Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Поступок как вменяемое, сознательно программируемое действие (или бездействие) первейшим своим условием предполагает выработку некоего предварительного плана развития событий и участия в них. Без этого поступок будет действием, неадекватным не только ситуации, в которой находится личность, но и ее собственным стремлениям. Каким же образом в программе действий могут использоваться имеющиеся знания? Возможна ли в ней выработка представлений об оптимальном и разумном поступке вообще? Каким критериям должен отвечать разумный поступок и что делает его таковым?
Рациональность и рассудительность: три логики поступка. Логика практических рассуждений и стереоскопическая семантика: ценностно – нормативный синтез осмысленного знания. Практичны ли практические рассуждения: непредсказуемость, нелинейность и необратимость поступка. Оправдательная рационализация поступков.
Самые различные проявления человеческой активности связаны с рассуждениями, либо предваряющими, либо объясняющими, либо оправдывающими действия субъекта. Эти действия могут быть обдуманными и необдуманными, даже бездумными вообще, но, будучи действиями человеческими, они так или иначе рано или – поздно подвергаются анализу и оценке с точки зрения их «логичности» или «нелогичности». Такую оценку может осуществлять как сам субъект поступка, так и внешние наблюдатели. По крайней мере, человек всегда может логически выстроить свою программу действий.
Тем самым, пусть даже неявно, предполагается, что рассуждения могут предварять деятельность и существенно влиять на ее реализацию и протекание. Следует различать, однако, рассудительность и логическую рациональность. Рассудительность – это характеристика действующего субъекта, выражающая его способность сознательно и логично планировать свои действия. Логическая же рациональность есть оценка самого действия с точки зрения его наилучшего планирования, реализующего некоторые стандарты целостности и необходимой связи составляющих поступка. В этом плане рассудительный человек не может поступать нерационально, но вполне может поступать – логически, рационально не рассуждая. Важно, что пониманием поступка человека будут являться восстановление и интерпретация рассуждения, приведшего к этому поступку. Понять, объяснить некоторое событие как рациональное действие —не что иное, как реконструировать логические связи и отношения в таком рассуждении. Так, действия персонажей в пьесах У. Шекспира являются дедуктивным развитием декларированных намерений. Примером «обратного хода» практического рассуждения является типичный детектив, сюжет которого – не что иное, как восстановление «логики поступков» персонажей.
Рациональность знания, прежде всего, подразумевает его непротиворечивость и доказательность. Как известно, теорией, разрабатывающей критерии непротиворечивости и доказательности, является логика. Поэтому вполне оправданной выглядит идея о том, что в рациональном поступке, по крайней мере, программа его осуществления (мотивация) должна отвечать критериям логики, быть логичной.
Если вспомнить сказанное в 1 – й главе о содержании поступка, о его составляющих, то в принципе можно говорить о трех «логиках поступка». Прежде всего, это «внутренняя» логика, логика мотивации как логика программирования действия. Ее задача заключается в приведении в непротиворечивое соответствие целей и возможностей поступка. Выводом в такой логике, заключением в таком рассуждении, может быть предписание какого – то действия, а то и само это действие. Такая логика будет строиться фактически на основе теоретической необходимости связи между составляющими мотивационной структуры. Возможна и чисто «внешняя» логика, устанавливающая физически необходимые связи между внешними (объективными) составляющими поступка – его непосредственным и отдаленным результатом. Примером может быть установление того, что дверь была открыта рукой именно этого человека. Наибольший же интерес представляет, очевидно, логика, связывающая внутренние и внешние составляющие поступка, устанавливающая между ними необходимую связь. Возможность «внешней» логики сомнений не вызывает – это не что иное, как возможность непротиворечивого описания некоторых объективных фактов, формализации и систематизации некоторого объективно – истинного знания. Возможность же чисто «внутренней» логики до сих пор оспаривается в литературе. Причем за спорами о возможности единого логического анализа целей, оценок, норм и описаний иногда забывают о существовании вопроса о «логике действий» в третьем, наиболее интересном смысле.
Логика практических рассуждений и стереометрическая семантика: ценностно – нормативный синтез осмысленного знания
Впервые на особенности логического перехода от обычных утверждений оценочных и нормативных суждений к утверждению необходимости определенных действий было указано Аристотелем в «Никомаховой этике». Он считал, что если в теоретическом рассуждении из посылок следует утверждение некоторого заключения, то принятие хотя бы одной из «практических» посылок, выражающих оценочное отношение или норму, вынуждает нас к действию. В этих посылках определяются желания, обязанности, ценности, с одной стороны, и возможности, заложенные в фактическом положении дела, – с другой. Из стремления и возможности следует действие или его отсутствие, запрет. Вопрос о логическом соотношении знания и деятельности неоднократно поднимался в философии. Широко известен приписываемый Д. Юму «принцип автономии» («бритва Юма»), согласно которому от суждений со связкой «есть» невозможно с помощью логики перейти к суждениям со связкой «должен». Д. Юм, однако, не отрицал возможность такого перехода, а лишь обратил внимание на отсутствие его обоснования. Данная проблема была, по сути дела, центральной для И. Канта, пытавшегося в «Критике способности суждения» найти синтез феноменального мира природной необходимости и ноуменального мира нравственной свободы. При этом И. Кант утверждал, что, хотя объективная реальность морального закона сама по себе несомненна, она «не может быть доказана никакой дедукцией и никакими усилиями теоретического, спекулятивного или эмпирически поддерживаемого разума».
