8
Подобно большинству населенных планет Галактики, Зейд отличался чрезвычайным физиографическим разнообразием. Его единственный континент, с десятками субконтинентов, бухт, полуостровов, перешейков, фьордов, мысов и заливов, занимал две трети поверхности. Земное поселение – комплекс, состоявший из склада, общежитий и административных зданий, находилось на берегах реки в нескольких километрах от места ее впадения в Южный океан. Комиссар-резидент Эдгар Кэм, осторожно, но решительно жестикулировавший высокий задумчивый человек с большим носом, широким подбородком и большими ладонями и ступнями, попытался отговорить леди Изабель от осуществления ее планов.
Сидя в каюте леди Изабель, он объяснил, чем вызывался его пессимизм: «В принципе, у меня нет никаких возражений. В общем и в целом аборигены Зейда настроены дружелюбно и склонны к сотрудничеству; тем не менее, они непредсказуемы. Известны как минимум шестнадцать разумных подвидов зейдиан, причем эти подвиды отличаются один от другого гораздо больше, чем человеческие расы, а их культурные предпочтения так же несовместимы, как их окраска и анатомические признаки. Даже если бы от меня это потребовалось, я не смог бы сформулировать общее определение всех зейдиан».
«Но все они человекоподобны?»
«Разумеется. В этом не может быть никаких сомнений. На расстоянии в сто метров зейдианина практически невозможно отличить от человека».
«И, насколько мне известно, им не чуждо артистическое самовыражение? Другими словами, они понимают творческий процесс, символическую сублимацию действительности и абстрагирование эмоций с использованием созданных символов?»
«Совершенно верно! Хотя в этом отношении, опять же, наблюдается огромное разнообразие способов самовыражения. Одна из особенностей существования на Зейде заключается в отсутствии культурного обмена и взаимопонимания. Каждое племя, по-видимому, живет в атмосфере полной самодостаточности и, за исключением редких случаев охоты за рабами, практически не замечает соседей».
Леди Изабель нахмурилась: «Следует ли понимать вас таким образом, что, выступая перед местными зрителями, мы подвергались бы опасности нападения и порабощения?»
«Такая опасность существовала бы, если бы вы осмелились углубиться в дебри за Бурым хребтом или попытались петь и танцевать перед когтеклювами из Стагаг-Огога. Но это особые случаи; как правило, зейдиан следует опасаться не больше, но и не меньше, чем людей на Земле – достаточно неукоснительно соблюдать их обычаи и условности. Но здесь-то и зарыта собака. Обычаи и условности разных племен настолько несовместимы, что результаты любого взаимодействия с аборигенами становятся в какой-то степени непредсказуемыми».
«Думаю, что в этом отношении вы можете на нас положиться, – вставил Бернард Бикель. – Нас нельзя назвать новичками – и, само собой, мы сделаем все возможное для того, чтобы учесть особые предпочтения местного населения».
«Тем не менее, – сказала леди Изабель, – я была бы очень благодарна, если бы вы помогли составить расписание, позволяющее нам выступить перед наиболее восприимчивыми и развитыми племенами».
«Я мог бы кое-что предложить, – суховато ответил Кэм. – Но я не могу составлять или утверждать ваше расписание. На сегодняшний день земляне вовсе не внушают у аборигенов автоматическое уважение. По существу, наблюдается нечто обратное: некоторые племена уверены в том, что Земля – бесплодная пустыня, обитатели которой прозябают в нищете. В противном случае, почему бы люди прилагали такие усилия, посещая другие миры? Так или иначе, у меня нет никаких полномочий за пределами нашего анклава – если вы где-нибудь попадете в беду, нарушив какие-нибудь правила, я ничем не смогу вам помочь. В общем и в целом, никакого особенного риска нет, но я хотел бы еще раз подчеркнуть, что племена Зейда отличаются одно от другого, что их обычаи и предпочтения сложны, и что их поведение во многом непредсказуемо».
«Как уже упомянул господин Бикель, нас трудно назвать новичками, – возразила леди Изабель. – Уверяю вас, никто не сможет неправильно истолковать наши наилучшие намерения».
Комиссар явно не был убежден, но кивнул: «Если вы будете осторожны и предусмотрительны, у вас не должно быть никаких проблем. Могу даже предоставить вам устного переводчика. Что же касается районов, где театральные зрелища могли бы вызвать наибольший интерес… Дайте немного подумать… Водяным, конечно, земная опера покажется забавной. У них есть собственная, высокоразвитая музыкальная культура. По сути дела, в их жизни музыка играет важную церемониальную роль. Стриады тоже придут посмотреть – это незлобивый и смышленый народ. Кто еще? Древоходов, пожалуй, лучше не приглашать. Они пугливы и, кроме того, не слишком сообразительны… Психоборцы – да! Пусть вас не беспокоит их прозвище – оно относится к суровым мыслительным соревнованиям, благодаря которым они повышают свой статус. Психоборцы энергичны и предприимчивы – пожалуй, самое разумное племя на этой планете».
«Трех выступлений будет вполне достаточно, – сказала леди Изабель. – Как вы считаете, Бернард?»
«Согласен. Причем совершенно необходимо предотвратить ошибки, допущенные на планете Сириуса».
Кэм поднялся на ноги, собираясь уходить: «Я сейчас же пришлю к вам Дарвина Личли. Он сможет указать местонахождение упомянутых мною районов, и бегло говорит на нескольких местных языках. И, естественно, желаю вам всевозможных успехов в вашем предприятии!»
Комиссар удалился, и вскоре прибыл переводчик, Дарвин Личли – пузатый коротышка с серьезной розовой физиономией и блестящей розовой лысиной.
«Комиссар Кэм объяснил мне, в чем состоят ваши намерения, – напыщенно-озабоченным тоном обратился он к леди Изабель. – В принципе, они достойны похвалы и восхищения. Боюсь, однако, что проблемы возникнут на низменном практическом уровне. Масштаб вашего проекта и сложность его осуществления неизбежно приведут к недоразумениям и затруднениям».
Леди Изабель окинула переводчика взглядом, полным холодного пренебрежения: «Меня удивляет ваша уверенность в том, что вы говорите, господин Личли. Затратив несколько недель и существенные финансовые средства на тщательное планирование и проведение специальных репетиций, не говоря уже о преодолении космических расстояний, мы прибыли, наконец, на Зейд, готовые предложить нашу программу. Вы, однако, с первой минуты выступаете с пессимистическими заявлениями, надеясь, по-видимому, на то, что мы испугаемся, исполненные сомнениями и зловещими предчувствиями, забудем о всех наших планах и вернемся на Землю».
«Мадам, вы меня неправильно поняли, – слегка заикаясь, возразил Личли. – Я всего лишь надеялся предложить вашему вниманию реалистическое описание ситуации, чтобы впоследствии у вас не было оснований обвинять меня в безответственности. Племена Зейда разумны, но их представления носят довольно-таки ограниченный – хотя и целенаправленный – характер, а поведение некоторых разновидностей зейдиан плохо поддается пониманию и может оказаться непредсказуемым или даже капризным».
«Очень хорошо! Мы учтем ваше мнение. А теперь давайте взглянем на карту – я заметила, что вы не забыли взять ее с собой».
Дарвин Личли принужденно кивнул и развернул карту единственного континента планеты в проекции Меркатора. «Мы здесь, – он ткнул пальцем в точку на краю юго-восточной части материка. – Насколько я понимаю, господин Кэм уже предупредил вас о чрезвычайном разнообразии туземцев и рекомендовал посетить стриадов, водяных и психоборцев. Я, пожалуй, посоветовал бы выбрать другие племена, но мое мнение в данном случае не играет роли – будь что будет. В первую очередь можно было бы навестить стриадов из Терцерской области, – переводчик постучал ногтем по карте. – Они ничем не хуже других и, конечно же, никому не уступают колоритностью».
