13

Равнина Рлару озарилась ясным и свежим рассветом. Солнце, чуть крупнее земного и более глубокого золотистого оттенка, взошло над далекими холмами.

Вскоре можно было заметить нескольких местных жителей – полдюжины «мужчин» в синих штанах, белых куртках и шляпах с чрезвычайно широкими полями собирались работать в поле неподалеку от корабля. Заметив «Феб», они остановились, проявив некоторое любопытство, после чего пошли своей дорогой, время от времени оглядываясь.

«Странно! – пробормотала леди Изабель. – Такое отсутствие интереса почти оскорбительно».

«Вы заметили их физиологические характеристики? – спросил Бернард Бикель. – Они почти не отличаются от людей – но все-таки, каким-то неопределимым образом, в каком-то отношении не совсем люди».

«В этом нет ничего удивительного, – с оттенком осуждения отозвалась леди Изабель. – Это такие же существа, как певцы и оркестранты „Девятой труппы“. Теперь не может быть никаких сомнений в достоверности сведений господина Гондара – по меньшей мере в том, что касается „Девятой труппы“ и планеты Рлару».

«Никаких сомнений, – согласился музыковед. – Насколько я помню, Гондар упомянул о трех кастах или классах – о неимущих, о работниках и об артистах и художниках, составляющих элиту».

«Да, я хорошо помню это замечание. Надо полагать, скоро нас придет встречать какая-нибудь делегация».

Но утро прошло, наступил полдень, и вокруг все еще никого не было, если не считать трех или четырех «мужчин» в серых рубахах из грубого холста и сандалиях на босу ногу. Сидя на корточках в пыли, несколько минут они разглядывали «Феб», после чего, выпрямившись, побрели дальше походкой бесцельно блуждающих тихих помешанных и скрылись в роще на берегу реки.

Леди Изабель расхаживала из стороны в сторону перед входом в корабль, поглядывая то на ближайший поселок, то, прикладывая руку козырьком ко лбу, на работников в поле. Наконец она поднялась в корабль и направилась к каюте Адольфа Гондара.

Она постучала, но никто не ответил.

Леди Изабель постучала снова, настойчивее: «Господин Гондар, будьте добры, откройте дверь!»

Ответа не было. Еще раз стукнув в дверь кулаком, леди Изабель попыталась открыть ее сама, но дверь была заперта на замок.

Рядом, ближе к рубке управления, сидел человек в корабельной униформе – ему поручили охранять каюту Гондара. Леди Изабель резко спросила его: «Приведите скорее господина Хендерсона; господина Бикеля тоже попросите придти. Боюсь, что господин Гондар плохо себя чувствует».

Появился главный технолог. Постучав пару раз, он открыл наружный замок. Адольфа Гондара в каюте не было.

Леди Изабель угрожающе повернулась к охраннику: «Когда и каким образом господин Гондар покинул каюту?»

«Не могу знать! Ничего не понимаю. В полдень он взял поднос с закусками – я видел, как ему его передали, это было не больше часа тому назад. С тех пор я тут сидел и не сводил глаз с двери каюты. Здесь даже кошка не прошмыгнула бы».

«Бернард! Будьте добры, проверьте спасательные шлюпки», – сухо распорядилась леди Изабель.

Бернард Бикель скоро вернулся и сообщил, что все спасательные шлюпки надежно закреплены и пустуют. Кроме того, Гондар не мог воспользоваться трапом – постоянно находившиеся там люди не могли бы его не заметить. Леди Изабель приказала обыскать корабль.

Адольфа Гондара на корабле не было. Каким-то неизвестным способом он покинул каюту, словно растворившись в воздухе.

Примерно через три часа аборигены в странных широкополых шляпах закончили работу в поле и вернулись в поселок. Как прежде, проходя мимо «Феба», они с некоторым интересом поглядывали на корабль, но при этом даже не замедлили шаг. Только чувство собственного достоинства удержало леди Изабель от того, чтобы выйти им навстречу и потребовать, чтобы жители поселка выслали делегацию ответственных лиц. Пару минут она смотрела на удаляющиеся спины работников, после чего повернулась к стоявшим рядом Андрею Сцинку и Бернарду Бикелю: «Какое произведение, по вашему мнению, было бы целесообразно исполнить в этом месте, допуская, что мы могли бы привлечь каких-то слушателей, кроме бродяг и деревенщины?»

