7
Из-за суматохи, связанной с первым выступлением труппы, леди Изабель забыла о том, что намеревалась высадить Мэдок Розвин на планете Сириуса, а Мэдок Розвин тем временем старалась не попадаться на глаза.
Когда леди Изабель вспомнила, наконец, о своем намерении, она досадливо прищелкнула языком. Ей пришлось снова прищелкнуть языком, еще громче, когда она вспомнила также, что нежелательная особа вскружила голову капитану Гондару. Учитывая сложившиеся обстоятельства, стоило ли устраивать по этому поводу скандал? В конце концов леди Изабель, тяжело вздохнув, решила не совать нос в чужие дела; совещаясь с капитаном по вопросу о выборе следующего пункта назначения, она ни словом не упомянула о Мэдок Розвин. «Согласно утвержденному расписанию, – самым церемонным тоном говорила леди Изабель, – следующее представление должно состояться на планете Фи Ориона. Господин Бикель заверил меня в том, что ее населяют типичные гуманоиды – не так ли, Бернард?»
Бикель, только что зашедший в каюту, подтвердил: «Никогда не был на этой планете, но, насколько мне известно, обитатели Зейда не только напоминают людей внешним видом, но и отличаются культурными характеристиками, аналогичными нашим – в том числе им свойственно звуковое самовыражение, основанное на гармонических модуляциях. То есть, другими словами, у них есть своя музыка».
«Значит, мы летим на Зейд, – поставила точку леди Изабель. – Надеюсь, капитан, такой маршрут не уведет нас слишком далеко от планеты Рлару?»
«Нет, – неохотно ответил Гондар. – В этом отношении проблем не должно быть: курс на Фи Ориона примерно соответствует общему направлению в сторону Рлару. Но я хотел бы кое-что предложить».
«Что именно?» – слегка наклонив голову, вежливо поинтересовалась леди Изабель.
«Если не ошибаюсь, вы как-то упомянули о планете в секторе Гидры, населенной музыкально одаренными существами. Люди редко посещали этот мир, хотя его обитатели, насколько я могу судить, высоко развиты в художественном отношении. Трудно было бы найти более удачное место для представлений вашей труппы – по меньшей мере, мне так кажется».
Леди Изабель с подозрением взглянула на капитана, различив в его словах едва уловимую лживую интонацию. «Утвержденный в настоящее время маршрут, по вашим словам, позволит нам мало-помалу приближаться к планете Рлару, не так ли?»
«Именно так. Совершенно верно».
«В самом деле, Гондар, не считаете ли вы, что настало время поставить нас в известность о местонахождении Рлару? – вмешался Бикель. – В конце концов, мы не какие-нибудь мошенники или космические пираты, и никоим образом не намерены нанести вам ущерб».
На мрачном продолговатом лице Гондара появилась редкая усмешка: «С моей стороны было бы лучше не разглашать эту информацию преждевременно – по весьма основательным причинам».
«Предположим, однако, что с вами что-нибудь случится! – возразил Бикель. – Тогда мы не сможем найти Рлару, а это наша основная цель!»
Капитан Гондар упрямо покачал головой.
«Не понимаю, почему вы нам не доверяете, – заметила леди Изабель. – Надеюсь, вы не считаете, что мы собираемся вас облапошить?»
«Ни в коем случае! Очень сожалею, если у вас возникло такое впечатление».
«Тогда почему вы проявляете необъяснимую осторожность?»
Капитан Гондар немного поразмышлял. «Позвольте мне выразиться откровенно, – сказал он наконец. – Вы действуете и принимаете решения на основе взаимного доверия, но в то же время требуете, чтобы я сообщил вам конфиденциальную информацию, что само по себе свидетельствует о том, что вы мне не доверяете. Это обстоятельство вызывает во мне ответное недоверие. В вашем распоряжении находится крупная денежная сумма, по праву принадлежащая мне, и вы используете это обстоятельство в качестве залога, предъявляя ко мне дальнейшие требования. В моем распоряжении находится информация, которую вы желаете получить, и я использую это обстоятельство в качестве залога, обеспечивающего мою защиту. Вы просите меня поступиться моим залогом, чтобы я целиком оказался в вашей власти, не получив никакого возмещения».
Леди Изабель озадаченно покачала головой: «То, что вы говорите, могло иметь смысл дома, на Земле – но здесь, в космосе, на пути к планете Рлару, что вы приобретаете, сохранив тайну? И господин Бикель, и я – честные люди. Не могу представить себе, по каким причинам мы могли бы – даже если сделать такое допущение исключительно в качестве аргумента – бросить вас на какой-нибудь планете или даже, если мы позволим себе мелодраматическую игру воображения, прикончить вас в темном углу».
