Глава XIII

Итак, я опять разорился, что само по себе было скверно, и снова наделал ошибок в торговле, что было еще хуже. Я был болен, нервозен, расстроен и неспособен рассуждать спокойно. Иными словами, находился в том состоянии, в каком ни один спекулянт не должен и близко подходить к фондовому рынку. У меня все пошло не так. Более того, я даже начал опасаться, что так и не смогу приспособиться к своему новому положению, восстановить утраченное чувство меры. Ведь я успел привыкнуть торговать в больших масштабах, оперировать сотнями тысяч акций и теперь боялся, что не смогу снова разумно играть по мелочи. Ведь, казалось бы, какой смысл стараться, изучать, готовиться, если вся твоя ставка составляет несчастную сотню акций. Привыкнув к большим прибылям от операций с большим числом акций, я не был уверен в том, что смогу получать хоть какую-то прибыль от горстки акций. Не могу описать, насколько безоружным и беспомощным я себя чувствовал.

Я был разбит и не способен предпринять энергичное контрнаступление. Долги, да еще постоянные ошибки! После многолетних успехов, время от времени чередующихся с ошибками, которые в конечном счете шли только на пользу, поскольку прокладывали путь к еще большим победам, я находился куда в более худшем положении, чем когда еще только начинал играть в бакет-шопах. Долгие годы играя на бирже, я очень многое узнал о правилах этой игры, но все еще недостаточно разбирался в игре человеческих слабостей. Мозг человека не машина; он не может всегда работать с одинаковой эффективностью. Теперь мне довелось узнать, что я не могу всегда оставаться вне сферы влияния других людей и злого рока.

Денежные потери меня никогда особо не беспокоили. Но в моей катастрофе, помимо финансовых аспектов, были и другие, и они тревожили меня куда сильнее. Я в деталях анализировал свой крах и без труда выявлял свои промахи. Я фиксировал место и время, когда сглупил. Добиться большого успеха на спекулятивных рынках может только тот, кто досконально изучил себя самого. Познав пределы своего безумства, я сделал большой шаг в своем самообразовании. Порой я думаю, что за урок, избавляющий спекулянта от чрезмерного самомнения, никакая плата не будет слишком большой. Очень многие блестящие игроки пострадали от излишней самоуверенности – болезни, которая всегда дорого обходится, особенно на Уолл-стрит.

Мне тяжело было оставаться в Нью-Йорке со всеми этими переживаниями. Торговать я не хотел, потому что находился в неподходящей форме. Я решил уехать и попытать счастья в другом месте. Я надеялся, что смена обстановки поможет мне прийти в себя. Итак, я опять покинул Нью-Йорк, снова потерпев поражение в спекулятивной игре. Я был хуже чем на мели – мой долг нескольким брокерским фирмам составлял более 100 тысяч долларов.

Я отправился в Чикаго и нашел там немного денег для игры. На крупные ставки их не хватало, но это означало лишь то, что на возвращение утраченного мне придется потратить несколько больше времени. Брокерская фирма, с которой я когда-то имел дело, сохранила веру в мои трейдерские способности и доказала свое доверие делом, позволив мне понемногу торговать у них.

Я начал действовать с чрезвычайной осторожностью. Не знаю, чем бы все закончилось, останься я в Чикаго. Но в скором времени произошло одно из самых замечательных событий за всю мою карьеру, сократившее мое пребывание в этом городе. История была почти невероятная.

В один прекрасный день я получил телеграмму от Лусиуса Такера. Я познакомился с ним, когда он был управляющим биржевой фирмы, зарегистрированной на Нью-Йоркской фондовой бирже, с которой мне случалось вести дела, но которую я уже давно потерял из виду. В телеграмме было сказано:

«Немедленно возвращайтесь в Нью-Йорк. Л. Такер».

Я понимал, что он не мог не знать от наших общих знакомых, в каком положении я находился, а значит, у него было ко мне какое-то интересное предложение. Но мне не хотелось тратиться на бесполезную поездку в Нью-Йорк, поэтому я решил для начала позвонить ему.