Андрей Сцинк развел руками, показывая, что ввиду полного отсутствия интереса со стороны местных жителей выбор оперы практически не имел значения. Бернард Бикель ответил в том же роде: «Трудно сказать. Честно говоря, я ожидал найти на этой планете совсем другой комплекс культурных характеристик – гораздо более оживленную и сложную общественную жизнь».

«Ничего не могу к этому добавить», – пожал плечами Андрей Сцинк. Он огляделся по сторонам. Утопающий в золотистой дымке раннего вечера пейзаж казался воплощением покоя и благолепия, хотя в нем ощущалась некая примесь отчуждения и даже меланхолии, как в воспоминании о картинах далекого детства.

Нахмурившись, Андрей Сцинк медленно проговорил: «Здесь чувствуется какая-то бесцельность, какое-то безразличие бытия, словно и местные жители, и пейзаж отчасти существуют во сне, а не в действительности. Я назвал бы это архаичностью всего сущего. Отовсюду исходит дух чего-то древнего, полузабытого».

Леди Изабель сухо усмехнулась: «Должна признаться, Рлару не соответствует моим ожиданиям – тем не менее, вы оба уклонились от ответа на мой вопрос».

Бернард Бикель рассмеялся и дернул себя за красивый седой ус: «Я уклонился потому, что не могу ничего придумать. Я надеялся, что разговор натолкнет меня на какую-нибудь идею, но мне ничего не приходит в голову. Тем не менее, если уж гадать вслепую, почему бы не поставить „Сказки Гофмана“? Или, может быть, снова „Волшебную флейту“? Как насчет „Гензеля и Гретель“?»

Андрей Сцинк кивнул: «Все это подойдет к местной слегка нереальной атмосфере».

«Прекрасно! – заключила леди Изабель. – Завтра исполним „Гензель и Гретель“ под открытым небом. Надеюсь, что звуки музыки, усиленные и направленные к поселку, привлекут слушателей. Андрей, пожалуйста, проследите за тем, чтобы вынесли и установили надлежащие декорации, и соорудите что-нибудь вроде занавеса. Бернард, может быть, вы будете так добры и известите о наших планах сэра Генри и певцов?»

Труппа, уже слегка раздраженная длительным бездействием, с энтузиазмом отреагировала на сообщение о запланированном представлении. Оркестранты и певцы стали помогать команде выносить из корабля декорации и сооружать импровизированный занавес. Работа продолжалась долго после наступления темноты, в свете прожекторов, и леди Изабель с удовлетворением отметила, что огни в поселке погасли не так рано, как вчера, причем некоторые из погасших было фонарей зажигались снова.

Все еще никто не имел ни малейшего представления о том, что случилось с Адольфом Гондаром. Выдвигались различные гипотезы – большинство придерживалось того мнения, что Гондар, покинув «Феб» каким-то тайным, известным ему одному способом, скрылся в близлежащем поселке, чтобы найти старых знакомых среди местных жителей. Почти никто не сомневался, что в конечном счете Гондар сам вернется на корабль.

На следующее утро из поселка пришли одиннадцать аборигенов, и теперь земные музыканты впервые увидели так называемых «аристократов» Рлару. Эти существа во многом походили внешностью и манерами на исполнителей из «Девятой труппы», которых Адольф Гондар привез на Землю: стройные и грациозные, пропорционально сложенные, бодрые и подвижные. На них были одежды различных насыщенных оттенков, причем ни один наряд не походил на другой покроем или расцветкой; они захватили с собой музыкальные инструменты – такие же, какие использовались оркестрантами «Девятой труппы».

Леди Изабель вышла им навстречу, протянув руки вперед жестом, повсеместно означающим гостеприимное дружелюбие – но аборигены Рлару, казалось, не понимали значение этого жеста и, скорее, выглядели озадаченными.

Продемонстрировав мирные намерения, леди Изабель медленно и отчетливо произнесла: «Приветствую вас, друзья с планеты Рлару! Участвовал ли кто-нибудь из вас в выступлениях „Девятой труппы“ на Земле? „Девятая труппа“? Земля?»

Никто из туземцев не проявил никаких признаков понимания, хотя они вежливо ее выслушали.

Леди Изабель сделала еще одну попытку: «Мы – музыканты с Земли. Мы приехали, чтобы дать представление на Рлару так же, как ваша „Девятая труппа“ давала представления на Земле. Сегодня, во второй половине дня, мы исполним для вас одну из наших знаменитых опер, „Гензель и Гретель“, сочиненную Энгельбертом Хумпердинком». Она закончила, наполнив голос отчаянно натянутой веселостью: «Мы надеемся, что вы все придете и приведете с собой друзей».

