Развлекатель

– Вы попали в «Браво» после ухода из «Зодчих», так?

– Верно. «Зодчие» написали саркастическую песню про Ленина, и меня это не заинтересовало. Я люблю неполитичный, весёлый, остроумный рок-н-ролл. Бытовой, если хотите. Не надо трогать Ленина – есть люди, которые за его идеи жизнь отдали. Я с уважением отношусь к старшим и не собираюсь над ними ёрничать.

А в «Браво» я оказался абсолютно судьбоносно. Мог бы попасть и в другие группы: вариантов хватало. Тогда Макаревич как раз поссорился с Кутиковым. Обсуждалась моя кандидатура на роль басиста в «Машине времени», но, слава богу, они помирились. Был ещё более смешной момент: Кинчев разошёлся с Задернем и позвал меня в «Алису» на бас. Он говорил: «Какой будет контраст: ты такой лучезарный парень – и вдруг в «Алисе»!» Я не отказывался, но и не соглашался. И совершенно случайно летом 90-го года на концерте «Машины времени» мы пересеклись с Женей Хавтаном, с которым были малознакомы. Он позвал меня на репетицию, сыграл рифф из «Васи». Мы тут же набросали текст. Юмористический, но не с целью рассмешить. Просто иронический текст. И пошло-поехало. Мне впервые поставили конкретную задачу: стиль – рок-н-ролл 60-х, тексты – аналогично, хоть «шуба-дуба», главное – органичный русский язык. Я накупил пластинок и за две недели глубочайшим образом изучил этот стиль. Мы поженили его с советской эстрадной музыкой – и получилось то, что получилось.

Вспоминаю, как мы мотались по стране в 90-х. Плацкартные вагоны, тяжесть аппаратуры, один гостиничный номер на восьмерых. По-другому поётся, если через это проходишь. Поэтому, когда мы стали собирать дворцы спорта, у нас не было сноса башни, который случается сейчас у выпускников «Фабрики звёзд». Позволю себе такую аналогию. Танич и Жжёнов прошли лагеря, лишения войны – и прожили за 80 лет. У них был хребет, и этого не понять людям, ищущим от жизни комфорта.

– Я задаю музыкантам один и тот же вопрос: почему русский рок-н-ролл непопулярен за рубежом? Стас Намин сказал, что для зарубежного успеха нужно петь по-английски. Николай Носков сказал, что в русском рок-н-ролле не чувствуются национальные корни, тогда как по Rammstein, например, сразу понятно: это немцы.

– Меня изумило первое посещение Лондона. Я увидел, как тринадцатилетние мальчишки играют рок-н-ролл на улице. Каждого хочется сразу сделать солистом любой нашей группы. Может быть, это народная английская мелодичность. Они поют свою национальную музыку. И мы тоже. Тоже поём их национальную музыку. Это по определению вторично.

– В одном из интервью вы сказали, что ваша цель – доставить людям радость, а ваша задача – заработать денег.

– Вопрос был поставлен так: «Ваша цель – заработать денег?» Я и ответил, что цель другая. Если бы спросили: «Ваша задача-заработать денег?», то я бы, наоборот, сказал: задача другая – развлечь людей, а цель – заработать денег (смеётся). Это называется обтекаемый ответ. Но он справедливый, потому что я очень люблю своё дело. Если надоедает, то делаем перерыв. Хватает недели, чтобы соскучиться по работе. А если месяц отдыхать, то я готов даже в тур поехать, чего я вообще-то не люблю. Предпочитаю так: город-два – и домой, к семье. Иначе от усталости впечатления притупляются, юмор уходит.

– И всё-таки ваша музыка – искусство или ремесло?

– Я не создаю искусство. Объективно и без самокритики: я просто развлекатель. Мне даже не так важно спеть чисто каждую ноту – важнее энергетика. Потому-то я не вижу смысла в фонограмме: несмотря на её чистоту, под неё в разы сложнее поднять людей к восторгу. По той же причине в классическом рок-н-ролле необходим живой ударник. Казалось бы, почему не играть под метроном, который точнее любого барабанщика? Да потому, что маленькие изъяны в исполнении и делают рок-н-ролл живым. Мы даже не планируем, какую программу будем исполнять на концерте. Можем вдруг сыграть песню, которую не играли полгода, я даже с трудом слова вспоминаю.

– Не надоедает петь одно и то же на протяжении уже третьего десятилетия?

– Мне-нисколько. Женя Хавтан жаловался: «Я не могу больше играть этого «Васю»!» А я – с удовольствием. Люблю импровизационно менять слова, это очень веселит публику. Вообще я очень рад, что сейчас, с распространением музыки в Интернете, стали востребованы именно концерты. «Битлз» в своё время перестали гастролировать. Зачем, если миллионные тиражи продаются? А мне концерты нравятся больше, чем работа в студии.

– Вы могли бы исполнять другую музыку?

– Я мог бы с удовольствием петь и хард, но это не моё. Важно найти своё. Я не люблю фальшь. Помню, какие были метаморфозы, когда стало модно исполнять хард-рок. Множество ребят играли музыку в стиле «Ласкового мая» – и вдруг все переоделись в кожаные куртки с заклёпками. Но остались в этом жанре только «Ария» и «Мастер», потому что у них это по-настоящему.

Утеря сакральности

– Раньше музыка имела большее значение?

– Не то слово. Сейчас её очень много, и мы стали толстокожими, менее восприимчивыми. А тогда… Ты знал 20 коллективов, любил пять. И ждал нового альбома любимой группы как своего счастья. А когда приходили гости, я ставил им диск, который уже триста раз слушал, и ловил суперкайф оттого, что видел глаза людей, которые слышат это впервые.

Сейчас музыка стала такая… Включил-выключил. Фоном поставил. Она перестала быть событием. Теперь в ней меньше стержня необходимости. Так, одна из множества граней бытия. Была воздухом – стала пищевой добавкой. А тогда музыканты не просто играли – они так жили, это был образ жизни. Другое измерение, другая планета. Человечество туда слетало, что-то познало, вернулось назад и совместило это с прелестями быта. Сегодня – множество талантливых музыкантов. Но они не горят, не жгут себя так, как в то время.

– А для вас это образ жизни?

– Очень близко к тому. Весело берём брёвнышко, весело несём. Мы работаем без саундчеков, и не от неуважения к публике, просто нам саундчек не требуется. У нас всё по накатанной. Все эти ушные мониторы, чтобы себя идеально слышать, – нам не нужны. Музыканты их используют потому, что индустрия их предлагает, как новые мобильники. Для меня главное – взаимодействие со зрителем, своего рода диалог, подобный простому общению между людьми. Лампочки, дым, сценография – нам это неинтересно. Если этим пользоваться, то уж на высочайшем уровне, как в шоу «Стена» Pink Floyd – у них настоящий театр.

– Если музыка утратила былое значение, то что может прийти ей на смену?

– Музыку заменить ничем другим нельзя. Возможно, появится ещё какой-то стиль. Современный рок-н-ролл превратится в классику, как джаз. Моцарт ведь тоже был поп-музыкой своего времени. Лёгкой музыкой, под которую можно танцевать. Наверняка в его адрес тоже звучали обвинения: это на потребу, танцевать могут только простолюдины, надо бы посложнее.

– Вам часто приходится слышать, что рок-н-ролл примитивен в сравнении с классикой?

– Это самая большая ошибка ревнителей классической музыки. Когда сложное стали противопоставлять простому, когда стали говорить, что любителям низких жанров недоступна классика, – тогда-то классическая музыка и потеряла свои очки. Я убеждён, что лучшие произведения Стинга никак не диссонируют с Шнитке. Кстати, когда-то мы поигрывали на вечерах с Юрием Абрамовичем Башметом. Он очень здорово владеет гитарой и клавишами, обожает битлов.

– Но разве в рок-музыке много людей с консерваторским образованием?

– Полно. У меня в группе есть. Соглашусь, что редко они являются фронтменами. Я за такой сплав: есть фронтмен, не зажатый в рамки классического образования (он пишет мелодию и стихи, рассказывает историю), и есть состав – музыканты-профессионалы, которые придают его сочинениям должное звучание.