Не менее категоричны и современные авторы, утверждающие «принцип автономности» как «фундаментальное логическое положение». Суть проблемы заключается в том, что логическое следование традиционно определяется в терминах истины, а суждения, содержащие оценки, нормы и предписания, не являются ни истинными, ни ложными. Поэтому, чтобы обосновать выводы таких суждений из фактических посылок, необходима какая – то модификация теории логического вывода. К сожалению, Аристотель не дал детальной логической разработки практического рассуждения. Идеи же его стали осмысляться и получать новое развитие лишь с конца 50 – х годов прошлого столетия. В настоящее время литература по практическому рассуждению обширна, и можно говорить о нескольких его логических интерпретациях. По мнению большинства исследователей, нет необходимости в разработке некоей принципиально новой логической теории, достаточно лишь интерпретации норм, оценок, императивов в терминах обычной логики, оперирующей описаниями. Речь, таким образом, идет не о целях, нормах и т. д. как специфических знаниях, а об их языковых выражениях. На основе такого методологического хода построено богатое разнообразие систем «логики действия», «логики норм», «логики оценок», «логики цели». Все они являются не более чем упражнением в логической технике и за рамки обычной стандартной логики фактически не выходят, трактуя оценку выражений исключительно в терминах их истинности или ложности.
Привлекательна позиция, согласно которой трактовка логики как науки о получении истинных следствий из истинных посылок должна уступить место более широкой концепции, связанной с введением для практических рассуждений специальных аналогов истинности (и соответственно – ложности) как соответствия, например, идеалам добра, целям субъекта и т. д. Действительно, любая оценка означает установление у предмета наличия свойств, приближающих его к некоторому нормативному образцу. Так, словосочетание «хорошая земля» выражает способность, почвы давать высокий урожай, «хороший друг» – свойство человека, на которого можно положиться. Значение оборота «хороший» сливается со значением оборота «соответствующий для достижения такой – то цели» или «соответствующий такому – то образцу или стандарту». Если истинность – установление соответствия материальной действительности, сущему, то нормативно – ценностная оценка есть установление соответствия потребностям и целям социального субъекта, т. е. должному, необходимому. На этой основе В.О. Лобовиковым предложены «исчисление и алгебра поступков». Вместо обычных значений «истинно» или «ложно» в них фигурируют значения «хороший» или «плохой». Такой подход идет дальше, и, главное, он глубже традиционного. Однако он изолирует нормативно – ценностную (целевую) оценку от истинностной, давая возможность анализа только одной части рациональных составляющих поступка и его мотивации – стремлений. Представления о реальных возможностях, имеющихся средствах при этом остаются без внимания.
Оба эти аспекта соединяет в себе логико – семантическое обоснование «логики поступков». Отправную его точку можно найти у Аристотеля, который считал, что «для созерцательной мысли, не предполагающей ни поступков, ни созидания–творчества, добро и зло – это соответственно истина и ложь: ибо это дело всего мыслящего, дело же части, предполагающей поступки и мыслительной, – истина, которая согласуется с правильным стремлением». Таким образом, мотивация как практическое рассуждение в своем обосновании предполагает истину, согласованную с правильным стремлением, синтез адекватности нормативно–ценностным установкам и реальной действительности. По своему логико– семантическому содержанию практические рассуждения совпадают с идеей, выступающей синтезом знания истинного и должного, существующего и необходимого. Идея есть одновременное выражение и познания, и стремления. Поэтому синтез осмысленного знания в мотивации – не сведение друг к другу различных видов соответствия, а их совмещение в едином семантическом схематизме. На наш взгляд, «логика поступка» предполагает необходимость различать как минимум три вида семантического оценивания:
1. Адекватность целям как соответствие описанию желаемого результата, нормативного образца (нормативно – ценностная или целевая оценка).
2. Адекватность реальности как истинность или ложность (истинностная оценка).
3. Адекватность имеющимся средствам и возможностям (оценка на реализуемость).
Установления этих видов соответствия достаточно для обоснования «внутренней» логики поступка, т. е. логического анализа мотивации – знания, программирующего целенаправленное сознательное действие. В случае попыток построить единую логику поступка, объединяющую его «внутреннее» и «внешнее» содержание, можно выделить также четвертый вид соответствия – установление адекватности реализованной идеи предполагавшейся потребности – своеобразную «верификацию» идеи, как оценку эффективности ее реализации. Другими словами – это будет означать переход от наррации о намерениях к перформативам и их осуществлению или неосуществлению.
Каждый из семантических аспектов (соответствий) может быть связан с тремя стадиями формирования осознанной мотивации поступка, созревания научной, технической, политической и любой другой идеи:
1. Формирование цели как представления о желаемом результате – этап осознания потребности и формирования представлений о должном и необходимом. Это должное и необходимое может быть и принципиально не осуществимым в действительности.
2. Установление принципиальной осуществимости цели на основе объективно истинного знания. Но и истинное знание может быть еще не реализуемым, поскольку могут отсутствовать необходимые для этого фактические средства и возможности. Ряд утопических идей, образов научной фантастики основан на принципиальной осуществимости.
3. Установление путей и средств реализации цели.