Жители поселка обменялись несколькими серьезными фразами, побродили вокруг корабля, разглядывая декорации, и вскоре ушли по своим делам.

Леди Изабель с сомнением смотрела им вслед. «Я постаралась дать им хоть какое-то представление о наших намерениях, – сказала она Бернарду Бикелю. – Боюсь, я в этом не преуспела».

«Не предавайтесь преждевременному пессимизму, – возразил музыковед. – Некоторые инопланетные расы исключительно тонко чувствуют истинные намерения других существ».

«Вы думаете, у нас будет аудитория?»

«Меня не удивит, если они придут. Меня не удивит, если они не придут. Посмотрим».

Через три часа после полудня сэр Генри и оркестр начали исполнять увертюру, и величественный хорал валторн, в некоторой степени усиленный громкоговорителями, разнесся по пасторальной равнине.

Первыми явились одетые в холщовые рубахи «неимущие» аборигены – они вышли, жмурясь и протирая глаза, из рощи у реки, где они очевидно спали и были разбужены непривычными звуками. Примерно двадцать таких бродяг прибрели к кораблю и расселись на скамьях в последнем ряду. Затем работники с окружающих полей – дюжина особей – пришли полюбопытствовать. Шестеро остались, чтобы послушать, тогда как другие вернулись к работе в поле. Леди Изабель презрительно фыркнула: «Быдло есть быдло, с какой бы планеты оно ни происходило!»

На протяжении пятой сцены первого акта, к вящему удовлетворению леди Изабель, мало-помалу стали собираться жители поселка, в том числе несколько «аристократов». Второй акт слушали уже примерно сорок туземцев, считая полусонных бродяг – с последними сельскохозяйственные работники и «аристократы» явно предпочитали не иметь дела.

«Учитывая все обстоятельства, – говорила леди Изабель, совещаясь после исполнения с сэром Генри, Андреем Сцинком и Бернардом Бикелем, – я очень довольна. Возникает впечатление, что слушателям опера понравилась».

«Отсутствие Гондара нам очень мешает, – раздраженно заметил Бикель. – Судя по всему, он умеет объясняться на местном языке и мог бы оказаться полезным, если бы объяснил туземцам цель нашего визита».

«Обойдемся без него, – сказала леди Изабель. – Если среди местных жителей есть несколько исполнителей из „Девятой труппы“, что вполне возможно, они, несомненно, помнят и понимают простейшие выражения нашего языка. Мы еще покажем Адольфу Гондару, что он вовсе не так незаменим, как воображает!»

«Хотел бы я знать, куда он пропал и каким образом! – воскликнул сэр Генри. – Он не спускался по трапу: в то утро я провел у трапа каждую минуту и не мог бы его не заметить».

«Не сомневаюсь, что он вернется, целый и невредимый, – заключила леди Изабель. – Не хочу о нем беспокоиться. Завтра – „Сказки Гофмана“! Будем надеяться, что слухи о сегодняшнем представлении привлекут более многочисленную публику».

Надежды леди Изабель полностью оправдались. Как только первые звуки музыки разнеслись по окружающим полям, аборигены стали собираться со всех сторон и рассаживаться на скамьях так, словно они уже привыкли к такому времяпровождению. Три касты, о которых упоминал Адольф Гондар, можно было безошибочно различить по манере одеваться. «Неимущие», в бесформенных серых рубахах, сидели отдельно в сторонке, как неприкасаемые. Работники носили синие или белые панталоны, синие, белые или коричневые куртки и, чаще всего, широкополые головные уборы. «Аристократы», конечно, выделялись экстравагантными костюмами, как павлины среди ворон; только врожденная элегантность и нечто вроде игривой надменности позволяло их нарядам не выглядеть смехотворными. Иные носили с собой музыкальные инструменты, на которых они то и дело что-то тихо наигрывали, явно совершая привычные бессознательные движения.

Леди Изабель удовлетворенно разглядывала публику. «Почти в точности то, на что я надеялась, – заявила она Бернарду Бикелю. – Цивилизация Рлару вовсе на настолько развита в технологическом отношении, как я себе представляла, но представители всех слоев местного общества достаточно чувствительны и сообразительны, чего нельзя сказать о населении Земли!»

