Глава IX

Якачался на волнах у берегов Флориды. Рыбалка была превосходной. Об акциях думать не приходилось. На душе было легко. Я наслаждался жизнью. И вот однажды, когда я находился в море у берегов Палм-Бич, ко мне присоединились приятели, приплывшие на моторной лодке. У одного из них была с собой газета. Я уже несколько дней не видел никаких газет и охотно обходился бы без них и дальше. Мельком просмотрев газету, привезенную приятелем, я узнал, что рынок переживает сильный подъем – на 10 пунктов и выше.

Я тут же сказал друзьям, что отправляюсь с ними на берег. Умеренные ралли на рынке – дело обычное, но общий спад на тот момент еще далеко не исчерпал себя. Несмотря на это, то ли Уолл-стрит, то ли глупая публика, то ли отчаянные «быки», пытаясь пренебречь финансовыми условиями рынка, загоняют цены на неразумные высоты. Для меня это было слишком. Я просто обязан был взглянуть на происходящее своими глазами. Я пока не знал, что можно сделать в этих условиях, а чего нельзя, но ощущал жгучую потребность увидеть котировочную доску.

Мои брокеры, Harding Brothers, имели отделение в Палм-Бич. Придя в это отделение, я обнаружил там кучу знакомых. Большинство из них собиралось играть на повышение. Это были люди, которые играют только по ленте и любят действовать быстро. Такие игроки даже не пытаются заглядывать далеко вперед, потому что при их стиле игры это ни к чему. Я уже рассказывал, как прослыл среди нью-йоркских брокеров юным хватом. Люди, конечно, склонны преувеличивать чужие выигрыши и ставки. Здесь все были наслышаны, что в Нью-Йорке я здорово заработал на коротких продажах, и теперь они ожидали, что я опять буду играть на понижение. Сами они полагали, что ралли продолжится, но при этом считали, что мой долг – остановить его.

Вообще-то я приехал во Флориду удить рыбу. Я пережил очень напряженный период и нуждался в отдыхе. Но, когда увидел, насколько далеко зашел отскок котировок, желание отдыхать сразу пропало. Выходя на берег, я еще не знал, что буду делать. Однако, оказавшись на месте, понял, что должен продавать. Я правильно понимал ситуацию и должен был доказать свою правоту единственно возможным для меня способом – деньгами. Продавать акции из всего списка было в этой ситуации правильным, благоразумным, прибыльным и даже патриотичным способом поведения.

Первое, что я увидел на котировочной доске, – это то, что акции Anaconda готовились пробить уровень 300. Они двигались вверх рывками, и за этим явно стояла агрессивная группа «быков». Я решил положиться на давнюю теорию: когда курс впервые пробивает уровень 100, 200 или 300, цена на круглой цифре не останавливается, а продолжает расти, поэтому, если купить акции в данный момент, почти наверняка можно выиграть. Робкие игроки не рискуют покупать акции, добравшиеся до рекордных высот. Но меня направлял собственный опыт.

Акции Anaconda были четвертными, то есть с номиналом 25 долларов. Четыре сотни этих ценных бумаг соответствовали сотне любых других акций, имевших номинал 100 долларов. Я рассчитал, что, пробив уровень 300, они продолжат рост и с большой вероятностью коснутся уровня 340, причем очень быстро.

В целом настрой у меня был «медвежий», но при этом я умел читать ленту. Я знал, что, если акции Anaconda будут вести себя в соответствии с моими выкладками, они будут двигаться очень быстро. Мне нравится все, что движется быстро. Я научился терпению и выдержке, но мне по душе стремительные движения, а акции Anaconda явно не собирались медлить. Когда они пробили отметку 300, я купил их – как всегда, подстегиваемый сильным желанием удостовериться в собственной правоте.

Немедленно вслед за этим поступила информация, что спрос на рынке сильнее предложения, а значит, общий подъем может еще продолжиться. Благоразумие требовало выждать, прежде чем переходить к игре на понижение. И я решил, что было бы неплохо оплатить себе время ожидания. Этого удалось достичь с помощью акций Anaconda, курс которых взлетел на 30 пунктов. Так я, будучи «медведем» по отношению к рынку в целом, стал «быком» по отношению к акциям Anaconda. В общей сложности я купил 32 тысячи акций Anaconda, то есть восемь тысяч полных акций. Это была дивная маленькая авантюра, но я чувствовал уверенность в своих прогнозах, а полученная прибыль пригодится мне для будущей игры на понижение.