– Я получил вашу телеграмму, – сказал я. – Что она означает?

– Она означает, что вас хочет видеть один крупный нью-йоркский банкир, – ответил он.

– Кто такой?

Я не мог вообразить, кому и зачем мог понадобиться.

– Скажу, когда приедете в Нью-Йорк. Иначе это бессмысленно.

– Вы говорите, он хочет меня видеть?

– Да.

– А зачем?

– Он скажет вам сам, если вы дадите ему такую возможность, – сказал Лусиус.

– А вы не можете написать подробнее?

– Нет.

– Тогда объясните толком, – настаивал я.

– Не хочу.

– Послушайте, Лусиус, – попросил я, – скажите мне хотя бы, не станет ли эта поездка напрасной?

– Ни в коем случае. Вы не пожалеете, если приедете.

– Ну хотя бы намекните, в чем там дело!

– Нет, – отрезал он. – Это будет нечестно по отношению к нему. К тому же я толком и не знаю, что конкретно он хочет вам предложить. Но послушайте моего совета: приезжайте, и побыстрее.

– А вы уверены, что ему нужен именно я?

– Вы, и никто другой. Лучше приезжайте, поверьте мне. Телеграфируйте, на каком поезде приедете, и я встречу вас на вокзале.

– Хорошо, – сказал я и повесил трубку.

Мне не очень нравилась такая чрезмерная таинственность, но я знал, что Лусиус всегда хорошо ко мне относился, а значит, для такой скрытности у него должны быть серьезные причины. Мои дела в Чикаго шли не особенно блестяще, так что разлука с этим городом не разрывала мое сердце. При таких скромных масштабах моих тамошних операций мне потребовалось бы еще очень много времени, прежде чем я вновь поднялся бы на прежние высоты.

Я вернулся в Нью-Йорк, не имея представления о том, что меня ждет. Хуже того, пока ехал, меня то и дело мучили опасения, что я напрасно потратил на эту поездку время и деньги. Я не мог и вообразить, что стоял на пороге самого интересного периода своей жизни.

Лусиус встретил меня на вокзале и, не теряя времени, сообщил, что вызвал меня из Чикаго по настоятельной просьбе Дэниела Уильямсона из известной биржевой брокерской фирмы Williamson & Brown. Уильямсон просил Лусиуса передать, что у него есть для меня деловое предложение, от которого я не смогу отказаться, поскольку оно очень выгодное. При этом Лусиус божился, что не знал, о каком конкретно предложении идет речь, однако репутация фирмы гарантировала, что это не могло быть что-то неприемлемое или недостойное.

Дэн Уильямсон был владельцем фирмы, основанной в 1870-х годах его отцом Эгбертом Уильямсоном. Никаких Браунов в руководстве фирмы не было уже много лет. Отец вел дело весьма успешно, поэтому Дэн унаследовал значительное состояние и каким-либо побочным бизнесом не интересовался. У фирмы был важный клиент, стоивший сотни рядовых клиентов, – Элвин Маркан, зять Дэна, который не только состоял в правлении дюжины банков и трестов, но еще и занимал пост президента крупной железнодорожной системы Chesapeake and Atlantic. Он был самой колоритной фигурой среди железнодорожных магнатов после Джеймса Хилла. Кроме того, он был наиболее видным членом могущественной банковской группы, которую называли «Доусонской бандой». Его состояние оценивали в пределах от 50 до 500 миллионов долларов – в зависимости от состояния печени рассказчика. Когда Маркан умер, выяснилось, что он «стоил» 250 миллионов долларов, и все до последнего цента было заработано на Уолл-стрит. Из сказанного понятно, насколько важный это был клиент.