«Случались вещи и похуже», – с самой язвительной улыбкой отозвался Гондар.
Леди Изабель фыркнула: «Вы просто невозможный человек, капитан Гондар!»
«Если бы у нас были преступные планы, – настаивал Бернард Бикель, – мы могли бы с легкостью осуществить их после отлета с планеты Рлару, после того, как вы нас туда отвезете, а не сейчас. На самом деле, если бы мы были такими подлыми мошенниками, какими вы нас, судя по всему, считаете, мы обязательно проверили бы, достоверны ли предоставленные вами координаты этой планеты, перед тем, как от вас избавиться».
Капитан Гондар покачал головой: «Давайте не будем об этом говорить. В свое время я отвезу вас на Рлару. Надеюсь, в свое время вы также отдадите мне мои деньги».
«Полагаю, у нас нет никакого выбора», – чопорно сказала леди Изабель.
«А теперь вернемся к упомянутой мной планете – я считаю, что постановка оперы в секторе Гидры могла бы оказаться чрезвычайно удовлетворительной во всех отношениях».
«Вполне может быть. В связи с этим, однако, снова возникает вопрос о Рлару: в каком секторе Галактики она находится?»
«В секторе Кита», – неохотно выдавил Гондар.
«В таком случае я хотела бы обратить ваше внимание на тот факт, что посещение сектора Гидры заставило бы нас лететь в прямо противоположном направлении. Не так ли?»
Тон капитана стал почти умоляющим: «Да, пожалуй, придется сделать небольшой крюк… Но подумайте о преимуществах такой задержки! Уверяю вас, отказ от постановки оперы в секторе Гидры стал бы серьезной ошибкой! Аборигены там человекообразны – я сказал бы даже, что их трудно отличить от людей…»
Бернард Бикель хмурился: «В секторе Гидры? Не помню никакой такой планеты в секторе Гидры».
«Мне о ней рассказывал опытный исследователь, – отозвался Гондар тем же слегка звенящим, напряженным тоном, какой уже вызывал раньше подозрения у леди Изабель. – С тех пор я всегда хотел там побывать».
«Вам придется там побывать как-нибудь в другой раз, – решительно заявила леди Изабель. – Наше нынешнее расписание твердо определено: мы не можем мотаться туда-сюда по всей Галактике только для того, чтобы удовлетворить каприз одного человека. Очень сожалею, капитан Гондар».
Гондар развернулся на каблуках и направился к двери. Говоря ему в спину, леди Изабель прибавила: «Будьте добры, известите астронавигатора о том, что наш следующий пункт назначения – Зейд, вторая планета системы Фи Ориона!»
Когда дверь каюты задвинулась за капитаном, Бернард Бикель повернулся к леди Изабель, подняв брови и широко раскрыв голубые глаза: «Странно! Почему, во имя всего не слишком святого, Гондару не терпится посетить именно какую-то определенную, но неизвестную планету в секторе Гидры?»
Но мысли леди Изабель были заняты другими вещами: «Какая разница? Мы все равно туда не полетим».
* * *
Пока леди Изабель и Бернард Бикель совещались с капитаном Гондаром, Роджер Вул, бесцельно бродивший по кораблю, проходил мимо театральной сцены в шаровом отсеке С. Оркестранты и певцы уже закончили ежедневную репетицию, но воздух над сценой еще помнил об их присутствии – в нем чувствовался смешанный привкус духов, камфоры, канифоли и машинного масла. Теперь сцену освещал единственный тусклый прожектор, и в одном из бутафорских кресел на ней неподвижно сидела Мэдок Розвин.
Она заметила Роджера, но безразличное выражение ее лица не изменилось. Роджер подошел к ней и сказал: «Я хотел бы, чтобы ты мне объяснила, почему ты ведешь себя… вела себя… почему ты рассказывала обо мне такие ужасные вещи. Я никогда тебя ни к чему не принуждал, даже не просил что-нибудь сделать против твоей воли…»
Девушка беззаботно отмахнулась: «В свое время мне казалось, что это было полезно. Пойми же, наконец, Роджер! Я – капризное, извращенное, бесстыдное существо. Я не то, что ты хотел во мне видеть».
«Не могу избавиться от ощущения, что ты меня использовала с какой-то целью, но не могу себе представить, с какой именно… Когда-то я думал, что ты испытывала ко мне искреннюю привязанность. Если это было так, если это все еще так – ради всего святого, скажи мне, и все это невероятное недоразумение рассеется…»
«Нет и не было никакого недоразумения, Роджер», – мягким, но совершенно бесстрастным тоном ответила Мэдок Розвин.
