9
На следующий день, когда Фи Ориона уже превратилась в ничем не примечательную блестку на фоне черного бархата пространства, самообладание леди Изабель восстановилось достаточно для того, чтобы она смогла обсудить с Бернардом Бикелем события, происходившие на каменистом плато психоборцев: «Я не люблю приписывать кому-либо злонамеренность, и даже в данном случае затрудняюсь назвать случившееся более чем рядом достойных сожаления недоразумений».
«Вероятно, так оно и есть, – устало отозвался музыковед. – Недоразумение, скорее всего… нас ввел в заблуждение ошибочный перевод. Жалкий клоун, этот Личли! Неподготовленный, некомпетентный дилетант!»
«Склонна с вами согласиться, – проворчала леди Изабель. – Профессионал никогда не перевел бы „испытание“ как „представление“, а „вызов“ как „приглашение“!».
«Нужно отдать ему должное, однако, – рассуждал Бикель. – Личли искренне признался в том, что недостаточно хорошо владеет местными языками. А разговоры психоборцев звучат, как блеяние стада умирающих овец».
В салон зашел Гондар; капитан присел за соседний стол. Он плохо выглядел – под глазами у него были темные круги, а смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок. Леди Изабель позволила себе не слишком тактичное замечание: «Вам следовало бы чаще заниматься в гимнастическом зале, капитан. Даже в наши дни биологических чудес приходится прилагать усилия, чтобы поддерживать здоровую циркуляцию крови».
Гондар безразлично кивнул: «Не так давно я упомянул о цивилизованной планете с высокоразвитой культурой…»
«Да, я об этом хорошо помню. Для того, чтобы туда попасть, пришлось бы сделать огромный крюк».
«Пришлось бы преодолеть некоторое расстояние, – признал капитан. – Не слишком большое: достаточно повернуть в сторону сектора Гидры. Вы совершенно справедливо указали на то, что наш конечный пункт назначения находится в секторе Кита – хотя я не совсем уверен в целесообразности такого маршрута…»
«О чем вы говорите? – возмутилась леди Изабель. – В этом и состоит основная цель нашего турне – в посещении планеты Рлару! Мы не должны забывать об этом ни на минуту!»
Капитан Гондар растер ладонью лоб: «Само собой. Но планета в секторе Гидры не менее развита, чем Рлару. Ее обитатели могли бы даже согласиться откомандировать своих музыкантов на Землю – чтобы они давали там представления подобно „Девятой труппе“».
Леди Изабель покосилась на Бикеля; тот скептически покачал головой. Леди Изабель произнесла размеренным, нарочито спокойным тоном: «Капитан, планета, о которой вы говорите, несомненно заслуживает визита. Но мы тщательно, с величайшим старанием разработали наше расписание и просто не в состоянии пускаться вдогонку за каждой случайно представившейся возможностью». Гондар приготовился было возразить, но леди Изабель предупреждающе подняла руку: «Есть еще одна вполне убедительная причина, по которой мы не можем себе позволить отклониться от запланированного маршрута. В настоящее время мы направляемся к Проказе. Если нам удастся хоть как-нибудь развлечь – и тем самым немного облегчить участь – несчастных заключенных, все усилия и расходы, связанные с нашей экспедицией, будут тем самым оправданы. Проказа находится в секторе Эридана, где достаточно лишь немного изменить курс, чтобы попасть в сектор Кита. Как видите, о предлагаемом вами длительном полете в противоположном направлении не может быть и речи».
Капитан Гондар устремил на нее неподвижный взгляд; лицо его безутешно осунулось. «На вашем месте, – с оттенком материнской заботы сказала леди Изабель, – я посоветовалась бы с доктором Шандом и попросила бы его прописать вам тонизирующее средство. Мне кажется, вы себя не бережете».
Гондар вскочил на ноги с хриплым нечленораздельным восклицанием и быстро вышел из салона.
«Странный человек! – заметила леди Изабель. – Что его так беспокоит?»
Бернард Бикель улыбнулся: «Насколько я могу судить, небезызвестная амурная эпопея капитана „не распускается с пьянящим благоуханием бутона“, как выразился в одном из сонетов Карвет».
Леди Изабель с негодованием покачала головой: «Бессердечная маленькая тварь! Сначала она вскружила голову бедняге Роджеру, а теперь околдовала капитана!» Решительно вернувшись к просмотру подготовленных Бикелем памятных записок, посвященных четвертой планете системы BG12 созвездия Эридана, в просторечии именуемой «Проказой», леди Изабель благоразумно прибавила: «Впрочем, не следует вмешиваться в чужие дела». Прочитав несколько строк, она укоризненно подняла глаза: «Бернард, вам не кажется, что вы прибегаете к слишком суровым выражениям?»
Бикель удивленно наклонился над столом: «Почему вы так считаете?»
«Перечислив физические характеристики планеты, вы утверждаете следующее: «Проказа привлекает интерес главным образом благодаря тому факту, что на протяжении последних двухсот лет эта планета служила в качестве исправительной колонии для самых развращенных, неисправимых и безжалостных преступников во всем населенном человеком галактическом пространстве».
Музыковед пожал плечами: «Общеизвестно, что Проказа – последнее пристанище негодяев».