Лусиус объяснил мне, что незадолго до этого занял в фирме Williamson & Brown должность, которая была создана специально под него. В его задачи входило находить новых клиентов, которым фирма могла бы оказывать посреднические услуги, и Лусиус убедил Уильямсона открыть пару филиалов – в одной из крупных нью-йоркских гостиниц и в Чикаго. Тут я сообразил, что, наверное, мне предложат занять место управляющего чикагским филиалом, но такого предложения я принять никак не мог. Тем не менее я не стал ничего говорить Лусиусу, а решил подождать, когда мне действительно предложат это место, прежде чем отказываться от такого предложения.

Лусиус привел меня в личный кабинет мистера Уильямсона, представил шефу и покинул комнату с такой поспешностью, словно не хотел, чтобы потом его вызвали в суд свидетелем как человека, хорошо знавшего обе стороны. Я приготовился выслушать предложение, а потом отказаться.

Мистер Уильямсон оказался очень приятным человеком. Это был настоящий джентльмен с утонченными манерами и дружелюбной улыбкой. Сразу было видно, что он с легкостью заводит и сохраняет друзей. Почему бы нет? Уильямсон был богат, а потому добродушен. У него была уйма денег, следовательно, его нельзя было заподозрить в корыстных мотивах. Все это в сочетании с образованностью и светским лоском позволяло ему без всяких усилий проявлять к людям не только учтивость, но также дружелюбие и даже желание помочь.

Я помалкивал. Сказать мне было нечего, да и вообще я предпочитаю дать высказаться собеседнику, прежде чем самому открывать рот. Кто-то мне рассказывал, что Джеймс Стиллман, президент National City Bank, который, кстати, был близким другом Дэна Уильямсона, имел обычай молча, с непроницаемым выражением лица, выслушивать каждого, кто приходил к нему с деловыми предложениями. Когда посетитель заканчивал, Стиллман продолжал молча смотреть на него, как будто ожидая продолжения. Посетитель считал своим долгом сказать что-то еще и продолжал говорить. Вот так, просто молча слушая, Стиллман нередко вынуждал собеседника предложить его банку намного более выгодные условия, чем планировалось первоначально.

В отличие от Стиллмана, я обычно молчу не ради того, чтобы выжать из собеседника более выгодное предложение, а ради того, чтобы лучше понять все обстоятельства дела. Дав человеку полностью выговориться, можно сразу принимать решение. Это очень экономит время, позволяя избегать бурных дебатов и длительных обсуждений, которые ни к чему не приводят. Почти все деловые предложения, которые я получаю (с точки зрения моего участия в этих проектах), таковы, что мне достаточно просто ответить «да» или «нет». Но я не могу сказать ни «да», ни «нет», пока досконально не узнаю, что же мне предлагают. Таким образом, Дэн говорил, а я слушал. Он сказал, что много знает о моих операциях на фондовом рынке, и выразил сожаление, что я вышел за рамки своей компетенции и в результате прогорел на хлопке. Однако именно приключившейся со мной беде он обязан удовольствием сегодня беседовать со мной. Он всегда считал моей самой сильной стороной именно торговлю на фондовом рынке и был уверен, что я рожден для этого и что мне не следует отступаться от своего призвания.

– И как раз по этой причине, мистер Ливингстон, – обаятельно улыбаясь, заключил он, – мы хотели бы с вами сотрудничать.

– Сотрудничать в каком смысле? – спросил я.

– Быть вашими брокерами, – ответил он. – Моя фирма хотела бы посредничать в ваших операциях на рынке акций.

– Был бы рад работать через вас, – сказал я, – но не могу.

– Почему же? – удивился он.

– У меня нет денег, – ответил я.

– Ну, с этим все в порядке, – сказал он и дружелюбно улыбнулся. – Это я устрою.

Он достал из кармана чековую книжку, выписал на мое имя чек на 25 тысяч долларов и протянул мне.

– Зачем это? – спросил я в недоумении.

– Затем, чтобы вы положили их на счет в своем банке. Вы будете выписывать чеки от своего имени. Я хочу, чтобы вы играли в нашей конторе. Меня не волнует, выиграете вы или проиграете. Если эти деньги уйдут, я выпишу вам еще один персональный чек. Так что вы можете не слишком осторожничать. Договорились?