На следующий день телеграф не работал: где-то на севере прошел ураган или что-то в этом роде и оборвал провода. Я околачивался в конторе Хардинга, ожидая новостей. Клиенты сплетничали и переливали из пустого в порожнее, убивая время в ожидании возобновления торговли. Затем пришло сообщение с биржи – единственное за весь день: Anaconda – 292.

Со мной был один мой старый знакомый, брокер из Нью-Йорка. Он знал, что я купил в рост восемь тысяч акций, и, подозреваю, сам последовал моему примеру, поскольку эта новость явно оказалась для него ударом. Кто знает, может быть, в этот самый момент Anaconda провалилась еще на 10 пунктов. Учитывая то, как стремительно они росли, в их откате пунктов на 20 не было бы ничего необычного. Я сказал ему: «Не волнуйся, Джон. Завтра все будет в порядке». Я действительно в это верил. Но в ответ он только покачал головой. Он всегда был себе на уме. Такой уж он был человек.

Мне оставалось только улыбнуться. Я проторчал в конторе до закрытия – на случай, если поступит еще какая-то информация. Но нет! Эта котировка оказалась единственной за весь день: Anaconda – 292. Для меня это означало бумажный убыток в размере почти 100 тысяч долларов. Что ж, я хотел быстрых действий, и я их получил.

На следующий день телеграф заработал в нормальном режиме, и котировки пошли как обычно. При открытии акции Anaconda стоили 298, потом поднялись до 302¾, но довольно скоро начали оседать. Да и остальной рынок не выказывал признаков дальнейшего роста. Я решил, что, если ценные бумаги Anaconda вернутся к уровню 301, их предыдущий рост придется признать ложным движением. При нормальном развитии событий цена дошла бы до 310 без единой задержки. А если вместо этого случится откат, значит, прошлый опыт меня подвел и я ошибся, а если человек ошибся, то единственный способ опять оказаться правым – исправить ошибку. Ранее я купил восемь тысяч полных акций в расчете на то, что они вырастут на 30–40 пунктов. Что ж, для меня это была не первая ошибка и не последняя.

Акции Anaconda действительно снизились до уровня 301. В тот момент, когда они коснулись этого уровня, я подошел к клерку, который обеспечивал прямую телеграфную связь с нью-йоркским офисом фирмы, и очень тихо, чтобы никто не знал, что я делаю, сказал ему:

– Продайте все мои восемь тысяч полных акций Anaconda.

Телеграфист взглянул на меня почти с ужасом. Но я утвердительно кивнул и сказал:

– Все до единой!

– Но, мистер Ливингстон, вы же не имеете в виду по рыночной цене?

Казалось, телеграфист опасался, что из-за нерасторопности брокера в зале биржи он рискует потерять пару миллионов собственных долларов.

Но я еще раз подтвердил свое решение:

– Продавайте! Не о чем тут спорить!

В конторе находились братья Блэки, Джим и Олли, но они не могли слышать мой разговор с оператором. Это были крупные торговцы, которые начинали свою карьеру в Чикаго, где прославились спекуляциями с пшеницей, а теперь активно играли на Нью-Йоркской фондовой бирже. Они были очень богаты и сорили деньгами налево-направо.

Пока я шел от телеграфиста к своему месту перед котировочной доской, Оливер Блэк с улыбкой кивнул мне:

– Ларри, смотрите, пожалеете.

Я остановился и спросил:

– Вы о чем?

– Завтра будете обратно выкупать.

– Что выкупать?

Я был в недоумении, потому что ни одна живая душа, кроме телеграфиста, не знала о моем решении.

– Акции Anaconda, – откликнулся он. – Завтра вы заплатите за них 320. Это был не лучший ваш ход, Ларри.

Он снова улыбнулся.

– Вы о чем?

Я был сама невинность.

– Я о продаже восьми тысяч акций Anaconda по рыночной цене. Более того, вы настояли на этом, несмотря на возражения, – ответил Олли Блэк.

Я знал, что его считали очень умным человеком, который всегда имеет доступ к инсайдерской информации. Но как он мог узнать о моих делах, понять не мог. Я был уверен, что брокеры не могли меня выдать.

– Олли, а как вы об этом узнали? – спросил я его.

Он рассмеялся и сказал:

– От Чарли Кратцера.

Та к звали телеграфиста.

– Но он же не сдвинулся со своего места, – возразил я.

