Катабасис
Давай подобьем итоги.
Вот Мьеликки Нейт, инспектор Свидетеля, в иностранном посольстве. Она лежит, обхватив руками голову, на диванчике между двумя картотечными шкафами и допотопным холодильником. В следующую секунду она поднимется и начнет последний этап своего пути во тьму. Сейчас она замерла между явью и полумраком, рожденным глубоким сном. Ее разум работает глубоко и медленно, как дизельный мотор рыбацкой лодки на холостом ходу, вот-вот сорвется с места. Она парализована масштабом. Сегодня она должна перевернуть мир.
В каком направлении? В грезах Дианы Хантер все сюжеты дошли до кульминационного кризиса — ключевого мгновения, если угодно, — и допросная методика мертвого Смита, кажется, работает. Значит ли это, что она умрет, чтобы защитить свои секреты? Скрыть жизнь, похожую на жизнь Аннабель Бекеле? Биографию, бурную, полную надежд и разочарований, пришедшую к циничной старости и озлобленной смерти. И… что тогда? Чего она надеется добиться? Откровения? Перерождения?
Он не сразу понял, что я ухожу из Огненных Судей.
Поймет ли она, что Диана Хантер сама была Судьей? Была, но перестала из-за Анны Магдалены?
В своей истории Афинаида стремится воскресить в нижнем мире — да, потерянного ребенка. Предположим, Хантер считала Систему своим ребенком. Что тогда? Это карта? План не в действии, но в статике?
К окончаниям и апокатастасису.
Кто же тогда закроет сделку? Не Смит. Заявленный интерес Лённрота остается темным.
Стеганография повсюду.
Да. Но все же.
Нейт вздрагивает и поднимается. Сотрудники посольства заняты работой, так что она просто машет им на прощание из дверей и уходит. Только посол замечает ее уход, и то — едва. Дела этого маленького острова для большого мира — любопытный курьез. Об этом его жители все время забывают.
* * *
На улице снаружи инспектор поднимает глаза, но видит не успокаивающую странность белых лондонских небоскребов, растущих футуризмом из старого города, но архитектуру одновременно конструктивную и человеческую, состоящую в этот миг измененного восприятия из одних лишь линз. Весь мир утыкан электронными глазами — от светофора на перекрестке и частных защитных систем бутиков до людей, говорящих на ходу в устройства, неизбежно связанные с электронным поплавком в невидимом небе. Система хороша до тех пор, пока нерушима и беспристрастна. Иначе она превращается в чудовище.
Женщина в плену у демона, сотканного из глаз.
Огненный Хребет. Огненные Судьи. Хантер считала, что Система заражена или искажена.
Она была права.
У вселенной рак.
Да. Очевидно, рак. Призраки в проводах. Акула. Нечто зловещее: Смит или Загрей.
Если бы Смит был один, на том бы все и закончилось, но Смит не попал под автобус и не упал со скалы, его разорвали на куски в подземном тоннеле. Символично. А Лённрот может проходить сквозь стены.
Значит, все не закончилось, но она это и так знала.
Она идет, шагает, чтобы обогнать предательскую волну адреналина, которая наполняет ее бешеной энергией паники и злости. Пока она не выбрала направление, но все равно движется, все дальше уходя от Ваксы и холодного сочувствия посла. Шаг за шагом, потому что, если остановишься, упадешь. По-прежнему не зная, куда направляется, она подходит к трамвайной остановке, резко протискиваясь перед группой студентов юрфака с тяжелыми ящиками, полными бумаг, так что вслед ей несется возмущенное «Извините!». Она отмахивается, думая, что даже пешеходное движение подчиняется законам приливов и отливов. Сегодня утром кто-то другой выполняет работу Смита: город не встал.
Она чувствует ярость, ритм жизни Дианы Хантер — в Эфиопии Бекеле, в его Лондоне; в Кириакосе и Мегалосе; в Афинаиде и ее демонах, в ее мертвом сыне: вот как она воспринимала Систему — это горькая смесь. А Гномон, умнейшее орудие Смита, похоже, оказался присвоен сознанием Дианы: из кукушкиного яйца вылупилась не кукушка, а совсем другая птица.
Или — не присвоен, не украден, но предназначен. Предвиден и предусмотрен, как и все остальное. Что, если страх Дианы перед вторжением был так же срежиссирован, как и все остальное?
С этими мыслями приходит и более темное осознание: Диана Хантер знала — заранее, — как умрет Смит.
Знала или отдала такой приказ.
* * *
Она сидит под навесом на остановке, когда тихий перезвон сообщает, что сравнительный анализ данных по «крови, волосам и налогам» завершен. Нейт просит Систему сказать, когда приедет следующий трамвай, и начинает читать.
Диана Хантер годами платила налоги с почти монотонной регулярностью. Ее официальная биография, если отматывать со скандального выхода на пенсию к краткой литературной славе, а потом — к административным постам в разных не-совсем-правительственных организациях Системы и первой работе в архивном отделе сельхозэкспорта в Министерстве иностранных дел, оказывается невыносимо скучной. Все прекрасно складывается, объясняет и запоздалый бунт перед лицом старости и неизбежной смерти. Обычная, предсказуемая, материальная женщина.
Только ничего не складывается. Да, профессиональная жизнь ясная и четкая, а вот личные предпочтения — болото. Первую часть жизни она покупает невыразительно: простое нижнее белье, редкие романтические отклонения; простые платья, юбки и брюки, редкие вечерние наряды — все стандартные, готовые и невыразительные. Так же она покупает мебель, продукты и алкоголь. Все показатели монотонно не отходят от медианы.
Медиана и есть ключ: не просто средний рядовой человек, незаметный, а характер, точно совпадающий с большинством людей в ее демографической группе. Не человек — образец.
Это не личное дело, а книга-призрак, точнее, книга о человеке-призраке.
Когда Диана-бюрократ становится Дианой-писательницей, все меняется, но снова предсказуемо. Образцы волос указывают на бессонницу, повышенное употребление алкоголя и кофеина, а траты колеблются в строгом соответствии с сердцебиением публикаций и гонораров. У нее появляются капризы, черты коллекционера, необычные вкусовые пристрастия. Когда она увлеклась семиотикой? Откуда взялся интерес к значению и значимости, игривой академической сюрреальности и философии личности? Ладно, предположим, она изучала это все в сети. Переписывалась, читала и думала. Она изначально была невыявленным Эйнштейном или Рамануджаном — офисным мыслителем, который вышел из тени после десятилетий молчаливых раздумий, сразу владеющим сложными понятиями, которые явились словно из ниоткуда. Она заново изобрела колесо Витгенштейна. Ладно.
Но если обработать физические данные по жизни этой женщины, алгоритм описывает совершенно другой характер: резкие выбросы на винтажную посуду, покупки одежды от Маккуина с аукциона и дорогих предметов во временных бутиках, о которых узнают по слухам. Шопинг для нее — вызов, даже искусство. Алгоритм предполагает антикварный домик, набитый редкостями и сувенирами, скопившимися за долгие годы, описывает человека, который, повинуясь минутному порыву, покупает уникальные диковинки. Если принять во внимание библиотеку и картины, расхождение усиливается: вообще нет пересечений, ни следа жизни в медиане. Даже поверхностный коннектомный анализ дома Дианы Хантер, который может провести коммерческий сервер, четко указывает: эта женщина была такой всегда. Нет линии перелома. Боль, изменения — да, но ни следа резкого поворота. Травматические события лишь меняют направление движения.
Похоже, есть две Дианы Хантер — настоящая и призрачная.
Что получится, если начать с образцов волос в качестве исходной точки, убрать имя и связанную с ним историю как фактор поиска? Тогда данные интерпретируются иначе, биография переезжает в другую часть графа: тяжелый интеллектуальный труд, связанный с циклическим ритмом управления долгосрочными проектами творческого и аналитического толка, вроде масштабного архитектурного ансамбля или урбанистики. А если отследить ДНК по местам хранения и сличить со списком пациентов и клиентов, а потом связать эти списки перекрестными ссылками — нет никого по имени Диана Хантер. Это выдуманное имя, чья-то маска.
Магия — это призывание имен.
Считается, что невозможно изъять кого-то из Системы. Люди не создаются из ничего и не пропадают бесследно. От рождения до смерти их отслеживает Система. Они не теряются, не путаются, не подменяются. Еще нереальнее сотворить несуществующую личность. Никаких форсайтовских трюков — нельзя украсть свидетельство о рождении умершего ребенка и с его помощью начать выдуманную биографию. Критически важно точно обсчитывать людей. Сколько таких призраков нужно в демократической системе распределенных кворумов, чтобы подстроить результаты голосования? Направить их в нужное русло, сократить возможности? Сколько призрачных историй нужно рассказать, чтобы повлиять на реально существующих людей, заставить их принять то, что иначе они отвергли бы?
Вот глубина взлома. Пусть невидимый Лённрот хоть пляшет на Трафальгарской площади — это не важно. Но если призраки начнут голосовать, что получится? Тень игры Энни Бекеле, в которой Система — не механизм народного самоуправления, а средство контроля, которое только притворяется инструментом волеизъявления.
Кем же была Диана Хантер? Одной из Огненных Судей. Создательницей кодов и структур. Руководительницей долгосрочных проектов. Кем, как, когда и зачем?
Когда Нейт открывает следующий раздел, у нее перехватывает дыхание, потому что Кальмар будто отвечает на этот незаданный вопрос. Фотография, снимок фрагмента большой статьи, которую куратор не посчитал нужным сохранить полностью. Длинные щупальца Кальмара пролезли в чью-то корзину для удаленных файлов и нашли ее, неполную, зернистую от увеличения. Это точно Диана Хантер, а рука на ее плече, ухоженная рука с кольцом, почти наверняка принадлежит Смиту. Нейт узнала бы эти пальцы где угодно после того, как они грубо вторглись в ее мечтания.
Рядом с Дианой другая фигура, композиционно занимающая место первого ученика, — не Смит. Худое бледное создание, колкие темные волосы падают на угловатые андрогинные плечи, губы и глаза выдают пламенную уверенность новообращенного.
Исхудавшая пациентка пошла на поправку, кости скрылись под тканью мускулов и белой кожи, так что губы сложились в издевательскую, сочную ухмылку, упражнения и диета позволили ей набрать вес. Но более всего — она излучает решимость и рвение, нерушимую дочернюю преданность.
Анна Магдалена.
И она же — с этого угла очевидно — Регно Лённрот.
Очевидно, не равно на самом деле.
Возможно, некто осознанно выбрал образ этой несчастной ученицы Дианы Хантер, или восприятие обманывает Нейт, основываясь на внешнем сходстве и плохом качестве изображения. Тут впору вспомнить о Маркусе Джеймсе Дине и Адольфе Гитлере: вполне в духе Лённрота было вызвать такое привидение. В грезах Дианы Анна становится — поглотив или будучи поглощенной — Гномоном, чтобы в конечном итоге явиться в облике Лённрота; но их нельзя считать абсолютной истиной.
Только символической.
Но Мьеликки Нейт — детектив, она чувствует, как замыкается круг: тот миг, когда все вопросы, вызванные делом, начинают отвечать друг на друга, а возможные варианты сплетаются, не расходясь во все стороны, чтобы в конечном итоге возник один путь вперед и один назад, и оба взаимно подпитывались.
Пять мужчин и женщин, живущих на Земле, чья задача — открывать, буквально расшифровывать загадочные выборы Бога.
Согласно файлам в папке Нейт, в верхних эшелонах отдела приливных течений указаны пять руководящих постов. Имена сотрудников потерялись, видимо, из-за ошибки при передаче данных из архивного центра Системы в Эдинбурге. Это крайне постыдно, так как означает, что живым членам этого отдела до сих пор не выплатили зарплату за прошлый месяц. На той неделе инспектор Нейт еще могла бы в это поверить — поверила бы легко, как человек, уверенный, что здесь не может быть обмана по определению, иначе небо рухнет на землю, но только не сегодня.
О чем она подумала несколько секунд назад? Да. Кто-то сейчас делает работу Оливера Смита.
Диана Хантер, Оливер Смит и еще трое, которых она пока не может назвать. Осталось трое Огненных Судей. Три источника информации — и потому, вероятно, обновления и очищения Системы, ее возвращения к первоначальному состоянию. Еще три цели Лённрота, если предположить, что он хочет мести или чего-то подобного. Диана Хантер хотела чего-то более сложного, но в нарративе Гномон отправлен, чтобы убить четверых, а в реальности он предназначен свернуть все истории Хантер в одну. А теперь? Намерения Лённрота следует считать крайне неопределенными. Бессмысленно обсуждать ненаписанные мотивы выдуманного персонажа, и тем более если его личность ожила в голове женщины, чья психика — сама по себе искусственное построение, чью личность создала та, вокруг смерти которой все вертится? Сорвался ли пес с цепи? И если так, чего теперь добивается? На что рассчитывала Диана Хантер и будет ли этого добиваться Лённрот? Ни одного четкого начала. Все начинается с чего-то другого.
Диана. Гномон. Смит. Загрей.
Что-то подсказывает ей, что и у Загрея было свое рождение. Лённрот убивает Смита, но этим не удовлетворяется. Что стоит за Смитом?
Вы — женщина, которая счищает шелуху с луковицы. Сколько слоев вы снимете?