Посмотрев на нее еще несколько секунд, Роджер покачал головой: «Как такое воплощение красоты, чувствительности и ума может быть столь вероломным и бессердечным? Уму непостижимо!»
«А тебе и не нужно ничего понимать, Роджер. Беги к своей тетке. Она тебе даст какое-нибудь поручение».
Роджер отвернулся и ушел со сцены. Мэдок Розвин смотрела ему вслед безразлично, но слегка прищурив глаза – что могло ничего не означать или означать дюжину самых разных вещей.
* * *
Продолжая уныло бродить по кораблю, Роджер столкнулся с теткой у входа в салон, где та выслушивала жалобы Ады Франчини на странные звуки, раздающиеся в ее каюте.
Леди Изабель увидела Роджера и, в самом деле, сразу придумала ему поручение: «Роджер, ты не замечал какой-то глухой скрежет в шаровом отсеке D? Он раздается время от времени, но не регулярно, и невозможно понять, чем он объясняется».
«Нет, не замечал», – угрюмо ответил Роджер.
«Мадемуазель Франчини говорит, что эти звуки очень мешают ей и другим исполнителям. Она уже извещала об этом капитана Гондара, но тот практически пренебрег ее замечаниями».
«Наверное, кто-нибудь храпит?» – выдвинул гипотезу Роджер.
«Я тоже так думала, но мадемуазель Франчини утверждает, что звуки вовсе не напоминают храп».
Роджер повторил, что не слышал никаких странных звуков.
«Тем не менее, я хотела бы, чтобы ты установил их причину и, если она носит механический характер, обратил на нее внимание главного технолога».
Роджер пообещал сделать все возможное и поплелся к шаровому отсеку D. Постучав в дверь каюты, которую Эфраим Цернер делил с Отто фон Ширупом, он осведомился, слышат ли они в последнее время какие-либо неприятные шумы.
И Цернер, и фон Шируп ответили положительно, хотя их показания несколько расходились. Эфраим Цернер упомянул о свисте, напоминающем звуки тростниковой дудки и сопровождающемся иногда пульсирующим скрежетом, тогда как фон Шируп назвал этот шум «глухими ударами под аккомпанемент скрипучего дребезга, создающими сущий бедлам, из-за которого невозможно ни работать, ни спокойно спать». Время появления неприятных звуков нельзя было предсказать: иногда они раздавались ежедневно, а иногда умолкали на пару дней, причем каждый раз шум продолжался довольно долго – примерно два часа, а то и дольше.
Роджер расспросил и других музыкантов. Одним таинственные звуки мешали больше, чем другим, и каждый определял существенные качества шума по-своему, хотя все соглашались с тем, что он был исключительно неприятен.
Роджер внимательно осмотрел помещения шарового отсека D, но во время обхода никакие шумы не раздавались. Он снова обратился к Аде Франчини и попросил вызвать его, как только она услышит звуки, причинявшие ей столько беспокойства, в каковом случае он обещал произвести более тщательное расследование.
Примерно через шесть часов у него появилась такая возможность. Ада Франчини нашла Роджера, и он, выполняя обещание, поспешил вслед за ней к отсеку D. Певица пригласила его к себе в каюту и подняла палец: «Слушайте!»
Роджер прислушался. Действительно, он отчетливо различил необычный шум, причем должен был признать, что никого из тех, кого он расспрашивал, нельзя было упрекнуть в недостоверности описания – шум представлял собой сочетание самых разнообразных разновидностей скрежета, дребезга, глухих ударов, стука, скрипа, тихого высокого воя и пульсирующего шипения. Казалось, что звуки раздавались из стены, из воздуха, отовсюду и ниоткуда.
Когда он вышел в коридор, шум стал значительно тише. Осторожно передвигаясь по каюте певицы, Роджер установил наконец, что шум в основном доносился из воздухопровода вентиляционной системы. Приложив ухо к сетке кондиционера, он слушал несколько минут, после чего поднялся на ноги и стряхнул пыль с колен. «Кажется, я знаю, что вызывает этот шум, – сказал он Аде Франчини. – Но прежде всего нужно удостовериться в справедливости моего предположения».
Через час леди Изабель обнаружила Роджера в салоне – он сидел за столом и раскладывал пасьянс. «Так что же, Роджер? – строго спросила она. – Чем ты занимаешься? Мадемуазель Франчини говорит, что дребезг стал громче прежнего. Кроме того, она сообщила, что ты установил причину шума».
