Шестая заповедь
Для работы используй правильные инструменты
Допустим, мы получили письмо от Тома Хэнкса [1]. Не письмо по электронной почте, а бумажное – да еще и напечатанное на машинке. Большинству людей в XXI веке пользоваться пишущей машинкой несвойственно. Но для Тома Хэнкса – это часть повседневной рутины.
Вверху стоит дата: 31 августа 2 0 1 7 – между цифрами в году поставлены дополнительные пробелы, – сообщающая, когда именно оно было написано. Использован личный бланк Хэнкса: внизу напечатано его имя, а наверху красуются слова PLAYTONE и Film Television Music Typewriters. Этими четырьмя словами отмечено все, что касается работы его продюсерской компании, так что их легко можно считать девизом Хэнкса.
Расцвет пишущих машинок длился сто лет, с конца XIX века по конец XX века. Том Хэнкс не был луддитом – у него были компьютеры, и он ими пользовался – но он не считал нужным отказываться от хорошей машинки, ведь она остается идеальным инструментом для многих работ, связанных с письмом. С течением времени он стал главным сторонником пишущих машинок на Земле.
«Есть что-то удивительное в чистой механике ударов рычагов, – говорил Хэнкс. – Лента поднимается. По ней бьет литерная колодка. Лента протягивается. Так странно. Это заставляет тебя думать медленнее и бить по клавишам тверже. И в конце концов ты словно пишешь музыку, получается почти поэтическое произведение. У тебя нет дополнительных возможностей – увеличить или сменить шрифт, сделать курсив. Все, на что ты способен, – это поставить прописную букву, подчеркнуть и взять в кавычки» [2].
Хэнкс до сих пор печатает на машинках. Когда он жмет не на ту клавишу, он не использует корректирующую жидкость, чтобы убрать свидетельства своей ошибки, а перебивает ее нужной буквой поверх и движется дальше. Мелкие недостатки в документе – например прописная B на полшага выше, чем остальное на строке, – это как отпечатки пальцев, идентифицирующие его человеческую, хэнксианскую природу. Время, потраченное им на написание трех параграфов, – это скоротечный миг, который скоро растает, но оставит после себя материальное свидетельство.
Печатать на машинке – совсем не то же, что писать в текстовом редакторе, и дело не только в приятных тактильных ощущениях: ударное щелканье клавиш, выразительное буханье возвращаемой каретки, периодическое позвякивание. Без проверки орфографии или возможности вырезать и вставлять куски текста (разве что с помощью настоящих ножниц и клея), пишущая машинка позволяет действовать поступательно, и это разгоняет творческий поток. Это работает, даже когда машинка используется для заурядной работы, например чтобы написать письмо потенциальному биографу, список покупок или благодарственную записку.
«Ненавижу имейлы с благодарностями, – сказал Том. – “Привет, вчера все было супер”. “Очень тебе признателен”. Да неужели? Так признателен, что потратил семь секунд на то, чтобы отправить мне имейл? А вот если ты потратишь семьдесят секунд, чтобы напечатать несколько слов на листке бумаги и прислать мне, то я сохраню его навсегда» [3]. Так мало-помалу все больше людей, желавших общаться с Томом Хэнксом, впервые за много лет взялись печатать на машинке (совет от профи: во многих публичных библиотеках где-то в углу притулилась машинка) и ловить волну писательского вдохновения. Кое-кто пошел еще дальше: когда продюсеры подкаста Nerdist пригласили Хэнкса на интервью, они напечатали письмо на портативной Smith-Corona, оставили лист заправленным в машинку и прислали всю конструкцию, обозвав ее «машинкограммой» (typewriter-o-gram).
Хэнкс ответил (c несколькими опечатками): «Да кем вы себя вообразили, когда решили подкупить меня, преподнеся свою просьбу вместе с этой превосходнейшей машинкой Corona Silent, сделанной в 1934 году? Да вы с ума сошли, если думаете… что я… ого, да она отлично работает… и этот глубокий алый цвет… Стоп! Я не настолько безвольный, чтобы… и она печатает почти бесшумно… ЛАДНО! Я попрошу моих ассистентов с вами связаться…» [4]
Иногда он заявлял о своем увлечении еще громче: Хэнкс раздавал машинки из своей коллекции друзьям, хотя бы мимоходом выразившим интерес к их использованию. Но, если он приезжал к ним в гости и обнаруживал, что машинку с почтением поставили на полку в качестве арт-объекта, он настаивал, чтобы они сняли эту «малышку», поставили на письменный стол и сделали ее частью своей жизни. «Я стараюсь развивать сообщество печатающих на машинке, – признался он. – Не очень получается» [5].