Я знал, что эта фирма была настолько богата, что вряд ли отчаянно нуждалась в привлечении клиентов, тем более таких, которым еще нужно ссужать деньги на маржу. А Уильямсон был настолько предупредителен, что вместо того, чтобы просто открыть кредит, дал мне живые деньги, поэтому только мы двое знали, откуда они, и это при том единственном условии, чтобы я вел торговлю через его фирму. Да еще обещание в случае чего добавить денег! За этим должно было что-то крыться.

– Чего вы хотите? – спросил я напрямик.

– Мы хотим, чтобы в нашей конторе появился клиент, имеющий славу крупного активного трейдера. Все знают, какими колоссальными объемами вы оперируете, играя на понижение, и мне это, кстати, в вас больше всего нравится. У вас репутация настоящего хвата.

– И все-таки я не улавливаю смысл, – сказал я.

– Буду с вами откровенен, мистер Ливингстон. У нас есть два или три очень богатых клиента, которые с большим размахом покупают и продают акции. Я не хочу, чтобы каждый раз, когда мы продаем 10–20 тысяч каких-либо акций, на Уолл-стрит их подозревали в том, что они закрывают длинные позиции. Если на Уолл-стрит будет известно, что вы тоже играете у нас, при поступлении на рынок больших объемов акций они уже не будут знать, то ли это вы открываете короткие позиции, то ли другие наши игроки закрывают длинные позиции.

Тут я все понял. Он хотел моей репутацией хвата замаскировать операции своего зятя! Так случилось, что свой самый большой куш в карьере я сорвал игрой на понижение года за полтора до этого разговора, и в результате сплетники и глупцы с Уолл-стрит, распространяющие всякие небылицы, привыкли во всяком падении цен винить меня. Да и по сей день, стоит только ценам сильно опуститься, начинаются разговоры о моем очередном налете на рынок.

Раздумывать здесь было не о чем. Я мгновенно понял, что Дэн Уильямсон предоставил мне шанс вернуться в дело, причем вернуться быстро. Я взял чек, завел счет в банке, потом открыл брокерский счет в конторе Уильямсона и приступил к делу. Рынок был активный и достаточно широкий, поэтому можно было не ограничиваться акциями одной-двух компаний. Как я уже говорил, ранее меня охватывали приступы боязни, что я мог утратить сноровку. Но страхи эти оказались напрасными. За три недели благодаря 25 тысячам долларов, которые ссудил мне Дэн Уильямсон, я заработал 112 тысяч.

Я пошел к Дэну и сказал:

– Хочу вернуть вам те 25 тысяч долларов.

– Нет-нет! – Дэн замахал на меня руками так, будто я предлагал ему стакан касторки. – Нет-нет, дружище. Подождем, пока ваш счет немного подрастет. Не думайте об этом. Это мелочи.

И тут я совершил ошибку, о которой позднее сожалел больше, чем обо всех других, которые мне случилось совершить за всю свою карьеру. Следствием этой ошибки стали долгие годы моральных страданий. Мне следовало настоять на том, чтобы Дэн забрал эти деньги. Я был на пути к тому, чтобы вернуть утраченное и даже превзойти все свои прежние заработки, и очень быстро продвигался к этой цели. В первые три недели моя средняя прибыль составляла 150 процентов в неделю. Теперь масштабы моих операций будут только расширяться. Но вместо того, чтобы освободиться от всяких обязательств, я позволил Дэну настоять на своем и не заставил его взять эти 25 тысяч долларов. И поскольку он эти деньги не забрал, я не мог свободно распоряжаться собственной прибылью. Я был очень благодарен этому человеку, но не люблю быть в долгу независимо от того, о чем идет речь – о деньгах или о чем-то другом. Денежный долг можно вернуть деньгами, но на любезность и доброту нужно отвечать тем же, и ты очень скоро обнаруживаешь, что моральные обязательства обходятся тебе слишком дорого. К тому же «пределы разумного», касающиеся размеров благодарности, слишком уж расплывчаты.

