Роуз навсегда

За два дня до того, как умерла моя собака Роуз, я уложила ее в коляску и покатила по тротуару. Стоял конец ноября, но день был теплый и ясный. Она попыталась приподняться, принюхалась, но потом снова легла на подкладку из искусственной овчины. Когда прошлым летом моя подруга Норма купила Роуз собачью коляску, я упиралась, но вскоре уже была готова чувствовать себя юродивой в угоду очевидному удобству Роуз. Ей нравилось подрагивать на неровном асфальте, нравилось, что можно последить за белкой или облаять другую собаку. Если мы не выходили до самого вечера, она начинала скулить и жаловаться на диване рядом со мной, пока наконец я не забирала ее на улицу и катала по району. Если соседи находили в моем поведении повод посудачить, что ж, ну и пусть. Моя собака была счастлива.

Роуз не могла самостоятельно передвигаться уже больше года, еще раньше она потеряла слух, а в последние две недели сильный антибиотик, который ей прописали из-за непроходящей инфекции мочевого пузыря, лишил ее зрения: глаза стали как молоко. Ослепнув, она рисовала в воздухе восьмерку носом и жалобно гавкала каждый раз, когда я от нее отходила. У нее пропал аппетит. Я подносила крошечные кусочки любимого мясного рулета Роуз к ее черным губам, но она отворачивалась. В те дни я постоянно возила ее в ветклинику, пытаясь удержать жизнь в том тщедушном подобии собаки, каким она стала. Таблетки, капли, мази, пакеты с жидкостью для подкожных инъекций. Тем ноябрьским утром ветеринар сказал то, что я и так уже знала: все кончено. Оставалось лишь выбрать день.

Мы с Роуз шли нашим обычным маршрутом – три квартала в сторону Вест-Энда, правый поворот на Крейгхед. Пересекли большой холм, улица за ним переходила в аллею. День был в самом разгаре, и район опустел. За нами ехал гольф-кар, которым управлял пожилой мужчина; позади него сидели двое маленьких мальчиков. Немного обогнав меня и заметив, что в коляске не ребенок, мужчина заглушил мотор.

– Мальчики, – сказал он. Все трое смотрели прямо на нас. – Глядите-ка. Там маленькая собачка.

Мы знали друг друга в лицо, но лично знакомы не были – обычная ситуация среди соседей: тот мужчина с гольф-каром, та женщина с собачьей коляской.

– Она не может ходить, – сказала я.

На нем была бейсболка, надвинутая на темные очки.

– Что ж, здорово, что вы так о ней заботитесь. Мальчики, ну разве это не здорово?

Мальчики, которых по крайней мере на минуту заворожило зрелище собаки, сидевшей на месте, предназначенном, как они раньше считали, исключительно для человеческих детенышей, задумчиво покивали в ответ.

– Старенькая, – сказал мужчина.

– Ей шестнадцать, – ответила я, хотя до последних недель, когда ее состояние резко ухудшилось, Ро-уз никогда не выглядела на свой возраст. Мягкая, как кролик, абсолютно белая, не считая рыжего уха и рыжего пятна между лопаток. Белые собаки долго выглядят молодыми.

– Моей было шестнадцать, – сказал он. – То есть это была собака моих дочек, но они обе уже были в колледже, когда она совсем сдала.

Большую часть последних шестнадцати лет я провела в комнате наедине с моей собакой. Я писала книги, она гонялась за мячиком или жевала косточку; позже в основном спала. За всю жизнь я провела больше часов с Роуз, чем с мамой или с мужем, поэтому, когда я сделала знак рукой мужчине в гольф-каре, это был акт самосохранения: «Не продолжайте».

Мужчина понимающе кивнул. Но он уже не мог отделаться от воспоминаний, не мог остановиться.

– В конце она ничего не соображала, – сказал он. – Могла натолкнуться на дверной косяк и не имела ни малейшего представления, что делать дальше. Просто стояла и гавкала.

– Серьезно, – сказала я, легонько толкая коляску взад-вперед. – Не надо мне это рассказывать.