Пока «Феб» величественно скользил по воздуху над черно-оранжевыми и лимонно-зелеными джунглями, Дарвин Личли попытался дать новоприбывшим общее представление о стриадах.
«Обитатели Зейда мутируют гораздо быстрее, чем люди, в связи с чем, несмотря на то, что они происходят от общих предков, различия между ними – как физиологические, так и психологические – поразительны. Стриады, в частности, адаптировались к особым условиям существования весьма достопримечательным образом. В Терцерской области часто наблюдается интенсивная вулканическая активность; в результате там образовались многочисленные горячие источники, а также кипящие грязевые гейзеры – стриады используют эту грязь в качестве строительного материала для своих цитаделей. Стриады покладисты и умеют замечательно модулировать звуки – они производятся уникальным органом, свойственным только стриадам».
Впереди джунгли постепенно поредели, превратившись в нечто вроде парка, усеянного пучками черных деревьев, напоминающих гигантский бамбук, и одиночными огромными шарами оранжевого пуха. Вдали к небу поднималась гряда сероватых гор, и Дарвин Личли обратил внимание окружающих на дрожащую в воздухе дымку испарений: «Здесь скопление термальных источников – приглядевшись, над испарениями можно различить крыши стриадских селений».
Действительно, через несколько минут из пелены тумана показались похожие на крепости жилища стриадов – шести- и семиэтажные толстостенные строения из разноцветной спрессованной вулканической грязи.
«Феб» приземлился на ровном поле у окраины селения. Из открывшихся чугунных ворот тут же вышли несколько десятков местных жителей. Спустившись на поле, Дарвин Личли, леди Изабель, Бернард Бикель и Роджер ожидали приближения стриадов.
Они несомненно напоминали людей – высокие существа с тонкими руками и ногами, но с массивными гребенчатыми грудными клетками. Их медно-красная шкура отливала зеленым металлическим блеском; их длинные узкие головы поросли черным перистым покровом. На стриадах были туники из грубого холста с бронзовыми наплечными украшениями-застежками, открытые спереди так, чтобы обнажались обширные грудные клетки с небольшими углублениями звуковоспроизводящих диафрагм, обрамленных роговыми наростами. В нескольких метрах от корабля стриады остановились и застыли. Их диафрагмы сжались, вздрогнули и одновременно испустили тихий хлопок церемониального приветствия.
Дарвин Личли произнес несколько фраз на языке, напоминавшем каскады фрикативных согласных, перемежавшиеся приступами судорожного кашля. Обменявшись негромкими звуками того же характера, стриады ответили в унисон.
Личли повернулся к леди Изабель: «Они будут рады присутствовать на музыкальном представлении. Должен признаться, я несколько удивлен. Стриады довольно-таки боязливы и редко встречаются с людьми – хотя их посещали несколько торговых делегаций. Когда вы собираетесь давать представление?»
«Завтра, если это не слишком рано».
Дарвин Личли обсудил этот вопрос с аборигенами, после чего сообщил леди Изабель, что предложенное ею время вполне приемлемо. Тем временем, землян пригласили посетить город. Личли перечислил несколько простых табу, которые следовало соблюдать неукоснительно: нельзя было заходить в дома, бросать какие-либо предметы в горячие источники, шуметь, шалить и вообще вести себя неприлично. Кроме того, стриады не одобряли тех, кто уделяет особое внимание детям; по словам Личли, они рассматривали детей как паразитов и нередко употребляли их в пищу. Когда леди Изабель ужаснулась этому обстоятельству, Личли рассмеялся: «Око за око, зуб за зуб, как говорится. Дети мстят взрослым, сталкивая их в жерла кипящих гейзеров». Учитывая предостережения Дарвина Личли, пассажиры «Феба» в большинстве своем решились принять приглашение туземцев – земляне бродили по селению стриадов всю вторую половину дня и вечером. Они с любопытством разглядывали озерца бурлящей грязи – крупнейшие были горчично-желтого оттенка, а другие, поменьше, кипели темно-красными, серыми и шоколадно-коричневыми пузырями. Из этой грязи строились «цитадели» стриадов: земляне изумленно наблюдали за тем, как аборигены, собравшись группами, испускали потоки звуковой и ультразвуковой вибрации из грудных диафрагм, фракционировавшие, перемешивавшие и сжимавшие вулканическую грязь на различных этапах подготовки строительного материала.
Судя по всему, гости с Земли произвели на местных жителей положительное впечатление. Представитель стриадов пригласил новоприбывших на банкет. Поспешно посоветовавшись с леди Изабель, Дарвин Личли с благодарностью отклонил приглашение, сославшись на то обстоятельство, что исполнители, по традиции, должны были поститься накануне представления.
На следующее утро открылся шаровой сектор C земного корабля; возвели центральную мачту и соорудили театральный шатер. Стриадам леди Изабель решила показать «Волшебную флейту»; память о фиаско, постигшем ее труппу на планете Сириуса, была свежа, и леди Изабель предпочла не вносить какие-либо изменения в либретто и ограничиться классическими костюмами и декорациями. Стриадам предстояло увидеть и услышать оперу в точности такой, какой ее исполняли на Земле. «В конце концов, идти на неприятные маленькие компромиссы означало бы проявлять по отношению к туземцам своего рода пренебрежительное снисхождение, – заявила леди Изабель, обращаясь к Бернарду Бикелю. – Наша цель в том, чтобы заинтересовать инопланетян земной музыкой в том виде, в каком она существует, во всем ее торжественном великолепии, а не в каком-то извращенном, выхолощенном варианте, который композитор отказался бы признать своим произведением».
«Я придерживаюсь той же точки зрения, – сказал Бикель. – До сих пор я не заметил у стриадов никаких признаков музыкального самовыражения, но в целом они кажутся цивилизованным и одаренным народом. Возможно, вы заметили орнаментальные рельефы над городскими воротами, выполненные из прессованной грязи различных оттенков?»
«Разумеется – исключительно выразительная абстракция! Нужно напомнить Роджеру сфотографировать эти рельефы и архитектуру стриадов в целом, чтобы он хоть как-то оправдал свое пребывание на борту корабля».
«Молодой человек явно приуныл, – усмехнулся музыковед. – По-моему, он никак не может смириться с тем, что капитан Гондар целиком и полностью завладел вниманием мисс Розвин».
Леди Изабель поджала губы: «Не могу не выразить некоторое негодование по поводу сложившейся ситуации – тем более, что мы никак не можем обойтись без капитана, а он, как вы правильно изволили заметить, явно взял эту молодую особу под крылышко».
Бернард Бикель пожал плечами: «Насколько я понимаю, это никого не волнует, кроме Роджера. Мэдок Розвин старается не попадаться на глаза; трудно представить себе более ненавязчивое существо».
«Еще бы она навязывалась!» – фыркнула леди Изабель.
* * *
Скоро должна была грянуть увертюра. Певцы нарядились в костюмы; другие музыканты, хорошенько подкрепившись и прогулявшись по полю между селением стриадов и кораблем, собрались в оркестровой яме, просматривая свои партии и обмениваясь добродушными шутками.
Из города разноцветных грязевых цитаделей вышли стриады; как прежде, они приближались к кораблю не спеша, с достоинством и с величайшей серьезностью. Взойдя по трапу, зрители расселись в первых рядах, не проявляя никаких признаков смущения или растерянности. Примерно три четверти мест все еще пустовали; леди Изабель взглянула в сторону городских ворот, но там больше никого не было.