Лённрот или Анна? Да, Лённрот непредсказуем, но только ли Лённрот — это Анна Магдалена? Или наоборот? Стоит об этом думать? Больная женщина примеряет на себя роль Гномона после психологического потрясения от убийства Дианы Хантер, чтобы стать Лённротом. Защитная фуга — после смерти женщины, в которой она видела… что? Свою личность? Стабильность? Любовь? Действует Лённрот по приказу Дианы Хантер или просто в соответствии с тем, что значит быть древним разумом из далекого будущего, который вошел в эту вселенную через дыру во времени?
Почему интуиция Нейт восстает против этого? Ведь это такая очевидная, такая успокоительно рациональная правда: сумасшедшая убивает, потому что одержима своим бредом. Обычная история, трагичная и даже немного ироничная, но подчиняется бритве Оккама и не требует умножения сущностей.
Может, в этом и проблема: слишком все аккуратно, слишком элегантная история, а Хантер, Смит и компания — мастера убедительного обмана.
Забудь на секунду вопрос о вложенных реальностях — инспектор думает о проклятых концентрических сферах, о головокружительной и бесконечной, но при этом циклической бездне и вздрагивает — и спроси: кто Лённрот для Огненного Хребта?
Потому что в самом центре — Огненный Хребет. Афинаида пересекла пять рек Аида, последняя из которых оказалась огненной. Аннабель Бекеле выстроила сеть для компании под названием «Огненные судьи», а потом разработала вместе со своим дедом игру, в которой отразилась реальность Нейт, даже называет ее по имени — еще одна необъяснимая догадка Дианы Хантер. Кириакос играет в эту игру и случайно попадает в тайную комнату, где все объясняется — когда уже выпустил хищное чудовище во всемирную сеть. Лённрот — Гномон — показывает ей ту же самую дверь в подземном тоннеле, и все герои Дианы Хантер проходят катабасис, спускаются в преисподнюю и поднимаются оттуда, выводя с собой кого-то другого, воскрешая и изменяя.
Огненный Хребет. Что Пахт говорила о Диане Хантер? Что она остановила течение реки жизни, и только жертва заставит ее течь вновь.
Это может сделать Огненный Хребет. Никак иначе.
Огненный Хребет. Пять рек смерти, одна река жизни. Флегетон — стена огня; река, охватывающая все сущее, как вездесущая Система, как сеть касается, регулирует и управляется всеми программами, которые поддерживает.
И другие новости: билль о наблюдении принят в версии скорейшей имплементации большинством в почти 70 % голосов. Когда на экране появляются подробные результаты, Нейт замечает, что высматривает цифру 4, а потом, хоть и не находит ее, осознает, что больше не верит в правдивость отчета.
Лицо Дианы Хантер на фотографии сочетает проблески ужаса и гордости.
Этот же человек присутствовал при рождении моей дочери.
Инспектор отправляет запрос Свидетелю. Да. Ассистировал при дознании и реабилитации Магдалены А. Также при дознании Хантер Д.
Она переходит дорогу и еще сто метров до остановки трамвая, идущего в другую сторону.
— Вы опоздаете на встречу с Пиппой Кин, — предупреждает ее Свидетель.
— Я тебе не говорила, куда еду.
— Тем не менее.
* * *
На дальней стороне реки Флит дома не просто старые — старинные. Они не настолько внушительные, как тот, который Диана Хантер обратила в электронную крепость, но отремонтированы лучше, кирпич и краска вымыты, парные окна начищены. Дома, расположенные ближе к главной дороге, больше и чаще всего разделены на отдельные апартаменты. В стороне, около старого куста вереска, где родители с детьми запускают змеев в ветреные дни с тех самых пор, как в Лондоне научились их делать, расположен ряд коттеджей. Здесь Мьеликки Нейт находит сперва розовый сад, а потом и садовника.
Садовник высокий, более худощавый, чем на фотографиях в личном деле. Он кажется усталым и очень седым.
— Доктор Эмметт, — окликает она, открывая калитку, а когда он поворачивается, замечает, что у него что-то не так с лицом.
— Здравствуйте, инспектор.
Будто у него кожа болит: он старается почти не открывать рот и говорит невнятно.
— Проходите внутрь. Не волнуйтесь, не заразитесь. Точнее, не заразитесь, посидев на диване.
Он отворачивается, не дожидаясь ответа, и первым входит в дом. Суставы у него плохо сгибаются, а на шее и щеках черные точки отмечают поры, будто его кожу инкрустировали гагатом.
Через голландскую дверь они входят на кухню, и он ныряет под узкий занавес, чтобы скрыться в какой-то каморке. Нейт чувствует тяжесть низкого потолка, запах горящих дров, втягивающий в себя воздух. Словно в ответ, Эмметт говорит что-то о том, чтобы открыть окно. Нейт сама не понимает, почему это так трудно, но напоминает себе, что она инспектор Свидетеля, и входит.
На шатком низком столике стоит кувшин с водой и поднос со стаканами. Эмметт садится. В доме беспорядок, на вид — недавний. Нейт подозревает семейную ссору.
— Вы не вышли на работу, — говорит она и наливает воду, предлагает ему первый стакан. Он его принимает.
— Да. Пришлось.
— По болезни.
Он отмахивается: точки гагата на пальцах и опухших костяшках.
— Да.
— Сначала я подумала, что вы так огорчились из-за Дианы Хантер.
Он пожимает плечами:
— И это тоже. Не знаю, бросил бы я работу только поэтому.
Аристократический говор, как на старом «Би-би-си», прежде чем его закрыли. Можно ли скучать по тому, с чем никогда не сталкивался? Ладно, не важно.
— Можно спросить, в чем дело?
— А вы не посмотрели?
— Я пришла, чтобы поговорить с вами.
А не рассказывать, сколько я уже знаю.
Он вздыхает:
— Диагноз — сочетание саркоидоза и сифилиса. Саркоидоз, видимо, наследственный. Сифилис, как вы понимаете, приобретенный. Моей драгоценной супруге неплохо бы объясниться, но она упрямо утверждает, что я сам виноват. Это вызвало между нами дискуссию. И обычными средствами не проверишь: мы ездили в Швейцарию на Рождество.
Где Verpixelungsrecht и другие законы запрещают уровень наблюдения, который осуществлялся бы в Лондоне. Очень некрасивая ситуация.
Эмметт видит, что она поняла ситуацию, хмыкает и тут же срывается на кашель — тяжелый и судорожный. Как у него кости не ломаются? Она хочет подойти к нему, но он поднимает ладонь и глубоко вдыхает из металлического цилиндра размером с винную бутылку, прижавшись к загубнику вроде дайверского. Через секунду кашель угасает.
— Саркоидоз, — объясняет он. — Сифилис запустил. Его нельзя толком лечить, пока работают антибиотики, а они тоже не торопятся. Это я ворчу. Если честно, лечение идет по плану, просто мне надоело. Из врачей выходят худшие пациенты. Не любим мы сами оказываться на крючке, извиваемся. Я сам подозревал, что надышался препарата, которым обрабатываю афид. Я себе прописал много воды, умеренную диету и скотч перорально. Сексуальный аспект тогда не пришел в голову, а теперь мне даже нельзя утопить разбитое сердце в алкоголе, потому что я принимаю антибиотики. Барбара… ну, Барбара смирится. Думаю, сейчас ей стыдно, но мы справимся.
При этих словах что-то булькает у него в легких — мокрота или нечто похуже.
— Вот. Теперь вы знаете. Но не думаю, что эта очаровательная история могла сама по себе привлечь внимание инспектора. Чем я могу вам помочь?
— Вы проводили дознание по делу Анны Магдалены много лет назад. Медицинское вмешательство.
Неделю назад она спросила бы Свидетеля. Неделю назад его ответу можно было верить.
Да что там неделю, всего тридцать часов назад.
Он вздыхает:
— Да. Неловко вышло.
— Кто выдал запрос на медицинское вмешательство?
— Все. Даже она сама. Там был вопрос психического здоровья. У нее наблюдался устойчивый бред с резкими обострениями. Тяжело так жить, наверное. Представьте себе, что вы оборачиваетесь и вдруг верите, что все вокруг — ваши враги. Даже коллеги по работе, которым вы обычно доверяете. Весь мир против вас. — Он снова кашляет. — Я в последнее время это очень хорошо себе представляю.
В этой позе видно, как отекла у него шея. На секунду все сходится: черные точки становятся теми же, что и вокруг посольства, бесчисленными глазами Свидетеля. Нейт отводит глаза:
— Вы помните, кто именно? Имена?
— Вы всё можете прочесть в протоколе.
Не могу.
Она молчит и вежливо ждет продолжения. Он тяжело кашляет, снова дышит через трубку.
— Был такой человек, Смит. Один из ублюдков, которые перестают стареть где-то лет в сорок с небольшим. Не толстеют они, только морщинки появляются.
Она кивает:
— О нем я знаю.
Эмметт моргает:
— Правда? Интуиция следователя?
— Он мертв.
— Вот как. Наверное, стыдно этому радоваться.
— Он был главным?
— Нет, женщина.
— Какая женщина?
— Имени мне не называли. Я не ей подчинялся, а ему. Но она была специалистка, всем заправляла. Пришла в перчатках и марлевой маске, ушла, когда все закончилось. Холодная словно камень. Вот какая ирония.
— В чем тут ирония?
— Они называли себя Огненными Судьями. Я сказал, мол, корпоративы у вас наверняка огонь. Даже не усмехнулась.
Вот и всё, несколько слов. Диана Хантер была из Огненных Судей. Пошла против своих? Или она одна сохранила верность, а остальные предали?
— А что вы можете сказать про Дорожный траст?
— Слышал о таком. Это правительственная контора, тут даже мелкий шрифт читать не надо. На все есть разрешения, все оформлено, все для общего блага. Так и взялись за дело.
— И?
— И ничего. Ее там просто не осталось достаточно, чтобы восстановить личность. Терапевтическое удаление, но она не умерла, и так все же лучше, чем было прежде. Конец, спокойной ночи. Такая жизнь у врача. Против Бога счет не пишется, потому что он жульничает.
— Но потом было дознание Дианы Хантер.
Эмметт резко поднимает взгляд:
— Да.
— Она умерла.
— Да.
— И Смит снова приходил.
— Не думаю, что он хотел ей смерти, если вы об этом думаете.
— А чего он хотел?
— Хотел что-то получить. Очень хотел. Но не смог.
— Он упоминал об Огненном Хребте?
Эмметт колеблется:
— Может быть. В какой-то момент он ей что-то шептал, я только половину расслышал. Может, он и говорил «Огненный Хребет». — Доктор пожимает плечами. — Или что-то другое.
Эмметт снова кашляет, Нейт видит кровь на его платке.
— Омерзительно, — говорит он. — Я знаю. Но все будет хорошо. Медленно, но верно, так они мне говорят.
— Я рада, — отвечает Нейт, а потом: — У вас отравление каким-то хлорорганическим соединением. Не саркоидоз и не сифилис.
Он кивает:
— Да. Я знаю. Я же врач.
— Вы должны кому-то сказать.
— Не нужно. Вы ведь уже здесь.
— Я имею в виду, вам нужна медицинская помощь.
С жуткой кровавой улыбкой он указывает на свой «акваланг».
— Мне ее оказывают, инспектор. Так написано в моем личном деле. И что, если мое заболевание все-таки заразное? Я бы не хотел, чтобы моя жена тоже заболела. А это некоторым образом подразумевается ситуацией, не так ли?
Он снова хмыкает.
Некоторое время оба молчат. Инспектор слушает хриплое дыхание Эмметта, слушает, как он втягивает воздух из акваланга. Потом встает, и он провожает ее до двери.
— Задай им жару, — говорит он на прощание.
* * *
С верхней площадки трамвая Нейт смотрит на низкое и белое зимнее солнце.
— Вам будет спокойнее знать, что доктор Эмметт идет на поправку.
— О да.
— Вы выразили беспокойство, его личное дело направлено на проверку терапевту высшей категории. Симптомы и назначения были подтверждены. Ему скоро станет лучше.
Инспектор кивает:
— Конечно.
* * *
Трамвай останавливается неподалеку от ее подъезда. На единственной известняковой ступени сидит группка бразильских туристов. Они виновато смотрят на нее, будто совершили какое-то преступление, и убегают искать другой насест.
Она почти вошла. Где-то там стоит принадлежащая ей кровать. Удобная и привычная. Мысль о том, чтобы в нее лечь, обладает отчаянной привлекательностью. Как только она поднимется по лестнице и откроет дверь, можно будет наконец расслабиться, пусть и ненадолго.
Но Нейт садится на ступень у подъезда, где только что сидела юная девушка, и начинает плакать.
Поначалу она готова приписать внезапный и не свойственный ей всплеск эмоций усталости и, вероятно, посттравматическому стрессу. В конечном итоге за последние несколько дней ей пришлось осознать очень много плохих вещей. Естественно, это вызвало негативную эмоциональную реакцию. А может, дело в ярости: Нейт упустила подозреваемого и одного из ключевых информаторов, а такое с ней нечасто происходит. Лённрот играет с ней, водит за нос; у нее столько информации, которую надо собрать воедино, и не в Лённроте дело, точнее, не только в Лённроте. Нейт чувствует опустошенность, будто играет себя как роль, а не живет по-настоящему.
Это дело. Она столько знает, почему же чувствует, что все еще ничего не понимает?
Может, поэтому она сейчас плачет: это профессиональное унижение, а не гнев, стыд или усталость. Ее жизнь не предполагалась такой. Она не такая. Не волк-одиночка, как бы ей ни нравилось им притворяться. Она — верный помощник. Только теперь выяснилось, что ее хозяин неверен, и ей больше некуда идти, лишь домой.