Дуг Найкол, поставивший замечательный документальный фильм «Калифорнийская печатная машинка» (California Typewriter), где заметную роль сыграл Том, однажды стал свидетелем того, как Хэнкс целый час провел с проблемными старшеклассниками в Колорадо (он приехал на кинофестиваль в Теллуриде с фильмом «Чудо на Гудзоне»): «Он сказал: “Если вы дадите мне имя и адрес, я пришлю вам пишущую машинку”. И он отправил каждому из ребят по пишущей машинке вместе с напечатанной запиской» [6].
Хэнкс мог позволить себе вольно обращаться с машинками. У него было до трехсот машинок, 90 % из них в превосходном рабочем состоянии – «назовем это, допустим, безобидным пороком в противовес болезненной страсти» [7], – говорил он, притом что раздал так много, что его коллекция сократилась примерно до 180 штук. В каком-то смысле офисы Playtone представляли собой склад пишущих машинок, где заодно снимали кино. У Хэнкса были любимые машинки – одну Smith-Corona он любил особенно сильно – но он пользовался ими поочередно, стараясь, чтобы как можно больше аппаратов регулярно было в работе.
«Я хочу, чтобы в конце концов осталось штук тридцать машинок, разбросанных по стране, – сказал он. – Есть не так много причин иметь машинку, а значит, совершенно не обязательно заводить больше трех штук. Больше – это перебор. Это я пожадничал» [8].
У Хэнкса были причины выбрать пишущие машинки в качестве объекта избыточного потребления. Он пел им дифирамбы: «Печатать – это удивительное времяпрепровождение. Начинаешь задумываться. Хочется романтически откинуться назад и поразмыслить, какими будут следующие слова, и это очень приятное действие. Оно превращает письмо или сочинительство в особый физический процесс, который сопровождает специальный саундтрек» [9]. Хэнкс сделал все что можно для популяризации этой эстетики – он разработал и выложил на бесплатное скачивание приложение Hanx Writer – симулятор пишущей машинки для телефона, предлагавший пользователям «отыскать гармонию и ритм, которые будут принадлежать только вам, что бах-бах, что КЛАКС-КЛАКС-КЛАКС, что тикс-тикс-тикс» [10]. Но он понимал, что мобилизует солдат, по десять пальцев за раз, на битву, которая уже проиграна.
«Правда в том, что хорошие машинки уже никогда не будут производить. Не важно, сколько ты готов заплатить за премиум, ни один предприниматель в мире не станет открывать фабрику со словами: “Мы сделаем лучшую пишущую машинку, которая будет служить вечно, и все, кто готов выложить 17 000 долларов за машинку как у Хэнкса, смогут передавать ее по наследству…” Нет. Такое можно провернуть с часами, всегда будет новый iPad, которого все ждут, всегда будут новые авто и тому подобные вещи, но никто никогда и ни за что не сделает великую пишущую машинку. Хнык-хнык» [11].
У одержимости Тома Хэнкса пишущими машинками есть свои корни, как у Хэла Джордана, когда он нашел кольцо, превратившее его в Зеленого Фонаря. Летом 1978 года, когда Хэнкс работал на Шекспировском фестивале на Великих озерах, надеясь, что сможет заработать на жизнь актерской игрой, он отнес сломавшуюся портативную Sears в местную мастерскую. «Старый немец сказал: “Йа не буту тшинить эта машинка. Это ше не машинка, это игрушка!”» [12] Взамен он продал Хэнксу Hermes 2000, сделанную в Швейцарии лет двадцать назад. «Это был “мерседес-бенц” среди портативных машинок, – вспоминал Хэнкс, – она была гладкая, она здорово потрескивала, в ней была сказочная энергия. Все в ней было солидно. На клавишах была штанга для регулировки натяжения, так что можно было настроить или потуже, или послабее, и эта пишущая машинка прослужила мне дольше всех».
Эту встречу Хэнкс описал в рассказе: «Здесь думы сердца моего». Он перенес повествование в наши дни и рассказал историю молодой девушки, недавно расставшейся с другом, которого она называет Дуроломом, а машинка, раскрывающая поэзию внутри ее – все тот же Hermes 2000. «Изготовлена в Швейцарии. В свое время там производились не только ходики с кукушкой, шоколад и великолепные часы, но и лучшие в мире печатные машинки. Эту выпустили в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году. “Гермес – две тысячи”. Само совершенство, непревзойденный шедевр, ничего лучше уже не создадут. Сказать, что это “мерседес-бенц” среди пишущих машинок, – значит, незаслуженно переоценить “мерседес-бенц”, – говорит ей старик в мастерской. – Шрифт называется “Эпока”… Полюбуйтесь: прямой, ровный. Как по линейке. Идеальная печать. Вот что значит швейцарцы» [13].