«Я отказываюсь думать о них в таких терминах! – заявила леди Изабель. – Многие из так называемых „преступников“ – не более, чем жертвы неудачного стечения обстоятельств». Произнося эти слова, она с осуждением покосилась на Роджера, ненавязчиво забредшего в салон.
«В какой-то мере всех нас можно назвать жертвами стечения обстоятельств», – возразил Бернард Бикель.
«Именно об этом я и говорю! В какой-то мере я рассматривают этот корабль как орудие судьбы – благотворное орудие. Если нам удастся убедить хотя бы дюжину каторжан в том, что на Земле их не забыли, что человечество все еще испытывает к ним какое-то сочувствие, если благодаря нашим усилиям эти немногие смогут переоценить себя, взглянуть на жизнь с другой точки зрения – наше посещение Проказы можно будет считать триумфальным успехом!»
«Ваши чувства делают вам честь», – отозвался Бернард Бикель, но с очевидным сожалением прибавил: «Естественно, я не могу выдвинуть никаких теоретических возражений против гуманитарной деятельности».
«Конечно, нет! Но не принимайте мои слова слишком близко к сердцу. Я несколько расстроена: у нас слишком много проблем, наши ожидания не оправдались даже наполовину. По сути дела, вся труппа не в духе».
«Представления на Зейде потребовали от каждого из нас незаурядных усилий и терпения, – согласился Бернард Бикель. – Но пара успешных спектаклей сотворит чудеса и воодушевление вернется».
«Капитан Гондар, однако, ведет себя очень странно, – вздохнула леди Изабель. – Такое впечатление, что он просто одержим этой планетой в секторе Гидры. Кроме того, на него жалуются: команда снова устраивает невыносимый шум в кухне, вооружившись жестяными банками и губными гармониками».
«Опять выступает „Невезучая гауптвахта“? – музыковед покачал головой со скорбным осуждением. – Придется поговорить с главным стюардом».
«Пожалуйста, не давайте им спуску, Бернард! Мы не можем позволить распустившимся поварам и официантам действовать на нервы звездам оперной сцены… Роджер, надо полагать, ты прилежно ведешь дневник экспедиции?» – в голосе леди Изабель появилась сардоническая резкость.
«Я делаю заметки, – угрюмо ответил Роджер. – Это крупномасштабный проект».
«Вынуждена напомнить тебе, что женщина, которую ты тайком провел на корабль, причиняет нам бесконечные неприятности. И в конечном счете ты понесешь ответственность за последствия своего безрассудного поступка… Что ты сказал?»
«Я сказал: просто замечательно!»
«Замечательно? Что замечательно?»
«Я вспомнил о вашем снисхождении к преступникам, томящимся на Проказе».
Леди Изабель открыла рот – и закрыла его, не находя слов. Наконец она сказала: «Моя система этических ценностей, Роджер, основана на концепциях ответственности и самоуважения – качеств, каковые обязан демонстрировать каждый, кто на это способен. В связи с тем, что мы приближаемся к Проказе, хотела бы напомнить еще об одном обстоятельстве. При всем моем „снисхождении“, как ты выразился, я не забываю о прагматической стороне действительности и намерена настаивать на том, чтобы все находящиеся на корабле вели себя с максимальной осмотрительностью. Любое запанибратское общение с заключенными строго запрещено: нельзя приглашать их внутрь корабля, предлагать им спиртные напитки или подавать им какие-либо надежды или идеи, выходя за пределы беспристрастной вежливости».
«Я никогда и не собирался нарушать эти правила», – с достоинством заверил ее Роджер.
«Власти на Проказе, скорее всего, предъявят не менее жесткие требования, – напомнил Бернард Бикель. – На Проказе каторжников, как правило, не содержат в клетках или в темницах, в какой-то мере им предоставляется свобода передвижения – а мы не хотим, чтобы они захватили корабль и сбежали».
«Совершенно исключено! – отрезала леди Изабель. – Уверена, однако, что, если будут приняты необходимые меры предосторожности, все будет в порядке».
* * *
В черном небе повис обрамленный светящимся кольцом атмосферы шар Проказы; находясь на орбите, в пятидесяти тысячах километров от поверхности, «Феб» передал запрос о разрешении на посадку. Бок о бок с кораблем пристыковался патрульный катер; на борт взошли четыре офицера. Закончив инспекцию, они несколько часов совещались с леди Изабель и капитаном Гондаром. «Вы должны понимать, что колония на Проказе не похожа на обычную тюрьму, – говорил старший инспектор, худощавый седой человек с обвисшими усами и бегающими по сторонам черными глазками. – Каторжане свободно передвигаются по участку площадью более двадцати пяти квадратных километров – то есть по всей территории Столовой горы».
«Как же вы поддерживаете дисциплину? – поинтересовалась леди Изабель. – Казалось бы, четырнадцать тысяч отчаянных людей, если у них возникнет такое намерение, могли бы с легкостью преодолеть сопротивление сравнительно малочисленного административного персонала».
«У нас свои методы, не беспокойтесь. Уверяю вас, они эффективны. Мы пользуемся многочисленными электронными системами слежения, а с нашими механическими осами шутки плохи. Нет, нас больше беспокоит скука среди заключенных, нежели возможность мятежа. Здесь, на Проказе, практически нет никаких развлечений».
