Дела мирские

– Как вам в целом сегодняшняя российская эстрада? Ничто не раздражает?

– Антагонизма у меня нет. В России таков массовый слушатель – ничего не поделаешь. Мне нравится изречение: блюз – это когда хорошему человеку плохо, а шансон – это когда плохому человеку хорошо. Встречаются и в шансоне удачные мелодии и трогающие тексты, но в основном эта культура ассоциируется у меня с уличной какофонией, когда из разных шашлычных звучат разные песни и вместе образуют нечто общее. За что я, кстати, люблю европейские пляжи: там музыка запрещена.

– Зачем вы участвовали в проекте «Старые песни о главном – 2»?

– Красивый поп-проект. Тогда для артиста это был большой прорыв, подтверждение статуса. Сейчас я в «огоньках» не снимаюсь – меня почти не зовут, а если зовут, то ссылаюсь на занятость. Я лично их не смотрю последние лет шесть-семь, я вообще редко включаю телевизор, а уж в новогоднюю ночь – тем паче (разговоры, музыка, танцы – только не телевизор). Проекты меня напрягают: чувствуешь себя как подчинённый. Я предпочитаю быть сам по себе, ни в какие кланы не вхожу, хотя сейчас в шоу-бизнесе трудно не примкнуть к кому-то.

– А «Танцы на льду» – это что было?

– Это был ужас. Я, что называется, попал. Мы познакомились на Олимпиаде с Илюхой Авербухом. Было соответствующее настроение, подъём. Илюха говорит: «Будем делать проект – поможешь?» Такой, знаете, пацанский разговор. Я сказал: «Помогу!» Думал, надо петь, чтобы другие катались. А потом оказалось, что надо самому падать на лёд. Пару раз было очень неприятно. Плюс к тому – очень жёсткий график, из-за которого пришлось прервать концерты. Удовольствие, конечно, тоже получил: познакомился с новыми людьми из артистического цеха, поюморил с товарищами.

– Но вам же заплатили?

– Нет, платили спортсменам, а не звёздам. Потом меня на шоу бокса звали – сразу отказался, не раздумывая. Я вообще не стремлюсь светиться в телевизоре. Зовут обсудить чью-то якобы интересную жизнь или выступить экспертом по модной одежде. Какое я к этому отношение имею? Искать фальшивые слова, изображать эмоции…

– Вы и политику не обсуждаете.

– К сожалению, для многих власть без злоупотреблений теряет всякую привлекательность. Бывает и по-другому: иногда во власть идут люди состоявшиеся, и я верю в их альтруизм. Они хотят, чтобы их запомнили как людей, которые улучшили жизнь народа. Но, попав туда, они ломаются. Я знаю, что могу что-то изменить, когда голосую на выборах. А говорить, рассуждать – смысла не вижу. Большинство этим от невостребованное™ занимается, у них много свободного времени. Я понимаю Говорухина: он пошёл в политику для того, чтобы улучшить ситуацию в кинематографе. А зачем это Шевчуку? Видимо, душа болит. У меня такая позиция: надо делать своё дело. Когда начинаешь делать чужое дело, кто-то начинает делать твоё.

– В 93-м году вышел «Московский бит», знаменитый альбом «Браво». На дворе путчи, страна трещит по швам. И наперекор этой безысходности – такой праздник души. Равнодушие к социальным проблемам как раз и было для вас яркой социальной позицией?