В общем, я оставил деньги при себе и вернулся к игре. Все шло замечательно. Постепенно ко мне возвращалась уверенность в своих силах, и я не сомневался в том, что вскоре верну все, что потерял в 1907 году. Я мечтал только о том, чтобы рынок еще немного продержался в нынешнем состоянии, чтобы я не только возместил свои потери, но и заработал немного сверху. При этом меня интересовали не столько деньги как таковые. Куда больше я радовался тому, что утрачивал привычку ошибать ся, что снова становился самим собой. На протяжении нескольких месяцев я был не в себе, я был кем-то другим, но я выучил урок.

Примерно в это время я совершил разворот и начал играть на понижение с акциями нескольких железных дорог. Были среди них и акции Chesapeake and Atlantic. Кажется, я продал без покрытия восемь тысяч акций этой компании.

Как-то утром, еще до открытия биржи, Дэн Уильямсон вызвал меня в свой кабинет и сказал:

– Ларри, не трогайте пока компанию Chesapeake and Atlantic. Ваша продажа восьми тысяч акций этой дороги была скверным шагом. Сегодня утром я закрыл вашу короткую позицию через Лондон и взамен открыл длинную позицию.

Я был уверен, что курс акций Chesapeake and Atlantic будет падать. На это недвусмысленно указывала тикерная лента. Кроме того, мой «медвежий» настрой распространялся на весь рынок. Я был намерен играть на понижение – не слишком агрессивно, но хотя бы в умеренных масштабах. Поэтому я сказал Уильямсону:

– Зачем вы это сделали? Весь рынок будет падать, и Chesapeake and Atlantic будет падать вместе со всеми.

Но он только покачал головой:

– Просто я знаю про эту компанию то, чего вы знать не можете. Советую вам не продавать эти акции в шорт, пока я не сообщу вам, что это безопасно.

Что я мог сделать? Это мне не какой-нибудь болван посоветовал. Это сказал шурин председателя совета директоров компании. Дэн был не только шурином и ближайшим другом Элвина Маркана; он был очень добр и щедр по отношению ко мне. Он поверил в меня, доверился моему честному слову. Я был просто обязан его отблагодарить. Это самое меньшее, что я мог для него сделать. Таким образом, мои чувства вновь взяли верх над разумом, и я уступил. Подчинив свой здравый смысл желаниям Дэна, я обрек себя на погибель. Приличный человек никогда не забывает о чувстве благодарности, но нельзя позволять этому чувству полностью связывать вам руки. В результате этой неудачной операции я не только потерял всю прибыль, но и остался должен фирме 150 тысяч долларов. Меня это угнетало, но Дэн попросил меня не беспокоиться.

– Я вытащу вас из этой дыры, – пообещал он. – Но я смогу сделать это только в том случае, если вы мне позволите. Вам придется отказаться от каких бы то ни было самостоятельных действий. Не могу же я хлопотать ради вас, чтобы вы потом все разрушили. Просто отдохните немного и дайте мне возможность заработать для вас немного денег. Договорились, Ларри?

И я опять спрашиваю вас: что мне было делать? Я думал о том, как Дэн добр ко мне, и просто не мог позволить себе ничего такого, что могло бы быть истолковано как неблагодарность. Он всегда был очень мил и дружелюбен. Я напоминал себе, что не видел от него ничего, кроме поддержки. Дэн продолжал уверять меня, что все будет отлично, надо только потерпеть. И вот однажды, месяцев через шесть после этого, он как-то заглянул ко мне с довольной улыбкой и вручил несколько кредитных извещений.

– Я ведь говорил, что вытащу вас из этой дыры, и вот – пожалуйста, – сказал Дэн.