«Значит, наше посещение будет способствовать существенному улучшению общего настроения! – заявила леди Изабель. – Надо полагать, каторжанам чрезвычайно не хватает музыки».
Старший инспектор усмехнулся: «Мы не такие уж варвары. У нас есть несколько собственных оркестров и ансамблей. В конце концов, среди заключенных встречаются представители всевозможных профессий – плотники, водопроводчики, фермеры и музыканты. Наши архитекторы – заключенные; у нас в больнице работают фельдшеры-заключенные и даже врачи-заключенные; наши химики и агрономы – тоже заключенные. В колонии поддерживается режим полного самообеспечения: своего рода уголовная цивилизация, если хотите. Тем не менее, мы благодарны возможности вдохнуть время от времени глоток свежего воздуха, отвлечься чем-нибудь от вечных забот. В этом смысле мы приветствуем ваше прибытие».
«Не нужно благодарностей! – великодушно откликнулась леди Изабель. – Мы рады принести пользу. Теперь давайте определим программу. Я предлагаю „Турандот“, „Кавалера роз“ и „Так поступают все“ – в целом достаточно жизнеутверждающие произведения с захватывающим сюжетом. „Турандот“, конечно, содержит мрачноватые моменты, но экзотика костюмов и экстравагантная сказочная атмосфера не смогут ни на кого оказать нежелательное влияние».
Старший инспектор заверил ее в том, что по этому поводу не следует беспокоиться: «Среди нас немало исключительно мрачных субъектов; вряд ли несколько трагических ситуаций на сцене смогут нас шокировать».
«Превосходно! А теперь – какие именно ограничения или правила нам придется соблюдать?»
«Их на самом деле не так уж много. Разумеется, заключенным нельзя передавать оружие, наркотики или спиртные напитки. Охранники будут контролировать доступ к кораблю, а всем вашим пассажирам и команде надлежит возвращаться на борт корабля до наступления темноты. Как правило, заключенные ведут себя хорошо, но среди них, само собой, попадаются не поддающиеся воспитанию личности, склонные к непредсказуемым выходкам. Например, я ни в коем случае не рекомендую какой-либо привлекательной молодой женщине отправляться на прогулку в одиночку – гостеприимство местного населения может показаться ей чрезмерным».
«Мы вывесим соответствующие предупреждения, – чопорно сказала леди Изабель. – Хотя я сомневаюсь в том, что среди участниц нашей труппы найдется настолько непредусмотрительная особа».
«Еще одно требование: вы должны вручить нам список всех находящихся на борту, без исключения, чтобы мы могли быть уверены в том, что с Проказы улетит ровно столько же людей, сколько прибыло – не меньше и ни в коем случае не больше».
Капитан Гондар передал инспектору требуемый список; офицеры удалились, и «Феб» спустился с орбиты на посадочную площадку Столовой горы.
* * *
«Феб» еще не посещал такую маленькую планету – диаметр Проказы составлял всего лишь чуть больше одиннадцати тысяч километров. С орбиты поверхность планеты казалась гладкой и однородной, темно-зеленого оттенка землистого мха, с едва заметным потемнением на полюсах. Как оказалось, зеленый оттенок объяснялся тем, что по всей планете простиралось пульсирующее, испускающее удушающие миазмы болото, а исправительная колония разместилась на плоской вершине гигантской вулканической пробки, возвышавшейся над болотом на шестьсот метров и достигавшей пригодного для дыхания и более прохладного верхнего слоя атмосферы. Исходная экологическая система поверхности плато была модифицирована, и теперь здесь преобладала земная растительность.
На первый взгляд колония производила впечатление небольшого мирного пригородного района. Учрежденческий внешний вид имело только одно строение – четырехэтажный железобетонный блок с окнами, застекленными импенетрексом; здесь проживали губернатор и его персонал. Поодаль находились четыре аккуратных поселка, производственный комплекс, насколько лавок и складов, контор и баз, полностью укомплектованных персоналом из числа заключенных. По всей видимости, каторжане передвигались без охраны, без опаски и не украдкой, хотя их невозможно было принять за свободных людей. Разница с трудом поддавалась определению – возможно, потому, что в каждом индивидуальном случае свойственное заключенным сочетание меланхолии, подобострастия, отчуждения, жгучего ожесточения и отсутствия непосредственности проявлялось особым, зависящим от наследственности и приобретенных наклонностей способом.
Другое общее свойство каторжан могло бы оставаться незаметным, если бы не то обстоятельство, что все они носили тюремную униформу – серые штаны и голубые куртки. Рассматривая толпу, собравшуюся, чтобы поглазеть на «Феб», леди Изабель попыталась сформулировать это свойство. «Странно! – сказала она, повернувшись к Бернарду Бикелю. – Почему-то я ожидала увидеть более отталкивающую группу людей с жестокими и грубыми физиономиями, явных болванов и тому подобное. Никто из этих каторжан, однако, не привлек бы особого внимания на каком-нибудь званом ужине или приеме в высшем свете. По сути дела, всем им свойственна ничем не примечательная внешность».