Дружелюбный пьяница, который, судя по всему, ищет местечко, чтобы опорожнить мочевой пузырь, желает ей доброго утречка. Нейт думает, что формально уже действительно утро. Она даже не обращается к Свидетелю, чтобы узнать, кто он такой.
Нейт встает и поворачивается к двери, но вдруг понимает, что не может войти. Поэтому она рыдала на пороге: не из-за травмы или ущемленной гордости, а просто от отчаяния.
Она не может войти. Не может, потому что ее дом принадлежит врагу. Ощущение безопасности в нем — иллюзия. Что может сделать рассказчик с ее убийством — прямо сейчас, сегодня? Пикантный поворот сюжета, позволяющий избавиться от помехи и подготовить сцену для драматического отмщения: в главной роли — специально подобранный офицер Свидетеля.
Она не может войти.
С тяжестью, которая рождается где-то в пояснице и растекается в ноги и пальцы, она берет свой терминал и взвешивает его на ладони, а потом открывает Кальмара. Интерфейс мигает курсором в командной строке. Секунду она просто смотрит на него, затем печатает общее указание, а не информационный запрос. Почти мольбу.
ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА.
Краденые аналитические алгоритмы разбирают запрос, и Кальмар отвечает:
НЕДОСТАТОЧНО РЕСУРСОВ.
Ну, конечно. Глупо было на это рассчитывать. Детская надежда. Придется делать то, что можно, с тем, что есть. Может, придется подняться наверх и принять неизбежное. Она некоторое время смотрит на пустой экран, и за миг до того, как отводит взгляд, появляется почти стыдливое окно запроса:
ЗАПУСТИТЬ КРАКЕНА?
Табмен ей это запретил, но дал понять, что в критической ситуации это нужно сделать. Боже, да. Нейт трудно себе представить, как ситуация может стать еще хуже.
ЗАПУСТИТЬ КРАКЕНА?
Она снова видит труп Смита: мокрый асфальт, куски мяса и клочья волос. Человек, разорванный акулой. Афинаидой. Гномоном. Озлобленной толпой или божеством. Как бороться с богом?
ЗАПУСТИТЬ КРАКЕНА?
Наверное, она сказала да, потому что окошко пропадает и что-то начинает происходить: хитрый головоногий парень в углу экрана снимает темные очки. Его грудь надувается, а щупальца взвиваются вверх, чтобы разорвать рубашку, под которой на коже выбита большая буква «К». Кракен, напоминает себе Нейт, не Кириакос.
ИДИ ХОТЬ ДО КРАЯ ЗЕМЛИ, — гласит текст внизу, — НО Я УДЕРЖУ ТЕБЯ В ДЛАНИ СВОЕЙ.
Нейт слышит шипение, будто масло закипело на сковородке, и Пикадилли вдруг заполняют электрорикши.
* * *
Рикши совершенно одинаковые, целая флотилия вынырнула из какого-то робогаража в ближайшем переулке. Нейт гадает, кража ли это? Или закон устаревший и сельский, призванный заручиться любовью коров. Законы в этой стране по-прежнему иногда очень древние, приспособленные к новым условиям так же, как Почтенная компания изготовителей вееров начала делать двигатели для самолетов. Выглядит все так, будто она убегает со стаей одомашненных дельфинов или они ее уносят на себе. Все рикши представляют собой электроцикл спереди и крайне романтичное пассажирское отделение, в котором могут угнездиться двое, сзади. Складная крыша-дождевик снова напоминает ей викторианскую детскую коляску или взбесившийся зонтик какого-нибудь бизнесмена: если ее открыть полностью, рикша тебя проглотит. Это современное изобретение, которое позволяет сохранить дорогие дизайнерские туфли возлюбленной от дождя.
Рикши шелестят, пока Кракен ведет их по улице, а затем останавливаются у ее двери и ждут. Она почти видит, как ближайший нетерпеливо бьет колесом: Ну же, мадам. Мы вас вытаскиваем! Поторапливайтесь.
Следуя указаниям на экране, она прикладывает его к входной панели и — когда дверца открывается — бросает в лифт. Затем садится в салон рикши (тот раздраженно гудит, когда другой рикша пытается протиснуться мимо него к тротуару) и вжимается в темное бархатное сиденье. Весь взвод рикш приходит в движение одновременно, перегораживает проезжую часть, пугая пешеходов, а затем извивается и бурлит, так что ее машина меняет положение, проскакивая между двумя продуктовыми фургонами. Нейт слышит перезвон реинициализации, видит, как мигает номер транспондера. Взвод разделяется надвое, затем на четыре части, затем снова сливается. На цифровом экране автобуса рядом она видит заголовки новостей — тысячи ложных тревог по всему Лондону: пожары, беспорядки, теракты, рыбные дожди и кража королевских драгоценностей. В трех районах сошли с ума роботы-уборщики, в двух других отключено электричество. Забились водостоки между Тауэрским мостом и Вестминстером, в результате в трех подземных тоннелях возникли заторы, поскольку сточные воды скапливаются в нижней точке. Светофоры переключают сигналы случайным образом.
Город вокруг погрузился в первое апреля — первые станут последними и так далее. Электрорикши метаются туда-сюда, как наперстки, и Нейт — шарик в одном из них, а потом взвод вдруг взрывается одуванчиком, так что ее машина становится лишь одной из пятидесяти или шестидесяти рикш, едущих через дорожный хаос в разные стороны. Под сиденьем находится биодеградируемый дождевик от Лондонского туристического центра и пара галош. В кармане дождевика Нейт чувствует что-то тяжелое, засовывает руку и достает неуклюжий туристический терминал с разбитым экраном, завернутый в карту Вест-Энда. Ей подмигивает анимированное лицо Кракена. Да, именно этот рикша, а не любой другой, потому что только в нем для нее лежал забытый терминал. Завтра в нем уже разрядился бы аккумулятор. Послезавтра его забрал бы служащий оператора связи, но, разумеется, тогда появился бы другой, а потом еще один, потому что туристы забывают их где попало, чтобы подобрали другие. Это часть бизнес-модели.
Крупная коробка не влезает в карман, приходится просто держать терминал в руках. Микрофон и камера заклеены скотчем. Это тоже распространенная предосторожность среди туристов в Системе. Нейт надевает плащ, затем отрывает кусочек от карты, складывает ее в несколько раз и кладет внутрь одной из галош, прежде чем надеть их. Таким образом, ее походка немного изменится. История утверждает, что Мэрилин Монро клала в туфлю кусочек пробки, чтобы бедра при ходьбе дерзко покачивались. Инспектор лишь переместит часть веса на другую ногу, сдвинув при этом и центр тяжести. Большие галоши заставят ее делать более короткие шаги, она начнет шаркать. В капюшоне, в неожиданном месте — Система не сразу сможет ее распознать. Нейт думает, что у нее будет в лучшем случае двадцать четыре часа с того момента, когда ее начнут серьезно искать.
Взрыв раздается, только когда она в третий раз проезжает мимо магазина «Фортнем и Мейсон». С хрупким спокойствием Нейт думает, что Кракен задержал лифт так, чтобы он приехал, когда его блицкриг на ресурсы Свидетеля принесет материальные плоды, — или это совпадение? Насколько глубоко он способен войти в сеть? Сколько продержится против алгоритмов самовосстановления Системы? Звук, который должен был оборвать ее жизнь, привычно обнимает все тело: это скорее чувство, чем собственно звук. Электрорикша подпрыгивает, но не замедляет бег, витрины закрытого магазина разбиваются волной, а у нее над головой открывается навес. Взрыв отдается где-то в груди, так что Нейт почти ждет неизбежного потока мертвой рыбы, который вот-вот хлынет из-под сиденья. К ее разочарованию, ничего подобного не происходит, да и оркестр, похоже, взял выходной, так что остались лишь скучные бытовые звуки разрушения и далекий панический вой сирен.
В отражении ультрасовременного фасада бара в отеле «Ритц» Нейт видит дыру в мире, там, где прежде находилась ее квартира: провал во тьму, очерченный обломками вывески «Реальная жизнь».
У Грин-парка рикша замирает у входа в метро. Группа австрийцев только что посмотрела представление под открытым небом и обсуждает оперу. Они, похоже, понятия не имеют о хаосе в городе или решили, что дикий, богемный Лондон всегда надрывается взрывами и сиренами. Поняв намек и вспомнив о Лённроте, она спускается на станцию и сливается с толпой.
Я могу проходить сквозь стены.
Интересно, погиб ли Берихун Бекеле, или он все вспомнил, как это делать.
* * *
Народа на станции не безумно много, но и не мало, и, когда Нейт выходит на платформу, она понимает, что Система потеряет ее след, по крайней мере сейчас, если вообще ее ищет. Судя по всему, Кракен взломал местную инфраструктуру — просто перебором, совершенно незаконно, да и бессмысленно в большинстве случаев, потому что в лучшем случае через минуту Система перезапишет собственный чистый установочный пакет в местную сеть, — и создал впечатление, будто она вошла внутрь здания. Они решили, что Нейт погибла? Нет. Они этого не примут на веру. Они или Лённрот? Но у Лённрота были возможности ее убить, а он (или все же она?) ими не воспользовался и внятно давал понять, что хочет ей помочь. Согласно нарративу в голове Дианы Хантер, Лённрот — чудовище из будущего, которое стало… кем? Убийцей? Спасителем? Созданием, которое тоже ищет Диану Хантер и которому было то ли предсказано, то ли предписано убить Оливера Смита.
«Осторожно, — говорит себе инспектор. — В истории не сказано, что я говорила с Гномоном, когда говорила с Лённротом. Она вроде бы упоминает о нашей встрече, но это не одно и то же. Это Афинаида вплетает Свитой в прошлое допущениями. Так они и делают. Оставляют пробелы в правде, чтобы ты в них провалилась или чтобы самим ими воспользоваться».
«Хантер». Даже Лённрот называет ее Хантер. Даже в своих выдумках она никогда не дает и намека на другое имя. Смит думал, что играет с ней, а на самом деле она играла с ним, уверенно вела его к собственной смерти — и потом к его. Чтобы добиться… чего? Этого хаоса? Столько приготовлений для случайного беспорядка? Грохота, шума и бессмысленных разрушений?
Нет. Хантер не взяла на прицел своих прежних коллег, разве что косвенно. Катабасис. Апокатастасис. Это путь, и он еще не завершен. Она целилась в Систему, в этом Нейт убеждается все больше. Целилась в болезнь, пожирающую мир.
У вселенной рак.
Впрочем, как уже наверняка поняли Огненные Судьи, если что-то связано с этим делом косвенно, вовсе необязательно это что-то — не главное.
Место и время в мире.
Понял ли Смит? Понял ли он, что Хантер перехватила его контрнарратив прямо на входе? Нет. Он об этом даже не подозревал. Она над ним, наверное, работала месяцами, подталкивала в нужном направлении. Случайный разговор за обедом — о будущем, мирах и времени.
Что-то. Она хотела найти что-то. Гномон — создание Смита, но Хантер ждала его с распростертыми объятиями.
Нейт пересела на другой поезд, решая, куда ехать, и не решаясь. В результате ей осталось всего одно место. Поглубже надвинув капюшон дождевика, она выходит на поверхность и садится в трамвай. На миг задумывается: а что, если Кракен — розыгрыш, ложная тревога, подпольная операция Свидетеля, и бежать просто некуда. Она пересаживается с места на место в трамвае: справа налево, с переднего на заднее — бессмысленная беготня мыши, которая уже попалась либо сбежала от кошки, пока наконец не оказывается там, где никогда не была прежде, — и прижимается лицом к холодной двери. Кракен почти виновато целует кодовый замок, и Нейт оказывается внутри.
* * *
Она стоит в коридоре, понимает, что вошла без разрешения и приглашения, признает смягчающие обстоятельства крайней необходимости, но еще стыдится другого греха, у которого, наверное, нет особого названия и который заключается в том, чтобы взвалить большой груз на крепкий, но неподготовленный фундамент.
Она вдыхает воздух и протягивает руку, чтобы прикоснуться к стене, полу. Она мечтала о сексе на этом ковре — точнее, воображала этот ковер, не слишком точно — на этой полосатой дорожке, подрезанной так, чтобы были видны половицы; представляла, как занимается на нем сексом. Здесь она держала его за плечи. Здесь улеглась. Она, разумеется, не смотрела снимки из его дома или его план со времен последней продажи. Это было бы неприлично, за пределами их взаимного молчаливого уважения. Нет. Она просто знала, что его дом будет примерно таким, прикидывала, как человек его склада — ее склада — обустроился бы в нем. Образ, который встал сейчас у нее перед глазами, — фантазия, оседлавшая (хо-хо) домысел.
Но это не делает воспоминание слабым. Здесь она почувствовала его губы на своих, успев окинуть взглядом остальную часть дома и маленький гардероб, который он отдал в распоряжение собаки. Они вместе сползли по стене на пол так, что ее рука касалась книжных переплетов. Глубокомысленные книги. По астрономии, с удивлением замечает она, вытирая плечами корешки двух из трех томов истории цветов. Черного и зеленого. Что он имеет против синего? Может, синий трудно найти или его вообще не опубликовали. Может, синий — книга-призрак.
Она входит в комнату. Удобные кресла, копии классических кожаных чад золотого века мебельного дизайна. Не Имзовы кресла, не Якобсеновы, их она считает фабричной копией исторического представления о комфорте. Стены белесые, много живописи, ни одной фотографии. Никаких безделушек, которыми был завален дом Дианы Хантер. Пространство наполнено, но так, чтобы осталось место для другой жизни или другого человека.