Музыковед ничего не возразил.

«Когда спектакль закончится, – продолжала леди Изабель, – я хотела бы поговорить с несколькими зрителями, чтобы узнать, что случилось с господином Гондаром. Вполне возможно, что он скрывается с помощью местных приятелей, и было бы любопытно узнать, каковы его дальнейшие намерения».

Но попытки леди Изабель завязать беседу с парой «аристократов» вызвали с их стороны лишь недоуменные молчаливые взгляды. «Господин Гондар! – громко и отчетливо произносила леди Изабель. – Господин Адольф Гондар! Вы его знаете?»

Но аристократы потихоньку отошли в сторону. Леди Изабель прищелкнула языком от досады. «Гондар мог бы, по меньшей мере, передать нам записку, – пожаловалась она Бернарду Бикелю. – А теперь мы будем сидеть, как на иголках… Что ж, ему лучше знать, пусть делает, что хочет». Она взглянула на луг, по которому Роджер и Мэдок возвращались после прогулки к реке. «Похоже на то, что Роджер снова на поводу у мадемуазель Розвин. Не могу сказать, что одобряю такое положение вещей, но он и не подумал со мной советоваться». Леди Изабель вздохнула: «Приходится признать, что мир никогда не будет таким, каким я хотела бы его видеть».

«Ваши слова мог бы повторить каждый из нас», – с добродушным цинизмом отозвался Бернард Бикель.

«Надо полагать, вы правы, хотя я никак не могу смириться с этим обстоятельством. Давайте лучше обсудим с Андреем завтрашнее представление. Надо сделать ему выговор по поводу костюмов – сегодня они выглядели так, будто их предварительно валяли в пыли и топтали».

Бернард Бикель последовал за ней за сцену и вежливо молчал, пока устроительница экспедиции подробно разъясняла требования, относящиеся к гардеробу певцов.

Тем временем с точки зрения Роджера мир почти соответствовал всем возможным предпочтениям. С тех пор, как Мэдок Розвин избавилась от навязчивой идеи вернуться на родину предков, она успокоилась, стала вести себя сдержанно, но в то же время более откровенно, что, по мнению Роджера, делало ее еще привлекательнее. Они прошлись по лугу к реке, после чего прогулялись по берегу. Над ними возвышались напоминающие тополя деревья с розовато-лиловой листвой. Длинные черные листья черных береговых дендронов лениво покачивались на воде. В полукилометре вверх по течению группа высоких темных деревьев окружала нечто вроде груды развалин. Здесь не было никаких признаков обитания, никакого движения; слегка подавленные, молодые люди стали возвращаться к кораблю в мягких золотистых лучах вечернего солнца.

На следующий день перед еще более многочисленной аудиторией исполнили «Волшебную флейту», и леди Изабель просто сияла. Как только занавес опустился в последний раз, она вышла на сцену и обратилась к слушателям, поблагодарив их за проявленный интерес. Вкратце разъяснив цели земной экспедиции, она снова поинтересовалась местопребыванием Адольфа Гондара, когда зрители уже начинали расходиться. Однако, даже если кто-то из аборигенов понял, о чем она говорит, они никак не отреагировали.

Следующим вечером, во время исполнения «Летучего голландца», численность слушателей заметно сократилась. Леди Изабель была обеспокоена как зияющими пустотами в зале, так и полным отсутствием интереса туземцев к ее настойчивым попыткам установить с ними контакт. «Мне не хотелось бы называть их неблагодарными, – жаловалась она. – Но мы приложили огромные усилия и затратили огромные средства – а они не желают выразить хоть какую-нибудь признательность. А сегодня, хотя мы дали великолепное представление, в зале осталась жалкая толика слушателей, причем большинство из них – представители низших классов».

«По-видимому, аристократы отвлеклись в связи с каким-то особым мероприятием», – предположил Бернард Бикель.

«А как насчет рабочего класса? Они тоже разбрелись кто куда! Мы исполняли оперу почти исключительно перед бродягами и нищими!»

«Насколько я заметил, они слушают по меньшей мере так же внимательно, как сельскохозяйственные работники – хотя и те, и другие явно соскучились», – сказал музыковед.

«Надо полагать, им просто больше нечего делать!» – фыркнула леди Изабель.

«Эти бродяги или „неприкасаемые“ – как бы их ни называли – постоянно находятся в полусне, – отметил Андрей Сцинк. – По-моему, они – наркоманы, и носят опьяняющий состав в круглых золоченых футлярчиках на поясах».