Предложенная семантическая трактовка оценки содержания мотивации как рассмотрения идеи одновременно в модусах истинности (потенциальной осуществимости), практической целесообразности и фактической реализуемости есть, по сути дела, переход от двумерной, «плоскостной» семантики, рассматривающей знание только в терминах «истинно» – «ложно», к семантике «стереометрической», задающей семантическое обоснование практического рассуждения как минимум в трех проекциях. В результате такой «стереометрической» процедуры происходит отбрасывание знания о нереальном, ненужном и невозможном в данных условиях, оставляя содержание знания, осмысленного не только с точки зрения его истинности, но и с точки зрения целей и возможностей практики.
Логический анализ и синтез знания на подобной основе в принципе может осуществляться двумя способами. Первый способ – «модальный» – делает акцент на формальной стороне дела и предполагает построение специальных логических систем, исследующих отношения между модальными операторами целесообразности, потенциальной осуществимости и физической реализуемости, а также последующую семантическую интерпретацию этих систем. Второй способ – назовем его «семантическим» – наоборот, строится на предварительном установлении соответствий и лишь последующей формализации инвариантного знания. В этом случае для логического анализа и синтеза осмысленного знания (соответствующего и реальному, и должному, и реализуемому), то есть содержания идеи, практического рассуждения, вполне достаточен обычный аппарат логической дедукции в ее стандартном выражении или с некоторыми модификациями, например, в духе теории резолюции. Возможна также интерпретация построения и анализа в терминах теоретико – игровой семантики, когда анализ рассматривается в виде диалогической игры, участники которой защищают или оспаривают некоторый тезис.
Переход знания в идее или программе поступка из модуса практической целесообразности в модус физической реализуемости подобен решению задачи, когда предполагается существование неизвестного, удовлетворяющего условиям, т. е. делающего их истинными. Эта аналогия уже проводилась в контексте анализа концепта воли, которая, и предполагает такой переход. Логический строй плана решения суть разрешение противоречия между возможным (идеальным) и действительным (реальным). Допущение о существовании цели (неизвестного) в случае установления непротиворечивости плана решения устанавливает и реальный статус неизвестного. Тем самым логический анализ мотивации развертывается как единство реального, необходимого и реализуемого в единой плоскости «как бы реального». В этой плоскости и интегрируются, «подтягиваются» друг к другу знания истины, цели и средств реализации, образуя (в результате установления непротиворечивых отношений между этими формами знания) целостную систему.
Трехмерная «стереометрическая» семантика позволяет реализовать идею об оптимизирующей роли нормативно – ценностных регулятивов познания. Оптимизация состоит в обеспечении логического синтеза, рациональности осмысленного знания как «внутренней» логики поступка. Предложенная модель семантического оценивания как установления трех видов соответствия перекликается с видами эффективности целенаправленной деятельности: 1) отношением выбираемых целей к потребностям; 2) отношением результата к целям и З) отношением результата к затратам средств. Перекличка понятий не случайна. Она свидетельствует о фундаментальной общности рациональности «внутренней» логики поступка и рациональности самого поступка как эффективного и оптимального сознательного действия. Так же как интегральным выражением эффективности является соотношение потребностей с имеющимися возможностями и средствами их удовлетворения, так и интегральным выражением рациональности мотивации (идеи и практического рассуждения) является рассмотренный нами логический синтез знания об «истинном стремлении», представляющий содержание программы эффективного, т. е. реализуемого и результативного, действия.
Итак, «внутренняя» логика поступка, логика мотивации вполне возможна. Но возможна ли «логика поступка» в целом? Ведь даже Аристотель в «Никомаховой этике», говоря о практическом рассуждении («практическом силлогизме»), интересовался таким логическим умозаключением, когда следствием было не предписание действовать, а само действие. Поисками такой «логики действий» занимался и Гегель, согласно которому в практическом рассуждении из первой посылки – стремления субъекта к цели и второй посылки – определения необходимых средств следует заключение – объективация цели в действии. Именно в этом коренится суть учений и практики переустройства мира в соответствии определенными идеями, якобы раскрывающими законы общественного развития. К последствиям такой установки мы еще вернемся.
А может быть, в анализе рациональности поступка логике и доступна только «внутренняя» сфера поступка, и само выражение «логика поступка» – не более чем метафора? Для такой оценки ситуации есть достаточно веские основания. Логика имеет дело с уже осмысленным знанием, устанавливая между вещами связи и отношения в контексте целей практической деятельности. Развертываясь в единой плоскости «как бы существования» цели, средств и результата, логическая рациональность делает очень сильные допущения. Фактически логический рационализм смыкается с наиболее жесткой формой рационализма— лапласовским детерминизмом, допускающим жесткую и однозначную детерминацию одних явлений и процессов другими. Причем эти связи и отношения носят обратимый характер, что в логическом плане оборачивается линейной зависимостью между компонентами мотивации и действия. Поэтому, в конечном итоге, возможность жесткой и однозначной «логики поступка», связывающей потребности, цели, средства и результаты человеческих действий в единую цепочку, означала бы не только абстрактную возможность «богоподобия» абсолютной полноты знания о ситуации и ее перспективах развития, но и нечто большее – сведение всех вариантов осуществления поступка к единственно возможному.