– В ее последний день я был дома один. Мне предстояло позвонить девочкам и все рассказать. Она была с ними с самого детства. Она всегда была с ними.

Мальчикам на заднем сиденье было, наверное, шесть и девять. Точно не знаю. Никогда не умела определять мальчишеский возраст.

– Я прошу вас прекратить, – сказала я.

– Когда я пришел и взял ее на руки, когда вез ее к ветеринару, когда он положил ее на стол, я плакал. – Мужчина покачал головой, весь уйдя в свои мысли, в пережитую печаль. – Так и простоял рядом с ней до самого конца. Никогда в жизни ни над чем так не рыдал, вот что я вам скажу.

– Пожалуйста, – сказала я, умоляя. Мне не хотелось бежать от него, толкая перед собой коляску, но я была готова. – Хватит.

Тут он, конечно же, умолк. Пришел в себя. Пожелал нам хорошей прогулки и завел электрический мотор. Мальчики помахали на прощание, а я склонилась к коляске, чтобы почесать Роуз за ухом. Дала ей обнюхать мое запястье. Когда она снова улеглась, я покатила коляску дальше по аллее; дойдя до следующего перекрестка, развернулась в сторону дома. Я старалась не думать о мужчине, о его собаке, о том, как он понял, что настал последний день. Я старалась думать лишь о Роуз, о солнце, ласкающем и приятно греющем ее макушку. Дойдя до середины улицы, я увидела, что гольф-кар, описав круг, возвращается. Едва обогнав меня, мужчина остановился, повернув колеса к обочине. На этот раз мальчики даже не взглянули в нашу сторону.

– Вот еще что. Она была в ужасном состоянии, – сказал он, будто наш разговор не прерывался. – Ничего общего с вашей собакой. Посмотрите на нее, – он кивнул в сторону Роуз. – Как она привстает, как принюхивается к воздуху. Она выглядит лет на пять моложе, чем моя. Она еще долго пробудет с вами.

– Спасибо, – сказала я.

– Правда, – сказал он. – Это ведь разные собаки.

Коснулся козырька кепки и укатил.

* * *

На следующий день зашел мой друг Кевин Уил-сон. После окончания колледжа он, бывало, оставался с Роуз, когда я путешествовала. С тех пор Кевин женился, у него родился сын. У него выходили книги, у него были свои собаки. И вот он присел рядом с Роуз и подложил ей под голову свою ладонь. Он долго так просидел, должно быть, вспоминая прежние деньки. «Я всегда думал, что твоя собака бессмертна», – сказал он.

В том-то и была проблема, хотя у меня не получалось выразить ее словами. Я тоже так думала.

Роуз умерла на следующий день в кабинете ветеринара, у меня на руках, и, хотя она больше не могла пить и от нее исходил резкий, едкий запах, как от химического ожога, для того, чтобы вышибить из нее жизнь, потребовалась вторая инъекция. Я прекрасно отдавала себе отчет, что ее время пришло и что эти шестнадцать лет были для нас обеих удачей. Некоторые мои друзья, пережившие невозможные потери, были со мной – как в прямом, так и метафорическом смысле; готовили меня к тому, что ждет впереди. И все равно, когда ветеринар забрал ее у меня, пристроил на плече, что-то внутри меня надломилось. Я ступила в те же воды, где уже много лет находился мужчина с гольф-каром, – и утонула.

Мне хочется рассказать, какой необыкновенной собакой была Роуз, – своенравной, требующей внимания и способной утешить одним своим присутствием. Полагаю, многие помнят ее первое появление на страницах «Вог» пятнадцать лет назад. Вместе с ней, сидящей у меня на плече, я фотографировалась для суперобложек моих книг. Если за время прогулки она умудрялась изгваздаться, я говорила ей идти в ванную, и она шла. Как-то раз она вскарабкалась на подголовник припаркованной машины Карла, выскочила через открытый люк, пробежала через всю парковку, прямиком в продуктовый магазин и исследовала каждый торговый ряд, пока наконец не нашла нас. Она была верной, храброй и умной, как целый выводок сов. Однако, расписывая ее таланты и нескончаемые добродетели, я так и не подойду к самому главному: смерть моей собаки поразила меня сильнее, чем уход многих людей, которых я знала, и дело здесь не только в том, насколько она была хороша. Несомненно, была. Но ничего подобного прежде я не испытывала.