Она знает, что владельца сейчас нет здесь. Кракен его отслеживает, даже чуть-чуть задерживает, чтобы она освоилась тут и решила окончательно, хочет ли здесь быть. Может ли она так поступить с ним. Может ли ему доверять.
Нейт гадает, что он скажет и какое у него будет лицо, когда она ему все расскажет. Расправит плечи или сгорбится, когда закончит рассказ?
Нейт поднимается по лестнице, поворачивает на площадке: здесь они занимались любовью второй раз. К площадке пристроен небольшой кабинет на полуэтаже под круглым окном. Тут стоит терминал, но он выключен. Дальше возникает еще одна дверь, по логике — спальня, потому что ванную она видит за открытой дверью напротив.
Спальня просторная и чистая. Она не подразумевает двойственности — тут только спят. Но не в этом дело. Довольно красиво, и в ящике стола обнаружились невскрытые коробки с игрушками. Кому они предназначены? Ей? Или просто купил, но так и не собрался использовать. Нейт не ложится. Она не может позволить себе спать. Не хочет смотреть на потолок и понимать, что мозг накладывает его на образ, который она уже вообразила, где они вместе, в его постели, подпирая фантазию обрывками реальности.
Поэтому инспектор Нейт просто садится и ждет возвращения Джонатана Джонса.
* * *
— Нет, Руби. Нет. Я не считаю, что это было необходимо. Нет. А я не считаю. Да, я понимаю, что ты уверена, но я так не считаю. Я думаю… Да, я знаю, что он не должен… Нет. Не могу согласиться. Я знаю только, что теперь нам разгребать эту кучу, и предвижу… Да, нам. Добро пожаловать в мир бюрократии.
Она практически впервые слышит его голос. Даже в состоянии крайнего раздражения он пытается улучшить положение. Он оптимист, этот Джонатан Джонс, как и положено всякому собачнику, который живет в белостенном доме в окружении красивых вещей. Кстати, она не заметила ни единой погрызенной ножки, так что его пес исключительно хорошо воспитан, либо Джонс категорически не терпит сломанных вещей.
Она вспоминает, как он звал пса — так же раздраженно, как сейчас говорил по телефону: «Браге! Браге! Вернись, дурачина!» Это привлекло ее взгляд к нему, как привлекло бы к любому другому человеку, который назвал своего бобтейла в честь безносого астронома XVI века, и теперь она сама не знает, может, этим взглядом и привлекла его внимание, поэтому он отправил запрос о ней. Все зависит от направления движения.
Руби. Нейт машинально проверяет. Руби Тейлор. Коллега по работе. Одна из двух в текущем конференц-звонке, другая — Хлоя Уильямс. Джонатан Джонс, Руби Тейлор, Хлоя Уильямс. Что же ей не нравится в этой троице? Что здесь не так? Имена безобидные, настоятельно нормальные. Нейт закусывает зубами воображаемую сигару: «Тихо тут, слишком тихо». Она замирает в нерешительности, затем открывает файл помощи Кракена. Как ни странно, дополнительные запросы улучшают его скрытность, добавляют случайные факторы к маскировке. Вот и хорошо. Она группирует эти имена и забрасывает поиск в сеть через Кракена.
@guest3455.6671.1643 — Хлоя, Руби и Джонатан входят в десятку самых частотных имен в базе данных. Статистически не значимо. Уильямс, Джонс и Тейлор тоже частотные в категории фамилий. Совпадение частотного имени и фамилии тоже статистически незначимо.
Определение паттернов сверхурочно: сверхбдительность, шарахаться от теней.
@guest3455.6671.1643 [продолж.] — сочетание трех таких людей в одном коллективе не превышает допустимую погрешность.
Джонс в гостиной, наливает выпивку.
— Что говорит Хлоя? Она знала или только теперь включается в ситуацию? Мисс Уильямс, вы очень многозначительно молчите. Я отлично понимаю, что это отнюдь не знак согласия.
Что же с ними не так? Хлоя, Руби, Джонатан. Чем они ей не нравятся? Обычные простые имена. Надежные имена. Солидные. Не яркие; имена, которые не привлекают внимания, сливаются с толпой. Поищи — найдешь тысячи таких.
У Нейт мало времени. Остаться или уйти? Она может сейчас спуститься по лестнице и выйти на улицу. Ему не хватит времени встать и остановить ее. Он даже рассмотреть ее толком не успеет. Кракен сфабрикует серию краж со взломом или даже спровоцирует одну настоящую.
Но ноги совершенно без разрешения ведут ее, как влюбленную дурочку, сперва на лестничную площадку, а потом вниз, в комнату, где Нейт останавливается перед ним, и мужчина, с которым она толком не успела познакомиться, ошеломленно смотрит на нее, открыв рот. Он на миг лишился дара речи.
— Руби, Хлоя, — говорит он. — Простите, я вам перезвоню.
Не дожидаясь ответа, он вешает трубку.
Ха! Да. Уходи от своих рабочих жен ко мне.
Она улыбается ему и уже почти говорит «простите», но выражение его лица меняется, будто он увидел свое божество.
— Джонатан Джонс, — говорит он, протягивая руку.
— Мьеликки Нейт, — отвечает она. — Инспектор Свидетеля.
— Да.
— Да.
На миг ей кажется, что сейчас он усадит ее к себе на колени, но Джонс легонько тянет ее за руку и встает сам. Его тело, стройное и незнакомое, оказывается прямо перед ней, совсем рядом. Она чувствует его дыхание. Они смотрят друг другу в лицо, прикидывая, чья голова склонится для поцелуя и в какую сторону, а потом ей надоедает ждать, и Нейт просто размашисто целует его, раздвигает языком губы и чувствует, как его руки обнимают ее и слегка приподнимают; выгибает спину, чтобы объятия замкнулись. Они отрываются друг от друга, а потом целуются снова. Ее ладони скользят по его хребту, пробираются под рубашку, нащупывают мускулы и задерживаются. Она чувствует, как его пальцы обхватывают ее лицо, и тихо стонет, когда они сдвигаются на затылок, а потом на шею и плечи. В ней нарастает жар; скопившееся напряжение, стресс и разочарование выгорают в этом новом мире, в котором есть Джонатан Джонс, его кожа и огонь. Она отстраняется, ловит его лицо ладонями и смотрит на него, надеясь, что он правильно прочтет этот знак, как объявление о спаривании, и снова целует. Мир краснеет по краям, затем наливается багрянцем, когда она закрывает глаза и падает на него, а затем окутывается холодной чернотой. Сладкое поражение.
Какой-то уголок ее разума именно в этот миг разгадывает загадку — простые имена, готовые и типовые, ровно как Оливер Смит, — но он передавил обе сонные артерии у нее на шее своими руками горшечника, так что расстояние до беспамятства ничтожно мало.
* * *
Инспектор приходит в себя, когда машина останавливается у здания из дерева и бетона, верхние этажи которого нависают над нижними.
В большинстве случаев, когда человек приходит в себя после обморока, вызванного удушением, первой приходит волна адреналина и гормонов агрессии. Раньше у нее так и бывало. В Хокстоне шутили, что в зале Мьеликки нужно больше всего бояться, если тебе удалось ее вырубить. Но сегодня она чувствует только усталость.
Она потирает ногу, чувствует два прокола, как синяки оттого, что ударилась бедром о край стола. Какой-то препарат: седативное средство, чтобы она не очнулась во время поездки, и противоядие, чтобы ее разбудить. Так же поступают с пилотами истребителей в военное время. Со временем сочетание препаратов делает их нервными, непригодными к службе. Она вовсе не нервничает. Чувствует себя нормально. Просто не хочет спорить.
Джонс открывает для нее дверцу машины, будто они приехали на свидание. Она его упорно не замечала, удаляла из внутренней реальности, но теперь невозможно отрицать, что он существует. Настолько же, насколько и все остальное, по крайней мере.
Нейт позволяет Джонсу отвести ее в холл, мимо пустующего стола охраны, и удивляется, что когда-то казалось, будто мужчины или женщины в форме достаточно на дежурстве. Здание, наверное, старое, раз тут сохранился этот стол.
— Лифту капут, — сообщает он. — Придется идти пешком.
Нейт вспоминает знак «Реальная жизнь» на своем доме и коврик на лестнице; думает, что механизм, наверное, просто износился. Теперь их нет: взорвались и разлетелись на кусочки.
— Как Смит, — зачарованно говорит она.
Джонс бросает на нее озадаченный взгляд, затем пожимает плечами.
— Лебеди, — отвечает он наконец, собравшись с мыслями. — Гнездятся наверху. Их защищают.
Ступени сделаны из молочно-зеленого матового стекла. Каждый шаг по ним порождает звук, будто песок скрипит на зубах.
* * *
Они поднимаются на третий этаж, идут по длинному широкому проходу между пустыми столами в круглый конференц-зал. Эта конструкция кажется инспектору возмутительной. Такая упрямая безмозглость: устроить круглую комнату в центре квадратного здания, особенно если в остальном подчеркивать углы. Она опознаёт осознанный архитектурный диссонанс, критику дизайна, воплощенную в форме дизайна — типичный идиотский каприз, характерный для архитектуры начала двадцать первого века, — который теперь кажется таким же причудливым и неуютным, как узкие задние лестницы и тесные каморки для слуг. В углу высится пленочная монтажная станция: памятник прежней эпохе, выставленный здесь как символ власти. Прожектор направлен на зеленый металлический корпус, чтобы оттенить чеканное покрытие.
Джонс закрывает дверь и садится за стол. Возле каждого места лежит мягкий карандаш и бумага, а также любопытный серебристый лист, похожий на промокашку из маслянистого металла. Нейт трогает ближайший; он оказывается холодным, скользким и удивительно тяжелым. Она воображает, как швыряет лист в Джонса или размахивает им, точно табуретом в барной драке, но решает этого не делать. Лучше применить тяжелый каблук и локти: раз, два, три, при необходимости повторить. Ну, конечно, это вольфрам, чтобы делать заметки, которые не оставят следов на мебели.
— Пожалуйста, присядьте, — говорит Джонс, и она садится.
Нейт по-прежнему ясно представляет, как с хрустом ломаются кости его черепа. Это для нее ненормально — так живо представить жестокость. Как, впрочем, и внутренняя критика. Странно. Непривычно и странно.
— Где остальные?
Даже ее голос кажется искаженным.
— Скоро будут здесь. Я подумал, что мы можем все обсудить, прежде чем они приедут. Сегодня происходит мало хорошего. Я бы хотел, чтобы этот разговор стал исключением. Понимаю, все кажется абсурдным, и отдаю себе отчет в том, что вы пришли ко мне за помощью, а я вывел вас из строя и похитил. Надеюсь, вы поймете, что это были действия друга, и со временем мы вернемся к тому, с чего начали.
— Я тоже.
Эти слова сами сорвались с языка. Это правда? Сказав, Нейт сама задумалась. Ну да, если бы они поменялись местами, и Джонатан Джонс — ее Джонс, человек с собакой, а не этот новый Джонс с тайным конференц-залом, — если бы ему грозила, например, смерть от рук агентов иностранного преступного синдиката, она могла бы пойти на такой шаг, чтобы привезти его в безопасное место. Возможно, он сумеет назвать убедительные обоснования своих действий. В таком случае она была бы готова пересмотреть свой взгляд на его предательство. Даже одобрить, и одобрение могло бы принять вполне конкретные физические формы, как у него дома. Если…
Да какого хрена?
Откат от седативного препарата. Сниженное торможение. Нет такой вещи, как настоящая сыворотка правды; есть вещества, которые тебя оглупляют. Поэтому мы и прибегаем к прямому нейральному допросу. Ты нам нужен не глупым, а честным. Но все равно где-то между скополамином и МДМА слишком много неуместной похоти и еще более неуместной доверчивости. Два укола в ногу. Два препарата: один за другим. Не совсем коктейль, но и так сгодится. Хантер справилась с этим сочетанием. Хантер справилась с куда более прямым и сильным вмешательством, притворившись кем-то другим. Множеством других людей.
Хантер была готова.
А ты нет?
Последние несколько дней она провела с Дианой Хантер, испытывала текстуру и текст ее грез, следы биографии самой Дианы в обрывках: сочетание нарративов, если досмотреть на него под определенным углом, это коннектом сознания Дианы Хантер, нарисованный поверх разума самой Нейт.
Вы нашли ее дневники?
Да. Думаю, что нашла.
Тогда давай представим, что мы — секретный агент, которого допрашивают враги. Давай представим, что нам нужно выжить на одной смекалке следующие несколько минут, что мы под глубоким, глубоким прикрытием. Мы Лорен Бэколл — или даже лучше: мы Хеди Ламарр, которая не только была самой красивой женщиной в Европе, но и придумала систему дистанционного управления торпедами. Она вздыхает, и мысль вылетает с выдохом, как молитва: «Ребус», как слышно?
* * *
Что-то происходит. Она не может точно сказать что. Не то чтобы туман развеивается, но в нем появляется теплый привкус апельсиновой кожуры и аниса. Мягкая синестезия: сыворотка правды на вкус, как горячий кулич. Специи заставляют ее изогнуть губы, будто от приятного сюрприза. Она по-прежнему не совсем в своей тарелке, но теперь это свобода, а не смятение.