Тем не менее, обыденная жизнь, практика управленческой, идеологической и воспитательной работы, научно – техническое и художественное творчество показывают, что человек сплошь и рядом действует в условиях острого дефицита знаний и времени на их приобретение. В этом, кстати, заключено основное противоречие теоретической и практической установок лица, принимающего решение, и его советника, эксперта. Ситуация здесь подобна противостоянию армий друг другу. Каждый из командующих заинтересован в полноте знания о противнике. Для этой цели проводятся наблюдения, засылаются разведчики в тыл врага, берутся «языки». Но рано или поздно наступает момент, когда командир должен прекратить это исследование, прийти к выводу «считать противника таким – то и действовать так – то». Так и любой поступок совершается в ситуации неполноты и дефицита знания. Неполнота и дефицит знания, тем не менее, не освобождают человека от ответственности за принятые решения. В силу необратимости совершенного человеческий поступок является ситуацией неполноты знания и полноты ответственности. Принимая любое решение, – обоснованное и не очень, – человек, поступая, создает новые реальности, которые необратимо сказываются на дальнейшем ходе событий, на нем самом, хотя до их совершения подобные факторы предусмотреть было невозможно.
Детерминация поступков носит сложный, немеханический характер. Он подтверждается и конкретно – научными исследованиями (физиология, психология, социология и т. д.), выявляющими статистический характер связи между причинами и следствиями в человеческом поведении. Статистичны как формирование личности, так и направленность ее поступков. Статистичны и факторы внешней жизненной среды, образующие специфику и конкретику жизненных ситуаций. Психофизиологические исследования показывают, что обработка информации и ее осмысление тоже происходят вероятностно. В результате складывается парадоксальная ситуация: несмотря на полную детерминированность человеческого поведения, его принципиально невозможно однозначно предсказать, логически вывести в каждом конкретном случае. Личность – уникальный результат неповторимости генетики и культурной истории, и полноты информации о факторах принятия ею решений нет ни у внешних наблюдателей, ни даже у нее самой. В определенном смысле сущность свободной воли не в недостаточности детерминизма, а в непредсказуемости поступков. Отсутствие жестких и однозначных связей означает не только неопределенность, но и в известной степени необъяснимость произвольных человеческих поступков. Рассмотренные в предыдущей главе споры о свободе воли это только подтверждают.
Мартин Лютер – духовный вождь Реформации, апеллирующей к разуму человека, – отрицал разумность всех человеческих поступков. На заседании Конгрегации, вошедшем в историю Реформации под названием «Гейдельбергского диспута», он подверг сомнению исходное представление аристотелевской этики, усвоенное католическим богословием, – идею о человеческом поведении как о непременно расчетливом действии, основанном на разумном взвешивании целей, средств, выгод, благ и т. д. Этому представлению М. Лютер противопоставлял рассуждения других античных авторитетов (Протагора, Парменида, Платона) о том, что самые важные человеческие поступки и решения имеют как раз нерасчетливый, спонтанный характер. В жизни самого Лютера – человека решительного, смелого в своих словах и делах, одного из наиболее ярких представителей «человека поступка» – были достаточно радикальные, поворотные в судьбе моменты. Он объяснял это не иначе, как Божественным промыслом.
Итак, способность человека к рационально – логическому представлению мотивации сомнений не вызывает. Проблематичной является возможность однозначной логической связи между рациональной мотивацией и практическими действиями.
Как известно, изолированные от среды «закрытые» системы дезорганизуются с течением времени в силу роста энтропии и (выражаясь термодинамически) «тепловой смерти» системы. «Бытием к смерти» являлось бы и развитие индивида как системы закрытой, изолированной от природной и социально – культурной среды (эту идею на языке нравственной философии выразил экзистенциализм). Но человек – «открытая» система, взаимодействующая с природной и социальной средой. И в термодинамическом плане, и в плане нравственно – философском человек – система сильно неравновесная, синергетическая, обладающая диссипативной структурой поведения.
Синергетика – сравнительно молодая ветвь естествознания, возникшая на стыке термодинамики, физической химии, математической теории систем и других дисциплин, – наиболее полно выражает смену методологических установок современной науки, начатую квантовой механикой. Сущность синергетической методологической установки состоит в ориентации на открытые системы, для которых характерна постоянная флуктуация – нестабильность и неравновесие, колебания и отклонения. Иногда отдельная флуктуация или комбинация флуктуаций может стать в результате действия положительной (усиливающей) обратной связи настолько сильной, что существовавшие до этого организация и структура открытой системы не выдерживают и разрушаются. В этот переломный момент, получивший в синергетике название точки бифуркации, принципиально невозможно предсказать, в каком направлении пойдет развитие системы: станет ли она неупорядоченной, придет ли к хаосу, или же перейдет на новый, более высокий уровень упорядоченности и организации. Во втором случае система приобретает диссипативную структуру, для поддержания которой требуется больше энергии, чем для поддержания более простых структур, на смену которой она приходит. Таким образом, один из ключевых моментов синергетики – возможность спонтанного, «самопроизвольного», т. е. детерминированного, но непредсказуемого возникновения порядка и организации из беспорядка и хаоса, возможность самоорганизации. В природной среде бифуркации возникают лишь в исключительные моменты. Для социальных же систем каждое их состояние бифуркационно хотя бы в силу действия «человеческого фактора», делающего процесс развития не единственно возможным и неопределенным, с одной стороны, и резко ускоряющего самоорганизацию общества – с другой.