– Это было нашей жизнью. Нас тогда тоже колошматило: мы постоянно «попадали» на деньги. Свои сбережения за два-три года мы с Хавтаном отдали нашему товарищу в финансовую пирамиду – всё сгорело. Но жизнь продолжалась, музыка продолжалась. Мы писали жизнеустойчивые песни, которые со временем не теряют актуальности. «Вася» сегодня нормально звучит, не требует поправок на эпоху и на возраст. А песня «Воля и разум» группы «Ария» (об угрозе ядерной войны – Прим. «АН») сегодня воспринимается забавно в исполнении пятидесятилетнего мужчины – и по тексту, и по подаче. Вообще говоря, много на себя взвалить, а потом растерять былую энергию – серьёзная проблема для артиста. Думаю, отчасти поэтому и ушли добровольно из жизни Джим Моррисон, Майкл Хатченс. А я в будущее смотрю спокойно: мой репертуар – вечнозелёный. Нас часто спрашивают, как получился альбом «Московский бит». Не знаю как. Была лёгкость, нас словно подключили к сети – и всё пошло само. Если нет такого состояния, то я и не пишу. Поэтому сейчас пишу реже.

– Вы говорили, что не хотите самоповторов и потому не будете больше писать про стиляг и про пилотов. Но на вашем прошлогоднем альбоме появилась песня про пилота – «Иду на грозу».

– Да, повтор. Но этой песни и нет – я её не пою. Она не выдерживает конкуренции с прежними песнями на тему. А вот «Москва-Нева» удалась. Её написал не я, а Ромарио, но я выступил автором сценария: подробно рассказал ему, какой она должна быть. Мы сильно удивились её успеху при полном отсутствии промоутерской работы. На радио мои новые песни берут за выслугу лет, из уважения. Казалось, я физически не могу набрать очки в СМС-голосовании. Как мне конкурировать с Димой Биланом и Стасом Пьехой, с их информационной поддержкой, с их фан-клубами? У меня нет армии, которую я могу призвать: «Голосуйте!» Деньги за эфиры я вообще никогда в жизни не платил. И вдруг – обвал голосов. Мне позвонил директор известной радиостанции и сказал: «Это огромная победа твоего поколения». Поклонники потом спрашивали: «Вам не стыдно получать «Золотой граммофон», стоять рядом с этими?..» А вот такая музыка в стране, я-то здесь при чём? Я отвечаю за себя, а не за тех, кто рядом стоит.

– Вам дорого звание народного артиста?

– У нас какая-то бредовая ситуация: нужно попросить это звание, написать заявление. Не власть тебя выделяет, а ты должен бегать за ней. Полтинник моих друзей сделал за меня эту работу. Они убеждали чиновников, показывали статьи в прессе обо мне, как будто неизвестно, кто такой Сюткин.

– Так вам дорого звание или нет?

– Мне важнее, что люди меня благодарят за музыку, на которой они выросли. А звание больше родителей взбодрило, подарило им дополнительные годы жизни. Это было тем более важно для них, что в мой подростковый период мы не находили понимания насчёт рок-н-ролла. Папа орал: «Выключи, это невозможно слушать!» Наушников-то не было. Я врубал советскую «Ноту», и музыка гремела на всю квартиру. Постепенно я понял, как надо действовать: сперва включал Led Zeppelin, а потом битлов – на контрасте битлы звучали очень спокойно. Впрочем, ругались мы с папой недолго: скоро родители развелись. А потом мама почувствовала в рок-н-ролле спасение для меня.

– Спасение?

– Я ведь рос на Хитровке. У нас во дворе сидели уголовники, играли в карты. Я тоже с ними иногда садился, ставил рубль. Если выиграл, то надо бежать, иначе могут ножом в спину… Я играл музыку на танцах. Каждый день у клуба случались драки, людей лупили безбожно. А меня никто не трогал, потому что все знали: чувак поёт. С помощью этого я и своих еврейских друзей прикрывал.

– Вы сказали, что рок-н-ролл изменил мир. В какую сторону?

– Не знаю, в какую сторону, поскольку не знаю, что было бы без рок-н-ролла. Возможно, он просто не мог не появиться. Назрело. Был причёсанный джаз, чёткая структура общества, чёрные и белые, богатые и те, кому не светит ничего. И вдруг-такое смешение. И всё таким понятным языком. Оказалось, всё можно поменять. Раньше приходилось делать революции, а теперь оказалось, что и музыки достаточно. Прошло более полувека, как мы живём с рок-н-роллом. Мне кажется, живём очень весело.