«Любопытное наблюдение, – отозвалась леди Изабель. – Я еще не видела, чтобы они подносили эти футлярчики к носу или ко рту, но это, конечно, само по себе ничего не значит. Если вы правы, этим, пожалуй, объясняются как их постоянная вялость, так и пренебрежение к ним всех остальных». Она задумалась на несколько секунд: «Да, я заметила, что они носят на поясе круглые футляры, но мне не приходило в голову, что в них хранятся наркотики… Гммм… Может быть, их не следует пускать в зал? Может быть, в таком случае к нам вернутся другие слушатели?»

Бернард Бикель с сомнением нахмурился: «Я не вижу, чтобы представители различных классов в такой степени чуждались друг друга. Скорее они игнорируют друг друга – так же, как игнорируют нас».

«Местонахождение господина Гондара – еще одна проблема, – капризно жаловалась леди Изабель. – Если даже кто-нибудь из них знает, что с ним случилось, они явно не намерены об этом сообщать».

«Из чего следует одно из двух, – сказал Бернард Бикель. – Либо нашего бывшего капитана постигло какое-то несчастье, либо он сам не желает, чтобы нам что-либо о нем сообщали. И в том, и в другом случае мы ничего не можем сделать».

«Да, похоже на то, – медленно произнесла леди Изабель. – Признаюсь, я подумываю о том, чтобы вернуться на Землю пораньше. Наши планы осуществились – с лихвой, надо сказать – особенно здесь, на Рлару, хотя было бы приятно, если бы наши усилия были как-то вознаграждены».

«М-да, местное население – как бы это выразиться? – весьма апатично, когда дело доходит до выражения признательности», – согласился музыковед.

«Завтра мы поставим „Парсифаль“, – решила леди Изабель. – Сэр Генри предлагал „Свадьбу Фигаро“, но я боюсь, что это может показаться легкомысленным сразу после „Летучего голландца“».

«С другой стороны, всегда существует риск того, что публика соскучится, – возразил Бернард Бикель, – особенно если слушатели не слишком отзывчивы к мистическим перипетиям вагнерианского истолкования христианской мифологии».

«Риск нередко приводит к успеху, – настаивала леди Изабель. – Не следует забывать, что уровень музыкального развития туземцев достаточно высок».

«В связи с чем сегодняшний полупустой зал наводит на размышления», – почесал в затылке Бикель.

На следующий день с запада потянулись грозовые тучи – казалось, скоро разверзнутся хляби небесные. Но направление ветра изменилось, тучи повернули на север, и солнце засияло в волшебно чистом небе.

Вопреки надеждам леди Изабель, слушать «Парсифаль» явилась лишь горстка туземцев, в том числе четыре «аристократа» и два десятка «неприкасаемых». Такое безразличие привело ее в ярость, и по окончании первого акта она хотела отменить представление. С другой стороны, она хотела послать Роджера в ближайший поселок, чтобы он настоятельно рекомендовал местным жителям не пропустить представление. Театральные традиции, однако, не позволяли прерывать оперу; второе намерение леди Изабель оказалось неисполнимым в связи с тем, что она не могла найти племянника.

К ее пущему раздражению, даже те немногие, что сидели в зале, начинали расходиться. Один за другим, словно отвечая на некий беззвучный зов, аборигены поднимались со скамей и направлялись куда-то к противоположной театру стороне корабля. Терпение леди Изабель истощилось. Она приказала Бернарду Бикелю догнать удаляющихся аристократов и попробовать убедить их вернуться в зал – хотя бы из уважения к певцам. Бикель отправился выполнять поручение без энтузиазма и через пять минут вернулся, мрачный и злой. «Пойдемте, я вам кое-что покажу, – он взял леди Изабель под локоть. – Вы должны это видеть собственными глазами».

Леди Изабель последовала за ним туда, где, с другой стороны «Феба», в безмятежных лучах вечернего солнца развлекался ансамбль «Невезучая гауптвахта», производивший оглушительный шум. Какофонистов плотной толпой окружили не меньше тридцати «бродяг», а второй круг, несколько отстраненный от внутреннего, образовали не менее многочисленные «аристократы». Рядом стояли Роджер, Мэдок Розвин и почти вся команда корабля.