В этом плане синергетика и ее методологические установки, понятийный аппарат (диссипативные структуры, точка бифуркации и т. д.) особенно интересны для философии поступка. Разумеется, речь идет не о заимствовании терминов и методологии, не о распространении на философию естественнонаучной теории высокой степени общности. Речь идет об осмыслении методологических и мировоззренческих установок, реализуемых в анализе конкретных объективных предметных областей, т. е. применяемых во «внешней» логике действия. Эти установки и идеи особенно интересны для анализа поступка, поскольку позволяют отделить механический детерминизм от рационализма, обогатить последний за счет анализа детерминируемых, но не предсказуемых процессов, какими во многом являются человеческие поступки. Если и возможна целостная логика поступка, объединяющая «внешнюю» и «внутреннюю» логики, то она является логикой нелинейной, теорией не однозначной детерминации. Она должна принципиально учитывать «человеческий фактор», который может сказываться именно в спонтанности и непредсказуемости действия, его зависимости от несущественных на первый взгляд обстоятельств. Она должна объяснять поступок как действие необратимое и ответственное одновременно.
Чем показательна и поучительна синергетика применительно к философии поступка, так это подчеркиванием роли положительных обратных связей между явлениями. Традиционно целенаправленные процессы объяснялись исключительно с помощью понятия отрицательной обратной связи. Это понятие является центральным в кибернетике и теории управления. Так, повышение температуры в холодильнике посредством термореле включает компрессор и тем самым понижает температуру. На принципе отрицательной обратной связи построена вся автоматика. Сутью процессов типа отрицательной обратной связи является чисто причинный детерминистический характер регулирования состояния системы по изменениям ее параметров. Сама система при этом никаких «намерений» не имеет, но, тем не менее, в результате чисто механистической взаимосвязи ее частей способна к саморегуляции. Поэтому с помощью понятия отрицательной обратной связи поведение, выглядящее «целенаправленным» и «целесообразным», получает чисто причинно – детерминистическое объяснение в духе механистического рационализма.
Положительная обратная связь, не ослабляющая, а усиливающая сигнал, получаемый системой на входе, традиционно (и в кибернетике тоже) рассматривалась как разрушительная, ведущая систему к работе «вразнос». Синергетика же подчеркивает созидательную и конструктивную роль положительной обратной связи. Обратимся к примеру О. Тоффлера о соотношении рождаемости и смертности как параметров некоторого племени. Если рождаемость и смертность сбалансированы, численность племени остается без изменений: пищевых и других ресурсов вполне достаточно, и племя пребывает в равновесном состоянии системы, вписанной в биоценоз и занимающей определенную экологическую нишу. Если рождаемость незначительно превышает смертность, то система лишь незначительно изменится, сохраняя состояние, близкое к равновесному, и судьба племени практически останется прежней. Если же рождаемость значительно превышает смертность, система сдвигается в неравновесное состояние, и на первый план выходят нелинейные связи и отношения. «Находясь в таком состоянии, системы ведут себя весьма необычно. Они становятся чрезвычайно чувствительными к внешним воздействиям. Слабые сигналы на входе системы могут порождать значительные отклики и иногда приводить к неожиданным эффектам. Система в целом может перестраиваться так, что ее поведение кажется нам непредсказуемым». «Поведение» племени вполне может перейти к диссипативным структурам: новой политической организации, идеологии, религии, образу и укладу жизни.
Собственно, таково вообще человеческое поведение, особенно в критической ситуации: экономические кризисы, технологические сдвиги, революции. Толчком к мятежу и революционному выступлению может послужить червивое мясо на матросской кухне, нехватка продовольствия в столице. Таковы и ситуации, связанные с творчеством, созданием и возникновением нового в науке и искусстве. «Когда б вы знали, из какого сора // растут стихи, не ведая стыда», – писала А. Ахматова.
«Загадочные» и малопонятные проявления спонтанности в поступках и социальном поведении в целом обусловливаются не тайными биологическими пружинами или генетической заданностью, а взаимодействием системы со средой в неравновесных условиях. Это свойственно и «психологии толпы», и проявлениям личностной индивидуальности. В точке бифуркации человеческое поведение чувствительно к малейшим деталям обстоятельств, к малейшим импульсам и стимулам. Не случайно, будучи в критической, неравновесной ситуации, человек нередко прибегает к жребию, ищет каких–то внешних «знаков» и «сигналов», позволяющих ему начать действовать (в этом кроется причина интереса к гаданиям, испытаниям судьбы и т. д.). Человеческое поведение в этом случае подобно камню на вершине скалы. Любого толчка, дуновения ветра достаточно, чтобы он скатился в ту или иную сторону.
В точке бифуркации, когда невозможно предсказать, как пойдет дальнейшее развитие, случайные факторы (нелинейно) подталкивают его ход. Он случаен и в том плане, что является одним из многих возможных. Но после того, как этот путь выбран, в силу вступает жесткая и однозначная линейная детерминация, действующая вплоть до следующей точки бифуркации. Тем самым необходимость и случайность образуют единство, взаимоподкрепляя друг друга. Эта взаимосвязь существенно богаче традиционных рационалистических схем, в которых случайность утрачивает свое значение, растворяясь в необходимости, играет по отношению к ней вспомогательную роль, выражая якобы лишь степень несовершенства человеческого разума, стремящегося понять полноту детерминаций явлений и своего поведения.