– Я, конечно, не мог слышать, как вы шептались, – ухмыльнулся Олли. – Но в тексте, который он передал в Нью-Йорк по вашему распоряжению, я разобрал каждое слово. Мне много лет назад довелось выучиться телеграфному делу – после того, как я попал в большую передрягу из-за маленькой ошибки в тексте. С тех пор каждый раз, давая телеграфисту устный приказ – вот как вы сейчас, – я всегда удостоверяюсь, верно ли он передан. Так спокойнее. Но вы будете жалеть, что продали акции Anaconda. Их цена дойдет до 500.

– Только не в этот раз, Олли, – возразил я.

Он посмотрел на меня и сказал:

– Самоуверенности у вас хоть отбавляй.

– Дело не во мне, я просто читаю ленту, – ответил я.

В этой конторе не было тикерного аппарата, а значит, не было и ленты, но он понял, что я имею в виду.

– Да, я наслышан о таких птичках, – насмешливо сказал он, – которые смотрят на ленту и видят там не цены, а железнодорожное расписание отхода и прибытия акций. Но всех таких держат в обитых войлоком палатах, чтобы они не могли поранить себя.

Я ничего не ответил, потому что в этот момент мне принесли отчет брокера. Пять тысяч акций были проданы по цене 299¾. Я знал, что наши котировки несколько отстают от биржевых. Когда я передавал телеграфисту поручение, на доске стояла цена 301. Я был настолько уверен, что в этот момент на бирже в Нью-Йорке цена была уже ниже, что, если бы кто-то предложил купить у меня акции за 296, я с радостью от них избавился бы. Я никогда не лимитировал цены в своих приказах, и случившееся лишний раз подтверждало, что я прав. Что было бы, если бы я приказал продавать, но не дешевле, скажем, 300? Я до сих пор не избавился бы от этих акций. Нет уж. Если решил избавляться – избавляйся.

Итак, при покупке акции обошлись мне примерно по 300 долларов за штуку. Первые 500, разумеется, полных акций ушли по 299¾. Следующая тысяча была продана по 299⅝. Затем сотню сбыли по 299½, две сотни – по 299⅜ и еще две сотни – по 299¼. Чтобы продать последнюю сотню акций лучшему биржевому брокеру Хардинга, потребовалось пятнадцать минут, и цена составила 298¾.

В тот самый миг, когда я получил отчет о продаже остатка акций и закрытии длинной позиции, я приступил к тому, ради чего, собственно, и бросил рыбалку, – к игре на понижение. Я просто обязан был это сделать. Передо мной был рынок, выдохшийся после яростного ралли и буквально моливший о продаже. И хотя среди публики уже возобновились «бычьи» ожидания, мне рынок показывал, что подъем окончен. Можно было без всякого риска приступать к игре на понижение. Размышлять тут было не о чем.

На следующий день Anaconda открылась на уровне 296. Оливер Блэк, который рассчитывал на дальнейший подъем, пришел в контору пораньше, чтобы быть тут как тут, когда курс вырастет до 320. Я не знаю, сколько акций у него было куплено и покупал ли он вообще, но ему было явно не до смеха ни утром, когда он увидел начальную цену, ни позже, когда курс продолжил падение, пока не пришло сообщение, что спрос на эти акции исчез вовсе.

Какие еще нужны были гарантии для решительных действий? Час за часом моя бумажная прибыль росла, подтверждая мою правоту. Естественно, я продавал и другие акции. Я продавал всё! Это был рынок «медведей». Все акции дружно падали. Завтра была пятница – день рождения Вашингтона. Больше оставаться во Флориде и продолжать рыбачить я не мог – ведь у меня была открыта весьма приличная по своим масштабам короткая позиция и я был нужен в Нью-Йорке. Кому нужен? Самому себе! Палм-Бич находился слишком далеко от биржи, и обмен телеграммами занимал очень много драгоценного времени.

Чтобы добраться из Палм-Бич в Нью-Йорк, мне нужно было пересесть в Сент-Огастине. Был понедельник, поезда ждать надо было три часа, и мне, естественно, захотелось узнать, как дела на рынке. Я зашел в одну из местных брокерских контор и выяснил, что акции Anaconda с утра упали еще на несколько пунктов. Более того, они так и продолжали неуклонно снижаться до самой осени, когда на рынке случился большой разворот.