В молчаливом возмущении леди Изабель слушала, как «Невезучая гауптвахта» залихватски наяривала вариации на тему пошлой песенки, известной под наименованием «Надо возвращаться к маме каждый вечер». Многочисленные куплеты перемежались импровизированными инструментальными импровизациями, причем чем дольше звенела и грохотала эта жуткая банда, тем бесшабашнее она становилась.

Леди Изабель покосилась на Бернарда Бикеля; тот с отвращением тряс головой. Оба они повернулись спиной к оскорбляющей слух и зрение сцене. Еще четверо или пятеро «нищих» обогнули корабль – опера Вагнера теперь исполнялась практически перед пустым залом. Леди Изабель прокричала музыковеду на ухо: «Если таков уровень музыкального развития местного населения, нам лучше сразу вернуться на Землю!»

Бернард Бикель коротко кивнул; выступление ансамбля трещеток, кастрюль и губных гармошек приближалось к кульминации – теперь уже все его участники орали нестройным хором: «Надо возвращаться к маме каждый вечер!» Леди Изабель даже отшатнулась: какой отвратительный, фальшивый шум, какая вульгарность! «Тем не менее, они играют ритмично, с энтузиазмом, и с какой-то точки зрения это даже забавно», – подумала она. Невозможно было не признать, что такая музыка – если ее можно было назвать музыкой – каким-то образом противостояла всепроникающей меланхолии окружающего мира и даже преодолевала ее… Леди Изабель заметила, что каждый из «неимущих» аборигенов аккуратно держал перед собой обеими руками небольшую сферу из золоченой кожи. «После такого шокирующего спектакля, – язвительно сказала она себе, – им действительно потребуются все их наркотики!»

Исполнители прогремели, прозвенели и провыли последний такт; шум прекратился. Участники ансамбля «Невезучая гауптвахта» удовлетворенно откинулись на спинки стульев. «Аристократы» что-то бормотали с явным почтением. «Неприкасаемые» вздыхали; их сосредоточившиеся было взгляды снова помутнели.

Леди Изабель решительно выступила вперед. «Что это значит? Что тут происходит?» – звенящим голосом вопросила она.

«Невезучая гауптвахта» не позаботилась ответить. Поспешно собрав импровизированные инструменты и стулья, они скрылись, направляясь к входному трапу. С трудом изобразив на лице благодушное дружелюбие, леди Изабель повернулась к аборигенам: «Вернитесь слушать оперу! Мы исполняем ее для вас, и мы ожидаем, что она вам понравится. Эти шуты гороховые больше не вернутся, уверяю вас!» С помощью Бернарда Бикеля она буквально погнала, как овец, столпившихся туземцев в театральный зал.

Сгорбившись на скамьях, местные жители вытерпели последний акт «Парсифаля». Как только упал занавес, стюарды вышли в зал с печеньем и пирожными на подносах, с кувшинами охлажденного лимонада. Леди Изабель жестами пригласила «аристократов» угощаться, приговаривая: «Это вкусно! Вам понравится!»

Но «аристократы» вежливо удалились.

Сколько ни упрашивала, сколько ни уговаривала их леди Изабель, даже «неприкасаемые» не прикасались к пирожным. Наконец устроительница экспедиции развела руками и сдалась: «Очень хорошо, делайте, что хотите – хотя я решительно не понимаю, почему вы не цените то, что мы для вас делаем!»