Музыковед подтвердил справедливость этого наблюдения, но никак не мог объяснить такое сходство. «Возможно, это как-то связано с тем, что они одинаково одеты», – неуверенно предположил он.
Во время второго совещания со старшим инспектором леди Изабель снова подняла этот вопрос: «Это всего лишь игра воображения, или заключенные действительно чем-то друг на друга похожи?»
Старший инспектор, достаточно привлекательный и хорошо сложенный человек с правильными чертами лица, был несколько удивлен: «У вас возникло такое впечатление?»
«Да, хотя это сходство очень трудно определить. Я вижу здесь людей всевозможных соматических типов, высоких и низких, тучных и худых, но в каком-то отношении…» Она прервалась, пытаясь подыскать слова, подходящие для выражения почти интуитивного заключения.
Инспектор вдруг усмехнулся: «Кажется, я могу это объяснить. Ваше заключение относится скорее к отсутствию, нежели к наличию – носит негативный, а не позитивный характер – а общее отсутствие конкретного признака труднее определить, чем наглядное сходство».
«Возможно, вы правы. Но меня приводит в замешательство то, что я не замечаю здесь типичных „уголовных физиономий“ – хотя, конечно, я не стала бы защищать научную обоснованность такого термина».
«Вы очень наблюдательны. Действительно, мы прекрасно сознаем этот факт. Мы не хотим, чтобы в нашей колонии были явно уголовные типы».
«Но как вам удается их избегать? Ваше учреждение славится как „исправительная колония для неисправимых“. Можно было бы ожидать присутствия множества уголовных типов».
«К нам поступает достаточное число таких типов, – признал инспектор. – Но они здесь долго не задерживаются».
«Что вы имеете в виду? Их ликвидируют?»
«Нет, конечно нет. Ничего подобного. Мы считаем, что уголовная внешность и преступные наклонности взаимосвязаны – одно способствует другому. Другими словами, многие люди – особенно те, кто легко поддаются внушению – ощущают внутреннее побуждение действовать в соответствии с символическим истолкованием своей физиогномики. Человек с выдающимся подбородком, изучая отражение в зеркале, говорит себе: „Ага! Я – волевой, агрессивный человек!“ Этот вывод оказывает подсознательное влияние, когда такой человек решает совершить тот или иной поступок. Человек с маленькими слезящимися глазками и припухшими красноватыми веками знает, что его внешность создает впечатление хитрости, скрытности, болезненной уклончивости – и ощущает внутреннее стремление исполнять соответствующую роль. Действуя таким образом, он, разумеется, тем самым подтверждает общераспространенное предубеждение, благодаря которому и возникло первоначально такое истолкование внешности. Здесь, на Проказе, мы обращаем пристальное внимание на эту взаимосвязь – хотя бы в целях самосохранения. Когда к нам поступает заключенный с маленькими блестящими глазками, едва заметным подбородком, безвольно полуоткрытым ртом и злобным или идиотским выражением лица, мы направляем его в так называемые „реконструкционные лаборатории“, где устраняются наиболее деморализующие внешние признаки. Полагаю, что персонал этих лабораторий – состоящий, разумеется, из каторжан – проявляет тенденцию к стандартизации некоторых оптимальных характеристик, в связи с чем вы замечаете не только отсутствие маленьких бегающих глазок, безвольных подбородков и похотливых ртов, но и необычно высокую, в статистическом отношении, концентрацию прямых носов, благородных лбов, волевых челюстей и доброжелательных взглядов».
«Ага! – воскликнула леди Изабель. – Вот в чем дело! И такие косметические операции приводят к положительному изменению характера?»
«В большинстве случаев – хотя, конечно, нашу колонию никак нельзя назвать обществом филантропов-идеалистов» – отозвался старший инспектор, покривив губы в иронической усмешке.
«Кстати, я никак не могу понять, как такой малочисленный административный персонал умудряется контролировать тысячи отчаянных каторжан, – продолжала любопытствовать леди Изабель. – Население вашей колонии неизбежно должно подразделяться на множество фракций, клик и – как это у них называется? – „малин“. Не говоря уже об откровенном неподчинении и мятежах».
Инспектор не мог не признать справедливость возникших у леди Изабель вопросов: «Действительно, в отсутствие строгой дисциплины нам пришлось бы сталкиваться с такими проблемами. Мы контролируем распределение определенных привилегий; кроме того, в нашем распоряжении несколько хитроумных средств. Одно из уникальных, существующих только в нашей колонии учреждений – так называемая „надзирательная милиция“, состоящая из самых ответственных заключенных. Милиция действует в качестве подразделения судебной власти, а судебные функции также осуществляются заключенными. Разумеется, приговоры пересматриваются губернатором, но он редко вмешивается, даже в тех случаях, когда провинившихся приговаривают к десанту».
«К десанту?»
«Осужденного отвозят на аэробарже на противоположную сторону планеты и сбрасывают с парашютом».
«В заболоченные джунгли? Но это равносильно смертной казни!»
Инспектор поморщился: «Такой вывод невозможно сделать с полной уверенностью – но никто из десантников еще не возвращался».
Леди Изабель содрогнулась: «Полагаю, что даже общество преступников вынуждено прибегать к средствам самозащиты».