В последующие месяцы, будучи, что называется, выбитой из колеи, я осознала: между мной и каждым человеком, которого я когда-либо любила, всегда присутствовал некий элемент разобщенности, и прежде я этого не замечала. С каждым из них мы могли проводить долгое время в разлуке просто в силу обстоятельств. А еще были споры и разочарования, как правило незначительные и легко разрешимые; просто время от времени людям бывает нужно разделиться, как бы сильно они ни любили друг друга, и именно через разрывы и примирения, любовь и сомнения в любви, упреки и повторные воссоединения мы находим самих себя и осмысляем наши отношения.

Вот только с Роуз мы никогда не разделялись. Я никогда не осуждала ее, не желала, чтобы она изменилась, никогда не хотела отдохнуть от нее даже один день. Когда она сгрызла мою любимую пару нижнего белья, наделала на ковер, куснула мою племянницу (несильно и без последствий), я занимала ее сторону. Когда мы втроем отправились в наше первое совместное путешествие на остров Окракок на Внешних отмелях Северной Каролины, и мы с Карлом пошли поплавать, оставив Роуз на берегу, а она в этот момент решила: единственное, что может быть хуже, чем купание, – это остаться в одиночестве. Отпуску было суждено продлиться один день: на следующее утро нас эвакуировали из-за приближающегося урагана. Все население восточной части обеих Каролин погрузилось в машины и двинулось вглубь страны. Когда мы наконец добрались до многоуважаемого отеля «Кэролайна Инн» на Чепел-Хилл, было уже за полночь, в ожидании комнат выстроились целые очереди. Я держала Роуз на руках и спросила мужчину за стойкой, можно ли нам заселиться с собакой. «Пребывание в Кэролайна Инн с собаками запрещено», – сказал он сухо. Потом добавил: «Впрочем, я не вижу никакой собаки». В итоге мы с Карлом и Ро-уз спали на дворцовых размеров кровати, заказывали еду в номер и ждали, когда пройдет буря. Но если бы в отеле нас развернули, мы бы спали все вместе в машине. Увидев накануне Роуз, плывущую к нам, вытянув голову навстречу волнам, я поняла, что больше ее не оставлю. Между нами никогда не было недопонимания, насколько я могу судить. Что бы на это сказала Роуз, остается лишь гадать. Возможно, я чрезмерно опекала ее, но если и так, она не подавала вида.

Когда я, скажем так, окончательно съехала на обочину, моя подруга Сюзан посоветовала найти старые фотографии Роуз, на которых она молода и здорова. Сюзан сказала, сперва мне станет еще хуже, но затем непременно полегчает. И была права. Сама я редко фотографирую, в отличие от моих друзей, которые прислали мне фотографии Роуз, охватившие всю ее жизнь – с самого первого дня, когда мы с Карлом нашли ее, до самого последнего: за час до смерти Роуз моя подруга Дебби зашла и сняла ее портрет.

Я купила фотоальбом и составила историю ее жизни. Но я и представить не могла, что также это будет история и моей жизни. Если пролистать эти страницы, можно увидеть, как мы вместе старимся, всегда вдвоем – Роуз у меня на коленях, Роуз рядом со мной; другие люди входят в кадр и со временем из него исчезают, в то время как моя рука всегда покоится на тельце Роуз.

Осень 2011 года в нашем квартале выдалась тяжелой. Джуниор, кавалер-кинг-чарльз-спаниель, живший через дорогу, внезапно умер от застойной сердечной недостаточности. Блу, слепой персидский кот, протянул гораздо дольше, чем ожидалось, и все ужасно по нему скучали. В день, когда от старости скончался Тархил, черный лабрадор, живший через три двора от нас, в мою дверь постучала его хозяйка. «Мне нужно увидеть Роуз», – сказала она.

