Техногуманитарий

– Вы говорили, что наука и творчество для вас – как жена и любовница, но вы не можете понять, кто из них любовница, а кто жена.

– Оба эти «брака» – по любви. Когда я поступал на геофизику, я математику и физику терпеть не мог. Выбирал не специальность, о которой понятия не имел, а образ жизни – экспедицию. И не ошибся с выбором. Великий физик сказал о своём ученике, который ушёл из науки и стал поэтом: «Для теоретической физики ему не хватило воображения». Я тоже так считаю: для науки требуется ещё больше воображения, чем для написания стихов.

– Верно ли, что творчество и наука имеют общую бескорыстную природу?

– Безусловно, особенно в сегодняшней России, где наука посажена на голодный паёк. Молодёжь разбегается за рубеж, и это не вопрос роскоши – на такую зарплату невозможно семью прокормить. Да, среди эмигрантов-учёных есть и корыстолюбцы, но также есть люди, которые просто хотят заниматься наукой на достойном уровне. Проблема не только в низких зарплатах, но и в российском оборудовании. Как сказал Капица незадолго до смерти, для того, чтобы восстановить в России фундаментальную науку, требуется не меньше ста лет.

– Как поэт вы за многое критикуете Советский Союз. А как учёный вы ему благодарны?

– Да, мы были связаны с ВПК, поэтому денег нам выделяли довольно много. У нас был самый большой научный флот в мире – даже больше американского. Речь шла о господстве в Мировом океане. Сейчас нас из Мирового океана практически выкинули. Так что моё отношение к советскому времени – двойственное. С одной стороны, я и многие другие литераторы, Бродский и Довлатов, после доноса в 1968 году в Питере были в чёрных списках. С другой – прекрасные возможности для работы в океане. Существовало как будто два Городницких. Один – крамольный поэт, идейно невыдержанный. Второй – научный сотрудник: хоть и беспартийный еврей, но за рубежом вёл себя прилично, не пытался там остаться, контрабанду и антисоветчину не ввозил, а главное – эффективно работал на оборону страны. У нас сейчас модно говорить о себе: я, мол, боролся с советской властью. Я не боролся с советской властью, я даже работал на её оборону. Это она боролась с нами, изначально поставив авторскую песню вне закона, хотя ничего такого у нас не было. Окуджава – член партии, участник войны. Визбор – член партии. Совершенно лояльные люди. Но явление неподцензурной песни уже само по себе было для власти крамольным, поэтому без разбора запрещали всё.

– Уместен ли вопрос: что важнее – научный флот или свобода?

– Уместен. Свобода. Двух мнений для меня здесь быть не может. При наличии свободы рано или поздно научный флот появится. Глядя на остальной мир, можно заключить, что для достижений вовсе необязательно государству быть авторитарным.

– Когда Бродского судили за тунеядство, он сказал: «Я работал, я писал стихи». Вы поэт, но далеко не только поэт. Достаточно ли быть просто поэтом?

– Более чем достаточно (если речь идёт о поэте, а не о графомане). Бродский, считающийся теперь одним из крупнейших поэтов прошлого века, прекрасно это доказал. Если бы Эйнштейн не открыл теорию относительности, это сделал бы кто-нибудь другой. Наука движется поступательно и быстро устаревает. А вот за Бродского, за Пушкина или даже за Батюшкова никто бы не написал так, как они. Поэтому искусство – самая благодарная работа. Если есть результат.

– Вы все вместе находились под прессингом: Городницкий, Бродский, Довлатов… Но их до перестройки не напечатали, а вас-да.

– У меня проскочилотри книжки ещё по «оттепели». А потом 16 лет меня не печатали, только с перестройкой это возобновилось. В отличие от Серёжи Довлатова я никуда своих текстов не отправлял, потому что в журнале «Москва» мне объяснили: «Ты в списках». Это стимулировало меня писать песни. Я и сейчас никому ничего печатать не предлагаю – сами просят.

– Представители русского рока часто говорят, что сформировались под влиянием авторской песни. Но редко самих бардов спрашивают, признают ли они детище в лице русского рока.

– Рок – самостоятельное искусство, к авторской песне прямого отношения не имеющее и не вытекающее из неё. То и другое запрещали – вот и всё сходство. При этом в отличие от многих ревнителей авторской песни я люблю Гребенщикова и особенно Шевчука.

 

Я не вижу от попсы прока,

Что горланит молодняк сдуру.

Я из тысячи певцов рока

Уважаю Шевчука Юру.

Он щетиною оброс колкой, —

Кто бы вздумал по щеке гладить?

Мало славе от него толку, —

Всем пожертвует друзей ради.

Там, где авторы другой масти

Слух начальственный струной ластят,

Говорит он поперёк власти,

И поёт он поперёк власти.

Ни в столице, ни в степной глуби,

Не испытывает он дрожи,

И народ его за то любит,

Да и я его люблю тоже.

Если вьюга замела веси,

Если небо за окном хмуро,

Я из тысячи других песен

Выбираю Шевчука Юру.

 

Человек империи

– Хочу спросить вас про стихотворение «Ленин накануне 1918 года».

– Я уж и не помню такого.

– У меня с собой ваш второй сборник – 1971 года выпуска.