Она подозвала переводчика и спросила: «Это вся аудитория? Нам не следует ожидать прибытия других зрителей?»
«Я наведу справки, – Дарвин Личли подошел к одному из стриадов, поговорил с ним и вернулся, слегка нахмурившись. – По его словам, других зрителей не будет. Все присутствующие стриады – лица, занимающие высокие ответственные должности, что-то вроде городских старейшин, если хотите. Они уполномочены принимать любые необходимые решения».
Леди Изабель в замешательстве покачала головой: «Не могу сказать, что понимаю происходящее».
«Я тоже не совсем понимаю, в чем дело, – признался Дарвин Личли. – Тем не менее, лучше не пренебрегать предпочтениями местных властей – в зале собрались представители высшего сословия».
«По всей видимости, дело именно в этом, – вмешался Бернард Бикель. – Я видел нечто подобное и в других местах: право на изучение эстетических тайн предоставляется лишь избранным, культурной аристократии».
Леди Изабель пригляделась к строгим фигурам стриадов, внимательно прислушивавшихся к звукам настраивающегося оркестра: «Таким образом, правители стриадов – творческая элита? Неожиданно приятная концепция, нечего сказать… Что ж, пора начинать».
Сэр Генри Риксон взошел на подиум, поклонился сидящим в зале и поднял дирижерскую палочку: прозвучали торжественные аккорды медленного вступления. Стриады замерли, как завороженные.
Поднялся занавес; на сцену выбежал Тамино, преследуемый гигантским змеем. Сюжет оперы разворачивался своим чередом, одна ария сменялась другой. Сосредоточенное внимание стриадов радовало леди Изабель. Туземцы сидели неподвижно, лишь изредка вздрагивая с явным удовлетворением – в частности, когда Ада Франчини, исполнявшая Царицу Ночи, непринужденно взяла верхнее «фа» во втором акте.
Опера закончилась; исполнители вышли на сцену, чтобы вместе поклониться слушателям. Стриады медленно поднялись на ноги и впервые обменялись замечаниями. Судя по всему, между ними возникли какие-то разногласия – игнорируя певцов и оркестрантов, стриады покинули театральный зал и продолжали спорить под открытым небом.
Леди Изабель тоже спустилась по трапу, лучезарно улыбаясь аборигенам; Бернард Бикель и Дарвин Личли последовали за ней. Приблизившись к группе стриадов, леди Изабель воодушевленно спросила: «Что вы думаете о нашей замечательной музыке?» Дарвин Личли перевел ее вопрос.
Представитель городской элиты ответил – переводчик замялся в явном замешательстве.
«Что он сказал?» – нервно полюбопытствовала леди Изабель.
Нахмурившись, Личли неуверенно поглядывал на руководителей стриадов: «Его интересует доступность».
«Доступность? Не понимаю».
«Я тоже не понимаю», – признался Личли. Переводчик обратился к туземцам с дальнейшими расспросами, и те стали ему что-то подробно объяснять.
Брови Дарвина Личли поднялись. Он начал было возражать, но в конце концов беспомощно пожал плечами и повернулся к леди Изабель: «По-видимому, возникло недоразумение – точнее, мы не совсем поняли друг друга с самого начала. Я уже упоминал о том, что знакомство стриадов с людьми ограничивается, главным образом, редкими посещениями коммерческих делегаций».
«Да, и что же?»
«Насколько я понимаю, местные власти решили, что „Феб“ привез очередную торговую делегацию, и рассматривали представление с этой точки зрения». Поколебавшись, Дарвин Личли собрался с духом и выпалил: «Опера их не слишком впечатлила. Стриады заявляют, что им не нужны ни тромбоны, ни скрипки – в этом отношении возможности их диафрагм вполне адекватны. Но они готовы заказать пару гобоистов и колоратурное сопрано, если им предложат сходную цену».
«Что же это такое, хоть святых выноси!» – всплеснула руками леди Изабель. Повернувшись к терпеливо ожидающим стриадам, она высокомерно выпрямилась: «Можете сообщить этим существам…»
Бернард Бикель поспешно выступил вперед. «Передайте уважаемым стриадам, – мягко произнес он, – что, к сожалению, интересующие их виды продукции пользуются в настоящее время таким высоким спросом, что мы не можем гарантировать их доставку в обозримом будущем».
Туземцы внимательно выслушали Дарвина Личли, ограничились кратким вежливым прощанием и молча вернулись в город. Леди Изабель с отвращением приказала разобрать театральный шатер и приготовиться к вылету. «Феб» поднялся в воздух и направился в страну водяных зейдиан.
* * *
Река, медленно струившаяся из джунглей, блуждала, поворачивая то на север, то на юго-запад, и в конечном счете впадала в обширное внутреннее море; дельта ее простиралась, вдоль и поперек, километров на восемьдесят. Здесь обитали водяные зейдиане – раса, настолько отличавшаяся от стриадов, что трудно было поверить в общность эволюционного происхождения этих двух племен. Гибкие и скользкие бледно-серые существа, чем-то напоминавшие тюленей, водяные были значительно мельче стриадов; их диафрагмы атрофировались – или, возможно, вообще не сформировались. На почти округлых головах речных аборигенов вместо черных перистых пучков, характерных для жителей вулканических предгорий, можно было заметить лишь редкие зеленовато-черные пряди, прилипшие к черепу. Будучи явно гораздо многочисленнее стриадов, водяные отличались склонностью к постоянной взбудораженной деятельности. Им удалось существенно изменить условия среды обитания – вся речная дельта покрылась поразительно хитроумной сетью искусственных каналов, прудов, дамб и плавучих островков. Всюду плавали и ныряли занятые обслуживанием сооружений водяные, сновали направляемые шестами хрупкие шаланды и самоходные баржи, нагруженные доверху всевозможными тюками и связками. Во всем районе не было ни одного крупного города, но заболоченная равнина пестрела бесчисленными небольшими селениями – скоплениями приземистых тростниковых хижин с соломенными крышами. В центре дельты, на острове диаметром километра полтора, возвышалась похожая на пагоду башня из бревен, переплетенных растительными волокнами, облицованная красными эмалированными панелями.
Дарвин Личли достаточно подробно обсудил характер водяных с леди Изабель и Бернардом Бикелем: «По сравнению со стриадами, местные жители могут показаться не столь вежливыми и дружелюбными. По сути дела, водяные предпочитают вести себя с отстраненной прохладцей, и ее легко истолковать как неприязнь. Но первое впечатление ошибочно – водяные способны на глубокие эмоциональные переживания. Тем не менее, они весьма консервативны и с подозрением относятся к новшествам. Вы спрашиваете себя: почему же, в таком случае, комиссар Кэм посоветовал вам посетить водяных? Ответ прост – водяные отличаются исключительно высокоразвитой музыкальной культурой, уходящей корнями в глубокую древность. Их музыкальным традициям не меньше десяти тысяч лет».
«Поживем – увидим, – жалобно вздохнув, отозвалась леди Изабель. – По меньшей мере, хорошо уже то, что местным жителям в принципе известно, что такое музыка».
«На этот счет беспокоиться не приходится, – заверил ее Дарвин Личли. – Они настоящие специалисты. У каждого водяного абсолютный слух. Они мгновенно распознают любые аккорды в любых обращениях».
«Рада слышать, – несколько ободрилась леди Изабель. – Но у них, наверное, нет оркестров, подобных нашим?»
«Нет – в том смысле, в каком оркестры используются на Земле. Но каждый совершеннолетний водяной – своего рода оркестрант. С рождения ему поручается определенная роль – или партия, если хотите – при исполнении церемониальных фуг, причем он играет на особом семейном инструменте, полученном в наследство от предков».