Рассказ вышел в сборнике «Уникальный экземпляр», который Хэнкс выпустил в 2017 году.
Восемнадцать рассказов в книге объединены темами, и везде есть камео пишущей машинки: то подросток просыпается в комнате, где стоит сломанный Olivetti-Underwood, то мать-одиночка замечает, как ее сосед-астроном возится с моделью XIX века за столом на заднем дворе.
Хэнкс увлекательно пишет и умеет подмечать человеческие слабости. Иногда его голос дрожит, и книга могла бы быть сильнее, острее – эту проблему он бы преодолел, если бы большую часть своей профессиональной жизни писал, а не играл. Когда он опубликовал в New Yorker рассказ в 2014 году, ему предложили контракт на литературное произведение, и потом он провел три года, подготавливая книгу. Большую ее часть он посвятил своей семье и Норе Эфрон; до своей смерти в 2012 году она служила ему постоянным источником писательского энтузиазма и пугающе энергичных советов.
Хэнкс был счастлив показать публике то, что раньше было интимным процессом сочинительства: «Подобно актеру в фильме, ты собираешь максимально детализированную предысторию своего героя, чтобы в любой момент, когда надо будет что-то создать на экране, ты знал, откуда это взялось. Ты никому не рассказываешь эти истории, ты их не записываешь, не проверяешь и не согласовываешь с режиссером. Ты держишь их в себе» [14].
Некоторые из своих рассказов Хэнкс вынашивал десятилетиями, не зная, что с ними делать. После съемок «Спасти рядового Райана» в 1998 году он периодически говорил журналистам о сценарии, который он придумал, где вернувшийся со Второй мировой войны солдат смотрит, как ребенок возится с игрушечным поездом рождественским утром, и должен как-то примирить счастливую семейную жизнь с ужасами войны, – это стало рассказом «Сочельник 1953-го» [15]. «Спросить Костаса» – рассказ о находчивом молодом человеке, который бежит от коммунистических репрессий в Восточной Европе, приезжает в Соединенные Штаты без документов и денег и живет жизнью иммигранта в Нью-Йорке, был вдохновлен рассказами родственников жены Хэнкса.
Большую часть книги Хэнкс следовал принципу «Пиши о том, что знаешь». Его собственный опыт серфера отразился в рассказе «Добро пожаловать на Марс», где девятнадцатилетний парень утром отправляется на пляж и узнает, что у его отца роман на стороне. «Кто есть кто» – это напоминание об унижениях и страданиях, через которые проходит молодой актер, которому ничего не светит в Нью-Йорке в 1978 году (правда, опять Хэнкс превратил рассказчика в молодую девушку).
Открывает сборник рассказ «Изнурительные три недели», где работающий неполный день пенсионер закрутил бурный роман с подругой, но обнаружил, что не может жить в ее режиме пробежек, акупунктуры и разнообразного самосовершенствования. «Быть гражданским мужем Анны оказалось не проще, чем тренироваться в учебке морской пехоты и параллельно работать на полную катушку в центре помощи пострадавшим от природных бедствий на северо-западной оконечности штата Оклахома в сезон торнадо» [16], – написал Хэнкс. Поскольку рассказчик часто говорит в духе «простого парня» подобно самому Хэнксу, можно подумать, что этот герой – самый близкий к нему из всех, однако несколько десятков художественных фильмов не сделаешь, если ты оболтус.
Давняя подруга Хэнкса Мэри Бейдлер Гирен прокомментировала: «Он действительно здорово умеет проникать в женскую психику. Когда я читала этот рассказ, я, помню, думала о двойственности его натуры: он и парень, который хочет повеситься, и эта невероятно мотивированная утомительная дама – я никогда не видела, чтобы он сидел без дела. Гиперактивный он или нет, я не могу определить – я не психиатр. Но темп жизни у него мощный. Однажды я у него спросила: “Черт возьми, как ты со всем этим справляешься?” Он ответил: “Ты же меня знаешь. Я зверь”» [17].
Когда садишься писать и задаешься вопросами: «Что было раньше?» и «Что случилось потом?», иногда происходит магия. Известно, что Трумен Капоте попрекнул Джека Керуака словами: «Это – не писательство. Это печатание на машинке» [18], – но для Хэнкса эти занятия часто представляют собой одно и то же. Неожиданный поворот: будучи человеком, который признает ограничения любой философии и верит в необходимость использовать в работе правильные инструменты, большую часть книги он написал за ноутбуком.
Если даже Хэнкс не пользовался машинкой постоянно, он доставал ее как можно чаще, находя ей идеальное применение. Как он сказал, с пишущей машинкой кто угодно может создать документ, который будет существовать вечно, – «и если идея, изложенная в нем, хороша, то она тоже будет жить вечно» [19].