Нелинейность прохождения точки бифуркации сближает синергетические процессы с поступком не только отсутствием жесткой и однозначной детерминации, но и (наверное, даже прежде всего) необратимостью. Результатом каждого такого прохождения является создание новой реальности и новых реалий, возможность существования которых просто не могла предвидеться до прохождения точки бифуркации. Типичным примером в этом плане являются следствия политических действий, приведшие к Первой мировой войне. Как известно, убийство эрцгерцога Фердинанда одним из следствий имело ультиматум, предъявленный Австрией Сербии. Ультиматум послужил поводом объявления мобилизации в России. Мобилизация укрепила позиции Сербии и позволила ей отвергнуть ультиматум, что послужило уже предлогом Австрии для объявления войны Сербии. Это, в свою очередь, обусловило объявление Францией войны Австро – Венгрии. Эту цепочку можно продолжать и дальше, включая в нее все новые и новые реалии. Аналогичные «цепочки» могут быть прослежены и в любом конфликте на улице, в семье, на работе. Все они имеют свою «логику», меняющуюся в зависимости от совершенных действий, хотя от любого из них часто можно было бы вполне воздержаться. Тем не менее, только будучи совершенными, они достаточно радикально меняли ситуацию.
Все такие «цепочки» можно рассматривать как последовательности изменения мотивации, потому что каждая из новых реалий создает и новый мотивационный механизм, обусловливая возникновение новых направлений и возможностей для новых действий. Так, горбачевская Перестройка, последовавшие распад СССР, российские реформы 90 – х и контр – реформы «нулевых» меняли нравственную, политическую и правовую атмосферу в обществе, открывали новые перспективы и возможности развития. Поэтому бифуркационность и необратимость процессов и действий определяют не только непрерывную динамику и развитие мотивационной системы поступков, но и динамику их объяснений. Появление «новых реалий» заставляет субъекта переосмысливать сделанное, обосновывать так называемые «поздние рационализации», которые ранее даже не предполагались. Поступки людей, сообществ, а то и народов наделяются целями, которые им прежде были неизвестны. «Поздняя рационализация» делает объективно нелинейный поступок субъективно линейным. После прохождения точки бифуркации он становится необратимо детерминированным. Поэтому в «поздней рационализации» все альтернативы (равновозможные до точки бифуркации и в ней самой) отсекаются, при этом убедительно объясняется, почему они оказались несостоятельными и не были реализованы. «Задним числом» действительно оказывается, что иначе быть и не могло.
Тем самым «логика поступка» целиком переводится в план «внутренней» логики, в которой линейная детерминация и получает свое формальное выражение. Следует только помнить, что этот «перевод» не означает объективации логики поступка. Несмотря на логическую связь посылок и заключения, на аргументативный характер связи, посылки практических рассуждений не вызывают и не могут вызывать действие с логической необходимостью. Из них не следует существование и обязательность соответствующего им заключения – действия. «Практическое рассуждение» приобретает доказательный характер только после того, как действие уже совершено, и для объяснения или подтверждения его строится это рассуждение. Можно было бы сказать, что необходимость практического вывода – это необходимость, полученная ex post actu, после самого свершения действия. Без приписывания «задним числом» целей и других мотивов действие поступком не станет, а будет лишь простым, «голым» эмпирическим фактом.
«Поздняя рационализация», т. е. интерпретация фактов в контексте целей и намерений, может развертываться в плане построения практических рассуждений. Например, интерпретация факта, что некто зажег свет, чтобы почитать (а без света читать невозможно), развертывается в рассуждение типа:
Он хочет читать.
Если нет света, то читать нельзя.
Следовательно: Он должен зажечь свет, и он это делает.
Понимание действий – это всегда осознание целей, на достижение которых они направлены. Знание об этом дают «практические рассуждения» того, кто хочет понять, о «практических рассуждениях» того, кого пытаются понять. Подобные объяснения – интерпретации оказывают существенное влияние на сознание человека, «демонстрируя» ему «предопределенность» хода вещей, возможные схематизмы этой предопределенности, хотя сами эти схематизмы, в конечном счете, зависимы от его собственного мировоззрения и установок. Один будет строить рассуждения на основе предначертанности Божьей воли, другой – на основе знания законов естественного развития. Один будет видеть во всех явлениях и поступках окружающих проявление манихейской злой воли и рока, другой будет объяснять их, исходя из собственной ответственности. Однако подобные «практические рассуждения» не только выявляют определенное мировоззрение и стиль мышления, но и формируют их, фиксируя в явной форме определенные знания и приводя их в логические связи и отношения. Субъект как бы строит для себя рациональную (разумную, с его точки зрения) схему объяснения своих действий, придавая им осмысленный характер. С помощью такой осмысляющей рационализации человек стремится понять самого себя. В этом плане мотивация есть проявление самопознания и самосознания личности. Самопознания как самообъяснения, самопонимания, а иногда и самооправдания.
Ярким примером развернутой «поздней рационализации» является путь самопознания и самопреодоления болезненных состояний сознания, описанный М.М. Зощенко в автобиограической научно – художественной повести «Перед восходом солнца». «Поздняя рационализация» лежит и в основе ряда психотерапевтических методик, когда интерпретация и разъяснение человеку мотивации его собственного поведения способствуют излечению неврозов, снятию навязчивых состояний. Именно на «поздней рационализации» фактически основаны теория и практика фрейдизма .