«Чрезвычайно любопытно! – воскликнула леди Изабель. – А у нас будет какая-нибудь возможность послушать их музыку?»
Дарвин Личли с сомнением поджал губы: «На этот счет ничего не могу сказать. Водяных нельзя назвать негостеприимными или враждебными, но это своеобразный народ – вы сами в этом убедитесь – и с ними приходится иметь дело, принимая во внимание их обряды и обычаи. Я довольно хорошо с ними знаком, и они меня тоже помнят, но вы не заметите никаких приветствий, никакой теплоты, даже никакого подтверждения нашего знакомства – ничего подобного. Так или иначе, вы хотели встретиться с музыкально развитыми инопланетянами, и теперь у вас есть такая возможность».
«Если они настолько восприимчивы к музыке, как вы говорите, что из нашего репертуара могло бы привлечь их внимание? Как вы думаете, Бернард?» – спросила леди Изабель.
Бернард Бикель задумался: «Может быть, Россини? „Севильский цирюльник“?»
«Скорее всего, это удачная идея! Насколько я вижу, местные жители – резвые и энергичные существа, а уж резвости-то Россини не занимать».
«Феб» приземлился на острове рядом с напоминающей пагоду башней – Дарвин Личли назвал ее «Хранилищем скрижалей». Переводчик охарактеризовал общественное устройство водяных как путаницу парадоксов и противоречий, в которой еще не удалось разобраться самым пытливым этнологам. В целом и в общем, любой вид деятельности и каждый период жизни водяного, по-видимому, нормировался и кодифицировался определенным образом, а соблюдение этих норм и стандартов строго контролировалось многочисленными трибунами и надзирателями.
Продолжая обсуждать причудливые особенности водяных, леди Изабель, Дарвин Личли и Бернард Бикель спустились по трапу. Их уже ожидала делегация, предводитель которой потребовал объяснить назначение визита землян.
Личли предоставил подробные разъяснения, после чего делегация местных жителей удалилась. «Нам придется подождать, – сказал переводчик. – Они пошли уведомлять музыкального уполномоченного».
Музыкальный уполномоченный прибыл через час в сопровождении другого туземца, которого он представил как регионального надзирателя. Два водяных с напряженным вниманием выслушали Дарвина Личли, после чего музыкальный уполномоченный осторожно произнес несколько фраз. Личли перевел его слова следующим образом: «Его интересует традиционное смысловое содержание музыки, которое вы намерены… – переводчик почесал в затылке. – Трудно подобрать правильный термин. Пропагандировать? Провозгласить? Да, пожалуй, провозгласить. Он хотел бы знать, какова идеологическая подоплека, провозглашаемая предлагаемой вами музыкой».
«Никакой идеологической подоплеки в ней нет, – ответила леди Изабель. – Это шутливая развлекательная опера, в ней нет никакой определенной социально-идеологической направленности, ее сюжет – всего лишь структурная основа, позволившая композитору сочинить множество замечательных арий и мелодий. Мы руководствуемся исключительно альтруистическими побуждениями, стремясь поделиться нашим музыкальным наследием с местным населением».
Дарвин Личли все это перевел, выслушал ответ аборигенов и снова повернулся к леди Изабель: «Когда вы предлагаете провозгласить вашу музыку, в течение какого времени, и как часто?»
«Это будет зависеть от того, насколько благосклонно к ней отнесутся слушатели, – с хитрецой отозвалась леди Изабель. – Если наша программа заслужит одобрение публики, мы можем дать несколько представлений. Если нет, мы уедем. Все очень просто. Для того, чтобы дать первое представление, нужно, чтобы собралась достаточно многочисленная аудитория – а с этим, кажется, в данном случае не должно быть проблем».
Обменявшись с туземцами еще несколькими фразами, Дарвин Личли сообщил: «Вы можете дать первое представление завтра».
«Очень хорошо, – суховато ответила леди Изабель. – Завтра так завтра, в три часа пополудни».
* * *
Утром команда корабля, уже привыкшая к этому занятию, быстро возвела театральный шатер. К двум часам дня певцы нарядились в костюмы, а еще через полчаса собрались оркестранты.
Тем не менее, не было никаких признаков приближения слушателей. Обеспокоенно нахмурившись, леди Изабель вышла наружу, чтобы осмотреть окрестности. Вокруг острова с башней было множество водяных, но все они, судя по всему, были заняты повседневными делами и не обращали никакого внимания на земной корабль.
Без трех минут три в зале все еще никого не было.
Ровно в три часа появился региональный надзиратель, приходивший вчера; он принес с собой плоскую коробку. Его никто не сопровождал. Обратившись с кратким приветствием к леди Изабель, Бернарду Бикелю и Дарвину Личли, он прошествовал в театральный зал, уселся в первом ряду, открыл коробку, достал из нее блокнот, чернила и кисточку, после чего удобно расположил их на закрытой коробке, размещенной на коленях.
Остановившись у входа, леди Изабель с сомнением разглядывала водяного: «Надо полагать, он пришел слушать оперу».
Бернард Бикель оглянулся – на острове было пусто: «Я никого больше не вижу».
Леди Изабель повернулась к переводчику: «Выясните, пожалуйста, когда следует ожидать прибытия других местных жителей».
Личли побеседовал с надзирателем и вернулся к леди Изабель: «Он – единственный слушатель. Он несколько раздражен тем, что представление не началось в назначенное время».
«Но мы не можем исполнять оперу для одного слушателя! – возмутилась леди Изабель. – Вы ему это объяснили?»
«Как вам сказать… да, объяснил. Я указал на тот факт, что мы ожидали прибытия многочисленной публики, но он утверждает, что обязан провести предварительное прослушивание с тем, чтобы изучить и оценить исполнение прежде, чем население региона подвергнется риску потенциально вредного звукового воздействия. Таков, по его словам, долг надзирателя».
Леди Изабель плотно закрыла рот. Она явно намеревалась отменить исполнение «Севильского цирюльника» – с каких пор и с какой стати Россини должен сдавать экзамен?
Бернард Бикель произнес самым успокоительным тоном: «Находясь в незнакомом мире, можно ожидать применения самых неожиданных правил – особенно на планетах с высокоразвитым населением. Ничего не поделаешь: приходится либо соблюдать местные обычаи, либо уезжать не солоно хлебавши».
Леди Изабель досадливо заставила себя согласиться: «Надо полагать, вы правы. Тем не менее, когда такие идеалисты, как мы, затрачиваем время лучших исполнителей и значительные денежные суммы, чтобы принести в дар инопланетянам чудесные достижения нашей культуры, с их стороны можно было бы ожидать хотя бы какого-то выражения благодарности. Мне не нужны многословные заверения в восхищении и преклонении, меня удовлетворило бы хоть какое-то минимальное признание наших достижений. Не думаю, что…» Она прервалась, заметив приближение водяного-надзирателя. Тот что-то сказал. Личли перевел: «Надзиратель с нетерпением ожидает начала представления. Он отмечает, что мы опаздываем уже на девятнадцать минут».
Леди Изабель развела руками: «Придется подчиниться необходимости!» Она подала знак сэру Генри Риксону; тот с удивлением обвел взглядом пустовавшие ряды сидений – в зале присутствовал единственный водяной – и снова повернулся к леди Изабель с вопросительным выражением на лице. Та повторила повелительный жест. Сэр Генри поднял дирижерскую палочку, и прозвучали первые пассажи увертюры к «Севильскому цирюльнику».
Ввиду полного отсутствия какой-либо реакции в зале – в том числе со стороны регионального надзирателя – эту интерпретацию знаменитой комической оперы нельзя было назвать самой жизнерадостной из всех, какие помнили именитые исполнители – с другой стороны, виртуозные навыки тех же исполнителей не позволили опере превратиться в механическое повторение нот и телодвижений, какое нередко наблюдается в театрах с более посредственным составом труппы.
На протяжении всего спектакля надзиратель внимательно следил за происходящим, не выражая ни одобрения, ни порицания, и почти не двигался – лишь иногда он аккуратно вносил заметки в блокнот кисточкой, увлажненной чернилами.
Финальный хор завершился последним аккордом оркестра; занавес упал. Леди Изабель, Бернард Бикель и Дарвин Личли повернулись к водяному, делавшему последние записи. Закончив, надзиратель поднялся на ноги и направился к выходу. Не дожидаясь окрика леди Изабель, Дарвин Личли бросился вслед за водяным и догнал его. Они долго о чем-то спорили на верхней площадке трапа, пока леди Изабель не потеряла терпение и не потребовала уведомить ее о выводах, сделанных надзирателем.
Дарвин Личли с трудом выбирал слова: «Ему не понравилась музыка. Таково, в сущности, его заключение».
«Как так? – возмутилась леди Изабель. – Чем ему не понравился Россини?»
Надзиратель, по-видимому, догадался о причине восклицаний леди Изабель и обратился к Личли с целой речью, которую тот пытался, по мере возможности, переводить: «Он заметил большое количество нелепых несоответствий. Костюмы совершенно не подходят к местному климату. Теперь он выдвигает возражения музыковедческого характера… Певцы… – гм… я не знаю этого слова: „бграссик“. Гм. Что бы ни означал этот термин, певцы не справляются с обязанностями, когда пытаются – снова незнакомое выражение: „тэлу гьи шлрама“ – в сочетании с оркестровыми „причастностями“, что приводит к неправильной „гхарк джиссу“, что бы это ни значило. Под „причастностями“, возможно, подразумеваются обертоны… Последовательности аккордов не движутся с севера на запад – нет, наверное, он имеет в виду что-то другое». Переводчик напряженно прислушивался к надзирателю; тот методично зачитывал заметки: «Первоначальная перекличка двух хоровых ансамблей осталась незавершенной… „Брга скт гз“ последовал слишком скоро после „тхакал скт хыга“, причем и тот, и другой не соответствовали стандартной текстуре… Надзиратель находит дуэт, исполнявшийся примерно в середине оперы, любопытным в связи с необычной, но допустимой „грсгк ы тгсск трг“. Его не устраивает то, что оркестранты сидят слишком неподвижно – по его мнению, они должны вскакивать на ноги или, по меньшей мере, подскакивать на стульях в такт музыке. В целом сочинение производит впечатление варварской, недисциплинированной фантазии, в которой слишком многое противоречит основам – или субстрату? Возможно, он ссылается на недостаток легато… Как бы то ни было, он не может рекомендовать это произведение местному населению, пока не будут устранены, по меньшей мере, грубейшие ошибки».
Леди Изабель не верила своим ушам: «Очевидно, что он совершенно не понимает, зачем сочиняется и исполняется такая музыка. Попросите его сесть – я прикажу подать чаю».
Надзиратель согласился вернуться в зал; леди Изабель присела рядом с ним и в течение часа, с помощью Бернарда Бикеля, иногда вставлявшего полезные замечания, терпеливо объясняла водяному историю, философию и структуру классической земной музыки в целом и «большой оперы» в частности. Надзиратель вежливо слушал и даже делал время от времени какие-то заметки. «А теперь, – объявила леди Изабель, – мы предложим вашему вниманию еще одну оперу. Что бы такое выбрать… „Тристан и Изольда“? Длинновато, пожалуй, но в данном случае вполне подойдет как контрастный в стилистическом и гармоническом отношении образец… Бернард, попросите, пожалуйста, наших вагнерианцев приготовиться – исполнение „Тристана“ начнется через двадцать минут. Роджер, сообщи об этом сэру Генри и Андрею. Пошевелись! Мы должны показать этому „музыкальному надзирателю“ или как его там, что мы не такие простаки, за каких он нас принимает!»
Оркестранты вернулись: скрипачи разминали пальцы, духовики смазывали губы кремом. Благодаря виртуозному профессионализму музыкантов и гипнотической магии дирижерской палочки сэра Генри, вскоре зазвучало неподражаемое скорбно-сладостное вступление.
На протяжении всей оперы леди Изабель, Бернард Бикель и Дарвин Личли сидели рядом с серебристым водяным-надзирателем, разъясняя ему, в меру своих способностей, тонкости разворачивающейся на сцене душевной трагедии. Надзиратель не высказывал никаких замечаний и, скорее всего, не уделял особого внимания комментариям – тем не менее, как прежде, он делал загадочные пометки кисточкой в блокноте.
Представление заканчивалось. Изольда спела предсмертную арию, «Liebestod». Голос сопрано замер, как таинственное эхо; сквозь дрожащую дымку оркестрового сопровождения прорезались протяжно-жалобные звуки гобоя, в последний раз повторившего знаменитый лейтмотив волшебства и безвозвратной утраты… Занавес опустился.
Леди Изабель повернулась к Дарвину Личли: «Вот так! Надеюсь, теперь он удовлетворен?»
Надзиратель хрипло произнес несколько фраз на языке, полном неудобопроизносимых сочетаний согласных. Круглое розовое лицо Личли вытянулось. Леди Изабель вскипела и хотела было вскочить на ноги, но ее осторожно удержала рука Бернарда Бикеля.
«Он… все еще настроен весьма критически, – глухо сказал Личли. – По его словам, он в какой-то мере понимает нашу точку зрения, но она не служит достаточным оправданием для исполнения некомпетентно сочиненной музыки. В частности, он возражает против того, что он называет подавляющей монотонностью гармонических последовательностей. По его мнению, слушая Вагнера, публика, не отличающаяся свойственными надзирателю широтой взглядов и терпимостью, могла бы сойти с ума от скуки. Он находит нашу музыку примитивно повторяющейся подобно детским считалочкам – в ней каждая новая тема и каждое повторение уже прозвучавшей темы выражаются с предсказуемостью, свидетельствующей о полном отсутствии воображения».
Леди Изабель закрыла глаза. Региональный надзиратель снова поднялся на ноги. «Сядьте! – напряженным голосом приказала леди Изабель. – Бернард, теперь мы исполним „Воццека“».
Красивые седые брови музыковеда изумленно взметнулись: «„Воццека“? Сейчас?»
«Да, сейчас же. Известите об этом Андрея и сэра Генри».
С сомнением оглядываясь, Бернард Бикель отправился выполнять ее поручение. Через некоторое время он вернулся. «Труппа устала, – неуверенно начал музыковед. – Они ничего не ели с полудня. Гермильда Варн жалуется на боль в ступнях; Кристина Райтер и Эфраим Цернер тоже утверждают, что не держатся на ногах. Первая скрипка заявляет, что у него на пальцах вскочили волдыри, и что ему придется играть в перчатках».
«Исполнение „Воццека“ начнется через двадцать минут, – тихо и холодно процедила леди Изабель. – Певцам следует переодеться, хотя в новой гримировке нет необходимости. Раздайте мятные лепешки тем, кто охрип. Жалующиеся на боль в ногах могут надеть свободную повседневную обувь».
Бикель скрылся за кулисами; через некоторое время музыканты стали неохотно возвращаться в оркестровую яму. Ругаясь и ворча, они раздраженно, с шумом переворачивали нотные страницы. Концертмейстер демонстративно натянул на руки белые перчатки; второй тромбонист разразился вульгарным издевательским глиссандо.
Сэр Генри Риксон строго постучал палочкой по пюпитру.
«Воццек»! Леди Изабель поглядывала на водяного-надзирателя с почти нескрываемой усмешкой, словно говоря: «Так ты считаешь, что наши гармонические последовательности очевидны и предсказуемы? Проанализируй-ка додекафоническое многоголосие!»
Парадоксальным образом, истощенная труппа вдохновилась и триумфально довела «Воццека» до ужасного конца. Надзиратель принялся было внимательно просматривать заметки, но леди Изабель настояла на том, чтобы все собрались в салоне корабля, чтобы выпить чаю с печеньем. Когда присутствующие уселись, она обратила на водяного пронзительный, почти вызывающий взгляд: «Что скажете?»
Надзиратель заговорил; Дарвин Личли глухо переводил: «Не могу рекомендовать местному населению столь тенденциозное, провокационное, идеологически выхолощенное сочинение. Эта импровизация могла бы показаться изобретательной, но автор отчаянно избегает любого благозвучия, что опять-таки делает ее монотонной и предсказуемой. Напоследок я хотел бы заметить, что оркестрантам, которым поручены „бсыг ргассик“, следовало бы внимательнее прислушиваться к вступительным „сфлкс“ воздушной шелестелки».
«Воздушной шелестелки?»
«Он имеет в виду дирижерскую палочку сэра Генри. Органы слуха водяного отчетливо улавливают свист палочки, рассекающей воздух, и он убежден в том, что это своего рода музыкальный инструмент».
«Очевидно, что мы имеем дело с кретином, – ледяным тоном заключила леди Изабель. – Можете сообщить этому инопланетному бюрократу, что наше терпение истощилось, и что мы решительно отказываемся исполнять какие-либо дальнейшие произведения перед представителями его расы, так как он высказывает абсолютно необоснованные суждения с уверенностью профессора, поясняющего азбучные истины – не говоря уже о том, что ему медведь на ухо наступил!»
Дарвин Личли осторожно попытался дать водяному общее представление о сущности высказываний леди Изабель, но тот не выразил никакого интереса. Нагнувшись над блокнотом он, судя по всему, производил какие-то расчеты. Через некоторое время он обратился к Дэвиду Личли – тот моргнул от неожиданности и, слегка запинаясь, перевел: «Местные обычаи требуют, чтобы надзиратель взимал плату за экспертизу. Шестьсот батареек для карманных фонариков примерно покрывают…»
«О чем он болтает? – раздраженно спросила леди Изабель. – При чем тут батарейки для фонариков?»
Личли устало улыбнулся: «Батарейки для карманных фонариков служат чем-то вроде местной валюты – по меньшей мере тогда, когда заключаются сделки между землянами и аборигенами».
Леди Изабель отчетливо и громко произнесла: «Проинформируйте это существо о том, что никто ему ничего не заплатит – ни батарейками для фонариков, ни какой-либо другой валютой! Объясните, что его отношение к нашей миссии просто оскорбительно, и что он в неоплатном долгу не только передо мной и перед господином Бикелем, но и перед всей нашей труппой! Постольку, поскольку речь идет об оплате, с этого шарлатана, а не с нас, причитаются шестьсот батареек для карманных фонариков! Объясните ему, что мы устали, и что он может идти. Роджер! Передай капитану Гондару, что разборку театрального шатра следует начать немедленно!»
Водяной-надзиратель не сдвинулся с места. Леди Изабель с изумлением уставилась на туземца: «Что еще ему нужно?»
Дарвин Личли ответил упавшим голосом: «Он говорит, что ошибся в расчетах. В дополнение к шестистам батарейкам с нас причитается штраф за исполнение музыки в более чем трех тональностях, приводящее к перенапряжению критических и аналитических способностей эксперта. В случае каждого из двух первых произведений штраф составляет пятьдесят батареек для карманных фонариков, тогда как в случае „Воццека“ он вынужден взыскать штраф в тройном размере. В итоге мы должны ему восемьсот пятьдесят батареек».
«Пусть убирается. Никто ему ничего не заплатит».
Личли и надзиратель обменялись несколькими фразами, после чего переводчик обратился к леди Изабель: «Он заявляет, что в том случае, если ему не заплатят, он высвободит в воздух содержимое своего спорангия, и атмосфера „Феба“ будет инфицирована примерно десятью миллионами летучих эмбрионов, во взрослом состоянии принимающих форму, более или менее сходную с региональным надзирателем».
Леди Изабель открыла было рот, но тут же закрыла его. Повернувшись к Бернарду Бикелю, она спросила: «Значит, придется платить?»
«Увы! – скорбно развел руками музыковед. – Придется платить».
«Но откуда мы возьмем столько батареек? На борту корабля едва наберется несколько дюжин». Она повернулась к переводчику: «Что же нам делать?»
«Позвольте мне вызвать комиссара Кэма – он пришлет воздушный транспорт с требуемой суммой».
Через час прибыл грузовой аэромобиль. Пересчитав батарейки, водяной-надзиратель удалился без лишних слов.
«Никогда еще я не оказывалась в такой возмутительной ситуации! – пожаловалась леди Изабель. – Как такие, казалось бы, разумные существа могут быть настолько наглыми и узколобыми?»
Бернард Бикель рассмеялся: «Если бы вы побывали на стольких планетах, сколько привелось увидеть мне, вас бы уже ничто не удивляло. Раз за разом люди убеждаются в том, что за каждую победу приходится платить множеством разочарований и недоразумений».
«Возможно, я ожидала слишком многого, – леди Изабель налила себе чаю. – И все же… Надо полагать, я слишком оптимистична и доверчива. Век живи, век учись». Она вздохнула: «Но мы можем делать только все, на что способны. Как только мы пойдем на компромисс, всякая надежда на достижение наших идеалов будет потеряна. Господин Личли! Эти психоборцы, к которым мы собираемся теперь отправиться – надеюсь, они не настолько мелочны и придирчивы, как здешние туземцы?»
Личли решил проявить осторожность: «Я знаю их не так хорошо, как водяных – но, судя по всем поступившим сведениям, психоборцы общительны и радушны, хотя, в отличие от пары других зейдианских племен, их нельзя назвать утонченными эстетами».
«Рада слышать! – облегченно отозвалась леди Изабель. – Мне наскучили расчетливые критики, только и думающие о том, как бы разжиться батарейками для фонариков. Ох, я так устала! Пожалуй, мне пора на покой. Бернард, будьте добры, проследите за тем, чтобы шатер разобрали как положено. Мы вылетим завтра утром».
* * *
«Феб» величаво летел над роскошными пейзажами Зейда, направляясь на северо-запад. Внизу проплывали горы и равнины; время от времени можно было заметить поселок или деревню, а однажды всеобщее внимание привлек большой город, напоминавший лес каменных башен с острыми шпилями. По словам Дарвина Личли, в здесь обитали зейдиане, обладавшие особой способностью видеть демонов, незаметных для землян или других местных племен. Это был цивилизованный и отзывчивый народ, но, как отметил переводчик в ответ на расспросы леди Изабель, местных жителей трудно было рассматривать в качестве перспективной театральной аудитории, так как, если бы они распознали – или если бы им почудилось, что они распознали – призраков на сцене, возгласы ужаса, несомненно, помешали бы исполнению.
Они пролетели над джунглями, пестрящими характерными для Зейда разноцветными деревьями, после чего приблизились к огромному массиву аспидных сланцев, гнейсов и прочих метаморфических пород, и вскоре перед глазами труппы открылась страна психоборцев – нагорье из трещиноватого темного камня, пересеченное пропастями и ущельями, эскарпами и уступами с одиноко торчащими зубчатыми пиками. Важнейший населенный пункт – не более, чем крупный городок – расположился в центре более или менее ровного плато. Рядом находился фабричный комплекс – плавильни и кузницы, окруженные отвалами шлака и выработками. Дарвин Личли отозвался о психоборцах как об опытных горняках и металлургах, поставлявших чугун и медь народам всего континента. «Пусть вас не беспокоят их внешний вид или манеры, – говорил он. – Это суровое, грубоватое племя, но ни в коем случае не дикое и вполне достойное доверия. Я мало знаком с их культурой, но они знамениты среди других зейдианских рас своими фестивалями и роскошными праздничными шествиями, причем их считают терпимыми к обычаям и мнениям чужеземцев. Если мы проявим достаточное уважение к местным традициям, не сомневаюсь, что нас примут с безукоризненной вежливостью».
Капитан Гондар посадил «Феб» на открытом участке рядом с городком. Леди Изабель, Бернард Бикель и Дарвин Личли спустились по трапу и остановились, надеясь на скорое прибытие делегации аборигенов. Те не заставили себя ждать.
Как предупреждал переводчик, внешность туземцев не внушала доверие. Это были высокие угловатые человекоподобные существа с торсами, обтянутыми наподобие корсетов сегментированным черным хитином. Судя по всему, они отличались незаурядными атлетическими способностями, так как на них были наряды, в которых землянин не смог бы сдвинуться с места: чугунные сандалии, килты из орнаментальных чугунных пластинок, соединенных бронзовой проволокой, бронзовые и чугунные наплечные украшения, напоминающие эполеты, с которых свисали многочисленные мелкие серебряные бусы. Головных уборов у психоборцев не было – их черные черепа, словно гофрированные гребнями высотой в ладонь, отливали хитиновым блеском. Остановившись неподалеку, туземцы принялись изучать новоприбывших с напряженной сосредоточенностью, измеряя и оценивая каждый аспект чужеземцев.
Один из них заговорил глубоким хриплым басом на языке, состоявшем, судя по всему, исключительно из протяжных гласных. Дарвин Личли внимательно прислушивался и ответил на том же наречии, явно испытывая трудности, связанные с произношением. Психоборец пропел басом еще одну фразу; Личли повернулся к леди Изабель и музыковеду: «Насколько я понимаю, он хотел бы знать, зачем мы сюда явились. Я объяснил, что вы недавно прибыли с Земли, что до вас дошли похвальные сведения о психоборцах, и что поэтому вы пожелали с ними встретиться. Толика лести никогда не помешает».
«Вы совершенно правы! – заявил Бернард Бикель. – Скажите им, что их неоспоримые доблести известны на всех посещенных людьми планетах Галактики, и что мы прибыли, чтобы засвидетельствовать почтение и развлечь их музыкальным представлением».
Дарвин Личли старательно переводил, имитируя по мере своих возможностей низкие стонущие звуки местного наречия. Психоборцы выслушали его с мрачной сосредоточенностью, после чего отошли в сторону, чтобы посоветоваться, то и дело бросая на землян осторожные расчетливые взгляды.
Они медленно вернулись к трем представителям земной цивилизации. Выступивший вперед психоборец спросил – так, по меньшей мере, перевел его слова Дарвин Личли: «Вы утверждаете, что наша репутация известна по всей Вселенной?»
«Да, разумеется!» – ответил Бернард Бикель, и Личли простонал перевод.
«И вы прибыли сюда только для того, чтобы дать развлекательное представление?»
«Именно так, – подтвердил Бикель. – В составе нашей труппы – самые талантливые и знаменитые исполнители с Земли». Личли пропел басом сложную последовательность протяжных гласных.
Психоборцы снова отошли в сторону; состоялось длительное обсуждение. Наконец соглашение было достигнуто – психоборцы вернулись к основанию трапа; их представитель пропел несколько довольно-таки грозно прозвучавших фраз.
Личли перевел: «Они принимают приглашение. Они пришлют делегацию их храбрейших и мудрейших чемпионов…»
«Храбрейших и мудрейших? – с недоумением спросила леди Изабель. – Почему он употребляет такие странные эпитеты?»
«Такова сущность его замечаний. Психоборцы предъявили, однако, одно требование: все присутствующие на борту нашего корабля обязаны, в свою очередь, присутствовать на представлении, которое состоится на их городской арене и будет исполняться специально обученной труппой».
Немного поколебавшись и с сомнением поглядывая на психоборцев, леди Изабель сказала: «Не вижу, почему бы мы не могли принять встречное приглашение… По сути дела, с нашей стороны было бы невежливо отказаться. Как вы думаете, Бернард?»
Потирая подбородок, Бикель тоже с сомнением поглядывал на группу мрачно сосредоточенных автохтонов: «Вероятно, им свойственно исключительно развитое чувство ответственности. А угрожающий внешний вид, скорее всего, практически ничего не значит».
«Разве сущность культурного обмена не заключается именно в этом? – воскликнула леди Изабель. – Разве не с этой целью мы прибыли сюда, преодолев миллионы километров?» Она повернулась к Дарвину Личли: «Будьте добры, передайте им, что для нас будет большая честь присутствовать на их представлении».
Личли перевел; делегаты психоборцев снова о чем-то поспорили, но вернулись в город без дальнейших вопросов.
Леди Изабель и Бернард Бикель немедленно стали совещаться с Андреем Сцинком и сэром Генри Риксоном по поводу выбора надлежащей программы. Бикель, впечатленный волевым характером аборигенов, советовал поставить «Зигфрида» на том основании, что психоборцы смогут в какой-то степени отождествиться с героями этой оперы. Андрей Сцинк предпочитал «Аиду» – на борту «Феба» ожидали своего часа роскошные, поражающие воображение сценические декорации к «Аиде». Сэр Генри предложил было исполнить какую-нибудь веристскую оперу, но отказался от этой идеи, встретив многочисленные возражения. По мнению леди Изабель, местных жителей, явно отягощенных утомительным повседневным трудом, больше развлекло бы что-нибудь чарующее и беззаботное: «Гензель и Гретель», «Летучая мышь», «Так поступают все» или даже «Сказки Гофмана».
В конце концов руководители труппы сошлись на «Проданной невесте». Андрей Сцинк удалился, чтобы подготовить певцов к краткой репетиции, а сэр Генри занялся просмотром партитуры.
Ночью было темно; в кузницах, разбросанных по плато, полыхали зловещие отблески пламени. В воздухе распространялись причудливые запахи, незнакомые обонянию землян; немногие пассажиры, решившие прогуляться, держались неподалеку от корабля.
На следующий день возвели театральный шатер; дирижер и оркестр провели генеральную репетицию. В назначенное время по плато к кораблю прошествовала многочисленная группа психоборцев. Леди Изабель встретила их у входа в театр. Представитель психоборцев вышел вперед, указал на соплеменников и заговорил. Дарвин Личли переводил: «Мы явились, в точном соответствии с нашими обязательствами. Никакие доводы, опасения или запоздалые соображения не способны удержать нас от осуществления однажды принятого решения. Теперь мы готовы подвергнуть себя воздействию вашего представления».
Леди Изабель выступила с кратким приветствием, после чего провела прибывших в театр. Опасливо озираясь, психоборцы уселись вплотную друг к другу, и все, как один, замерли в одинаковой, несколько напряженной позе: выпрямив торсы и чуть приподняв головы, они опустили руки по бокам и сдвинули ступни.
Сэр Генри Риксон приподнял дирижерскую палочку; грянула увертюра. Взоры всех психоборцев были неотрывно сосредоточены на спине дирижера. Открылся занавес, начался первый акт. Психоборцы сидели, как замороженные – никто из них даже не шевельнулся, пока не прозвучал последний аккорд, не опустился занавес и не зажглись люстры. Даже тогда они еще долго оставались в неподвижности, как если бы не были уверены в том, что представление кончилось. Затем они медленно и неуверенно поднялись на ноги и вереницей удалились из театра, обмениваясь явно вопросительно-озадаченными замечаниями. Снаружи их встретили леди Изабель и Бернард Бикель. Представитель туземцев посовещался с соплеменниками; возникало впечатление, что психоборцы находились в презрительном и даже несколько враждебном состоянии духа, хотя выражение их малоподвижных темных лиц, мрачное от природы, трудно было истолковать.
К ним приблизилась леди Изабель: «Как вам понравилось наше представление?»
Представитель психоборцев ответил необычно звучным, звенящим голосом: «Никому из нас не пришлось прилагать никаких усилий, мы даже не начали уставать. Это все, на что вы способны? Это самое мощное воздействие из всех, какие вы могли нам предложить? Неужели люди с Земли настолько беспомощны?»
Выслушав переводчика, леди Изабель была неприятно удивлена этими неожиданными вопросами: «В нашем репертуаре десятки различных опер. Вчера вечером мы долго совещались и решили, что вам могло бы понравиться что-нибудь легкое, не слишком утомительное или трагическое».
Психоборец напряженно выпрямился: «Значит, вы принимаете нас за слабаков? Такова, значит, наша репутация по всей Галактике?»
«Нет-нет, ни в коем случае!» – заверила его леди Изабель.
Повернувшись к соплеменникам, психоборец обронил несколько резких фраз, после чего снова обратился к леди Изабель: «Нам больше нечего сказать о вашем представлении. Завтра мы окажем вам честь, демонстрируя усилия специально подготовленной труппы. Вы намерены придти?»
«Конечно! – отозвалась леди Изабель. – Мы с нетерпением ждем возможности познакомиться с вашим культурным наследием. Не пришлете ли вы кого-нибудь, кто показал бы нам дорогу к вашему театру?»
«Это будет сделано». Психоборцы направились восвояси по каменистому плато.
Бернард Бикель покачал головой: «Боюсь, нам не удалось произвести достаточное впечатление».
Леди Изабель вздохнула: «Может быть, вы были правы, и они действительно предпочли бы „Зигфрида“… Что ж, посмотрим. Будет любопытно узнать, какой спектакль нам уготовят завтра эти несгибаемые рудокопы – нужно напомнить Роджеру захватить с собой записывающую аппаратуру».
* * *
На следующий день, за несколько минут до начала полдника, на борт корабля поднялись два психоборца. Не все были готовы отправиться в город: Рамона Токстед и Кассандра Праути в последний момент решили заменить вечерние платья на что-нибудь более удобное и повседневное. Наконец те, кому хотелось посмотреть на представление туземцев, собрались на плато у трапа корабля – певцы, оркестранты, леди Изабель, Роджер, Бернард Бикель, сэр Генри, Андрей Сцинк и несколько человек из команды. Ни капитан Гондар, ни Мэдок Розвин не изъявили желание присоединиться к компании, и Роджер почувствовал острый укол в сердце при мысли о том, что они останутся вдвоем. Сходные ощущения испытывал не только он: Логан де Апплинг, красивый молодой астронавигатор, нервно расхаживал по темному щебню, покрывавшему плато, то отходя от трапа, то возвращаясь к нему. В конечном счете, убедившись в том, что ни мадемуазель Розвин, ни капитан Гондар не собираются участвовать в экскурсии, он внезапно поднялся по трапу и скрылся внутри корабля.
Наконец все были готовы идти; компания направилась к городу психоборцев в праздничном настроении. Забыты были мелочные разногласия и сценическое соперничество, всевозможные фракции и клики, успевшие сформироваться на борту корабля, временно потеряли смысл, и к туземному театру поспешила оживленно болтающая, обменивающаяся беззлобными насмешками публика. Рамона Токстед и Кассандра Праути поздравили себя с правильным выбором одежды – предстоявшее развлечение явно носило неофициальный характер. Даже леди Изабель, казалось, поддалась всеобщему настроению и позволила себе несколько шутливых замечаний по поводу порученного Роджеру дневника экспедиции.
Обогнув город, гости спустились по широкой, выложенной каменными плитами тропе в естественный амфитеатр с крутыми уступчатыми стенами. Многочисленные сиденья – цилиндрические каменные тумбы – заполняли пространство концентрическими кругами.
Леди Изабель рассматривала амфитеатр с живым интересом. «Аборигены не придают никакого значения украшениям или комфорту, – заметила она, обращаясь к Бернарду Бикелю. – Эти сиденья – или пьедесталы, как бы их ни называли – выглядят исключительно неудобными. Что поделаешь? Мы вынуждены принимать вещи такими, какие они есть».
Бикель указал на раскосные стальные фермы, протянувшиеся над зрительным залом: «Надо полагать, эти конструкции предназначены для создания специальных эффектов – или для перемещения осветительных приборов».
Леди Изабель осматривалась по сторонам: «Странный театр! А где же сцена? Где сидит оркестр?»
Бернард Бикель: «Странствуя по Галактике, я привык ничему не удивляться – даже театрам без сцены».
«Разумеется, не следует приписывать инопланетянам свои доморощенные представления… Что ж, я думаю, мы могли бы присесть вот здесь. Роджер, садись на эту тумбу, а вы, господин Личли, разместитесь где-нибудь здесь, рядом с Роджером, чтобы записывающая аппаратура могла регистрировать ваши комментарии».
Весело перекликаясь, гости с Земли разместились на каменных цилиндрах амфитеатра.
Появился психоборец, выполнявший роль представителя местной делегации. Звонко шлепая чугунными сандалиями по каменному полу, он прошагал к леди Изабель и обратился к ней. Дарвин Личли перевел: «Вы сдержали слово – вы не сбежали с нашей планеты».
«Разумеется, нет! – пожала плечами леди Изабель. – Это было бы чрезвычайно невежливо с нашей стороны».
Выслушав перевод, психоборец слегка вскинул голову: «Вы – странный народ. Вам нельзя, однако, отказать в уважении».
«Благодарю вас!» – ответила чрезвычайно довольная собой леди Изабель; Бернард Бикель ограничился улыбкой и вежливым кивком.
Психоборец удалился с арены. На протяжении пары минут царила полная тишина – ее нарушил переливчатый звон гигантского гонга. Удар гонга послужил сигналом для начала неожиданной и кошмарной последовательности событий. Струи пламени взвились из пола; рушились стальные балки, перегородившие ряды тумб. Раскачиваясь над амфитеатром, спускались шесть маятников с острыми, как бритва, подвесками. Оглушительно взвыла сирена – ей тут же ответила другая; от потолка оторвался огромный валун, подхваченный цепью лишь в нескольких сантиметрах над головами зрителей. Из стен вырвались новые, горизонтальные струи пламени, к ним прибавились вертикальные потоки огня с потолка. С решетчатых ферм падали раскаленные докрасна чугунные болванки… Перепуганные певцы и оркестранты кричали, визжали, падали в обморок, бились в истерике.
Через две минуты четырнадцать секунд представление внезапно закончилось. На решетчатых фермах и по краям арены появились психоборцы. Они улюлюкали, мяукали, издавали презрительные неприличные звуки. Впоследствии Личли смог примерно передать смысл их восклицаний: «Мы не могли даже представить себе подобное малодушие!» – «Три часа мы терпели ваш отвратительный шум и даже ухом не повели!» – «Земляне – последние трусы!»
Ошеломленная толпа зрителей кое-как вернулась на корабль. Леди Изабель приказала немедленно разобрать театральный шатер и как можно скорее покинуть негостеприимную планету.
Задержавшись на минуту у земной колонии, где высадился Дарвин Личли, «Феб» тут же вылетел в космос.