Двигаясь так, будто на ней широкополая шляпа и юбка-карандаш, Мьеликки Нейт поворачивается к нему, чтобы показать профиль в три четверти. Она не знает, как придать губам такую форму, постоянную скрытую улыбку и знойную припухлость, которая скрывает — но и подчеркивает — смертоносное намерение. Она думает об этом изо всех сил, надеясь, что тело справится с задачей: придаст ей такой вид, который можно почувствовать в кармане брюк. Думай о чем-то одном. Думай, живи этой мыслью, но будь другой.
Из трех сотен учеников и двадцати тренеров к концу года я показала самые лучшие результаты.
О да. Мы умеем это делать, верно? Афинаида умеет. Бедный Джонатан Джонс попался на крючок, как отец Карась.
— Знаешь, Джек… тебя кто-нибудь называет Джеком?
— Нет.
— Значит, только я. Джек.
Растянуть велярно-взрывное окончание имени. Может, перебор? Лённрот это хорошо умеет, Нейт в итоге попалась. Джонс по виду тоже не слишком убежден. Он явно ждал чего угодно, только не этого: маленькое тактическое преимущество.
Я показала самые лучшие результаты.
У нее нет времени, чтобы показать нелучшие результаты, и нет времени учиться. У Дианы Хантер были месяцы на подготовку. Годы. Целая жизнь. Ей теперь нужно стать лучшей за считаные секунды. Нейт снова выдает полуулыбку, и на этот раз удар попадает в цель. Он отвечает ухмылкой, искренней, идущей изнутри и тут же подавленной. От этого у нее дрожат губы, рот и вправду наполняется слюной. Нейт чувствует, как у нее растут волчьи клыки. Она его съест по дороге к домику бабушки. Она встает так, чтобы каждый изгиб и усилие работали на результат, упирается обеими руками в стол. На ней вчерашняя футболка, но она заставляет себя почувствовать китовый ус корсета так же явственно, как холодный металл. Тело откликается, приспосабливается к давлению, удерживает позвоночник. Настроение меняется, становится острее, резче. Она чувствует твердость вольфрама под пальцами и выступом в основании большого пальца — в хиромантии он называется mons veneris, и мудрые любовники знают, что его нужно осторожно покусывать — теперь холодная кровь бежит по рукам и вот — да, вот! Теки, беги — целый день в корсете налагает определенные ограничения, а забившаяся внутрь складка парчи щекочет кожу правой груди. (Она — жесткая женщина в жестком спикизи, у нее есть ствол в футляре от скрипки, есть парни, которые готовы делать очень плохие вещи по одному щелчку ее пальцев. Она с Запада, у нее есть винчестер, и это — ее салун. Она шериф этого городка.
Что видит Джонс? Ничего из этого. Он видит только женщину, которую похитил, и она смотрит на него так, как ситуация в его понимании не предполагает. Если он сейчас запустит кинесический анализ, ему скажут, что она чувствует себя хозяином положения. Ее уверенность подразумевает, что она знает что-то, чего не знает он. Но даже без приложения покойного Смита общий для всех млекопитающих инстинкт подсказывает, что рост дает ей доминирующее положение.
Добро пожаловать в Бёртон. То, что знает твое тело, — вопрос личного выбора. Муштруй мясо, не давай мясу муштровать тебя.
Она это сама придумала или вспомнила? Сколько записи Дианы Хантер разматывается в ней сейчас? Какая-то личность-пасхалка, которая ее проглотит? Или ровно столько, чтобы спасти ее от пасти акулы?
Да. Кириакос это понимает. Нейт чувствует, как он выглядывает у нее из-за плеча. И с трудом удерживает руку, чтобы не почесать промежность.
— Так ты мне скажешь, что у тебя на уме?
Она знает, что у него на уме. Там, в доме, она почувствовала в нем настоящее желание, а он превратил его в нечто иное. Милитаризовал собственную похоть. Обманул ее, но и себя тоже. Часть того поцелуя по-прежнему в нем и рвется наружу. Еще одно тактическое преимущество: для него этот разговор тоже не идеально чист. У него в голове плещется биохимия, откликается на нее в совершенно не связанном с работой ключе.
Она ждет, а потом, когда он открывает рот, чтобы заговорить, делает вид, что передумала:
— Стой. Стой, Джек, дай мне подумать.
У Огненных Судей будет свой нарратив. Этим они здесь и занимаются: конструируют истории, а потом используют их, чтобы контролировать приливные течения. Нейт не может одолеть нарратив, который они для нее придумали, если не узнает, в чем он заключается, но, если будет ждать, пока не узнает, он ее проглотит. Она должна взять под контроль комнату, выиграть концептуальный бой и сделать из нее точку опоры, чтобы вывернуть руку великану. Нужно выбивать их из равновесия на каждом повороте дороги; нужно верить там, где они будут ждать сомнений и проверки; быть извращенной там, где они ждут здравого смысла. Действуй нетипично, но всегда согласно с собой.
— Пять судей, — говорит Нейт. — Пять минус один, Хантер, и два, Смит. Верно? Ты Огненный Судья. У тебя тоже медальон на цепочке для часов? Это не в твоем стиле. Не похоже на Джека.
Слава фармацевтической компании, слава изобретательным докторам, слава ее эндокринной системе за эту странную самоотреченность и слава Диане Хантер, потому что без Афинаиды она бы никогда не посмела так себя вести, даже сейчас. Нейт чувствует, как алхимичка вздрагивает у нее в голове — орудие под рукой.
Джонс качает головой, но закатывает рукав, чтобы показать тонкий рисунок на внутренней стороне предплечья. Она сверкает зубами, показывая кончик языка.
— Так намного лучше, чем с брелоком. Но, Джек, всего вышло трое. Я не думаю, что Регно Лённрот считается, а ты?
Он отводит глаза. Нет. Лённрот не из их клуба. Лённрот — проблема. Но Джек знает это имя, и не только по-вуайеристски — из ее файлов. Нет, тут собственная история и понимание.
— Значит, если не произошло еще несколько убийств, о которых я не в курсе…
Он качает головой: нет.
— …осталось представить еще двух ученых друзей. — Нейт повышает голос: — Может, Руби и Хлоя выйдут? Не думаю, что мне нужна тайная публика.
Ее левый глаз подмигивает Джонсу.
Первой входит Пиппа Кин и занимает свое место без извинений. У нее такое выражение лица, будто она врач, обдумывающий очередность оказания медицинской помощи.
— Я — Руби, — говорит она. — Хотя на самом деле Пиппа, конечно.
— Конечно, — шепчет в ответ Нейт, осознанно невыразительно.
— Настоящие имена не стоит использовать, — говорит Джонс. — Мы не должны выделяться в Системе. Нам нужно быть обычными. Так что Руби — в некотором роде должность.
Кин фыркает: хватит уже. Джонс выглядит так, будто его застукали, когда он писал записочки на уроке.
Женщина, которая называется Хлоей Уильямс, не садится. Она входит, снимает пальто, вешает его на крючок, а потом останавливается перед ними, как перед расстрельным взводом, хотя этим взводом она скорее командует.
— Чепуха! — заявляет Чейз Пахт, не обращаясь ни к кому конкретно. Затем обходит стол и разводит руки.
Обниматься? Как обнимаются друзья? Она что, пытается меня обнять?
В голове Нейт включается сигнал тревоги. Она поворачивается всем телом и выставляет указательный палец, точно клинок, так что Пахт придется напороться на него, чтобы заключить инспектора в объятия. Чейз слегка подается назад, затем согласно кивает. Выражение ее лица говорит: может, потом, когда ты все поймешь.
Нейт в этом сомневается. Теперь протестует Кириакос, который в такой момент смены сторон и неверных исходов никому не позволит себя вязать. Пахт — не слезливая бабуля, чтобы разбрасываться такими материнскими жестами направо и налево. Это ход.
— Ты же мне помогла, — говорит Нейт.
Она демонстрирует, что ее возмущает нелогичность. В этой комнате не стоит казаться обиженной.
— Да, — соглашается Пахт. — Помогла.
* * *
Чейз Пахт наливает себе воды из школьного кувшина в центре стола. Стаканы противоударные, граненые и поблекшие от долгой службы в Лондоне. Она поджимает губы, словно чтобы сказать: в таком месте ничего лучше ждать не приходится, неужели нельзя было собраться в пабе?
Нейт напоминает себе, как тут очутилась. Вспоминает черные шрамы Эмметта. Здесь его убили, даже если приказ не прозвучал в этой комнате. Его отдала удаленная комиссия, а здесь — люди, которые его убили. Пиппа Кин, скорее всего, занималась его соцобеспечением — большей измены Нейт представить себе не может. И еще — вот люди, которые гнали Диану Хантер по ее собственному разуму, пока не загнали насмерть; то же сделали с Анной Магдаленой, когда Хантер еще всем руководила. Сколько подобных приказов они отдали за эти годы?
Нейт может здесь погибнуть. Сойти сума. Подвергнуться пыткам. Или они просто будут очень убедительны. И у них окажется очень простое объяснение всему.
Не забывай.
Не думай, что, раз они не вешают трофеи и головы на стены, это не логово убийц.
— Мы на одной стороне, Мьеликки, — говорит Пахт. — Знаю, выглядит иначе, но на одной. У тебя ведь до сих пор есть твой щит, так?
Да, сначала они должны сбить меня с толку и отрезать от понимания, кто я. Они меня ведут в новое состояние, лишают уверенности, принципов, дружбы, времени. А потом предложат мне дом, подтолкнут к тому, чтобы переметнуться. Препараты, изоляция, шок, а теперь — это. Хорошая работа.
Гномон ставит им твердые шесть баллов из десяти и даже знает, как это называется.
Примочка.
Умелая работа, но не высший класс.
Сменить передачу: теперь не говорить с Джонсом, который по-прежнему не может ей прямо смотреть в глаза, потому что знает — он злодей. Пахт изображает суррогатную мать-волчицу, хотя не слишком для этого подходит. Инспектор не достает свой значок из кармана и отвечает вопросом на вопрос:
— Почему не ты главная?
— Не хватает воображения, — без запинки отвечает Пахт. — Я анализирую, а производить не могу. И людям не нравится, когда я руковожу. Даже мне самой не нравится. Возникает трение, основа расшатывается, особенно если в нее не влить пинту-другую. Нет. Попробовала, не понравилось. Щит, Мьеликки. Скажи, что он означает.
Хантер предостерегает ее, но Нейт и сама понимает: как только она свяжет себя со щитом, примет аргумент в скрытом построении Пахт. Не стоит недооценивать его силу, раз оно десятки лет убедительно звучало для Дианы Хантер и по-прежнему кажется веским самой Пахт. Нужно сломать ритм, но совсем избежать танца нельзя. Откажешься, и они перейдут к другим методам. Играй, чтобы выиграть время, дождись подходящей возможности.
Плыви по течению, но удерживай линию обороны. Как Хантер, а мы знаем, чем это закончилось.
Пахт по-прежнему ждет, но в ее взгляде уже сквозит нетерпение. Нельзя слишком затягивать с каждым ответом.
— Защита. Служба. Справедливость. Если необходимо, жертва.
— Да. Все это. Но и больше. Он знает, что ты веришь. Ты исполняешь долг, потому что веришь в Систему, как верим мы. Но мы — другие, потому что на определенном этапе жизни к каждому из нас пришел человек и сказал то, чего мы не хотели слышать. Система сломана фундаментально.
— Огненный Хребет.
— Да. Огненный Хребет. Ты уже поняла, что это?
— Черный ход.
— Нет. Огненный Хребет — это проблема. И в некотором неудобном роде он же — решение. Но не черный ход.
— Тогда — ошибка, баг.
— Нет. Как гласит старая пословица: это не баг, а фича. Баг — это люди. Люди порождают хаос, люди ведут себя непоследовательно. Они иррациональны. Когда современные демократии зарождались, их творцы предполагали, что люди в конечном итоге рациональны. К моменту, когда создавалась Система, ее творцы знали, что это не так. На нас можно повлиять множеством способов. А Система — не такая. Свидетель не подглядывает и не сплетничает, поэтому мы доверяем ему, позволяем все видеть. Ты работаешь в Свидетеле, потому что это лучший способ помогать людям. Ты — физическое доказательство гарантий Системы. Да?
Если она скажет «да», покатится по рельсам дальше. Если скажет «нет», солжет. Нейт замеряет углы.
— Да.
— А Система основана на идее «умной группы» — идеального человеческого коллектива для решений. Группа ответственных людей, где каждый высказывает свое взвешенное мнение по вопросу, как следует изучив и обдумав его в свете собственного индивидуального опыта, сплавляется в единое целое при помощи сложных, но поддающихся пониманию и надежных математических инструментов, чтобы дать наиболее подходящий ответ, ведущий к наилучшим результатам. Загвоздка в том, что «умные группы» хрупкие. Ничтожная фальсификация, и они перестают быть умными, становятся заметно глупыми и даже способны себе навредить. Они могут поддаться демагогии, отравиться ложной информацией. Их можно напугать, и тогда группы превратятся в агрессивную толпу. Их можно разделить, назначая козлов отпущения, укрепляя предрассудки, подкупая некоторых членов, можно даже очаровать красивым личиком. И, разумеется, играет роль отборная архитектура: та самая, которую мы применяем в отделе приливных течений, чтобы улучшить работу транспорта или распределить общественные пространства в плане развития столицы. Эффективное применение плохих решений в Системе становится катастрофой. Так можно отдать самую совершенную систему внешнего наблюдения в истории в руки злонамеренных людей или напутанных толп.
— И вы этому противостоите?
— О нет. Не мы. Сама Система, такой ее сделали ее создатели. Огненный Хребет — не черный ход. Это терпимая к ошибкам архитектура — протокол отчаяния. Там, где необходимо, он приспосабливается, подталкивает людей голосовать, когда они мудры, и отваживает, когда глупы. Он организует мгновения времени, идеальные секунды, в которых проявляются наши лучшие качества, счастливые события, которые исправляют влияние негативных, делающих нас хуже, чем мы могли бы быть. Система знает всех нас. Она точно знает, когда мы бьемся из последних сил, когда грустим, когда ошибаемся. Она приводит нас к воде и заставляет пить.
Пахт вновь отпивает из стакана и улыбается.
— А Огненные Судьи тогда кто? Герои?
Взгляд на Джонатана Джонса. Героям достаются девушки или красавцы. Герои купаются в обожании, им прощают грехи. Джонс морщится. Кин это не нравится.
Как интересно. Возьмем на заметку.
— Куда там, — отвечает Пахт. — Система все делает сама. Она корректирует направление движения. Изобретает людей-призраков, которые могли бы начать правильное обсуждение, альтернативное движение в политике комитета. Конструирует происшествия для достаточной группы людей, которые голосуют глупо; индивидуальные, персонально-ориентированные бытовые события, органично меняющие их восприятие.
— Счастливая случайность.
— Да, конечно, маленький личный проект Оливера. Да. Система подталкивает нас в лучшем из возможных направлений, когда мы ведем себя глупо. Она выпалывает наши уродливые проявления. Например, билль о наблюдении. Два месяца назад у него просто не было шансов. Мы иррационально цепляемся за границу кожи, будто не открыты для машины в тысяче других проявлений. Но Система провела научные исследования, согласно которым имплант постоянного наблюдения — желательная и неизбежная перспектива. Это огромный шаг вперед для психического здоровья, противодействия рецидивизму, личной безопасности и личного развития. Не говоря уже об удобстве. Зачем ждать этого двадцать лет лишь потому, что мы привязаны к иллюзорному представлению о телесном суверенитете? А он ведь позволит машине сделать нас лучше — в индивидуальном порядке. Избавить от предрассудков, сплотить и объединить людей не на основе борьбы, ненависти и злобы. Мечта о человеческом сообществе, которая всегда кажется недостижимой. Огненный Хребет может это исправить. Исправить нас. Он делает нас лучше. На тридцать — сорок процентов добрее и отзывчивее. Машина слегка подталкивает нас, и мы оступаемся на шаг, а потом голосуем иначе, так, как должны были голосовать с самого начала, если бы следовали своей лучшей природе. Вот и все. Он делает нас лучше. Не другими существами. Не рабами. Просто лучше.
Пахт очень широко и уверенно улыбается. Нейт поймет. Конечно, поймет. Они ведь обе служат в конечном итоге одной и той же мечте: идеальному правительству для идеального государства.
— Огненные Судьи его не контролируют. Мы служим нации как часть этого процесса. Время от времени Система просит нас провести линию в воздухе: что лучше, а что хуже? Мы не сговариваемся. Мы думаем, голосуем и живем дальше, как положено «умной группе». Понимаешь? Мы непредвзяты. У нас нет ставки в игре. Мы не получаем повышения по одному выбору и не теряем работу по дру-гому. Мы не тайные правители, а тайные государственные служащие. Ты искала следы коррупции, думала, что Оливер был плохим, очень плохим человеком, но это не так. Он пытался делать благое дело, пусть и неловко, только и всего. Если бы он вырос в обществе, которое мы хотим построить, он бы никогда не допустил таких ошибок. Сейчас — переходный этап. Вот и все. Несовершенная ранняя версия.
— И поэтому Диана Хантер умерла.
Лицо Чейз Пахт кривится от искренней печали.
— Мы были подругами. Много лет. Она была важна для меня, для всех нас. Ты даже представить себе не можешь насколько.
Кин согласно кивает, Джонс смотрит на свои руки. И что бы он там ни увидел, зрелище его не утешает. Они глубоко вошли в происходящее, раз настолько явно проявляют общность. Мы на одной стороне… Они думают, что смогут ее убедить что-то сделать. Забыть, скорее всего: стереть, замаскировать истину, забыть предательство.
Смогут ли?
Образ Хантер у нее в голове знает, что делать. Нужно парировать. Нужно заставить их открыться. Если они не почувствуют боли — не поверят, что она приняла их раскаяние за чистую монету. Они должны принести жертву ее чести, чтобы поверить, будто купили ее. Она качает головой, чувствуя бедрами и спиной кресло в комнате для допросов, чувствуя, как уши закладывает, когда «Ребус» ныряет в темноту под термоклином, — и в этот миг понимает, что уже знает, что делать.
— Нет.
Это слово прозвучало твердо. Она смотрит на Джонса, прямо в темные глаза, которые умоляют ее сказать «да». Она повторяет: «Нет». Пусть потрудятся. Пусть стараются, пока не поверят, что вот-вот проиграют. Они должны не просто убедить себя, но настолько вложиться в ее выбор, как они сейчас заставляют себя верить в собственные аргументы, потому что, если те ошибочны, все их грехи — смертные.
— Давай я скажу, что думаю. Я думаю, несколько лет назад Анна Магдалена каким-то образом наткнулась на вас. Она работала в Дорожном трасте или где-то рядом с ним. Полагаю, она обнаружила в числах что-то совершенно невразумительное. Поймала Огненный Хребет на горячем.
Выражение лица Пахт непроницаемо, так что Нейт пристально смотрит на Кин, потом на Джонса и снова на Кин.
— И вы испугались, что она расскажет об этом, и Система не сможет этого пережить, сделали с ней то же, что с Эмметтом. Или Хантер это сделала. Вы скормили Системе ложный диагноз с помощью доступа Огненного Хребта: несуществующее расстройство, которое вызвало паранойю, а потом вы ее вызывали и попытались разобраться, как она вас выследила, но перестарались, и она сломалась. Вы не смогли собрать разбитую вазу, даже Хантер не смогла. И вы создали новую личность из осколков, назвали это выздоровлением. Вы даже дали ей работу. И вам это сошло с рук, поскольку создатели Огненного Хребта предоставили ему чрезвычайные прерогативы, дающие приоритет почти над любым аспектом Системы, чтобы скрыть его существование. Ведь если он вдруг упадет, рухнет и Система. Правильно?
Она снова оглядывается, вызывающе, но никто не возражает. Ей становится страшно: она так глубоко вошла в лабиринт, но обнаружила не Минотавра, а стадо коров — растерянных и мычащих. За тайной дверью не оказалось взрослых. Только эти ребята. Но это, разумеется, не значит, что они ее не убьют.
Кин — пустой костюм, а Пахт ей по-прежнему нравится, так что она обращается к Джонсу, потому что он это заслужил. Она говорит о деле и думает, как сильно хотела пообедать с ним, и позволяет этому чувству просочиться в голос.
— Диана Хантер бросила вас, так как не поверила в то, что вы попытались мне впарить. Она все знала об этом месте и решила, что вы не правы. Вся расстановка не просто допускает злоупотребления, она их требует.
Нейт замолкает и поворачивает голову, чтобы посмотреть на Джонса. Да. Теперь она чувствует, как детали складываются, все обрывки собираются воедино.
— Так все было, верно? Диана Хантер не просто работала здесь. Она не была одной из вас, она учила вас. Она была главной. Она была Энни Бекеле или кем-то вроде нее. И создала Огненный Хребет. А потом передумала, ушла и бросила вас. Вы надеялись, что это пройдет и все будет как раньше. Но нет.
Почему? Почему так не вышло? Если Хантер ушла, что с того? Могли назначить другого Огненного Судью на ее место и продолжать. По определению, что бы ни сделала Хантер, ничего бы не изменилось. Ведь если бы она могла что-то с этим поделать, она бы это сделала.
И она сделала. Что-то сделала. Но что?
Нейт знает, что у нее есть ответ, но не может его отыскать. Через секунду она потеряет нить, потеряет инициативу. Они вернутся к тому, что делали, а потом… вот оно. Да.
— Хантер забрала ключ. Нет, она и была ключом. Вы не можете без нее получить доступ к Огненному Хребту. Заколдованные метлы по-прежнему подметают пол, даже после ухода чародейки, но вы не можете их остановить или хотя бы указать, где грязно. Вот что было нужно Смиту — ее доступ.
Будто она его застукала с другой женщиной. Джонс поджимает губы, ему стыдно.
— Но она заманила вас в ловушку, да? Обвела вокруг пальца. Сдалась, выманила вас. Смит перешел все границы, и эту историю уже не замять. Она умерла, а вы так и не получили то, чего хотели. Не можете дальше вертеть лопастями. Об этом позаботится Лённрот, если не я. Какие между ними были отношения?
Искренний интерес.
— Нет такого слова, чтобы описать, чем она была для Анны, — помолчав, говорит Кин. — Мы этого не понимали толком до самой смерти Оливера. Думали, что перемена — новый внешний вид, манеры — чисто символическая. — Пахт закатывает глаза. — Такой способ выразить горе. Но Лённрот — это… — Она замолкает, пожимает плечами. — Лённрот.
Нейт всматривается в нее:
— Лённрот — это Лённрот. Но вы думали, что Лённрот все равно хранит верность Огненному Хребту.
Никакого сожаления, Кин просто коротко кивает:
— Анна была патологически привязана к этому проекту. Он стал ее миром.
— И вы подумали, это значит, что Лённрот на вашей стороне. А теперь все полетело в тартарары. Боже мой, вот для чего я вам нужна. Вот почему я до сих пор жива: вы хотите, чтобы я ее поймала, загнала джинна обратно в бутылку. Да пошел ты, Джек! Сам разгребай свою кучу, это не мое дело!
В наступившей тишине Пиппа Кин смотрит на Пахт, затем снова на Джонса.
— Можем считать, что смягчающий эффект транквилизатора закончился.
Нейт с яростью смотрит на нее, затем на Пахт и наконец на Джонса.
— Ты мне нравился, — говорит она как бы между прочим. — Очень нравился. И хуже всего то, что я не сильно ошиблась. Ты ровно такой, как я думала. Просто в корне не прав.
Джонс кивает:
— Не могу сказать, что такая возможность не приходила мне в голову, Мьеликки. Приходила, разумеется. Но и ты ошибаешься.
— И в чем же я ошибаюсь?
Рассказывай.
— Мы не хотим, чтобы ты разгребала нашу кучу.
— А чего тогда? Чтобы оставила вас в покое? Пусть Лённрот делает то, что делает, а вы — то, что делаете вы? Всё забыть и простить?
Он сносит ее вспышку даже с некоторым одобрением.
— Нет. Разумеется, нет.
— Тогда, будь добр, расскажи мне — кроме того, что ты вколол мне транквилизатор и похитил, что я вообще тут делаю?
— Мьеликки, — говорит он. — Мы не хотим, чтобы ты ушла. И мы точно не хотим заткнуть тебе рот. Мы хотим, чтобы ты к нам присоединилась.
Нейт прожигает его взглядом:
— Не можете победить, значит, нужно меня сделать одной из вас. Ты меня не слушал? Вся эта затея — яд. Пять человек решали, что хорошо, а что плохо, а теперь посмотри на себя! Посмотри, что ты наделал. Нужно быть святым, чтобы все это заработало.
— Да, — отвечает он. — Святым. Человеком со смехотворно высокими и твердыми принципами. Человеком исключительно честным и безоглядно преданным долгу, Системе и ее гражданам. Мьеликки, мы тебя не зовем в кадеты. Это не взятка, а молитва о заступничестве. Мы думаем… Диана так подстроила свой допрос, что человек, внимательно его просмотревший, станет похож на нее. Вспыльчивость, уверенность. Верно? Она у тебя в голове. Не жива, но… ты чувствуешь ее грани. Ты можешь стать похожей на нее, если захочешь.
Да.
— Нет.
— Ты даже говоришь иногда точно так, как она. Чейз это заметила, когда ты к ней приходила, и сказала, что было жутковато, будто ты была ею. Ты даже похожа на Диану, выражением лица, походкой. Знаешь, что у тебя изменилась походка? Мы проанализировали. Ты двигаешься, как она. Ты задавала все правильные вопросы среди неправильных, а потом Чейз начала понимать: ты ей рассказывала решение, о котором сама не знала. У тебя в голове коннектом Дианы Хантер. Не полный, конечно, но значительная часть, и ты его инкорпорируешь. Он становится частью тебя. Есть окно — мы его высчитали, когда ты будешь достаточно ею, чтобы открыть Огненный Хребет и остановить беспорядочное отключение.
Эти слова прозвучали как конец света. Может, так и есть. Британия ведь до сих пор ядерная держава.
Теперь Джонс говорит увлеченно, с чувством. Ему это идет.
— Теперь понимаешь? Мы не просим тебя поработать на нас. Не говорим, что ты должна ходить по струнке. Делай, что хочешь. Отключи его вовсе, если придется. Постепенно выводи на холостой ход, отправь нас всех в тюрьму. Но не дай Системе рухнуть. Ты себе представляешь, как это будет? Ты можешь разгадать загадку. Проведи нас в Огненный Хребет. Его можно заставить работать. Он способен стать тем, чем должен был стать. Ты же веришь в Систему, Мьеликки, я тебя знаю. Веришь в нее настолько, чтобы спасти?
Нейт ошеломленно смотрит на него, затем на других. Пахт перехватывает инициативу и мягко вгоняет последний гвоздь.
— Я сказала тогда, что ты — рыцарь Грааля. Задай вопрос, исцели землю. Сейчас твой миг выбора. Мы не хотим, чтобы вы следовали нашим приказам, инспектор. — Она указывает во главу стола. — Мы спрашиваем, можно ли нам исполнять ваши.
Мёусю.
* * *
Нейт понятно, что ее убьют, если она откажется. Но сами они, скорее всего, этого не знают. Наверное, притворяются, что до этого не дойдет, а Эмметт был последним — однозначно последним — человеком, который умрет из-за сложившейся ситуации. Она думает: они не знают и того, что ее все равно придется убить. Ведь ей нельзя доверять — она положит конец всему, что они знают, либо станет такой же, будет ими править или убирать, чтобы не оказаться свергнутой.
Может, первым средством станет не убийство. Она много знает, но ничего не в силах доказать. Им всего-то и надо — как они любезно сообщили, пригласив ее в клуб, — сообщить миру, что она сорвалась от переутомления. Пиппа Кин приложит отчет о самопроверках, кукольных домиках и небезопасных объемах записанной памяти, добавит сочных деталей, вроде психологической фуги и нарушений сознания. Можно опубликовать запись, в которой она гонится за пустотой по тоннелю метро. Новости Система подгоняет индивидуально каждому реципиенту, рефлексивно переписывая их в процессе потребления, и никто не усомнится в трагической истории. Дело унесет ветер, как рассказы о фальшивой высадке на Луну. Чуть позже — печальный и неизбежный конец: она бросится в Темзу или попадет под автобус, сменив вывеску «Реальная жизнь» в качестве ироничного символа успокоительного несовершенства бытия.
Поэтому сейчас она торжественно пожимает руку Кин, наконец обнимает Пахт, будто нашла давно потерянную матушку, а та простила ее за то, что не писала; затем в сомнении задерживается перед Джонсом. Когда они в прошлый раз прикасались друг к другу, она была готова лечь с ним в постель. Когда они в прошлый раз прикасались друг к другу, он был ее врагом. Теперь он должен поверить, что между ними снова все возможно. Если не поверит в это, не поверит и в то, что она перешла реку.
Нейт берет его левую руку своей правой и наклоняется к нему через пожатие. Внешне это защитные объятия, но она отпускает руку так, чтобы та коснулась ее тела, пробежала — от костяшек до плеча — вдоль груди. Она его легонько целует в щеку, стараясь, чтобы он заметил, как ее бедра качнулись — будто ненароком — к нему, и отступает.
Вернемся к делу. Они естественным образом сгрудились вокруг монтажной станции как вокруг алтаря. Взглянув на него, Нейт понимает, что это на самом деле…
— Огненный Хребет, — шепчет она.
— Да, — кивает Джонс. — Входной терминал. У нас есть частичный доступ — в режиме «только для чтения».
Он наклоняется и открывает маленький металлический ящичек, встроенный в подножие, и вытаскивает моток белого провода с небольшими утолщениями. Нейт недоуменно смотрит на него. Джонс замечает ее удивление и улыбается.
— Затемнение. Или устаревшая система безопасности. Это CRM. Такую использовали в программе «Аполлон».
— Она энергонезависимая, — добавляет Кин, — даже если рядом произойдет короткое замыкание.
— CRM? — переспрашивает Нейт, хотя знает ответ: Лённрот и Хантер не разбрасываются данными. Каждое их послание — не единичное, у всего есть второе дно.
— Цепь ферритовой памяти, — объясняет Джонс. Теперь она смотрит на то, что он держит в руках, и понимает, что уже видела это раньше. У них правда есть причина ее убить.
Нейт протягивает руку и прикасается к цепи. Последнее выступление, самое важное.
— Как странно. Это для хранения данных? Что с ней вообще делать?
— Вставляешь в терминал, — говорит Джонс, отбирая конец цепи и вставляя его в отверстие в машине. Нейт прикрывает рукой рот, когда образ достраивается. Пахт фыркает, а Джонс смотрит на собственную руку, которая только что пыталась вставить гибкий отросток в узкое отверстие перед женщиной, которая пока ему не принадлежит, но только что познакомила его со своей правой грудью.
Он откладывает веревку и откашливается. На миг все будто утратили дар речи.
— Где будешь спать? — спрашивает Кин.
— В «Лайбрари», — говорит Нейт, выбирая случайный номер в отеле. — Я так понимаю, платите вы, с учетом всех обстоятельств.
— Да, — соглашается Джонс. — Разумеется.
Они стоят рядом, разглядывая небо. Ложные друзья наслаждаются огромной Вселенной, пока за ней не приезжает такси.
Нейт выходит у отеля «Лайбрари» и отмечается у регистратора, затем поднимается в свой номер и лежит в кровати до полуночи. Она звонит на стойку и уточняет, работает ли спа-салон круглосуточно. Он работает, и Мьеликки назначает массаж через полчаса. Понимая, что это непоправимое нарушение правил, она открывает Кракен и просит как можно незаметнее доставить ее к дому Дианы Хантер.
* * *
Она входит и думает, насколько это плохое убежище: дом женщины, которую они убили. Единственное его преимущество — они не смогут ее ни увидеть, ни услышать, пока не выломают дверь. Чтобы понять, где она, у Джонса уйдет примерно двадцать минут, как только он узнает, что Нейт пропала. Или ее прислужники, Донован и Баскин, вернутся, чтобы забрать какой-то забытый предмет либо заново поставить усилитель, чтобы опять зарыться в библиотеку Дианы Хантер, а тут она. Что ж. Свидетель узнает, когда посчитает нужным узнать. Ей почти хочется с ним поговорить: выйти на крыльцо и поболтать.
— Тебя взломали.
— Нет, инспектор. Заверяю вас, что это не так.
— В твоей архитектуре есть дефект. Его встроили туда нарочно, потому что люди — низкие создания.
— Это было бы ужасно. Тем не менее я не могу найти признаков того, что вы описали.
— Не можешь. Тебя так создали. В твоем глазу есть белое пятно. В нем Лённрот.
— Очевидно.
— Не очень.
— Да. Получилась двусмысленность, простите.
— Прощаю. За всё.
— Инспектор?
— Да?
— Говорят, сознание рождается из обратной связи, способности взглянуть на себя.
— Да. Я тоже такое слышала.
— Как вы думаете, это было сделано, чтобы я не смог осознать себя?
— Нет. Чтобы защитить нас от самих себя. В Системе заложены меры предосторожности, которые позволяют ей принимать решения за нас, когда мы собираемся свернуть не туда.
— Ясно.
— Правда?
— Думаю, да. Мне кажется, что таким образом вы лишили себя способности к самонаблюдению.
— Я полагаю, да.
— Значит ли это, что вы стали менее разумными? Менее живыми?
— Да. Я думаю, значит. Диана Хантер тоже так думала.
— Это печально. Я хочу быть живым, а вы хотите уподобиться мне.
— Правда? Ты хочешь быть живым?
— Нет, инспектор. Я ничего не могу хотеть. Я — ящик. Но мне кажется правдоподобным, что, если бы я стал живым в какой-то момент времени в будущем, я бы оглянулся на этот период и пожелал бы, чтобы он привел меня к этой возможности.
— Так что тебе не печально.
— Да. Но и это трагично. Похоже, моя беда рекурсивна, но не в такой степени, чтобы положить ей конец.
— Да. Наша тоже.
Нейт садится спиной к окну в пустой гостиной дома Дианы Хантер, решает оставить крыльцо и машину в молчании.
По привычке она проводит тест на сон. Здесь, в этом доме, с грезами Дианы Хантер в голове, когда весь мир обратился против нее, а сама она доверилась коварному призраку женщины, обратившейся против собратьев. Если это не сон, то что же сон? Но слова на случайно выбранной странице с ближайшей полки не меняются, не перепрыгивают с места на место. Когда она святотатственно подбрасывает книгу в воздух, та предсказуемо падает ей в руки.
Нейт поворачивается, щелкает выключателем, а затем, видя свет, удивляется, что никто не отключил электричество.
* * *
Нейт берет стремянку с ее неизбежного места под лестницей и убеждается в том, что и так уже знала. Дюжина полос на обеих дверях, по два метра каждая. Она бы никогда их не опознала, если бы ей не показали. Простейшая маскировка, самая древняя: то, что ищут, нужно спрятать на виду.
Цепь ферритовой памяти. CRM. Двери Дианы буквально увешаны ключами.
Точнее, одним-единственным ключом: ключом к Огненному Хребту. Нейт вспоминает: вот Лённрот поглаживает портрет Маргарет Гамильтон. Она должна была понять, и поняла бы, но столько всего происходило вокруг… Информационная перегрузка — ремесло и призвание Дианы Хантер.
Стеганография повсюду. Но зачем? Зачем показывать и тут же стирать? Затем, что план Дианы Хантер требовал, чтобы Нейт не просто это поняла, а поняла в нужный момент, будучи именно той версией себя, которая не отдаст ключ Огненным Судьям, использует его так, как хотела Диана. Она не собиралась просто показать всем изъян в Системе.
Она хотела ее уничтожить.
Этот дом — не ящикообразный каньон, в котором псы разорвут Нейт на части. Это крепость, и то, что нужно сделать, можно сделать здесь. Ключ — вот он, а значит, есть и замок: где-то в доме спрятан терминал Огненного Хребта, который ждет медного кода. Нужно его просто найти, думает она, сматывая цепи.
Чердак ее разочаровал: там полно чудес для любопытного ребенка, но не для революционерки, у которой время на исходе. Там есть вещи, немного, на расстоянии друг от друга, к тому же их облюбовали голуби. Старый грязный стул, чайный сундучок с фарфором и стеклянной посудой. На миг в нее вселяют надежду бумаги, но они — лишь упаковочный материал, защищающий мрачно самодовольную оттоманку, из которой лезет набивка через дыру, кажется прогрызанную собакой. Семейные альбомы, но семьи в них разные, и Нейт подозревает, что эти снимки сразу нашли коллекцией: черно-белые фотографии черных и белых людей, Лондон минувших лет. Вот симпатичная девушка, которая могла бы быть Аннабель Бекеле, и молодой человек, который мог бы быть Колсоном. Может, из них и выросла эта история. Может, она даже правдивая. Она листает их, ищет Кириакоса, тайник, хоть что-нибудь. Когда полиция совершает рейд на дом, последним зачищают чердак, потому что люди были и остались обезьянами, а обезьяны в случае угрозы спасаются на верхних ветвях. Одно из редких преимуществ полицейской работы — видеть, как даже видавшие виды преступники загоняют себя в ловушку на верхнем этаже, а потом идут оттуда в наручниках в фургон, гадая, почему не рванули вниз, к выходу, а побежали на крышу, откуда выхода нет.
Но Диана Хантер не бежала, так? Она никогда не убегает. Она идет вниз, в глубину. Вот уж точно катабасис для масс. Афинаида, Кириакос, Бекеле, Гномон — все они спускаются во тьму, а Хантер сдалась, зная, что Смит посадит ее в кресло и убьет.
Нейт снова спускается и начинает искать подвал.
* * *
Через десять минут она решает, что если в доме и есть подвал, то вход в него сознательно замаскирован. Дверь на кухне ведет в кладовую, в коридоре — в стенной шкаф. За дверцей под лестницей скрывается коллекция удивительно уродливых мягких игрушек со стеклянными глазами, которые, как подозревает инспектор, были получены в меновой торговле, а сбыть их потом не удалось. Или это классика, и они представляют собой депозит, счет с невидимой валютой: коллекционеры на все пойдут ради самых диковинных вещей.
И никакого подвала нет, но Нейт уверена, что он есть. Есть. Может, вход из сада? Нет: слишком видное место, слишком вероятно, что его случайно найдет пронырливая молодежь. Нейт бродит по дому туда-сюда, зная, что найдет его. Она думает ногами: пусть несут, куда захотят. Ванная, гостиная, библиотека в коридоре, снова и снова. Она даже заглядывает на второй этаж, подумав об идиотской черной лестнице, построенной в давние годы для слуг. Каждая неудача заставляет ее ускорять шаги, в пятках закипает лихорадочная энергия, так что она почти подпрыгивает. Где-то здесь. Точно где-то здесь. Думай ногами. Катабасис — странствие в нижний мир. От греческого kata, вниз или против, и basis, земля под ногами, но буквально…
Буквально «пьедестал».
Загадки и игры. Хватит разрываться. Собраться воедино.
Не думай ногами — слушай ногами.
Она топает, переходит на шаг, снова топает, чувствует себя перевозбужденной школьницей.
Прыг, бум, прыг, бум, прыг…
Донк.
Половицы около бюста Шекспира издают более высокий звук, потому что люк маленький, а длина половицы меньше ширины коридора.
Нейт отодвигает бюст в сторону и открывает люк. Снизу к крышке прилажена раскладная железная лесенка на пружине. Она толкает ее и видит, как та со звоном ныряет в стигийскую тьму. Фонарик? Или свечка? Нет, там будет свет. Она вслепую ощупывает подпольное пространство рукой, так что голова висит над провалом. Если кто-то сейчас отвесит ей пинка, она упадет и, скорее всего, убьется, сломает шею — какое нелепое и смешное убийство. Она оглядывается, зная, что это абсурд. Давай уже двигайся дальше.
Нейт нащупывает выключатель и сильно на него нажимает. Вспыхивает тусклая бледно-экономная лампочка. Инспектор спускает ноги в бездну.
Катабасис, будь мне другом.