Я вынесла Роуз, завернув ее в одеяло, и Линда сидела с ней в кресле-качалке на моей веранде и плакала.

* * *

– Какой-то маленькой собачке счастье привалило, а она еще даже не догадывается об этом, – сказала моя сестра, когда я заикнулась, что подумываю о том, не пришло ли время взять другую собаку. Прежде чем начать поиски, мы выждали шесть месяцев, достаточных, как я надеялась, для того, чтобы все не свелось к попыткам найти новую Роуз. И все же я не могу избавиться от надежды, что новую собаку мы найдем похожим образом. Поздними вечерами мы с мужем смотрим собак в интернете. Мы называем это собачьими интернет-знакомствами, но, как и в случае с любыми другими интернет-знакомствами, все сводится к суждениям, основанным на внешности, а, как знает каждый, кто надеется на пожизненное партнерство, внешний вид – дело десятое.

* * *

История о том, как Роуз оказалась у нас с Карлом, несколько запутаннее той, которую мы рассказываем, и уж точно сложнее той приукрашенной версии, которую я написала для «Вог». За прошедшие годы эта история выпарилась до «Мы нашли ее в парке», и в общем смысле это правда. Однако несколькими неделями ранее щенка, оставленного на парковке в снежный буран, нашла девушка. Она передала крошечную белую собачку своей сестре, которая предполагала пристроить ее кому-нибудь на ежегодном фестивале терьеров (Роуз выглядела так, словно у нее в роду были джек-расселы и чихуахуа). Мы с Карлом просто проходили мимо до того, как все началось, возвращаясь на парковку после прогулки. Мы сказали девушке, что нам очень нравится щенок и мы подумаем о том, чтобы взять ее, но сперва должны быстренько пообедать с нашими друзьями, которые нечасто бывают в городе. Когда мы оставили их вдвоем в парке, у меня было чувство, что мы поступаем неправильно, и это беспокойство грызло меня на протяжении всего обеда. Я хотела эту собаку, эту конкретную собаку, которую я не знала и не искала, и, едва наши друзья дожевали, мы бросились обратно в парк, чтобы заявить наши права.

Но парк уже был наводнен собаками и людьми, желающими посмотреть, как джек-расселы перепрыгивают через изгороди и бегают между сенными брикетами. Мы не смогли найти девушку, но через некоторое время нашли щенка: белокурая девочка в балетной пачке прижимала ее к груди. Рядом с девочкой – черный лабрадор, тоже в балетной пачке. Я спросила у малышки, откуда у нее этот щенок, но она не ответила. Я нашла ее мать и сказала, что ее дочь забрала мою собаку.

– Нам отдала ее девушка, – ответила она. – Сказала, кто-то вроде заинтересовался, но им пришлось уйти.

– В таком случае она нас не поняла. Потому что я сказала ей: мы берем эту собаку.

Женщина начала было возражать, но, глядя на дочь, засомневалась. Я видела, как детали решения прокручиваются у нее в голове: ковер в разводах, пропавшая обувь. У них уже была прекрасная собака.

– Я не хотела вторую собаку, – сказала она наконец. – Дочка захотела. – Если она и поняла, что я солгала, ей, похоже, было все равно. – Моя дочь глухая.

– Оставь ей щенка, – сказал Карл, но я покачала головой. Они не хотели вторую собаку. Карл посмотрел на меня сокрушенно и сказал, что подождет в машине.

Мы с женщиной продирались сквозь толпу одинаково одетых детей – футболки Супермена, плащи Бэтмена, – пока не добрались до парочки в пачках. Лабрадор выглядел ужасно милым. Женщина забрала у дочери щенка, и девочка заплакала. Полагаю, мне следовало что-то сказать или сделать, но на ум ничего не приходило. Теперь я была с Роуз, моей собакой, единственной из возможных. Я поспешила затеряться в толпе, пока никто не передумал. Найдя Карла, села в машину и заперла дверь изнутри – давай, давай, поехали.

Порой любовь начинается не самым достойным образом, а кончается она вашим персональным крушением. Но ради того, что между, мы и живем.

2012