремль…

На плацдарме было тихо. Несмотря на приказ фон Рокеса от 1 ноября, Эспарса нутром чувствовал, что наступление закончено. Грязь замерзла, невозможно было окопаться, укрепиться и выкопать укрытия. Земля была как алмаз. Ее можно было только взрывать. Только русские с фатализмом, заслуживающим лучшей цели, казалось, были способны взрыть кирками и лопатами замерзшую почву “Матушки России”».

В книге «Испанский легион Гитлера» война чем-то напоминает детскую игру в «войнушку». «Пока Эспарса ждал возможности продвинуться вперед, русским отдали приказ выкинуть его из населенного пункта. 2 ноября 305-я стрелковая дивизия, поддерживаемая тяжелой артиллерией, напала на Никиткино. Розелльо поднял добровольцев из Мурсии. С криками: “Ура! Ispanskii kaput!” на них шел 1002-й полк русских…

Томас Сальвадор и его артиллеристы были в избе. Они обнаружили, что пулеметы MG 34 замерзли, и стали их разогревать на печке. Сальвадор заметил русских, выходящих из леса. Его товарищи спали, устав стоять всю ночь в карауле, и даже вражеская бомбардировка их не разбудила. Он быстро растолкал своих соратников и открыл дверь. Сонные солдаты поставили табурет в проем двери и положили на него ружья. Из других изб высыпали оставшиеся испанцы, ныряя в недоделанные траншеи. Над их головами раздались очереди».

Американские историки противопоставляют «героический индивидуализм» испанцев и «трусливую стадность» русских: «Русские подошли. Сальвадор был озадачен тем, как сражаются “Russkis”. Они стояли навытяжку, ожидая сигнала офицера. Никто из них не смел пригибаться без его сигнала, даже при беглом огне. Если бы тот замешкался или был убит, никто бы не пригнулся! Они бы либо выстояли, либо умерли, либо сдались. Для иберийского индивидуалиста такое скотское повиновение было непонятно. Однако его восхитило бесстрастное отношение к смерти во имя родины.

Русские были уже в 50 метрах. Одна группа, избегая огня противника, кинулась к соседней избе. Там была штаб-квартира 12-й роты. Испанские герои отбивались в рукопашной схватке. Пламенные мурсиане поднялись из окопов и сомкнулись, как единая могучая стена. Волна наступления разбилась. Все закончилось к 11.00.

Добровольцы смотрели на бегущих русских и весело кричали им вслед: “Otro toro! Otro torn!” («Впускайте другого быка!»).

Русских было убито 221 человек. Они, как огромные куклы, гротескно растянулись на расстоянии 30 метров от линии обороны 3-го батальона 263-го полка. У испанцев было всего 15 убитых и 50 раненых, включая 5 офицеров. Никиткино устояло, и боевой дух противника пошатнулся. Понеся огромные потери, русские ушли в лес. Временное затишье было примечательно холодом, а не огнем. Температура опустилась до 0 градусов по Цельсию. В ноябре стало еще холоднее».

В воспоминаниях самих добровольцев события на Волхове выглядят не столь оптимистично, как об этом пишут американцы. Для Хуана Бланко наступившая русская зима чем-то загадочна, а чем-то страшна. «В операции у деревни Ситно, кроме страха, мы ничего не испытали. В первые дни ноября Волхов еще не полностью замерз. Мы шли к Ситно правым берегом реки, ступая по льду, который уже начал ее покрывать. Потом всю зиму мы видели беспомощную трагическую скульптуру замерзшей лошади. Когда река еще не полностью сковалась льдом, несчастное животное наполовину провалилось в воду, застряло, да так там и замерзло».

Безусловно, этот автор стоит на позициях апологетики Голубой дивизии. И это неудивительно – его книга вышла в разгар холодной войны, в 1954 г. «Где-то в классических военных документах написано, что солдат никогда не должен оставаться пассивным, так как есть опасность, что это ослабит его воинский дух и физическое состояние. Поэтому наше общее мнение было таким: мы должны вести себя так, как будто бы противника и нет вовсе. Мы занимались спортом, рыли окопы, строили блиндажи, рубили дрова и т. д. К сожалению, когда это все закончилось, нам пришлось оставить Ситно и уйти в Посад».

Но война для Хуана Бланко – это не развлечение и не вид спорта для настоящих мужчин: «Ночью каждое дерево становится потенциальным врагом. Каждый ночной час нам кажется вечностью. Ледяной холод в сочетании с тишиной и звуками леса напрягает нервы. Некоторые солдаты, охранявшие мост, были так напуганы партизанскими засадами, что им мерещились крокодилы, производящие шум в застывшей реке. На дороге и в лесу оставались разбросанные трупы красноармейцев, погибших в боях, которые прошли в начале ноября за мост.

На нашем пути были развешаны странные инструкции: “Вы следуете по пути, где находятся в сточной канаве трое русских, один из них с ружьем”. Или: “Вы идете по этой дороге, затем дома, в последнем доме – двое убитых”». На войне гибнет не только противник. Навсегда уходят и друзья. На новгородской земле стали появляться испанские могилы. В первые дни боев они были единичными, потом же стали появляться целые кладбища. «Ситно – деревня с одним небольшим кирпичным зданием. На пологом склоне, что между домами и рекой, расположено кладбище добровольцев, погибших в борьбе с коммунизмом в этом районе. На каждой могиле было обозначено имя умершего товарища. Мы выполнили свой последний христианский долг перед ними. Ситно сохранится в моей памяти навсегда».

Но, несмотря на то что испанский солдат всячески подчеркивает, что он является участником «крестового похода против безбожного коммунизма», действия его товарищей при отступлении сильно напоминают некий языческий поступок: «Когда красные занимают территорию сожженного нами Ситно, они получают лишь пепелища. И это не дикая месть, а чистое пламя в память наших погибших товарищей».

Хочется вновь обратиться к страницам трофейного дневника фалангиста из Мадрида Антонио Руиса Куэста. Вот что он увидел в первые дни своего пребывания на фронте: «13.10 – Находимся в сараях, весь день чистим оружие. Все время идет снег.

14.10 – В 16.00 получили приказ о выходе на линию фронта. В 16.20 выступили. Все время идет снег. Очень трудно идти. Амуниция давит. Многие падают».

Холод и вши – это, конечно, крайне неприятно. Но испанцы воюют в глубине России, а перебежчики подтверждают надежду, что воевать осталось немного, хотя бои еще предстоят: «15.10 – На нашу сторону перешло 5 красных. Несмотря на холод, ползают вши. Русские перебежчики говорят, что готовится наступление.

16.10 – Неспокойный день на фронте. Сильная артиллерийская стрельба. Авиация тоже действует. Этот день для нашей дивизии является трудным днем. В нашей роте 6 человек убитых и 2 раненых».

Фалангиста Куэста, безусловно, радует количество пленных и перебежчиков. Но все чаще в его дневнике упоминаются фамилии погибших сослуживцев.

18.10 – Сильный холод. Один взвод нашей роты пытается переправиться на ту сторону реки, но безуспешно. Несем потери. Убит один солдат, ранены два сержанта и один капрал. Пропали без вести двое: Кальдерон и Фуенте Вехарано.

20.10 – Спокойно. Наша артиллерия обстреливает позиции русских. К нам перешло 70 человек с одним минометом. Получаем холодный паек на 3 дня: хлеб, масло, вино, коньяк и горох. Некоторые русские ожидают миномета, чтобы перейти к нам.

21.10 – К нам продолжают прибывать перебежчики. Один пришел с двумя винтовками. Русская артиллерия ведет ожесточенный огонь».

Бои конца октября возрождают в испанцах оптимизм. Враг не так силен, а начальство обещает отличившихся представить к наградам: «22.10 – Получаем сведения, что 2-й батальон захватил 400 пленных и отбил все контратаки красных. Наша артиллерия продолжает обстреливать позиции русских. Получили приказ перейти на другую позицию. Сейчас вышли все боеприпасы. Через некоторое время получили 20 ящиков. Русские молчат. В течение ночи они не сделали ни одного выстрела.

23.10 – Затишье продолжается. 2-й батальон представлен к награде за свои героические действия в окружении, за выход из окружения и за принесенные противнику тяжелые потери. Он захватил 400 пленных, которые были в штыковом бою (перевод дословно) (Примечание переводчика Дятко. – Б. К.). Мы также понесли тяжелые потери.

24.10. – Наша артиллерия ведет сильный огонь по противнику. Ночью получаем приказ быть наготове, потому что 9 русских, которые перешли к нам с 9 пулеметами, сказали, что красные будут наступать.

25.10. – На фронте совершенно спокойно».

Из дневника фалангиста видно, что к концу октября бои становятся все более ожесточенными: «26.10 – Вечером после сильной артподготовки наши части начинают наступать на деревню, которая находится на другой стороне реки. Деревня горит. Наши войска занимают деревню. 11-я велорота отличилась: она захватила 150 пленных и продвинулась на три километра. Сама рота потеряла 28 человек. Наши части готовятся к захвату красных казарм.