– Давайте посмотрим… Да, действительно. Это такие вот мои стишки старые… Мы думали, стоит только очистить от кровавой тени Сталина идеи социализма и вернуться к Ильичу – и всё встанет на своё место. Никто таких стихов писать не предлагал, это было абсолютно искренне, к сожалению. Я и про революционеров-террористов писал, считал их героями. Они и были героями, но такими же, как «Аль-Каида». Я писал, что «народовольцы поднимали бомбу, как сеятель, кидающий зерно». Бомба – не зерно. Я шестидесятник, я верил в «социализм с человеческим лицом». Честно говоря, мне за это не стыдно, потому что это не было приспособленчеством. Кстати, некоторые из моих новых стихов тоже вызывают чудовищную полемику. Например, песня «Севастополь останется русским». Я сам удивился – не думал, что я имперский человек. Возникло серьёзное противостояние в мой адрес. Один блогер написал: «Вот дожили! Уже и жиды – ультрапатриоты!»

Вообще говоря, в песне нет ничего антиукраинского. Речь идёт о восстановлении исторической справедливости – Севастополь не имеет никакого отношения к истории Украины. Два пьяных – пузатый Хрущ и потом царь Борька – наломали дров. Не все со мной согласны, конечно. Ещё меня резко критиковали за «Родство по слову» – на сей раз еврейские эмигранты. Им не понравилось, что «родство по слову порождает слово, родство по крови порождает кровь». Группа евреев в Сан-Франциско намерилась бить мне морду за то, что я продался русскому народу. Меня терпеть не могут любые этнические националисты – и русские, и еврейские. В то же время меня обвиняли и в нетолерантности, потому что я говорю об угрозах для европейской христианской цивилизации со стороны исламского фундаментализма. Например, у меня есть стихотворение «Гамбург».

 

Люди с Бостона по Гамбургу едут в автобусе,

В городе старом, который привык к тишине.

Громко кричат и смеются, не ведая робости,

Будто веками живут они в этой стране.

Так хорошо им, что даже становится завидно.

Их не прельщает стамбульских небес бирюза.

В этой стране укрепились они, как хозяева.

Немцы молчат и отводят в окошко глаза.

Вот он, конец европейской хмельной демократии.

Серое небо и хмурые лица в дыму.

Сколько бы лет на неё понапрасну ни тратили,

Не удержаться надолго ей в этом дому.

Где те знамёна, что в небе победно реяли,

Гордая надпись на стенах домов «юденфрай»?

Надо ли было тогда разбираться с евреями,

Чтобы потом мусульманам отдать этот Райх?

Новое утро крадётся звериными тропами.

Гамбургских улиц брусчатка звенит под ногой.

Сумрачный день над тревожною брезжит Европою,

 Где моджахеды с одной стороны и нацисты с другой.

 

– В другом стихотворении вы неожиданно тоскуете по СССР, по советской идентичности. «Я помню ленинградскую блокаду, а петербургской не припомню, нет».

– А это моё стихотворение напечатала коммунистическая газета в 90-е. Слово «Ленинград» было третьим, которое я произнёс в своей жизни. О Владимире Ильиче и его замечательных качествах я узнал значительно позже. Правильно было вернуть городу его историческое имя, но для моего несчастного поколения он останется Ленинградом. Видимо, можно говорить о проблеме национально-культурной самоидентификации советских людей. И памятники большевикам я бы не стал сносить – народ должен знать свою историю, чтобы не наступать на те же грабли.

– Памятники – предположим, но почему Ленина никак не похоронят?

– Мне кажется, власти выгодно, когда общество раздроблено дискуссиями на отвлечённые темы и не может объединиться против реальных проблем: коррупция во власти, бандитизм в силовых структурах. Если рухнут цены на нефть, то всё это может закончиться русским бунтом. Не хотел бы я до этого дожить.

– На сцене Болотной и Сахарова очень не хватало представителя шестидесятников. Вас не звали?

– Я тогда находился не в России, меня не звали, и вряд ли я согласился бы. Да, Дима Быков, да, Юра Шевчук. Но если говорить обо мне, то моё место как поэта – не на митинге. К тому же радикалы вроде Удальцова, при всём его героизме и моём к нему человеческом сочувствии, меня не прельщают. Не дай бог, чтобы эти ребята пришли к власти. Кровушки много будет. Я не вижу в России конструктивной оппозиции.

– Ещё из вашего: «А чем была она, Россия, страна рабов, страна господ, когда из их последней силы она цедила кровь и пот… В её полях зимой и летом кричит над ними вороньё. Но если б думали об этом, – совсем бы не было её».

– Все эти обещания Наполеона освободить русских крепостных никому не были интересны. Мне близки слова Пушкина: «Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство». Прочту ещё один свой стишок.

 

Когда метель за окнами шальная

Свирепствует порою, иногда

Учительницу нашу вспоминаю,

Войною опалённые года.

Она твердила по сто раз когда-то

Голодным ленинградским пацанам:

«Всегда любите Родину, ребята»,

За что любить, не объясняя нам.

Был муж её в тридцать седьмом расстрелян,

А мать её в блокаду умерла.

«Любите Родину, ведущую нас к цели!

Любите Родину и все её дела!»

Она болела тяжело под старость.

Ушла её седая голова.

И всё, что от неё теперь осталось, —

Вот эти лишь наивные слова.

Я к ней несу цветочки на могилу

И повторяю по сто раз на дню:

«Любите Родину, покуда будут силы».

За что любить, увы, не объясню.