«Да, мне удалось проследить его источник, – ответил Роджер. – Шум доносится из кубрика команды корабля, находящегося в отсеке E, и распространяется в отсек D по воздухопроводам».
«Неужели? И что могло бы производить такой ужасный шум в кубрике?»
«Как вам сказать… Несколько стюардов и поваров сформировали стирально-кухонный ансамбль».
«Какой ансамбль?»
«Какой ансамбль?» – почти одновременно спросил Бернард Бикель, недавно зашедший в салон и слушавший Роджера.
Роджер пояснил, в меру своих возможностей, состав «Невезучей гауптвахты» – так называла себя группа, собиравшаяся в кубрике. Когда присутствовали все ее участники, в число инструментов могли входить банджо, гармошка, стиральные доски, по которым водили ложками, игрушечная дудка, гулкое оцинкованное ведро, а иногда и носовая флейта.
Леди Изабель присела на стул – сообщение племянника настолько ее поразило, что у нее подкосились ноги: «Какая муха их укусила? Ради чего они устраивают светопреставление? Когда шайка мальчишек развлекается, стуча кастрюлями и бутылками, это еще можно понять, но…»
«Они исполняют разные мелодии, – заметил Роджер. – Получается довольно забавно и весело».
«Какая чепуха! – леди Изабель повернулась к музыковеду. – Бернард, вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное?»
Бикель неодобрительно покачал головой: «Как бы это ни называлось, их какофония мешает жить всем пассажирам».
«Бернард, будьте добры, займитесь этим. Боже ты мой! Какую чертовщину они еще придумают?»
* * *
Пространство! Рядом с россыпью звезд его темная бездонная пустота кажется почти осязаемой – подобно океану, разделяющему группу островов, оставшуюся за кормой – как если бы ничто может выполнять какую-нибудь функцию в принципе. Тем не менее, нечто оставалось за кормой, так как Сириус стал одной из бесчисленного множества звезд, а Фи Ориона приблизилась: очевидно, что такое изменение не могло не быть результатом некоего существенного процесса. Проходя по салону, Роджер подобрал со стола книгу и прочел отрывок рассуждений, принадлежавших перу выдающегося космолога, Денниса Кертеса:
«Бесконечность – завораживающая идея, с ней трудно справиться любому уму. Особенной навязчивостью отличается мысль о бесконечности распространения расстояний – ее невозможно избежать, даже предлагая гипотетическую сферическую Вселенную ограниченного объема. Меньше внимания уделяется бесконечности другого измерения – бесконечности микрокосма, способности пространства принимать все меньшие и меньшие формы – а эта направленная внутрь бесконечность не менее неизмерима и не менее загадочна, нежели бесконечность космических далей.
Что происходит с материей в глубинах ее сущности? Материя делится на все меньшие, мельчайшие структуры до тех пор, когда их уже невозможно различить экспериментальными средствами или даже определить математически. В конечном счете, судя по всему, вся материя, вся энергия, все сущее и даже пространство как таковое неизбежно выражаются неким единым противопоставлением утверждения и отрицания, движения внутрь и наружу, вперед и назад, по часовой стрелке и против нее, спирали, свертывающейся и развертывающейся в четвертом измерении. И даже на этом уровне продолжается бесконечное уменьшение и дробление. Независимо от того, насколько ничтожно мало то или иное представление о структуре бытия, оно служит лишь единицей измерения, в сравнении с которой определяются пределы (даже если это чисто теоретические пределы) в сотни раз меньше этой единицы…»
Роджер, уже находившийся в весьма меланхолическом настроении, почувствовал, что неизмеримости Вселенной и микрокосма лишь усугубляют его душевное неравновесие, и отложил почтенный труд.
Бернард Бикель указал ему на тот факт, что космическое пространство, наблюдаемое из иллюминаторов «Феба», по существу ничем не отличалось от пространства, наблюдаемого в небе безоблачной ночью из окна усадьбы Балью. В принципе Роджер соглашался с этим утверждением, но оно мало помогало справиться с подавленностью, вызванной мыслями о неизбежных последствиях бесконечности.
Впереди становилась все ярче звезда Фи Ориона, и наконец наступил день, когда планету Зейд можно было различить невооруженным глазом. Вскоре «Феб» занял надлежащую орбиту, и капитан запросил разрешение на посадку.
Комиссар-резидент земной колонии на Зейде сообщил, что посадка разрешена, после чего «Феб» опустился на поверхность Зейда.