«Такие случаи чрезвычайно редки. По сути дела, в нашей колонии так называемый „уровень преступности“ ниже, чем в районах со сходной плотностью населения на Земле».
Леди Изабель недоверчиво покачала головой: «Можно было бы ожидать, что, находясь в столь безнадежных обстоятельствах, люди демонстрировали бы полное безразличие к жизни и смерти».
Инспектор слегка улыбнулся: «Ни в коем случае. По-своему, не слишком афишируя этот факт, я наслаждаюсь жизнью. Я не хотел бы, чтобы меня высадили в болото, и не хотел бы потерять свой статус».
Леди Изабель несколько раз моргнула: «Вы – тоже заключенный? Не может быть!»
«Без всякого сомнения! – заявил инспектор. – Я убил свою бабушку топором и, так как это было повторное идентичное правонарушение, в качестве рецидивиста…»
«Повторное?» – не понял Роджер, недавно присевший неподалеку.
«У каждого из нас две бабушки, – вежливо пояснил инспектор. – Но это было давно и быльем поросло. Некоторым из нас – немногим, совсем немногим – удалось начать новую жизнь. Некоторых из нас – опять же, немногих – приходится сбрасывать с парашютом в болота. Остальные – просто каторжане».
«Все это чрезвычайно поучительно», – подвела итог леди Изабель. Бросив многозначительный взгляд на Роджера, она прибавила: «Еще один убедительный аргумент, предупреждающий о последствиях лени и распущенности, предотвратить которые может только полезный тяжелый труд».
* * *
На второй день после прибытия труппа исполнила «Турандот» перед битком набитым залом. «Кавалер роз» и «Так поступают все» вызвали не меньший восторг публики – в такой степени, что апатичное уныние, грозившее деморализовать певцов и музыкантов, исчезло бесследно.
Губернатор устроил в честь знаменитых гостей званый ужин с буфетом, и его неоднократные выражения благодарности тронули леди Изабель настолько, что она пообещала поставить еще три оперы, попросив губернатора назвать его любимые произведения. Губернатор оказался поклонником Верди и предложил исполнить «Риголетто», «Травиату» и «Трубадура». Леди Изабель предусмотрительно указала на то, что безнадежно трагические оперы, несмотря на из исторический характер и театральные условности, могли вызвать у заключенных подавленность и усугубить их отчаяние. Губернатор развеял ее опасения: «Не беспокойтесь! Негодяям будет только приятно видеть, что не им одним приходится терпеть удары судьбы». Крупный, дородный человек с грубовато-добродушными манерами, губернатор явно был талантливым администратором, даже если это не было очевидно с первого взгляда.
Сразу после ужина в апартаментах губернатора симфонический оркестр Проказы исполнил несколько номеров в честь пассажиров «Феба», а сэр Генри Риксон выступил с речью, провозглашавшей и прославлявшей универсальность музыки. На следующий день под шатром космического корабля поставили «Риголетто», на второй – «Травиату», и на третий – «Трубадура». На каждом представлении потребовалось присутствие охранников в униформе, предотвращавших переполнение зала. Принимались и другие строгие меры предосторожности: входной трап неусыпно охранялся, и каждый вечер команда, с помощью административного персонала колонии, производила тщательный обыск всех помещений корабля.
Закончив исполнение шестой оперы, «Трубадура», оркестранты и певцы были измождены. Зрители требовали дальнейших спектаклей; леди Изабель вышла на ярко освещенную юпитерами середину сцены и выступила с краткой речью, выразив сожаление по поводу необходимости отбытия труппы: «Нам предстоит посетить еще много миров и поделиться шедеврами классической музыки с многими племенами. Будьте уверены, однако, что мы были очень рады доставить вам удовольствие, и что ваши аплодисменты чрезвычайно нас воодушевили. Если мы когда-нибудь снова отправимся в гастроли по планетам Галактики, мы ни в коем случае не забудем остановиться на Проказе!»
После представления охранники снова произвели обыск корабля – внимательнее, чем обычно. На следующий день, перед отлетом, должны были состояться еще одна инспекция и прохождение последних формальностей.
* * *
Охранники покинули корабль и бдительно оставались поблизости, пока команда поднимала трап и задраивала люк. Роджер беспокойно бродил туда-сюда, заглядывая то в рубку управления, то в кают-компанию, то в салон, где Мэдок Розвин играла в карты с Логаном де Апплингом – Роджер был настолько озабочен, что даже это обстоятельство почти ускользнуло от его внимания. Наконец он собрался с духом, направился к каюте леди Изабель и постучал.
«Да? Кто это?»
«Роджер».
Дверь открылась, выглянула леди Изабель: «Что случилось?»
«Не могу ли я зайти на минуту? Мне нужно кое-что вам сказать».
«Я ужасно устала. Ты мог бы рассказать о своих заботах завтра утром».
«Именно в этом я не уверен. Происходит нечто исключительно странное».
«Странное? В каком смысле?»
Продолжая стоять в коридоре, Роджер посмотрел по сторонам. Двери других кают были закрыты. Тем не менее, он понизил голос: «Вы наблюдали за оркестром сегодня вечером?»
«Конечно».
«И вы не заметили никакой разницы?»
«Нет».
«А я заметил. Конечно, возможно, что это незначительная деталь, но чем дольше я о ней думаю, тем более существенной она мне кажется».
«Если бы ты сообщил мне, какую подробность ты заметил, мне было бы легче судить о ее значении».
«Вы когда-нибудь разглядывали вблизи Кальвина Мартино, первого гобоиста?»
«Не слишком внимательно».
«Он любит посмешить других оркестрантов. Перед тем, как вложить мундштук в рот, он с важным видом поправляет манжеты, раздувает щеки и делает надменную гримасу».
«Господин Мартино, – отозвалась леди Изабель, – превосходный исполнитель. Должна заметить также, на тот случай, если это ускользнуло от твоего внимания, что гобой – трудный инструмент, и людей, умеющих виртуозно играть на гобое, очень мало».
«Охотно верю. Сегодня вечером – не могу с уверенностью судить о предыдущем представлении – человек, игравший на гобое, не был господином Мартино».
Леди Изабель укоризненно покачала головой: «Будь так добр, Роджер, забудь эти выдумки. Я действительно очень устала».
«Но это важно! – воскликнул Роджер. – Если первый гобоист – не господин Мартино, кто он такой?»
«Неужели ты думаешь, что сэр Генри не заметил бы такое необычное обстоятельство?»
Роджер упрямо мотал головой: «Гобоист выглядит, как господин Мартино. Но у него не такие большие уши. У Кальвина Мартино характерные растопыренные уши…»
«И это единственная причина, по которой ты меня беспокоишь?»
«О нет! Я наблюдал за гобоистом. Он сидит неподвижно. Он не делает никаких гримас. Он не поправлял манжеты. Вместо того, чтобы поглядывать по сторонам, как это всегда делает Мартино, он не отрывал глаза от нот на пюпитре. А потом уже я заметил его уши».
«Роджер, какая невероятная чушь! Я иду спать – надеюсь, мне удастся заснуть. Утром, если тебя все еще будут беспокоить уши господина Мартино, ты можешь исповедаться перед сэром Генри – может быть, он сможет тебя разубедить. Тем временем я советую тебе хорошенько отдохнуть, потому что завтра мы вылетим без дальнейших задержек, ровно в девять утра».
Дверь плотно закрылась; Роджер медленно вернулся в салон. В салоне он сел и крепко задумался о своей проблеме. Следовало ли ему отправиться к дирижеру? Или, может быть, его долг заключался в том, чтобы лично предъявить обвинения поддельному гобоисту? Чертовски неприятная ситуация! Роджер недовольно качал головой. Должен был существовать какой-нибудь простой способ решить этот вопрос. Роджер размышлял еще минут десять, после чего тихо стукнул кулаком по столу. Он нашел решение!
На следующее утро делались последние приготовления к отлету. В восемь тридцать один из охранников робко приблизился к леди Изабель: «Господин Вул еще не вернулся на корабль, мадам».
Леди Изабель недоуменно взглянула на охранника: «Где он запропастился?»
«Он покинул корабль два часа тому назад, сообщив, что ему нужно срочно передать ваше сообщение губернатору».
«Невероятно! Что еще он придумал? Я не просила его передавать какое-либо сообщение! Просто безобразие! Я готова вылететь без него, пусть остается на Проказе!»
Подошел Бернард Бикель, и леди Изабель поведала ему о беспрецедентной выходке Роджера: «Боюсь, что он окончательно спятил. Вчера вечером он заявился ко мне, бормоча какую-то околесицу про уши господина Мартино. А сегодня утром убежал с воображаемым сообщением к губернатору колонии!»
Бикель в замешательстве пожал плечами: «Полагаю, следует послать охранника найти его и привести обратно на корабль».
Леди Изабель поджала губы: «Его безответственности нет оправдания! Я серьезно подумываю о том, чтобы оставить его здесь. Он прекрасно знал, что мы вылетаем ровно в девять».
«Его поведение можно объяснить только временным помешательством; он может поправиться», – заметил музыковед.
«Да-да, – проворчала леди Изабель. – Наверное, вы правы». Она повернулась к охраннику: «Господина Вула необходимо найти. Можно предположить – допуская, что он действительно помешался – что он отправился в управление губернатора, чтобы передать воображаемое сообщение. Надо полагать, в первую очередь его следует искать именно там».
В этот момент у трапа возник переполох. Леди Изабель и Бернард Бикель поспешили к выходу, где Роджер Вул и растрепанный Кальвин Мартино спорили с охранником.
«Господин Вул может подняться по трапу, – говорил охранник. – Но сопровождающему его лицу вход запрещен – все перечисленные в списке лица уже находятся на борту».
«Я – Кальвин Мартино! – ослабевшим голосом, но настойчиво утверждал гобоист. – Я требую, чтобы меня пустили в корабль!»
«Что здесь происходит? – строго спросила леди Изабель. – Господин Мартино, не соблаговолите ли вы объяснить, как возникла столь необычная ситуация?»
«Меня захватили заложником! – кричал Мартино. – Меня унижали, надо мной издевались! Меня опоили наркотиком! Мне угрожали! Если бы не господин Вул, не знаю, что со мной могло случиться!»
«Я же говорил! Другой гобоист – самозванец!» – развел руками Роджер.
Леди Изабель глубоко вздохнула: «И как ты узнал, где найти настоящего господина Мартино?»
«Все достаточно просто. Лицо можно изменить косметической операцией, манерам можно подражать, но только гобоист может подменить гобоиста. Поддельный Мартино – несомненно гобоист, по-видимому из оркестра колонии. Я узнал, где живет гобоист из симфонического оркестра Проказы, направился по этому адресу и зашел внутрь. Господин Мартино лежал под кроватью, со связанными руками и ногами».
Мартино разразился новыми причитаниями. Леди Изабель подняла руку: «Бернард, пожалуйста, проведите охранника в корабль и передайте преступника на его попечение».
Через пять минут понурого самозванца вывели по трапу. Его сходство с подлинным Кальвином Мартино оказалось поразительным.
«Каким образом…» – начал было спрашивать Бернард Бикель.
К этому времени по трапу уже поднимался срочно вызванный старший инспектор. Он печально покачал головой: «Судя по всему, персонал реконструкционных лабораторий позволил себе не предусмотренную правилами импровизацию. Я сам изумлен происходящим… Но на самом деле это не так уж удивительно. Многие каторжане готовы пожертвовать всеми привилегиями ради того, чтобы удрать с Проказы».
«Ничего не понимаю! – признался Бикель. – Как можно придать одному человеку внешность другого?»
«Я не знаком со всеми подробностями процесса, – ответил инспектор, – но в реконструкционных лабораториях такие операции уже производились. Насколько я понимаю, подготавливается жесткая маска – отпечаток лица подменяемого субъекта, после чего мягкие ткани лица самозванца делаются податливыми и растяжимыми с помощью различных инъекций, и на него надевается маска. Если оригинальный и поддельный индивидуумы не слишком отличаются формой черепов, мягкие ткани последнего временно запечатлевают черты первого. Разумеется, для того, чтобы подделка стала убедительной, телосложение оригинала и копии тоже должно быть достаточно сходным».
«Поразительно! – развел руками Бернард Бикель. – Ну и ну! Господин Мартино, вам здорово повезло». Музыковед снова повернулся к инспектору: «Вы, кажется, упомянули о „временном запечатлении“. Как долго поддельное лицо сохраняет форму?»
«Не могу сказать с уверенностью. Наверное, неделю или дней десять».
Бернард Бикель кивнул: «А после этого – кто знает? Самозванец может притвориться, что у него какая-нибудь кожная болезнь, или отрастить бороду. И скрыться, как только мы приземлимся в следующем порту».
«Дьявольская выдумка! – пробормотала леди Изабель. – Ну что ж, уже почти девять часов, пора поднимать трап. Роджер, будь так любезен, перестань бегать вокруг да около и заходи внутрь, если не хочешь, чтобы тебя оставили на Проказе!»
«Одну минуту! – воскликнул Роджер. – Еще рано улетать!»
«Почему же?»
«Разве вы не думаете, что нам следует проверить остальных оркестрантов, да и команду в придачу? Кто знает, сколько других самозванцев прячутся на борту?»
Неприязненно уставившись на племянника, леди Изабель помолчала, после чего глухо обронила: «Чушь!»
Бернард Бикель оживился: «Знаете ли что? Я думаю, Роджер совершенно прав! Необходимо проверить всю труппу и всю команду».
Леди Изабель вызвала сэра Генри Риксона, Андрея Сцинка и капитана Гондара. Выслушав ее разъяснения, капитан раздраженно сказал: «Команду оставьте в покое. Никто из нас не покидал корабль, что подтверждается табелем интенданта».
Действительно, регистрационные записи подтвердили заявление Гондара. Мэдок Розвин также не ступала на влажную почву Столовой горы.
Легко возбуждающаяся дива, Ада Франчини, заявила: «Вы думаете, что меня подменили? Вы с ума сошли! Слушайте!» Она пропела колоратурный вокализ, преодолевая октавы с такой легкостью, словно это были терции: «Кто может так петь, кроме самой Франчини?»
Ей никто не возразил. «Кроме того, – заметила Ада Франчини, – я прекрасно знакома с голосами всех певцов, находящихся на корабле, и со всеми их маленькими секретами. Дайте мне три минуты, и я приведу к вам всех самозванцев, какие среди них найдутся».
Пока Ада Франчини проверяла подлинность певцов, прислушиваясь к исполняемым ими вокальным упражнениям, обращаясь к ним шепотом с вопросами и выслушивая произнесенные таким же шепотом ответы, прибыл губернатор колонии – его проинформировали о сложившемся положении вещей. Губернатор, шокированный и подавленный новостями, обратился к леди Изабель с глубочайшими извинениями.
Тем временем Роджер отвел в сторону Бернарда Бикеля: «Очевидно, что меня не подменили, потому что именно я вывел самозванцев на чистую воду. Скажите, где моя тетка наняла вас консультантом экспедиции?»
«В саду при усадьбе Балью».
«Прекрасно, вы настоящий. Я говорил с Мартино. Его продержали в заключении два дня. Это значит, что в нашем оркестре два дня играл другой гобоист».
Бернард Бикель пожевал ус: «Струнники не обратили бы на это особое внимание. Медные духовые, пожалуй, тоже. Но деревянные духовые…»
Роджер кивнул: «Вот именно. Вся группа деревянных духовых должна состоять из самозванцев».
«Я сейчас же поговорю с сэром Генри…»
«Нет, подождите! – прошипел Роджер. – Если подменили всю группу деревянных духовых, неужели вы думаете, что настоящий сэр Генри этого не заметил бы?»
«Неужели… сэр Генри?»
«Это же очевидно!»
Бернард Бикель обернулся и взглянул на дирижера, стоявшего внизу у трапа: «И правда! Сэр Генри выше. Кроме того, он никогда не надел бы черные ботинки в сочетании с коричневым костюмом!»
Поддельный сэр Генри услышал, что о нем говорят. Украдкой осмотревшись по сторонам, он понял, что его подозревают, и пустился наутек – но его схватили и заключили под стражу.
«Ты что, не понимаешь, что ты наделал? – кричал на него губернатор. – Если с сэром Генри что-нибудь случилось, тебя выбросят с парашютом в болото!»
Самозванец горько усмехнулся: «На этот счет не беспокойтесь. Наша затея сорвалась, но я не последний дурак». Он объяснил, где каторжане спрятали сэра Генри, и вскоре разъяренный дирижер вернулся на корабль.
Ему объяснили, что происходит, и сэр Генри зловеще кивнул: «Никто из оркестрантов не смог бы меня одурачить ни на секунду! Давайте-ка, все! Вынимайте инструменты!»
Арфистке, пианисту и ударнику позволили доказать свою аутентичность словесно – они ответили на несколько тихих вопросов, и сэр Генри их отпустил.
Другие оркестранты настроили инструменты и приготовились. Сэр Генри проверял их одного за другим – каждому пришлось исполнять пассажи и гаммы.
Как и ожидал Роджер Вул, все исполнители из группы деревянных духовых оказались поддельными. Под угрозой десантной высадки они рассказали, где можно было найти настоящих оркестрантов, после чего их увели охранники.
Леди Изабель наблюдала за процедурой проверки с растущим испугом. «Я все еще не чувствую себя в безопасности, – дрожащим голосом произнесла она. – Что, если мы кого-нибудь пропустили? Как убедиться в том, что здесь не осталось никого из преступников?»
«Мы проверили всех находящихся на борту, – ответил Бернард Бикель. – Вся труппа в целости и сохранности, все прошли проверку. Полагаю, больше нет никаких причин откладывать вылет? Как вы думаете, губернатор? У вас есть возражения?»
Губернатор, тихо беседовавший с Роджером, обернулся: «Что вы сказали?»
Бикель повторил свой вопрос.
«Вам не терпится улететь? – отозвался губернатор. – Что ж, вам придется еще чуть-чуть подождать. Мадам, вам нехорошо?» Губернатор подошел к леди Изабель, заглянул ей в лицо и, положив тяжелую мясистую ладонь ей на загривок, встряхнул ее, как терьер, поймавший крысу. Со старухи слетел парик: обнажился бритый череп, поросший рыжеватой щетиной. «Разбойник! – прорычал губернатор. – Где леди Изабель? Если у нее хоть волос упадет с головы, считай себя десантником!»
«Ничего с ней не случилось, старая кляча цветет и пахнет», – хрипловатым мужским голосом огрызнулась поддельная леди Изабель.
* * *
Через полчаса настоящую леди Изабель провели, поддерживая под руки, вверх по трапу.
«Безобразие, абсолютное безобразие, этому нет оправдания! – кричала она на губернатора. – Неужели вы не понимаете? Меня держали двое суток в вонючем подвале! Беспомощную, во власти закоренелых бандитов!»
«К моему стыду! – опустил голову губернатор. – Я в ужасе, не могу найти слов! Вы понимаете, конечно, что своим спасением вы обязаны исключительно племяннику. Не представляю, как ему удалось заметить обман». Губернатор повернулся к Роджеру: «Почему вы были так уверены? Им удавалось почти идеально притворяться!»
Роджер покосился на леди Изабель: «Ну, понимаете ли… Они допустили несколько незначительных оплошностей. В частности, каторжанин, притворявшийся моей теткой, вел себя слишком смирно, выражался слишком мягко. Когда обнаружилось, что подменили сэра Генри и всю группу деревянных духовых, поддельная леди Изабель только прищелкнула языком и вздохнула. Настоящая леди Изабель приказала бы сварить мерзавцев в масле – или, по меньшей мере, немедленно снабдить их парашютами и столкнуть со Столовой горы. Мелочь, конечно, но у меня такая сдержанность сразу вызвала подозрения».
Яростно направившись к своей каюте, леди Изабель рявкнула через плечо: «Вылетаем сию минуту!»
Бернард Бикель неуверенно улыбнулся: «Я все еще чего-то не понимаю. Если косметические маски должны были износиться примерно через неделю…»
«Каторжане намеревались захватить корабль, – объяснил старший инспектор. – Я тут поговорил с кларнетистом из каторжан. Благодаря господину Вулу, однако, заговор провалился».