Вернувшись в Нью-Йорк, я продолжал играть на понижение еще четыре месяца. Как и прежде, на рынке случались частые отскоки, и тогда я закрывал короткие позиции, фиксируя прибыль, а когда подъем заканчивался, снова открывал. Строго говоря, я был не слишком усидчив. Но ведь я хорошо помнил, как потерял до последнего цента все 300 тысяч долларов, которые заработал на землетрясении в Сан-Франциско. Я был прав, но все равно разорился. Теперь я играл осторожно, ведь после падения всегда приятно опять подниматься, даже если не доберешься до самой вершины. Чтобы иметь деньги, их нужно заработать. А чтобы заработать большие деньги, нужно не просто действовать правильно, а правильно действовать в правильное время. В этом деле надо учитывать и теорию, и практику. Спекулянт не может просто учиться; он должен учиться и стараться применять то, чему научился, на практике.

Все прошло довольно хорошо, хотя с высоты своего нынешнего опыта я вижу, что местами моя кампания была тактически неидеальной. С приходом лета рынок совсем сник. Стало ясно, что, по большому счету, до осени там делать нечего. Все, кого я знал, уехали в Европу. Я решил, что и мне неплохо было бы туда податься. Поэтому закрыл все позиции и отплыл в Европу, имея на своем счете три четверти миллиона. Это было совсем неплохо.

Обосновался я в курортном городке Экс-ле-Бен. Я заслужил этот отпуск. Славно пожить в таком месте, имея кучу денег и массу друзей и знакомых, которые только и думают о том, как бы повеселее провести время. А с этим в Экс-ле-Бене проблем не было. Уолл-стрит был настолько далеко, что я о нем даже не вспоминал. Ни на одном курорте Соединенных Штатов такой отрешенности от дел мне достичь не удавалось. Мне не нужно было ни слушать разговоры об акциях, ни самому говорить о них. И играть не нужно было. Денег мне могло хватить надолго, к тому же я знал, что, вернувшись, смогу заработать намного больше, чем истрачу в Европе за лето.

Однажды я прочитал в Paris Herald сообщение из Нью-Йорка: «Компания Smelters объявила об увеличении дивидендов». Этим они сразу подняли цены на свои акции, а за ними довольно сильно пошел вверх и весь рынок. Экс-ле-Бен разом утратил для меня все свое очарование. В переводе на простой язык эта новость означала, что клики «быков» продолжают вести отчаянную борьбу против фундаментальных условий рынка, против здравого смысла и честности, ведь им известно, что за этим последует. С помощью таких манипуляций они пытались поднять котировки, чтобы успеть с выгодой продать акции до того, как все рухнет. Впрочем, могу допустить, что они действительно не считали опасность краха такой серьезной и близкой, какой считал ее я. Тузы с Уолл-стрит не менее склонны уповать на авось, чем политики и биржевые простофили. Я так работать не могу. Для спекулянта подобное отношение к делу фатально. Позволить себе витать в облаках и опьяняться надеждой могут лишь те, кто выпускает ценные бумаги и продвигает новые предприятия.

Так или иначе, я был абсолютно уверен в том, что на рынке «медведей» любые «бычьи» манипуляции обречены на провал. Прочитав сообщение, я в ту же секунду понял, что ради собственного душевного спокойствия мне просто необходимо сыграть на понижение с акциями Smelters. Можно сказать, что меня на коленях просили об этом те самые инсайдеры, которые подняли уровень дивидендов в то время, когда финансовый рынок был близок к панике. Так раззадоривается мальчишка, когда слышит: «А тебе слабо?» Я воспринял это как личный вызов.

Я отправил по телеграфу несколько приказов о продаже акций Smelters и посоветовал своим нью-йоркским друзьям поступить так же. Получив брокерский отчет, я увидел, что они продали акции по цене, которая на шесть пунктов ниже напечатанного в газете. Можете сами судить о том, какая была ситуация.

Согласно своим первоначальным планам, я собирался вернуться в Париж в конце месяца, а еще через три недели отплыть в Нью-Йорк, но, получив по телеграфу брокерский отчет, немедленно направился в Париж. Едва добравшись туда, я позвонил в пароходную компанию и узнал, что уже завтра в Нью-Йорк уходит быстроходное судно. На нем я и поехал.

Таким образом, я вернулся в Нью-Йорк на месяц раньше запланированного, поскольку, когда играешь на бирже, лучше всего находиться поближе к месту событий. Для внесения залоговой маржи я располагал более чем полумиллионом долларов. Мое возвращение диктовалось не «медвежьим» настроем, а обычной логикой.