Следует отличать осознанные и принятые мотивы поступка от его фактической направленности, иногда не совпадающей с провозглашаемыми целями. Зачастую осознаваемая и провозглашаемая мотивация выполняет «защитную» функцию, оправдывая задним числом уже совершенное действие. От обычной мотивации защитную отличает ряд характерных черт. Во – первых, содержание целей поступка объективно противоречит в ней содержанию программы их осуществления. Примером может служить бюрократ, за провозглашаемыми «высшими интересами» которого кроются лишь карьеристские соображения. Во – вторых, в защитных мотивах зачастую в качестве провозглашаемых целей выдвигаются ценности позитивные и социально значимые, но в их абстрактном выражении Абстрактный гуманизм – очень удобная система защитной мотивации. Как известно, любить ближнего тем проще, чем он дальше от тебя, бороться за воспитание человечества легче, чем воспитать собственного ребенка, а заботиться о морали всего общества легче, чем о своей собственной. В – третьих, защитной мотивации свойственна негибкость решения, проявляющаяся в «упрямстве» субъекта. Отличить упрямство от целеустремленности достаточно легко. Жизнь не стоит на месте, порождая новые и новые ситуации и обстоятельства, и поэтому целеустремленность предполагает известную гибкость и подвижность решений. Но там, где целеустремленный человек, перестраиваясь, идет к поставленной цели, упрямец твердо стоит на своем. Это свидетельствует о том, что для человека главным является не само действие (и даже не определенные цели), а схема его оправдания.
«Мастерами» защитной «поздней рационализации» были следователи сталинского репрессивного режима, выстраивавшие зачастую фантастически нелепые «мотивации», оправдывавшие арест подследственного и репрессии по отношению к нему. Дело доходило до того, что сами подследственные иногда начинали верить в приписываемую им мотивацию. Казуистическая логика таких рационализаций детально описана в романах Кёстлера «Слепящая тьма», Домбровского «Факультет ненужных вещей». Однако сущностью всех этих ухищрений было единственно оправдание факта репрессий и насилия. Сталинизму вообще были присущи защитные «поздние рационализации» в политике и идеологии. Чего стоят, например, обвинения партийцев, работавших с Лениным, в заговорах против него, переписывание истории, доходившее до концепции двух вождей, превращавшее военную несостоятельность в «гениальную политику активной обороны», и т. д. Эти «поздние рационализации» мало чем уступали деятельности Министерства Правды из оруэлловской антиутопии «1984», систематически занимавшегося не только переписыванием истории, но и переделкой, фальсификацией исторических фактов и документов в угоду политическому статус – кво. Такая фальсификация – не что иное, как идеологическая рационализация, оправдывающая настоящее. Оправдательная функция «защитной» мотивации занимает существенное место в осмыслении человеком своей жизнедеятельности. Недаром потеря мотивации является наиболее острой и разрушительной формой социального стресса, способной привести личность к утрате смысла существования. В определенном смысле «защитная» мотивация сама является поступком, выявляющим «подлинную» мотивацию, заставляющую человека провозглашать именно эти цели.
Не всякий мотив выполняет исключительно защитную роль, никак не совпадая с действительной потребностью. Но любой мотив – всегда результат рефлексии, рационализации и «практического рассуждения». И «адекватные», и «защитные», мотивы всегда рефлексивны в том смысле, что они являются продуктами и формами осмысляющего сознания. Именно осмысление квалифицирует поступки, оценивает их, определяет содержание и степень ответственности в той мере и качестве, какой поступок мотивирован. Примером такого рационального осмысления являются исследования по логике и методологии науки. Рациональность присуща науке в ее исторической динамике. Развиваясь, наука создает новые формы рациональности. Принципиально новые научные идеи получают статус рациональных только «задним числом», первоначально же их склонны считать абсурдными, безумными, иррациональными, противоречащими традиционным рациональным концепциям. Содержательные интерпретации «вписывают» новое знание в историческую ткань познания, а с помощью «поздних рационализаций» в виде учебников, лекционных курсов нелинейная бифуркационность научной деятельности приобретает строго однозначный линейный характер развития.
Как известно, нормативная логика науки в духе неопозитивизма и критического рационализма, ставящая впереди научной деятельности ее рациональную логическую реконструкцию, выявила свою несостоятельность и бесперспективность. Реальные мотивации научных идей и разработок могут быть самыми различными: не существенно, что именно двигало ученым (знаменитое «все сгодится» П. Фейерабенда), в конечном счете, научное сообщество выстроит свою «позднюю рационализацию». Открытия в науке редко произрастают из логических построений. Ведь логика и методология науки важны не столько для выработки схем эффективных рациональных действий, которые должны осуществляться учеными для получения новых данных, сколько для осмысления и рационального представления эффективных научных методик и концепций, для выработки рационального образа современной науки.
Поздними оправдательными рационализациями пронизана идеологическая борьба. «"Идея" неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от "интереса"». Поэтому в социальном анализе идеологической и политической борьбы особенно важно выявить содержание мотивации, т. е. получить представление о целях и интересах социальных сил, групп и субъектов. Такой анализ есть не что иное, как поздняя рационализация, осуществляемая с помощью приписывания и систематизации соответствующих «практических рассуждений». Подобная логика реконструируемых практических рассуждений позволяет не только сформулировать цели и интересы социальных сил, но и осознать, какие из этих интересов глубже, включают в себя другие, какие из них совпадают, а какие исключают друг друга. Тем самым определяются возможности столкновений и содержание компромиссов политических сил, деятелей и группировок. Степень глубины рационализирующей рефлексии над мотивацией выражает степень развития интеллекта, уровень разумного осмысления и понимания человеком действительности. В этом плане вполне уместным выглядит шутливое определение интеллигентного человека как субъекта, способного найти объяснение и оправдание любым действиям, найти не только объясняющие причины, но и оправдывающие идеалы. Речь, разумеется, идет о нахождении их оснований и мотивации действий и поступков. Такие объяснения действительно являются социальной функцией целого социального слоя – интеллигенции, вырабатывающей идеологию не только правящих, но и других (практически всех) слоев общества. Идеология – не что иное, как мотивация социально – политической деятельности, представляемая в рациональной форме.