Старший из «неимущих» рассеянно перебирал пальцами морщинки или складки золоченого кожаного мяча у себя на поясе. Он оглянулся по сторонам, встречаясь глазами с соплеменниками – так, словно он с ними о чем-то беззвучно советовался, после чего устремил взор на леди Изабель. У нее возникло странное ощущение, словно по всему ее телу пробежала электрическая дрожь. «Смотри! – казалось, говорил ей туземец. – Смотри, а потом оставь нас в покое!» Он сжал пальцами небольшую кожаную сферу. Бернард Бикель ахнул. Леди Изабель подняла голову: по всему небу танцевали разноцветные формы. Они сливались и разделялись, сворачивались и разворачивались, спускаясь на луг, тут же превратившийся в магическую святящуюся сцену – все пассажиры и команда «Феба» выбежали наружу и с почтительной опаской наблюдали за представшим перед ними чудесным зрелищем. Один за другим, словно кто-то перелистывал страницы трехмерного иллюстрированного каталога, перед ними появлялись города, напоминавшие цветочные сады – ни один не походил на другой, но каждый служил продолжением другого, открывая прекрасные и гордые перспективы, а затем удаляясь и скрываясь во мгле. На переднем плане появилось множество других разнообразных изображений: регаты яхт с огромными орнаментальными парусами, каждый из которых казался живущим собственной разумной жизнью, подобно сверкающей драгоценностями гигантской бабочке. Фигуры с восторженными лицами проходили по лугу, словно исполняя торжественную павану; появлялись соревнующиеся сцены любви и красоты, слышались отзвуки разнообразной неземной музыки. Приближались и растворялись вдали праздничные шествия и представления, заставлявших сердце сладостно и горестно сжиматься – в том числе те, что исполняла на Земле «Девятая труппа»; леди Изабель показалось даже, что она узнаёт лица участников «Девятой труппы». Внезапно наступила тишина – настолько напряженная, что она экстатически ощущалась, как невесомое падение в провал. С неба на луг спускался старый, заметно помятый космический корабль; корабль приземлился, и из него вышел Адольф Гондар – точнее, карикатура на Адольфа Гондара. Рядом, пританцовывая, проходила «Девятая труппа» в роскошных нарядах. Адольф Гондар и его безликие помощники набросились на них, как черные пауки на золотистых разноцветных насекомых – грубо погоняя пленников, они заставили их подняться по трапу в корабль, который сразу взвился в небо. Снова наступила гробовая тишина. Весь последний эпизод промелькнул перед глазами собравшихся с поспешностью, едва позволившей уяснить его значение. Адольф Гондар производил в этом эпизоде скорее комическое, нежели угрожающее впечатление: пародия на порочность, опереточный злодей. Вся воспроизведенная сцена воспринималась как ироническое примечание, как саркастическая шутка, способная рассмешить или огорчить пассажиров «Феба», в зависимости от того, как они смотрели на происходящее.

Последовали другие зрелища и перспективы – чувствовалось, что они отображали события, происходившие далеко и очень давно, подобно полузабытым воспоминаниям. По лугу прошествовал парад погибших героев – каждый оглядывался и скользил ищущим взглядом по лицам наблюдателей, словно умоляя объяснить какую-то запретную тайну. Все эти персонажи, казалось, задавали один и тот же вопрос, но исчезали, не получив ответ. Строились, процветали и приходили в запустение города: все цели были достигнуты, все достижения доведены до совершенства. Не осталось ничего, кроме бездеятельной прострации, мимолетных развлечений… Наконец, в гигантском увеличении, на лугу появилась «Невезучая гауптвахта», исполнявшая глумливую жизнеутверждающую какофонию с обнаженным энтузиазмом, повергающим в прах пресыщение. На какое-то мгновение мир обновился, появилась надежда на новые чудеса. А затем луг стал таким, каким был раньше; в пустом небе плыли безразличные облака. Пассажиры и команда «Феба» молча стояли у корабля.

Все вернулись внутрь. Леди Изабель направилась в салон и приказала заварить крепкий чай. Бернард Бикель и сэр Генри присоединились к ней, но никто не проявлял желания завязать разговор. Леди Изабель испытывала замешательство и раздражение. Она понимала, что местные жители в каком-то смысле выставили ее на посмешище, позабавились за ее счет, хотя и отстраненно, беззлобно, даже доброжелательно… Почему обитатели Рлару не объяснили положение вещей прежде, чем закончилась ее программа? Они явно не ощущали никакой потребности в том, что мог предложить им «Феб» – за исключением клоунады «Невезучей гауптвахты». «У них вульгарные наклонности, – обиженно думала леди Изабель. – Их былая способность к благородным переживаниям и наслаждению сложными нюансами явно отмерла. Дегенераты, выродки! И все же… Нет! Конечно, нет. Невозможно! – Леди Изабель строго привела мысли в порядок. – Человек обязан четко определять для себя систему ценностей и следовать этим принципам независимо от того, насколько они сомнительны». Она выпила чай и с решительным стуком опустила пустую чашку на блюдце. Бернард Бикель и сэр Генри выпрямились на стульях, словно ободренные этим звуком. «Нам больше нечего делать на Рлару, – объявила леди Изабель. – Мы вылетаем завтра утром». Вызвав Андрея Сцинка, она приказала занести в корабль все декорации и сложить их в трюме.

«Как насчет Адольфа Гондара?» – спросил Бикель.

«Совершенно ясно, что он совершил преступление и нанес местным жителям значительный ущерб, – сказала леди Изабель. – Несомненно, его предупредили, чтобы он больше не смел приближаться к их планете. Но он прилетел снова – и был наказан. Его судьба от нас не зависит».

«Как они извлекли его из запертой каюты? – продолжал удивляться Бернард Бикель. – Как он проник через обшивку корабля?»

«А что тут удивительного? – резковато спросила леди Изабель. – Местные жители не затруднились вернуть „Девятую труппу“ с Земли. Почему бы им не извлечь господина Гондара из каюты?»

«Не понимаю, как это возможно», – упавшим голосом отозвался Бикель.

«Я тоже».

Роджер обыскал весь корабль: салон, рубку управления и все помещения, какие могли придти ему в голову, но Мэдок Розвин нигде не было. Он спустился по трапу, огляделся по сторонам и обошел корабль. Мэдок сидела одна и смотрела на закат. Все еще опасаясь, что он не понимает ее настроения, Роджер начал было потихоньку уходить, но она позвала его, и он присел рядом. Они молча наблюдали над тем, как сумерки сгущались над полями Рлару. На фоне догоравшей вечерней зари прошли два сухопарых силуэта – пара местных жителей с рассеянными взглядами, которых Адольф Гондар называл «бродягами».

Мэдок Розвин тихо проговорила – так тихо, что Роджеру пришлось пригнуться к ней, чтобы расслышать: «Они могли бы уничтожить все, что знают, и забыть обо всех своих возможностях. Они могли бы переселиться на другую планету и начать все сначала. Почему они этого не сделали?»

Роджер не мог предложить никаких объяснений; две темные фигуры скрылись в сумерках. С моря подул прохладный бриз; молодые люди поднялись на ноги и стали возвращаться ко входу в корабль. На фоне неба появился еще один темный, высокий силуэт – человек пытался бежать, но спотыкался, падая на четвереньки и снова вскакивая; он издавал хриплые задыхающиеся крики. «Это Гондар! – выдохнул Роджер. – Он жив!»

Адольф Гондар промчался мимо них, прижал ладони к обшивке корабля и с облегчением застонал. Неуверенными шагами он направился к трапу; Роджер и Мэдок последовали за ним. Остановившись напротив входа, Гондар явно сделал последнее отчаянное усилие и взял себя в руки – расправив плечи и пытаясь сохранить какое-то достоинство, бывший капитан поднялся, пошатываясь, по трапу.

В салоне – после того, как он с жадностью поглотил ужин – Адольф Гондар рассказал, что с ним произошло. Как и предполагала леди Изабель, его предупреждали никогда больше не возвращаться на Рлару. Гондар надеялся, что, сидя взаперти в каюте, он останется незамеченным, но не тут-то было: неведомая сила выхватила его из корабля и швырнула в ночное небо; он метался в облаках, как испуганное насекомое, ослепленный ветром, мокрым снегом и дождем, плюхался в океан, снова взмывал в небо, пролетел, кувыркаясь, еще километров тридцать и, наконец, свалился в заросли высокой колючей травы. Несколько дней он бродил по пустынной гористой местности, пока, наконец, не заметил «Феб» с вершины далекого холма.

Леди Изабель не была расположена к сочувствию. «Вы легко отделались! – строго сказала она. – Вы совершили пиратский набег – никак иначе это невозможно назвать – и силой захватили в плен двадцать местных жителей, не проявляя ни малейшего намерения вернуть их домой».

«Неправда! – протестовал Адольф Гондар. – Я собирался доставить их обратно после того, как заработаю достаточную сумму. Я им это обещал – по-видимому, только поэтому они согласились выступать».

«Само собой, теперь о выплате вашего гонорара не может быть речи, – заявила леди Изабель. – Ни в каких обстоятельствах я не позволю вам извлечь выгоду из грубейшего нарушения этических норм, даже если земные законы не позволят обвинить вас в преступлении. Денег, которые заработала „Девятая труппа“, едва хватит на то, чтобы покрыть затраты, связанные с нашими гастролями, и лучшего применения им не найти».

Адольф Гондар в отчаянии всплеснул руками и, продолжая хвататься за стены, поспешил к себе в каюту.

На следующее утро, когда солнце взошло над пологими холмами, «Феб» покинул планету. Логан де Апплинг ввел в компьютер координаты Земли; Рлару осталась за кормой. Ее золотистое солнце померкло, стало одной из множества звезд и, через некоторое время, сгинуло в бездне космоса.