Оказалось, что он не только покрыл весь мой долг перед фирмой, но и обеспечил положительный баланс на брокерском счете. Я полагал, что дальше смогу без затруднений действовать самостоятельно, потому что ситуация на рынке была самая подходящая, но он сказал:

– Я купил для вас 10 тысяч акций Southern Atlantic.

Это была еще одна железнодорожная компания, находившая ся под контролем его зятя, Элвина Маркана, который пытался распоряжаться в том числе и рыночной судьбой своих акций. Когда для вас делают то, что сделал для меня Дэн Уильямсон, вам остается только сказать «спасибо», какими бы ни были ваши взгляды на рынок. Вы можете быть уверены в своей правоте, но, как говаривал в таких случаях Пэт Херн, «никогда не узнаешь, пока не поставишь», – а ставил за меня в данном случае Дэн Уильямсон, да и то на свои собственные деньги.

Что ж, акции Southern Atlantic покатились вниз и там и остались, так что на своих 10 тысячах акций я потерял уже не помню сколько, пока Дэн не закрыл позицию. Теперь я был должен ему больше, чем когда-либо прежде. Однако едва ли кто-нибудь встречал более любезного и менее докучливого кредитора. Ни единого вздоха. Только ободряющие слова и просьбы не беспокоиться. Закончилось тем, что и этот мой проигрыш был оплачен весьма щедрым, хотя и несколько загадочным образом.

Дэн никогда не вдавался в детали. Все счета были номерные. Он просто сообщал: «Мы компенсировали ваши потери по Southern Atlantic за счет прибыли от этой операции», – а потом объяснял, что продал 75 тысяч каких-то других акций и сорвал хороший куш. Честно говоря, я мало знал о том, что они делали с моим счетом. В один прекрасный день мне просто звонили и сообщали, что вся моя задолженность погашена.

Когда это повторилось в очередной раз, я призадумался и взглянул на ситуацию под другим углом. И тут до меня наконец дошло. Да ведь Дэн Уильямсон попросту использовал меня! От этой мысли у меня внутри все закипело, но больше всего я злился сам на себя – за то, что не догадался раньше. Как только понимание ситуации окончательно оформилось в моей голове, я зашел к Дэну Уильямсону, сказал ему, что разрываю отношения с фирмой Williamson & Brown, и просто ушел. Я не стал объясняться ни с ним, ни с кем-либо из его партнеров. Какой смысл? Впрочем, должен признаться, что на себя я злился даже больше, чем на них.

Потерянные деньги меня не волновали. Когда я терял на рынке деньги, то всегда воспринимал это как урок. Потеряв деньги, я приобретал опыт, то есть это было всего лишь платой за обучение. Но во всей истории с Дэном Уильямсоном самым обидным было то, что я упустил отличные возможности. Потерянные деньги – ничто; их всегда можно вернуть. А вот такие замечательные возможности, как те, что я упустил, появляются далеко не каждый день.

Да, возможности в то время были просто потрясающие. Я оказался прав – в том смысле, что правильно оценил ситуацию. Можно было заработать миллионы. Но я позволил чувству признательности помешать моей игре. Я сам связал себе руки. Я должен был делать то, что было угодно добрейшему Дэну Уильямсону. Это было даже хуже, чем заниматься бизнесом с родственниками. Какой уж тут бизнес!

Но и это было еще не самым худшим. Все благоприятные возможности для успешной работы на рынке вдруг улетучились. Ситуация резко изменилась, и наступил полный штиль. И дальше становилось только хуже. Я не только все потерял, но и влез в огромные долги. Потянулись долгие тощие годы: 1911-й, 1912-й, 1913-й, 1914-й. Денег просто неоткуда было взять – никаких возможностей. Никогда мои дела не были столь плохи.

Неудачи больше всего удручают тогда, когда сопровождаются яркими картинами того, что могло бы быть, если бы обстоятельства сложились по-другому. Я просто не мог не думать об этих альтернативах, о том, чего сам себя лишил, и это, конечно же, усугубляло мои терзания. Я знал, что нет числа слабостям, которым может быть подвержен спекулянт. То, как я вел себя с Дэном Уильямсоном, было нормой для приличного человека, но для спекулянта это было совершенно неразумно. Я позволил чувствам возобладать над здравым смыслом. Благородство обязывает, но не на фондовом рынке, потому что биржевой ленте неведомы рыцарские идеалы и верность им не оплачивается. Я понимаю, что не мог действовать по-другому. Я не мог переступить через себя из одного желания играть на бирже. Но дело есть дело, а мое дело как спекулянта заключалось в том, чтобы снова начать думать собственными мозгами.

Это был очень интересный опыт. Думаю, подоплека его была такой. Дэн Уильямсон при первой нашей встрече был вполне искренен со мной. Каждый раз, когда его фирма покупала или продавала несколько тысяч акций какой-либо компании, биржевики тотчас делали вывод о том, что это дело рук Элвина Маркана. Да, он был крупным игроком и главным клиентом фирмы; более того, он был одним из лучших и одним из крупнейших игроков на Уолл-стрит. А меня использовали как дымовую завесу, прикрывающую Маркана, особенно его короткие продажи.

Вскоре после моего прихода Элвин Маркан тяжело заболел. У него диагностировали неизлечимое заболевание, и Дэн Уильямсон, конечно, знал об этой болезни задолго до того, как узнал сам Маркан. Потому-то он и закрыл мои позиции по Chesapeake and Atlantic. Дэн заранее приступил к ликвидации спекулятивных активов своего зятя.

Когда Маркан умер, наследникам нужно было избавиться от всех его спекулятивных и полуспекулятивных бумаг, а на рынке к тому времени прочно воцарились «медведи». Связав мне руки, Дэн здорово помог наследникам Маркана. На тот момент я очень точно оценивал ситуацию на рынке и, если бы не мои обязательства перед Уильямсоном, наверняка оперировал бы огромными пакетами акций. Дэн помнил о моих успешных операциях на «медвежьем» рынке в 1907 году, поэтому предоставить мне свободу действий было бы слишком большим риском. Если бы я сразу настоял на своем, то заработал бы столько денег, что к моменту, когда он принялся за ликвидацию спекулятивных активов Элвина Маркана, я ворочал бы уже сотнями тысяч акций. Будучи активным «медведем», я нанес бы наследникам Маркана ущерб на миллионы долларов – ведь общее наследство, оставленное Марканом, оценивалось в 200 миллионов.

Им было выгоднее загнать меня в долги и потом их погашать, чем позволить мне активно играть на понижение в какой-нибудь другой брокерской конторе. Именно это я, конечно, и сделал бы, если бы не убедил себя в том, что не должен уступить Дэну Уильямсону в благородстве.

Я считаю данную историю самой любопытной из всего, через что мне пришлось пройти за всю мою карьеру. За этот урок мне пришлось заплатить слишком дорого. И мое возвращение к ранее достигнутым вершинам отодвинулось на несколько лет. Я был достаточно молод и мог терпеливо ждать, когда мои заблудившиеся миллионы вернутся назад. Но жить в бедности пять лет – это довольно долго. Это не в радость ни в молодости, ни в старости. Мне было намного легче обходиться без яхт, чем без нормального рынка, на котором можно по-настоящему развернуться. Судьба держала перед самым моим носом туго набитый бумажник, и мне нужно было только протянуть руку и взять его. Но я не смог. Умный тип все-таки этот Дэн Уильямсон – хитрый, дальновидный, изобретательный, дерзкий. Это настоящий мыслитель, наделенный прекрасным воображением, умеющий мгновенно отыскать в каждом человеке самое уязвимое место, хладнокровно подготовить и нанести смертельный удар. Он тогда очень хорошо оценил ситуацию и быстро сообразил, что нужно сделать, чтобы полностью меня обезвредить. Нет, Дэн не отнимал у меня никаких денег. Наоборот, он был до крайности любезен и мил со мной. Но он любил свою сестру, миссис Маркан, и исполнил свой долг перед ней так, как мог.