27.10 – Началась артподготовка. Наши войска атакуют казармы. Бой продолжается круглые сутки. Ночью полковник Эспарса приказал отступить. Мы понесли большие потери. Противник при своем отступлении оставил до двух батальонов убитыми. Наши войска вошли в соприкосновение с германскими».

В коротких дневниковых записях начала ноября все чаще упоминаются новые жертвы. Счет уже ведется на тысячи: «2.11 – Идем по направлению к фронту. Через некоторое время нашу роту вернули обратно. Имеются сведения, что наша дивизия потеряла 4000 человек. В занимаемом нами доме лежит несколько убитых русских, они погибли от ручной гранаты, когда спокойно пили водку.

6.11 – Русская артиллерия и авиация сильно бомбят позиции. Наши потери – 11 человек».

Это последние записи в дневнике Антонио Руиса Куэста. Он погибнет в бою под Посадом 11 ноября 1941 г., а через неделю испанские газеты опубликуют некрологи об очередном «павшем герое фаланги в России».

Один из основных тезисов, на котором настаивала нацистская пропаганда, заключался в том, что неудачи гитлеровцев и их союзников зимой 1941/1942 г. связаны с неблагоприятными погодными условиями. Но возникает встречный вопрос: а кто сорвал план молниеносной войны? Почему директива верховного главнокомандующего вермахта № 21, более известная как «План Барбаросса», не была выполнена?

В наступившие холода немецкие солдаты вступали без зимнего обмундирования. Их союзникам из Южной Европы доставалось еще больше: «Несмотря на все требования, у испанцев с укрытиями было плохо. Дрожащие испанцы забирались в деревянные избы и разжигали очень сильный огонь в печах. Местные крестьяне вынуждены были делить очаг с этими неожиданными и нежданными гостями. Ледяной ветер иссушал бревна их домов, и любая искра, и даже исходящее тепло жаркого пламени, могли привести к пожару. Они загорались легко, как коробок спичек. Заспавшийся просто не успевал выбежать. Лишь счастливчикам да бодрствующим удавалось выскочить из окон».

Именно такими, не приспособленными к русским морозам, испанцы запомнились местным жителям.

Марии Федоровне Ивановой зимой 1941 г. было 13 лет. Ее родной деревне Захарьино (близ Мясного Бора) не раз пришлось повидать немецких солдат. Однажды Мария Федоровна столкнулась и с солдатами Голубой дивизии. Было это в самом конце ноября или в начале декабря: «Я помню, что они, когда шли, уже замерзший Волхов был, а они идут, песни поют, ботинки все сожжены у них в костре. И пришли они все раненые, приволокли на одеяле сыр, масло – все тащили. Не на лошадях, а на себе тащили – вот это хорошо помню».

Солдаты Голубой дивизии целой толпой завалились в дом Ивановых. Замерзшие, грязные, вшивые, они неумело затопили печь огромным поленом и забрались на нее греться. Испанцы отступали через деревню Захарьино – рваные, в дырявых ботинках, наверное, сожженных в тщетных попытках спастись у костра от суровой русской зимы. «Испания найн гуд! Испания найн гуд!» – так кричали им вслед более стойкие немцы.

Мороз делал свое дело: «Большинство солдат обморозили ноги, стоя на посту в снегу в тонких кожаных ботинках.

Теплая одежда прибывала небольшими партиями. На всех ее не хватало. Добровольцы набрасывали одеяла поверх голов, как babushkas в mantillas (Бабушки в платках. – Б. К.). Хотя пальто было достаточно, не хватало шерстяных перчаток и теплых ботинок. За зиму 1941–1942 гг. менее 40 % получили теплые ботинки. Как и немецкие товарищи, испанцы снимали с трупов трофейные теплые сапоги, шубы, штаны. Однако в ноябре испанцы были все-таки еще далеки от разграбления могил».

К зимней кампании и немцы, и их союзники оказались практически не готовы. Генерал фон Рокес наблюдал из новгородского Кремля, как испанские саперы практикуются в гребле. Он видел, что управлять лодками в воде со льдом очень сложно.

Первые неудачи на фронте стали раздражать немецких генералов. Однако Гитлер, получив заверения от фон Лееба 20, 23 и 26 октября о том, что победа будет достигнута, предоставил ему полную свободу действий.

Советские войска сменили тактику. В дополнение к упорному сопротивлению и контратакам они нападали на линии немецкого снабжения. На колонны с вражеской техникой устраивали засады. Дороги минировали. Немцы и испанцы практически не могли ничем ответить на новые партизанские методы, которые стала использовать Красная армия.

Постепенно накал боев стал снижаться. Получив отпор, немцы и испанцы перешли к строительству оборонительных сооружений. Вскоре Волхов встал, покрылся льдом. Но лед был тонкий и не выдерживал лошадей. Немцы быстро нашли выход из этой ситуации. Во-первых, они отобрали у перебежчиков теплую одежду (Красная армия перешла на зимнюю форму одежды с октября). Во-вторых, вместо того чтобы выполнить свои пропагандистские обещания и отправить «свободных хлеборобов» в свои деревни, «освобожденные германцами от колхозного рабства» дезертиров заставили в легких конных санях возить боеприпасы с западного на восточный берег Волхова.

Во время Гражданской войны в России было немало случаев, когда, разочаровавшись в идеях (или в своих непосредственных командирах), красные переходили к белым, и наоборот. Вера в очень скорую победу немецкого оружия у многих советских военнопленных стала пропадать с первыми морозами. Немецкое командование в этих условиях могло предложить «честным хлеборобам, одетым в красноармейские шинели», только смерть от голода и холода в своих лагерях. Испанцы же вполне спокойно узнали и приняли тот факт, что их новые русские и украинские друзья готовы вновь перебежать через линию фронта: «В этот драматический момент русские военнопленные, которые предпочли идти с нами, решили уйти к своим товарищам. Несмотря на наши советы остаться с нами, они ушли, и это было справедливо. Они вели себя великолепно, помогая нам эвакуировать раненых».

Это же подтверждает и Александр Добров: «Некоторые из перебежчиков начали возвращаться обратно к нам. Встречали их, естественно, без распростертых объятий.

Теплую одежду немцы отобрали для своих солдат, а перебежчиков переодели в свою летнюю и заставили их, вместо лошадей, возить боеприпасы через Волхов. Суточная норма питания для перебежчиков была установлена немцами в пять варенных в мундире картошек. Хлеба совсем не давали.

Мы этих возвращенцев отправляли в особый отдел, который и разбирался с ними».

Правда, Кляйнфилд и Тамбс утверждают, что советским солдатам в испанском и немецком плену очень понравилось: «Испанцы заставили пленных работать. Их были сотни, и они были прикреплены к частям. Испанцы и их веселый дух завоевали сердца многих бывших красноармейцев. Роты использовали русских, чтобы копать укрытия.

Их задействовали как поваров, ординарцев, носильщиков, санитаров; их также одалживали более крупным войсковым подразделениям для более тяжелых работ. Русские и украинцы на эти работы шли очень охотно.

Таких историй очень много. Один невезучий guripa пал жертвой мороза. Он был поставлен охранять группу пленных, но потерял сознание от холода. Заботливые пленные тут же развели костер и согрели его. Как только он пришел в себя, ему вернули ружье, и он продолжил охранять их».

Я думаю, что о подобном явлении уже ранее писал Николай Гоголь в своей пьесе «Ревизор». Эти «заботливые пленные», описываемые американскими историками, очень напоминают мне унтер-офицерскую вдову, которая, как известно со слов градоначальника, сама себя высекла. Хотя, быть может, здесь мы сталкиваемся с разновидностью «стокгольмского синдрома» – взаимной или односторонней симпатией, возникающей между жертвой и агрессором. «Любовь» к испанцам могла возникнуть у пленных также после того, как они увидели отношение к себе как к «унтерменшам» со стороны немецких солдат.

Первые пленные появились и среди испанцев. Протоколы их допросов сохранились в Центральном архиве Министерства обороны РФ. Так, например, Франческо Санта Круса захватили в плен в районе Отенского монастыря 14 ноября 1941 г. На допросе он показал следующее: «Я родился в 1912 году в Новенде (провинция Алаканте) в крестьянской семье. Крестьянин.

Состоял в компартии Испании. Испанец. В школе никогда не был. Писать и читать научился на фронте во время гражданской войны.

Служил в республиканской армии с сентября 1936 года до марта 1939 года. До вступления в Голубую дивизию работал на керамическом заводе.

В дивизию вступил добровольно из-за материальной выгоды.

Обстоятельства моего пленения следующие: во время отступления своего взвода остался в окопах, как только подошли части Красной армии, то сразу сдался им.

При переходе реки Волхов моя рота потеряла убитыми и ранеными 35 человек. В Отенском рота потеряла 4 человек убитыми и 3 ранеными при нападении советской разведки.

В Посаде советским минометным огнем из нашего взвода было выведено из строя 25 человек, 8 человек отправлены в госпиталь с обмороженными ногами».