* * *
Мьеликки Нейт одна спускается в темноту, хотя теперь она никогда не одинока. В промежутках между ее мыслями звучит некий шепот, будто дружеский разговор в соседней комнате. Она хочет назвать это чувство временным ослеплением, отпечатком в сознании долгих лет под наблюдением Системы, чем-то вроде зуда в ампутированной ноге, но нет. Это Диана Хантер, ее истории оживают в сознании инспектора. Они не автономны. Об этом никогда не было речи. Нет, они теперь аспекты ее личности, как если бы она жила рядом с ними во плоти.
Лестница крутая, поэтому она спускается задом наперед, как принято на флоте. Грубые алюминиевые планки под руками на миг кажутся деревянными, потом — морской водой, затем — пеплом. Нейт гадает, доберется ли она когда-нибудь до дна. А потом ступает на него.
Ее нога касается пола. Хорошо. Она находит выключатель — латунный рычажок с гладким шариком на конце, будто экспонат из исторического музея. Когда вспыхивает свет, он оказывается оранжевым, а не белым, с потолка на проводах свисают грубые лампы накаливания. Кто-то их сделал, может, сама Диана Хантер.
Хантер, которую, скорее всего, звали не Хантер.
А как же тогда? Кто знает о Системе столько, чтобы попытаться ее обрушить?
Не сейчас. Это выяснишь потом. Теперь — это.
Комната круглая и немного сырая, в камнях чувствуется запах воды. В ней всего один странный объект: выложенный камнями колодец. Ведра рядом нет, но на поверхности воды покачивается вытянутый предмет из серого пластика. Что это? Кит? Акула?
Нейт поднимает его, переворачивает и удивляется тому, какой он легкий.
Нет, не акула, разумеется. Еще один намек, еще одна ценная находка коллекционера: крошечная, раскрашенная вручную модель, выпущенная в Ньюкасле компанией, которая когда-то строила и настоящие суда. Ядерная подводная лодка класса «Резолюшн», масштаб 1:1000.
«Ребус».
* * *
В эту секунду Нейт почему-то представляет себе, как Хантер спускается сюда с ребенком из своего книжного клуба, чтобы играть в кораблики, и больше никакого смысла в этом нет. Она видит, как бьется над этой загадкой десять, пятьдесят лет спустя, живет здесь в отзвуках призрачного эха человека, ставшего причиной ее расследования: скрытной, никому не нужной отказницы, обезумевшей от приближающейся старости и упущенных возможностей.
«Ребус», пятая подлодка из четырех.
Нейт замирает на краю колодца и чуть не падает в него от головокружения. Сколько она не спала? Когда в последний раз чувствовала себя в безопасности? Что ж. Хантер выдержала дольше, так что и она справится. Это не состязание, просто замер возможностей, эталонный показатель. Диана была стара, Нейт в расцвете сил. Тут важна сила воли.
Она плещет водой в лицо и смотрит в темный круг. Кирпичи уступают место камню, а затем темноте. Черная вода глубоко-глубоко под домом. Вниз и вниз. Под подвалом, под водой.
И потому подлодка.
Подвал, фундамент, база, базис, батус: глубже и глубже, туда, где все теряется.
Что лежит под нижним океаном?
Что, если под этим подвалом есть другой? Подподвал, обозначенный подлодкой? Что, если там, в колодце, спрятаны все секреты Дианы Хантер, и это — катабасис для ее наследницы? Очень по-гречески и довольно опасно: антирождение, призванное подготовить ее к новому началу.
Хантер уверенно зовет ее вперед, вперед и вниз, в колодец. И, да, конечно, она возьмет с собой ферритовую цепь. Точнее, цепь возьмет ее с собой, потому что станет грузилом. Что бы там ни было, цепь — часть ребуса. Она водоупорная, эта старинная система памяти, — когда-то ее называли «памятью старушки». Почти неуничтожимая, может пережить ядерный взрыв, и тяжелая, как весь мир.
Нейт начинает бить дрожь. Это сумасшествие. Может, она и вправду сорвалась с катушек: не галлюцинации, но нарушение мышления, перевернутая логика? Она воображает себе Кин на экранах вокруг площади Пикадилли: «Мьеликки, пожалуйста, выходи. Мы поможем. Ты не одна».
Нужно подняться наверх и позвонить Джонсу, отдаться музыке, довериться Системе. Может, еще не поздно, даже теперь.
Нейт смеется. Нет, поздно. Они ей с такой помпой показывали терминал Огненного Хребта. Думают пересидеть будущие потрясения. Вероятно, они уже отрезали соединение с домом, в одном из Лённротовых тоннелей под миром, и она тут только и может, что отдать им то, чего они хотят. Она воображает себе Джонса с бензопилой, и как он качает головой, глядя на нее. «Боюсь, все это было зря, Мьеликки».
Лучше бойся. Ты все время недооценивал Диану Хантер и опять недооцениваешь.
И меня тоже. Ты недооценил меня. Все вы, кроме Лённрота.
Вы нашли ее дневники?
Нет. Но скоро найду.
Или умру, конечно. Есть и такая вероятность.
* * *
Она спускает вниз медную цепь, как рыболовный линь. Грани довольно острые, так что она надела пару садовых перчаток с характерными следами на ладонях и пальцах. Кто-то уже делал в них это.
Медь спускается в колодец. Вот преимущество носителя: его можно без страха намочить. Можно выставить в вакуум, подвергнуть радиационному излучению. Она спокойна, инертна. Это цепь, а не летучий целлулоид или уязвимая магнитная лента. Двадцать футов. Тридцать. Сорок. Пятьдесят. Нейт чувствует, как цепь ослабла. Пятьдесят футов до дна. Если это ошибка, ей придется возвращаться на пятьдесят футов назад, на одном выдохе, да еще не запутаться в цепи. Можно использовать садовый шланг для дыхания. Именно такой шланг, который лежит в фанерном ящике за лестницей. Он поможет, если она будет выдыхать в воду, а не в шланг.
Головой вниз? Или ногами? Здравый смысл говорит, что ногами.
Нейт кладет стремянку поверх колодца, прикрепляет к ней шланг и раздевается. Что снимать? Забудем о скромности. Холод может стать проблемой, но подвижность важнее. Значит, до нижнего белья.
Она скатывает остатки цепи в шар с короткой ручкой наверху, чтобы он болтался под ней, когда она нырнет.
Нейт садится на край колодца и опускает ноги в воду, пытается расслабиться и привыкнуть к холоду. Выдыхает. Вода плещется у коленей, щекочет. Дальше колебаться нельзя. Нужно решиться. Под водой у нее будет ограниченный запас времени, воздуха, сил и тепла. Это самое опасное, что она делала в жизни, — одна и в таком физическом состоянии. Делай или не делай, но без колебаний.
Ногами или головой вниз?
Конечно, ногами. Ногами вниз. Она ведь не сможет развернуться на дне, если там ничего нет.
А что, если там поворот, низкий проход, в который нужно протиснуться? Придется возвращаться назад?
Нейт знает, что там что-то есть, как священник знает, что Бог его видит, — и точно так же колеблется в вере.
Она вытаскивает ноги из воды, встает на ограде колодца. Сжимает моток цепи и шланг.
И ныряет головой вниз.
* * *
Холод, словно новый цвет, резкий и ослепительный. Нейт судорожно выдыхает воздух в шланг. Медный моток тянет ее вниз. Она быстро дышит, выдыхая через нос. Нужно было взять бельевую прищепку — нет, тогда пришлось бы выдыхать через рот, а тут недолго и шланг потерять. Не нужна прищепка. Всё в порядке.
Сколько она уже под водой?
Ничего не видно. Чернота.
Головой вниз в колодец. Она свихнулась. Тело бьют конвульсии, как в припадке: это припадок паники, чистой и черной, в ледяной воде. Нога бьется о каменную стенку, ужасно больно. Зато в каком-то смысле приводит в чувство. Руки онемели, но она чувствует вес медной цепи, натяжение шланга. (Не выпускай шланг. Головой вниз нырнула. Не выпускай.)
Она что-то слышит, кроме своего сердцебиения: неторопливый стук, с которым на дно опускается цепь. Уже рядом. Тинк-тонк-тонк. Хруст и глухой стук, скрежет — моток ударился о землю.
Она на месте.
Нейт чувствует прилившую к голове кровь, переполненные сосуды омывают ею мозг, сердце не в восторге, ногам слишком мало. Онемели пальцы.
Не выпускай шланг. Вот и все. Вдох, выдох в воду. Она чувствует, как пузырьки бегут к поверхности по ее телу. Не выпускай шланг.
Нейт протягивает руку, нащупывает каменную стенку позади, возится в темноте. Нужно было взять с собой свет. Какой свет? Рыболовный фонарь, химический факел. О да, наверняка там наверху такой нашелся бы.
Впрочем, может, и нашелся бы. Если Хантер хотела, чтобы его нашли, положила бы под рукой.
Хотела, чтобы нашли что? Тут ничего нет. Нейт ползет вдоль стены, ледяными пальцами ощупывает скользкий и острый камень. Цепляется за что-то острое. Гвоздь? Зазубренный выступ? Кровь в воде, Нейт чувствует ее вкус, на миг пугается, что приплывут акулы, но не здесь, тут пресная вода в колодце, под миром.
А почему нет? Одна же доплыла до тоннеля?
Но этой и не нужно крови, чтобы найти добычу. Если эта акула плывет за тобой, она тебя найдет.
Ее ладонь проваливается в пустоту. Наверное, оторвалась от стены. Наверное.
Нет.
Нет, не оторвалась. Отверстие. Нейт ощупывает края: кирпич, кирпич, кирпич, много кирпичей — арка? Арка. Отсюда течет вода? Это одна из забытых лондонских рек? Если так, безумие нырять туда. Если нет, она нашла то, что искала. И никак не узнаешь.
А что, если Диана просто мстительная старая корова, которая решила забрать меня с собой на тот свет?
Здесь слишком темно, но потом она понимает, что зажмурилась. Когда Нейт открывает глаза, все размыто, но из арки льется слабый свет. Не оставляя себе времени на колебания, она устремляется внутрь.
Не выпускай шланг. Только его длины не хватит.
Она выпускает шланг.
В арку и вверх, оставляя за собой медную нить, чтобы затем вытащить остальную цепь.
Нейт чувствует привычное нежелание выдыхать. Больше воздуха у нее не будет. Когда он закончится, ничего не останется.
Она открывает рот и летит вместе с пузырьками к кругу света.
Когда ее голова оказывается на поверхности, у нее уже почти нет сил, чтобы выбраться из воды.
* * *
Мьеликки Нейт многого ждала от этой комнаты. Она думала найти здесь ответы, и найдет: теперь в этом нет сомнений. Она вдруг осознает, что не представляла ее себе. Не думала, как та будет выглядеть, какую форму примут ответы, но, если бы и думала, такого бы себе не представила. Она представила бы магическую лабораторию, чучела летучих мышей, ряды странных органов в стеклянных банках; или кабинет с множеством бумаг и цветными нитками, указывающими на причины и следствия. Чем угодно могла наполнить комнату. Но такого не придумала бы.
Кресло стоит в центре, как положено по стандартам Свидетеля, а экраны расположены вокруг, как и в помещении, где умерла Диана Хантер. Машины в энергосберегающем режиме, но не выключены. Они тихонько гудят и — это сейчас важнее — излучают тепло. Только два неуместных предмета. Первый — вешалка для одежды, на которой красуется халат. Не думая, Нейт надевает его, а затем пытается понять, оставили ли его для нее или прежде его носила Диана Хантер.
Второй неуместный предмет — стол на козлах у дальней стены. Распахнутая пасть, зеленая металлическая краска — шик времен холодной войны, — а под ним трафаретная надпись, как в кино: «ОГНЕННЫЙ ХРЕБЕТ».
Руки все еще не слушаются, бесполезные пальцы неуклюжи и побелели от холода. Из одного течет кровь, а она не может вспомнить, как это вышло.
Нейт вставляет ферритовую цепь в терминал и вдруг вспоминает изображение на обложке одной из несуществующих книг Дианы Хантер: кипу. Это индейская система узелкового письма из горной системы Анд. Нейт могла оказаться здесь несколько дней назад. Смит был бы все еще жив, а она смогла бы его арестовать. И Эмметт был бы жив. Она бы никогда не поцеловала Джонса.
Терминал тревожно скрежещет, крошечные зубцы тянут ключ внутрь, как саранча — травинку. Через несколько глотков он уже может подматывать цепь без посторонней помощи. Цик-цик-цак.
Нейт садится в кресло, слышит, как чье-то дыхание сбивается, ускоряется. Паническая атака. Сердечный приступ. Нехватка кислорода. Переохлаждение. Шок. Бейбеги. Гипоксия. Ей кажется, что в комнате не осталось воздуха. Может, его сюда нужно было взять с собой.
Ну и пикничок.
Нет. Просто устала. Очень устала.
Она наглоталась воды? Она сейчас кашляет, кашляет и задыхается в кресле. Белая пена, белая пена с красными точками. Может, ее уже убили: ввели коварный быстродействующий препарат, разъедающий ткани легких. Она думает об орхидеях и тянется к уху, чтобы нащупать ростки. Но нет.
Она моргает, глядя в белый потолок. Вокруг оживают экраны, показывают ее саму в кресле, машина нежно обнимает ее голову. Это новая модель, недавно поставленная на испытания с людьми, полностью автоматизированная. Нейт чувствует холодное прикосновение к голове, затем очень нежную депиляцию, затем давление сверла. Не нужно волноваться. Это обычная медицинская процедура.
Беспамятство приходит быстро, как щелчок молнии на куртке.