Я продал дополнительный пакет акций Smelters. Чем меньше денег было на рынке, тем выше поднимались ставки по брокерским кредитам и тем ниже падали цены на акции. Я это предвидел. Еще недавно мой дар предвидения довел меня до разорения. Но теперь я был прав не на словах, а на деле. Моя прибыль росла. Но больше всего радости мне доставляло осознание того, что, как трейдер, я наконец был на верном пути. Мне еще многому предстояло научиться, но я знал главное – то, как отныне должен действовать. Никогда больше не буду сбиваться с этого пути, никогда не буду довольствоваться половинчатой правотой. Умение читать ленту было важной частью игры, так же как умение правильно выбрать момент для вступления в игру и выдержка. Но величайшим открытием было то, что нужно изучать общие условия и оценивать их, чтобы предвосхищать благоприятные возможности. Короче говоря, я понял, что деньги нужно зарабатывать. Я больше не ставил вслепую и не занимался оттачиванием техники игры. Теперь мой успех зависел от тщательного изучения рынка и ясности мышления. Я также обнаружил, что никто не защищен от промахов. А за промахи полагается расплачиваться, потому что платить нужно всегда и за всё.

Наша контора заработала кучу денег. Мои собственные операции были настолько успешными, что о них пошли разговоры, а в таких разговорах все сильно преувеличивается. Меня называли зачинателем биржевого краха. Совершенно незнакомые люди подходили ко мне и поздравляли. Всех приводила в восторг сумма, заработанная мной на этом обвале рынка. Никто и слова не сказал о том времени, когда я впервые заговорил о грядущем рыночном крахе и рекомендовал играть на понижение, а все вокруг считали меня обезумевшим «медведем» с мстительностью неудачника. То, что я предвидел затруднения на финансовом рынке, для них ничего не значило. Зато то, что кредитная сторона моего брокерского счета оставалась почти девственно чистой, все называли великим достижением.

Друзья рассказывали мне, что в разных брокерских конторах говорили о юном хвате из фирмы Harding Brothers как о грозе «быков», которые пытались взвинтить цены разных акций в то время, когда уже всем было ясно, что рынок обречен на спад. О тогдашних моих рейдах на биржу вспоминают по сей день.

Начиная со второй половины сентября денежный рынок уже во весь голос кричал о близкой беде на весь мир. Но вера в чудеса удерживала людей от продажи того, что еще оставалось у них в спекулятивных загашниках. В первых числах октября один брокер рассказал мне историю, после которой я едва не устыдился собственной умеренности.

Многие знают, что в зале биржи денежные ссуды выдавали и возвращали возле так называемого «денежного поста». Те из брокеров, кто получил от банков требование вернуть ранее взятые ссуды, обычно представляли себе, сколько им придется занимать снова. Банки, конечно же, знали, сколько у них было свободных средств, и те из них, кто мог давать ссуды, отсылали деньги на биржу. Банковскими деньгами управляло несколько брокеров, главным занятием которых являлось предоставление срочных ссуд. Процентные ставки, по которым выдавались ссуды, обновлялись каждый день в районе полудня. Обычно это было достаточно справедливое среднее значение ссуд, выданных к тому времени. Как правило, процентная ставка определялась по соотношению спроса и предложения. Это был совершенно открытый процесс, и каждый мог знать, что происходит. Между полуднем и двумя часами дня сделок, связанных с получением ссуд, обычно почти не проводили, но после наступления момента исполнения (а этот момент наступал в два пятнадцать) брокеры уже точно знали свое финансовое положение на текущий день и могли отправиться к «денежному посту», чтобы либо дать свободные деньги взаймы, либо самим занять необходимые суммы. Все это тоже делалось в открытую.

И вот где-то в первых числах октября брокер, о котором я рассказываю, пожаловался мне на сложившуюся ситуацию: его коллеги доведены до того, что, когда у них есть свободные деньги для ссуд, они предпочитают помалкивать об этом, а не спешить с ними к «денежному посту», поскольку агенты нескольких хорошо известных комиссионных домов буквально дежурят у «денежного поста» и перехватывают любые деньги, предлагаемые взаймы. Понятно, что ни один человек, публично заявивший о готовности дать взаймы, не может отказать этим фирмам в ссуде. Да и причин отказывать вроде нет. Они вполне платежеспособны, и гарантии тоже предоставляют вроде бы надежные. Но беда в том, что, как только эти фирмы получают ссуды до востребования, кредиторы уже не могут вернуть свои деньги. Им просто говорят, что сейчас вернуть долг не могут, и кредитору приходилось волей-неволей продлевать кредит. Вследствие этого брокерские фирмы, у которых есть свободные деньги, теперь посылают своих людей не к «денежному посту», а в обход по залу, где они шепотом опрашивают своих хороших знакомых: «Хочешь сотню?» – что означает: «Хочешь сто тысяч долларов взаймы?» Посредники, которые оперируют с финансами банков, стали действовать точно так же, и в районе «денежного поста» теперь стало очень пусто. Было над чем задуматься!

Еще этот человек рассказал мне, что на бирже установился новый этикет: заемщики сами устанавливают ставку процента. И ставка эта в те дни колебалась от 100 до 150 процентов годовых. Думаю, что, предоставляя заемщику самому установить процентную ставку, кредитор в меньшей степени чувствовал себя ростовщиком. Но при этом, будьте уверены, он зарабатывал не меньше других ростовщиков.

Заемщику, естественно, даже в голову не приходило не заплатить этот высокий процент. Он играл честно и платил столько же, сколько и другие. Ему были нужны деньги, и он был счастлив их получить – за любую цену.

Дела шли все хуже и хуже. Наконец настал ужасный судный день для «быков», для всяких оптимистов и мечтателей, надеющихся на авось, и для бесчисленных орд мелких игроков, которым, после боли малых потерь, перенесенной в самом начале кризиса, теперь предстояла тотальная ампутация без анестезии. Этот день я не забуду никогда – 24 октября 1907 года.

Уже в начале дня стало ясно, что заемщикам придется платить за ссуды столько, сколько сочтут нужным запросить кредиторы. И что денег на всех не хватит. В этот день на бирже толпа желавших взять ссуду была намного больше обычного. Когда в начале третьего наступил срок исполнения, вокруг «денежного поста» собралось около сотни брокеров, и каждый надеялся занять деньги, крайне нужные его фирме. Если денег не будет, им придется продавать те акции, которые они держали для маржинальной продажи, причем по любой цене, которую предложит рынок, где покупателей было так же мало, как и денег.

Партнер моего приятеля играл на понижение, как и я, поэтому у его фирмы не было нужды в заемных средствах, но сам мой приятель, тот самый брокер, о котором я уже упоминал, насмотревшись на отчаявшиеся лица своих коллег у «денежного поста», зашел ко мне. Он знал, что я продаю буквально все подряд и на большие суммы.

– Боже мой, Ларри! – воскликнул он. – Я не представляю, что с нами со всеми будет. Никогда не видел ничего подобного. Так продолжаться не может. Что-то должно произойти. Все выглядит так, как будто все уже разорены. Акции продать невозможно, потому что денег ни у кого нет.

– Расскажи подробнее, – попросил я.

– Ты когда-нибудь слышал о школьных опытах, когда мышь сажают под стеклянный колпак и начинают оттуда откачивать воздух? Сквозь стекло видно, как несчастная мышь дышит все быстрее и быстрее, раздувая бока, чтобы вдохнуть достаточное количество кислорода, которого остается все меньше и меньше.

А ты наблюдаешь, как она задыхается, как у нее глаза почти вылезают из орбит, как она умирает. Вот это самое я и видел в толпе брокеров вокруг «денежного поста»! Денег нет нигде, и продать акции нельзя, потому что их некому купить. Если ты меня спросишь, что происходит, я скажу: в этот самый момент рушится весь Уолл-стрит!

Это заставило меня задуматься. Я видел, что надвигается крах, но, признаюсь, не предполагал, что это станет страшнейшей биржевой паникой в истории. Если все и дальше так пойдет, не выиграет никто.

Наконец стало ясно, что ждать денег у «денежного поста» нет никакого смысла. Взяться им было неоткуда. И вот тогда началось самое страшное.

К концу дня мне стало известно, что президент Нью-Йоркской фондовой биржи, Р. Г. Томас, зная, что все биржевые брокерские фирмы обречены, пытался найти помощь. В частности, он позвонил Джеймсу Стиллману – президенту National City Bank – самого богатого банка в США. Банк гордился тем, что никогда не выдавал кредиты по ставке более шести процентов.

Стиллман выслушал все, что сказал ему президент Нью-Йоркской фондовой биржи, а затем ответил:

– Мистер Томас, нам нужно зайти к мистеру Моргану и обсудить все это.

И вот, в надежде предотвратить самую разрушительную панику в финансовой истории, эти двое явились в приемную Дж. П. Моргана и встретились с ним. Томас изложил ему ситуацию. Выслушав его, Морган сказал:

– Возвращайтесь на биржу и скажите брокерам, что деньги найдутся для всех.

– Где?

– В банках!

В тот критический момент вера в могущество Моргана была настолько велика, что Томас не стал ждать подробностей, а поспешил на биржу, чтобы объявить там приговоренным к смерти брокерам об отсрочке в исполнении приговора.

Еще до половины третьего Морган послал на биржу Джона Аттербери, совладельца фирмы Van Emburgh & Atterbury, которая была известна тесными связями с компанией Моргана. Как рассказывал мой приятель, Аттербери быстро прошел к «денежному посту» и поднял руку, как чудотворец, готовый заняться воскрешением умерших. К тому времени толпу, немного успокоившуюся после заявления Р. Г. Томаса, опять охватил страх, что планы спасения останутся пустыми словами и все худшее еще впереди. Но теперь, увидев лицо мистера Аттербери и его воздетую руку, все буквально окаменели.

В наступившей мертвой тишине Аттербери заявил:

– Я уполномочен выдать кредиты на 10 миллионов долларов. Не надо нервничать. Этого хватит всем!

Потом он приступил к раздаче средств. Вместо того чтобы сообщать каждому заемщику, кто его кредитует, он просто записывал имя заемщика, требуемую сумму и сообщал:

– Вам скажут, где получить деньги.

Он имел в виду, что заемщику сообщат название банка, который позднее должен будет предоставить кредит.

Через пару дней после этого я услышал, что Морган попросту потребовал от напуганных нью-йоркских банкиров снабдить биржу необходимыми средствами.

– Но у нас ничего нет. Мы и так раздали кредитов выше крыши, – запротестовали банкиры.

– У вас есть резервы, – отрезал Морган.

– Но эти резервы и так уже ниже порога, требуемого по закону, – взвыли банкиры.

– Пустите их в дело! Для того резервы и существуют!

Банкиры послушались и взяли из резервов 20 миллионов долларов. Это спасло фондовый рынок. Банковская паника началась только неделю спустя. Дж. П. Морган был настоящим мужчиной. Круче не бывает.

За всю мою карьеру биржевого спекулянта этот день запомнился мне лучше всего. Тогда я выиграл больше миллиона долларов. В этот день успешно завершилась моя первая сознательно спланированная торговая кампания. Сбылось все, что я предвидел. Но главное, что сбылась моя безумная мечта. Я был королем дня!

Сейчас объясню. Проведя в Нью-Йорке несколько лет, я не находил ответа на мучивший меня вопрос, почему на Нью-Йоркской бирже я никак не мог победить в игре, в которой легко побеждал еще пятнадцатилетним подростком в бакет-шопах Бостона. Я знал, что однажды найду причину своих неудач и устраню ее. Тогда у меня будет не только желание победить, но и достаточно знаний и навыков для победы. А это означало, что я приобрету силу и власть.

Пожалуйста, не поймите меня превратно. Это не было сознательной мечтой о величии или проявлением суетного тщеславия. Я, скорее, мечтал о том, что тот самый фондовый рынок, который никак не давался мне и не раз доводил меня до разорения и в конторе Фуллертона, и в конторе Хардинга, однажды будет есть из моих рук. Я чувствовал, что такой день настанет. И 24 октября 1907 года он настал.

Причина была следующая. В то утро один мой знакомый брокер, который знал, что я очень крупно играю на понижение, находился в обществе одного из совладельцев крупнейшего банка на Уолл-стрит. Мой приятель рассказал банкиру о размахе моих операций, а я действительно играл на пределе возможностей. Какой смысл быть правым, если не можешь извлечь из своей правоты максимум пользы?

Возможно, брокер несколько преувеличивал, чтобы рассказ звучал еще внушительнее. Быть может, моя игра имела больше последствий, чем я себе представлял. Либо банкир знал лучше меня, в какой критической ситуации я оказался. Как бы то ни было, приятель потом рассказывал мне: «Он с большим интересом выслушал мой рассказ о том, как ты предсказал, что случится с рынком после начала массовой распродажи акций, а когда я закончил, банкир сказал, что, возможно, несколько позже он попросит меня кое-что сделать для него».

Когда комиссионные дома обнаружили, что не могут получить кредит ни за какую цену, я понял, что момент настал. Я рассылал поручения разным брокерам, но в какой-то момент не было ни единого предложения о покупке акций Union Pacific. Ни по какой цене! Только представьте себе такое! И с другими акциями та же история. Нет денег, чтобы держать акции, и никто их не покупает.

У меня была грандиозная бумажная прибыль, и для того, чтобы окончательно сбить цены, мне достаточно было отправить приказ о продаже 10 тысяч акций Union Pacific и полудюжины других компаний, выплачивающих хорошие дивиденды. За этим последовал бы настоящий ад. Думаю, что в результате возникла бы такая страшная паника, что правлению биржи пришлось бы пойти на ее закрытие – так же как позднее, в августе 1914 года, когда началась мировая война.

С одной стороны, мои бумажные прибыли очень сильно выросли бы. Но, с другой – существовала вероятность того, что эту бумажную прибыль не удастся обратить в реальные деньги. Нужно было учесть и многие другие факторы, в частности то соображение, что это затормозит восстановление рынка, о котором я уже начинал задумываться, – постепенное оживление рынка после этого грандиозного кровопускания. Паника такого масштаба принесла бы много несчастий всей стране в целом.

Я решил, что, поскольку продолжать активную игру на понижение неразумно, оставлять короткие позиции открытыми нет никакого смысла. Поэтому я закрыл их, развернулся и начал покупать.

Вскоре после того, как брокеры начали скупать для меня акции – кстати, по самой низкой цене, – банкир послал за моим приятелем.

– Я послал за вами, – сказал он, – поскольку хочу, чтобы вы немедленно отправились к своему другу Ливингстону и передали ему, что мы надеемся на то, что сегодня он больше не будет продавать акции. Дополнительного давления рынок просто не выдержит. Уже сейчас обстоятельства таковы, что предотвратить губительную для всех панику крайне нелегко. Обратитесь к его патриотическим чувствам. Это тот случай, когда человек должен потрудиться на общее благо. И сразу же дайте мне знать, что он ответил.

Приятель пришел ко мне и все это пересказал. Он вел себя очень тактично. Полагаю, мой знакомый думал, что я запланировал полный разгром рынка и восприму его призыв как предложение отказаться от шанса заработать примерно 10 миллионов долларов. Он знал, что я был зол на некоторых крупных игроков за то, как они пытались сбагрить публике акции, о неизбежном скором крахе которых знали не хуже меня.

Кстати, именно эти акулы больше всех и пострадали, и множество акций, которые я купил по самой низкой цене, принадлежало весьма именитым финансовым тузам. В то время я еще не знал об этом, но это не имело значения. К тому времени я закрыл практически все короткие позиции, и мне казалось, что у меня появился шанс дешево покупать акции и одновременно способствовать оживлению цен, если, разумеется, никто другой не добьет рынок.

Поэтому я ответил своему приятелю так:

– Возвращайся и передай мистеру Бланку, что я согласен с ним и что полностью осознавал всю сложность ситуации еще до того, как он послал за тобой. Я не только отказываюсь на сегодня от продажи акций, но уже начал покупать, и куплю столько, сколько смогу.

И я сдержал слово. В тот день я купил в рост 100 тысяч акций и в течение девяти месяцев ни разу не играл на понижение.

Вот почему позднее я заявил друзьям, что моя мечта сбылась и я хоть и ненадолго, но стал всемогущим королем. В тот день судьба биржи была в руках любого, кто пожелал бы ее добить. Я манией величия не страдаю. Всем, кто меня знает, известно, как я отношусь к обвинениям в наездах на рынок и к тому, как сплетники с Уолл-стрит преувеличивают масштабы моих биржевых операций.

Из всей этой истории я вышел с большим выигрышем.

Газеты кричали, что Ларри Ливингстон, юный хват, заработал несколько миллионов долларов. Могу лишь сказать, что в тот день после закрытия торгов мое состояние превышало миллион. Но главный мой выигрыш измерялся не в долларах, а в нематериальных величинах: я был прав, я смотрел вперед и действовал по четкому плану. Я научился всему тому, что нужно знать человеку, чтобы зарабатывать большие деньги. Я навсегда покинул ряды азартных игроков. Я научился торговать с умом и с размахом. Это был величайший день в моей жизни.