Чем любопытны эти показания? Последние два года я активно переписываюсь с аликантийским историком Хосе Антонио Саесом Лопесом. Он изучает судьбы своих земляков в Голубой дивизии.

Хосе Антонио попросил меня, чтобы я сообщал ему любую информацию об аликантийцах в советском тылу. Выслал я ему и вышеприведенный документ. Вскоре я получил от него удивительное письмо: «Уважаемый коллега Ковалев! Вы ошибаетесь. Франческо Санта Крус никогда не был коммунистом. Он был убежденным фалангистом. После возвращения из русского лагеря в 1954 году он стал одним из главных активистов ветеранского движения в нашем городе. Если бы он был коммунистом, его туда, конечно же, не приняли бы».

Нетрудно догадаться, что почти каждый человек, оказавшийся в плену, постарается максимально «понравиться» тем, от кого теперь зависит его благополучие и даже сама жизнь. Многие испанцы пытались представить себя убежденными антифашистами. Некоторые из них на самом деле ими были. На сторону Красной армии перебегали не только бывшие военнопленные, но и волонтеры из Голубой дивизии. Александр Добров встретился с одним из них: «В обеденное время солдаты противника оставили одного пулеметчика дежурить, а сами ушли обедать. Этот дежурный схватил пулемет и быстро пошел в нашу сторону, иногда поднимая вверх свободную руку, сжатую в кулак. Мы удивились: надо же, бежит в нашу сторону, да еще и кулаком грозит! Оказалось, что это испанец, а его “угроза” – поднятая вверх рука со сжатым кулаком – означала “не пройдет!”, то есть “фашизм не пройдет!” Испанец рассказал, что он республиканец и записался волонтером в армию, чтобы перейти к нам».

В Центральном архиве Министерства обороны России хранится опросный лист № 299 на перебежчика Эустасио Герреро Наранхо, солдата 5-й роты 269-го полка, перешедшего на нашу сторону 24 ноября 1941 г. в районе Отенского монастыря: «В “Голубую дивизию” записался с целью перейти на сторону Красной армии. Обстоятельства пленения. 22 ноября вышел из расположения роты, сказав товарищам, что идет навестить земляка в другую часть. В эту ночь перешел линию фронта в районе Поселок (1 км южнее Посада)».

К 24 октября, достигнув небольшой деревушки Посад, испанцы остановились окончательно без перспектив деятельно помочь нацистам, стремящимся расширить позиции южной части периметра блокадной линии. Затем последовал русский удар по испанскому южному основанию немецкого клина с острием в Тихвине.

Советское командование с удовлетворением отмечало, что Голубая дивизия «занимает линию фронта в 25 км от озера Ильмень на севере, вдоль берега реки Волхов. Военные действия, начавшиеся с прибытием дивизии 22–28.10, выразились в форсировании реки Волхов в нескольких местах и захвате испанцами Шевелево, Дубровки, Ситно, Никиткино, Отенского, Посада и др. В результате операций последних дней испанцы вынуждены были оставить все перечисленные пункты, удержав за собой только Шевелево, и отступить на левый берег реки Волхов».

23 ноября в вечернем сообщении Совинформбюро прозвучала следующая информация о нахождении испанцев в России: «С помощью шантажа и угроз германские фашисты заполучили из Испании так называемую “Голубую дивизию”, составленную из авантюристов, преступников и всякого другого сброда. Гитлер бросил “Голубую дивизию” на Северо-Западный фронт, чтобы восполнить огромные потери германских войск на этом участке.

В первых же боях “дивизия” понесла огромные потери. Нашими частями захвачено донесение командира дивизии испанского генерала Грандеса командиру немецкого армейского корпуса. В этом донесении Грандес жалуется, что дивизия в первом сражении была основательно потрепана и понесла огромные потери в людях. В большинстве рот осталось лишь по 40 солдат. Оставшиеся в живых “добровольцы” стремятся при первом удобном случае удрать домой, т. к. их надежды на легкую наживу не оправдались. Генерал Грандес умоляет немцев прислать теплые вещи, водку и хлеб для поддержания духа своих “вояк”. Немецкий генерал фон Лееб в ответ на эту просьбу прислал командованию “Голубой дивизии” свое “соболезнование по поводу понесенных ею больших потерь”».

В это время немецкое движение на Москву практически остановилось. Оставалось всего две недели до крупномасштабного контрнаступления Красной армии. Казалось, что повторяется 1812 год: враг дошел до столицы, а дальше мы его будем гнать обратно. Тем более что до Берлина идти было гораздо ближе, чем до Парижа.