Наиболее глубокими рационализирующими рефлексиями являются философские концепции – мировоззренческие модели – «поздние рационализации» определенных типов человеческого поведения, выработанные мыслителями за многовековую историю общественного развития и призванные прежде всего рационализировать жизненный путь самого философа. В. Беньямин, объясняя сущность исторического процесса, говорил, что человечество движется вперед затылком: перед глазами у него лишь постоянно расширяющееся и обогащающееся прошлое, которое оно может осмысливать и переосмысливать по мере пройденного пути. По мере пройденного, прошлое всегда видится иначе. В этой метафоре кроется реальный смысл. Полного понимания перспектив исторического развития человечества, общества, народа, личности нет и быть не может, хотя бы в силу нелинейности этого развития. Такое полное знание предполагало бы, что история завершена и будущего нет. Собственно, к такому выводу приходит любой историк или философ, строящий свои «поздние рационализации», объясняя прошлое. Это прошлое оказывается не чем иным, как подготовкой почвы для настоящего. Так, знаменитая гегелевская формула «все действительное разумно, а все разумное действительно» – не столько программа разумного переустройства мира (хотя именно так ее поняли основоположники марксизма, молодой В. Белинский, развившие позитивные и революционные идеи гегелевской философии), сколько оправдание прусской монархии, обоснование ее необходимости. Более того, она служит основанием говорить Гегелю о самом себе как о воплощении высшей стадии развития Абсолютной идеи, как о конце и завершении мировой истории, которую он «видит насквозь». Поистине – эпический случай оправдывающей «поздней рационализации».
Формула «все действительное разумно, все разумное действительно» превращает нелинейное развитие в линейное, жестко и четко детерминированное, создает иллюзию полноты контроля разума за практическими действиями. Разумеется, если бы эрцгерцога Фердинанда убили не сербские националисты в Загребе, а эскимосы в Гренландии, то Австро – Венгрия вряд ли предъявила бы ультиматум датскому правительству, ибо она имела свои интересы именно на Балканах. Однако, и объявляя ультиматум Сербии, Австро – Венгрия вряд ли стремилась к мировой войне, вряд ли ее правители предвидели свой крах и развал империи в результате этой войны. История и человеческое поведение нелинейны. Другой разговор, что осмысление их человеком носит линейный характер, создающий иллюзию полной ясности и обоснованности происшедшего и происходящего.
Неправомерно считать, что поступки человека рационально и даже логически детерминированы в плане причинно – необходимой зависимости действий и их результатов от субъективных намерений. Рациональность поступка заключена не в этом. Он рационален (в том числе и логичен) в том плане, что поведение человека направленно и он способен осознать последствия своих действий и осмыслить их. Поэтому идея свободной воли и ответственности человека за свои действия вовсе не предполагает признание объективной телеологической детерминации поступков намерениями. Для реализации воли и ответственности достаточна идея рациональности поступков и их мотивированности. Так что, в конечном счете, человек отвечает за мотивировки, за намерения и мысли, которыми он руководствовался, совершая поступки.
Потребность в «логике поступка» обусловлена двумя обстоятельствами. Во – первых, незнанием человеком полноты материальных причин действий. Как было показано, полнота такого знания принципиально исключена нелинейным характером поведения и развития в целом. Во – вторых, уверенностью человека в том, что только в результате определенных действий могут произойти определенные события, что является преувеличением как роли сознания, так и собственной роли. Не очень приятно, а то и обидно сознавать, что, как говорил И. Ильф, «судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Возможности логической рационализации наших поступков существенно ограничены. Они связаны либо с «поздней рационализацией» осмысления и, возможно, оправдания уже совершенного «задним числом», либо с программированием наших действий, которое тем не менее носит лишь вероятностный, прогнозный характер, как по источнику, так и по итогу – реальные поступки и действия создадут не предусмотренные нами «новые реалии». Еще более неприятным и обидным может быть сознание того, что с помощью разума и логики человек может объяснить и оправдать практически любые действия и поступки. Тому, что Гегель называл «хитростью разума», четкую и ясную нравственную оценку давал Ф.М. Достоевский, говоривший, что «ум – подлец», потому как «виляет», в способности оправдать все, что угодно.
Однако даже такая способность к рационализации действий дает человеку как существу социальному немало. Уменьшая его «амбиции», она способствует росту его «эрудиции», приобретению опыта действий, осмысленных как рациональные. «Логика поступка» вооружает нас всевозрастающим опытом влияния на нелинейные бифуркационные процессы, не устраняя полностью, но существенно сокращая поле спонтанности в действиях. И она дает нам представление о главном – о неустранимой и принципиальной нашей ответственности за совершенные и совершаемые нами поступки, сколь бы рациональными они ни были.
Войти с помощью соц. сетей: