4

Суит-Лана не смогла поехать с нами в Киев. Вместо нее в качестве переводчика и гида поехал господин Хмарский – приятный маленький человечек, изучающий американскую литературу. Его английский был очень книжным. Капа все время перевирал его фамилию и вообще всячески над ним подшучивал.

Хмарский снова и снова поправлял его:

– Господин Капа, Хмарский, а не Хумарский.

После чего Капа говорил:

– Хорошо, господин Хомарский.

– Нет, господин Капа, Хмарский, а не Хумарский и не Хомарский!

Это продолжалось и дальше, и Капа с радостью каждый день находил все новые варианты произношения его фамилии. Хмарский всегда немного волновался, когда мы начинали выражаться иносказательно, да еще на американский манер. Поначалу он пытался было вслушиваться в нашу речь, но потом понял, что это бесполезно, и перестал слушать нас вообще. Бывало так, что его планы срывались: за нами не приходили заказанные им машины, не улетали самолеты, на которые он брал нам билеты. и мы стали называть его Kremlin gremlin, Кремлевский гремлин.

– А кто такие гремлины? – поинтересовался он.

Мы в деталях рассказали ему о происхождении гремлинов, о том, как они появились в британских ВВС, каковы их привычки, как они останавливают в полете двигатели, как покрывают льдом крылья самолета, как засоряют трубопроводы топливной системы.

Хмарский слушал нас с большим вниманием, а потом поднял вверх палец и произнес:

– Мы в Советском Союзе в призраков не верим.

Наверное, мы слишком жестоко над ним подшучивали. Надеемся, что не сильно ранили его чувства.

В России есть один вопрос, на который никогда нельзя получить ответа. Звучит этот вопрос так:

– В котором часу вылетает самолет?

Это никак невозможно узнать заранее. Единственное, что удается узнать, – что он вылетает «рано утром». И еще нужно помнить о том, что на летном поле необходимо быть задолго до вылета. Каждый раз, когда надо куда-то лететь, вы должны приехать на аэродром до рассвета, в холодную мглу, и потом часами сидеть и пить чай в ожидании вылета. В три часа утра в наш номер позвонили, и мы не были рады столь раннему подъему, поскольку после коктейля у Суит-Джо нам надо было бы поспать часов двенадцать, а мы спали примерно один. Мы загрузили оборудование в багажник машины и поехали по пустынным улицам Москвы за город.

Сегодня мы впервые наблюдали явление, которое потом повторялось неоднократно. Водители в Советском Союзе имеют обыкновение ускорять автомобиль, а затем отпускают сцепление и дают ему катиться по инерции. Для этого используются все склоны, все холмы. Нам сказали, что такая тактика бережет бензин, и что овладение ею является частью подготовки каждого водителя. Дело в том, что бензин шоферу выделяют под поездку на определенное расстояние, и на этом бензине он должен покрыть все это расстояние. Как следствие он использует всевозможные ухищрения для того, чтобы какая-то часть бензина осталась у него в запасе. Это просто другая сторона огромной системы бухгалтерского учета, которая пронизывает всю жизнь в Советском Союзе, и в чем-то она сопоставима с той, что существует в ресторанах. При этом совершенно не принимается во внимание износ зубьев шестерен сцепления, а экономия бензина на самом деле ничтожно мала. Нас эти дерганья весьма раздражали. Сначала машина разгоняется до шестидесяти миль в час, потом у нее вдруг отпускают сцепление, и она по инерции движется до тех пор, пока скорость не падает до черепашьей. Затем ее опять разгоняют до шестидесяти миль в час, и процесс повторяется.

Несмотря на предрассветный час, московский аэропорт был переполнен людьми, поскольку в силу того, что все самолеты вылетают рано утром, пассажиры начинают собираться здесь вскоре после полуночи. Одеты они – кто во что горазд. Некоторые – в мехах, которые будут защищать их от арктического климата Белого моря или Северной Сибири; на других – легкая одежда, которая подходит для субтропических районов, расположенных у Черного моря. Шесть часов на самолете от Москвы – и вы можете попасть в любой климат, какой только существует в мире.

Поскольку мы были гостями ВОКСа, нас провели через общий зал ожидания в боковую комнату, где стояли обеденный стол, несколько диванов и удобные кресла. Там, под строгим взглядом товарища Сталина, который смотрел на нас с портрета, мы пили крепкий чай, пока не объявили посадку на наш рейс.

На большом портрете, написанном маслом, Сталин был изображен в мундире со всеми орденами, которых, кстати, у него очень много. На шее под воротником мундира видна маршальская звезда. На левой стороне груди самое высокое место занимает наиболее почетная награда – Золотая Звезда Героя Советского Союза, что соответствует нашей Медали Почета Конгресса США. Ниже – ряд орденов за военные кампании, в которых он участвовал, а справа на груди – ряд золотых и красных эмалевых звезд. Вместо ленточек театрального вида, которые носят в наших войсках, здесь в честь каждой крупной победы Советской Армии выпускаются медали: за Сталинград, за Москву, за Ростов и так далее, и Сталин носит их все – будучи маршалом Советского Союза, он руководил всеми военными операциями.

Теперь мы можем обсудить то, что волнует большинство американцев. В Советском Союзе ничто не происходит без пристального взгляда гипсового, бронзового, нарисованного или вышитого сталинского ока. Его портреты висят не только в каждом музее, но и в каждом зале каждого музея. Его статуи в полный рост установлены перед всеми общественными зданиями. Его бюсты стоят перед всеми аэропортами, железнодорожными вокзалами и автобусными станциями. Такие бюсты стоят также во всех школах, а портреты часто висят прямо за бюстами. В парках Сталин обычно сидит на гипсовой скамейке и что-то обсуждает с Лениным. Дети в школах вышивают его портреты. В магазинах продают миллионы и миллионы его изображений, и в каждом доме есть по крайней мере одна фотография Сталина. Надо думать, рисование, лепка, отливка, ковка и вышивание изображений Сталина являются в Советском Союзе одними из самых развитых отраслей. Он всюду, он все видит.

СССР. 1947. Памятник Ленину и Сталину

Американцам с их страхом и ненавистью к делегированию власти одному человеку и к увековечиванию этой власти все это чуждо и представляется отвратительным.

Во время публичных торжеств изображения Сталина вообще выходят за грани разумного. Они могут быть высотой с восьмиэтажный дом и достигать ширины пятьдесят футов (двадцать пять метров). Чудовищных размеров портреты Сталина висят на каждом общественном здании.

Мы говорили об этом с некоторыми русскими и получили несколько вариантов ответов. Один из них заключался в том, что русский народ привык к изображениям царя и царской семьи, а когда царя свергли, его нужно было кем-то заменить. Другой ответ состоял в том, что образу мыслей русских свойственно поклонение иконам, а сталинские портреты и являются такими иконами. Третьи говорили, что русские так любят Сталина, что хотят, чтобы он существовал вечно. Четвертые утверждали, что Сталину самому все это не нравится и что он просил прекратить эту практику. Нам, впрочем, казалось, что если что-то не нравится Сталину, то оно мгновенно исчезает, а это явление, наоборот, ширится и растет. Так или иначе, очевидно одно: в России никто ни на мгновение не может укрыться от взора улыбающегося, задумчивого или сурового Сталина. И это одна из тех вещей, которую американец просто не в состоянии понять и прочувствовать. Есть, впрочем, здесь и другие портреты, и другие статуи, причем по размеру фотографий и портретов других лидеров можно приблизительно сказать, кто за кем идет в иерархии после Сталина. Так, в 1936 году вторым по величине был портрет Ворошилова, сегодня это, несомненно, портрет Молотова.

Мы успели выпить по четыре стакана крепкого чая, пока, наконец, не объявили посадку на наш рейс, и мы потащили свою кучу багажа к самолету. Это снова был старый коричневый C-47. Люди затащили свои узлы в самолет и разложили их в проходах. Каждый принес с собой еду: буханки черного хлеба, яблоки, колбасу, сыр, копченый бекон… Здесь люди всегда берут с собой еду, и мы на собственном опыте обнаружили, что это очень хорошая идея. Если что-то пойдет не так, вы с буханкой черного ржаного хлеба в сумке будете застрахованы от голода минимум на пару дней. Как обычно, вентиляция не работала, и, как только закрыли двери, в самолете стало нечем дышать. Здесь витал загадочный дрожжевой аромат, который я долго не мог себе объяснить, но в конце концов все-таки обнаружил его источник. Это был запах черного ржаного хлеба, выдыхаемый людьми. Впрочем, через некоторое время, когда вы сами наедитесь черного хлеба, вы привыкаете к этому запаху и не чувствуете его.

Капа взял в полет какие-то книги, и в то время я понятия не имел, откуда он их взял. Но впоследствии выяснилось, что Капа просто ворует книги. Он называет это «одолжить». Обычно он просто кладет книги себе в карман, а если его ловят за этим занятием, то он говорит:

– Я верну книгу, я просто одолжил ее, хочу почитать.

Однако возвращает он книги редко.

Низшей точки падения Капа достиг в истории с Эдом Гилмором. Среди московских корреспондентов книги ценятся очень высоко, поэтому каждое прибытие серии детективов или современных романов – это повод для радости и источник счастья. Случилось так, что Эд Гилмор только что получил новый детективный роман Эллери Куин. В романе было пять глав, и, когда мы зашли к нему он, естественно, отложил книгу в сторону, чтобы поговорить с нами. Когда мы ушли, он хотел вернуться к книге, но ее на месте не оказалось – Капа ее «позаимствовал». Наверное, если бы Капа одолжил или украл Тамару, милую жену Эда, тот был бы шокирован, но разозлить Эда еще сильнее уже ничто не могло. Думаю, он и теперь не знает, чем там дело кончилось у Эллери Куина. Через некоторое время до Капы дошли слухи о ярости Гилмора, и он выказал определенное нежелание видеть его снова. Среди московских корреспондентов, особенно в зимнее время, существует кодекс чести, подобный тому, что существовал на Диком Западе в отношении лошадей. Украсть у человека книгу – это едва ли не повод для суда Линча. Но Капа никогда не обучался хорошим манерам и остался в неведении относительно этого кодекса. Перед отъездом из России он продолжал красть книги. Он также похищает женщин и сигареты, но такое намного легче прощается.

В самолете мы попытались было немного почитать, но быстро уснули, а когда проснулись, то уже пролетали над украинскими полями, такими же плоскими, как на нашем Среднем Западе, и почти такими же плодородными. Да, под нами лежали бесконечные равнины гигантской житницы Европы, испокон века земли обетованной. Поля желтели пшеницей и рожью – кое-где урожай уже убрали, а где-то еще продолжали убирать. Нигде не было ни холмика, ни возвышения – до самого ровного закругленного горизонта простирались поля, а по равнине петляли и извивались реки и ручьи.

Около деревень виднелись зигзаги траншей и оспины воронок – здесь шли бои. Там и сям маячили дома без крыш и черные пятна сожженных зданий.

Казалось, этой бесконечной плоской равнине не будет края, но в конце концов мы подлетели к Днепру и увидели Киев, который стоял над рекой на холме, единственной возвышенности на многие мили вокруг. Мы пролетели над разрушенным городом и приземлились на его окраине.

Нам говорили, что за пределами Москвы все будет совершенно иначе, что там мы не встретим такой суровости и напряженности. Так оно и оказалось. На аэродроме нас встретили украинцы из местного ВОКСа, которые все время улыбались и вообще выглядели веселее и спокойнее, чем люди, с которыми мы встречались в Москве. В них было больше открытости и сердечности. Это были крупные мужчины, почти все – блондины с серыми глазами. И у них была машина, чтобы отвезти нас в Киев.

Наверное, в свое время это был очень красивый город. Киев гораздо старше Москвы. Это «мать русских городов». Поставленный на холме у Днепра Киев сейчас спустился и вниз, в долину. Некоторые из его монастырей, крепостей и церквей были построены еще в XI веке. Когда-то здешние земли были любимым место отдыха русских царей, и здесь находились их летние дворцы. Киевские монастыри были известны по всей России, Киев был религиозным центром, а теперь он почти весь лежит в руинах. Здесь фашисты показали, на что они способны. Учреждения, библиотеки, театры, даже цирк – все было разрушено огнем и взрывами. Сожжен университет, лежат в руинах школы. Это было не сражение, а безрассудное уничтожение всех культурных заведений города и почти всех красивых зданий, которые строились в течение веков. Здесь в полной мере поработала немецкая «культура». И одним из немногих проявлений справедливости в мире является то, что теперь немецкие военнопленные помогают расчищать руины, в которых город лежит по их вине.

Нашим украинским гидом был Алексей Полторацкий, крупный мужчина, немного прихрамывавший из-за раны, полученной под Сталинградом. Этот украинский писатель обладал прекрасным знанием английского языка, большим чувством юмора, от него исходили теплота и дружелюбие.

На пути к нашей гостинице мы – как, впрочем, и наши хозяева – заметили, что украинские девушки очень красивы. В основном это блондинки с прекрасными, женственными фигурами. У них есть шарм, они плавно раскачиваются при ходьбе, и они улыбчивы. Несмотря на то что одеты они были не лучше, чем московские женщины, нам показалось, что они умеют лучше носить одежду.

Хотя Киев разрушен гораздо сильнее Москвы, люди здесь не выглядят мертвецки усталыми, как в столице. Они не сутулятся при ходьбе, у них расправлены плечи, они смеются на улицах. Конечно, все это может объясняться местными особенностями: ведь украинцы отличаются от русских, это отдельный славянский народ. В большинстве своем украинцы говорят и читают по-русски, но у них свой язык, который ближе к южнославянским языкам, чем к русскому. Многие украинские слова, в частности сельскохозяйственные термины, звучат так же, как в венгерском языке, а другие имеют параллели с чешским языком.

В гостинице «Интурист» наши украинские хозяева устроили нам великолепный обед. Там были свежие спелые помидоры и огурцы, маленькие маринованные рыбки, черная икра и водка. Нас угощали маленькими жареными рыбками, выловленными в Днепре, и бифштексами, прекрасно приготовленными с украинскими травами. Мы пили вино из Грузии и ели украинские колбасы, которые оказались очень вкусными.

СССР. Украина. Киев.1947.

Эти люди были чрезвычайно доброжелательны. За обедом они весело поведали нам об американце, который приезжал в Киев с какой-то международной делегацией. Вернувшись в Америку, рассказывали они, этот человек написал ряд статей и книг об Украине. Но что их позабавило – он мало что узнал о ней. По их словам, он редко выходил из своего гостиничного номера, ничего не видел и, наверное, мог написать свои книги, вообще не выезжая из Штатов. Украинцы рассказывали, что его книги были полны неточностей. Они даже получили письмо от его шефа, который спрашивал, действительно ли все было так, как тот пишет. Сейчас украинцы в основном были обеспокоены тем, что в Америке могут поверить этому человеку, который теперь считается специалистом по Украине. Они рассказывали со смехом, как однажды вечером на улице, возле отеля, где он ужинал, прозвучал сильный выхлоп какой-то машины. Гость отпрянул от окна с криком «Это большевики! Они расстреливают заключенных!» Наверное, говорили украинцы, он сам до сих пор в это верит.

СССР. Украина. Киев.1947.

Во второй половине дня мы пошли в красивый парк, который выходит к утесу над Днепром. Здесь растут огромные деревья, среди которых мы увидели и могилы защитников города – зеленые холмики с высаженными на них красными цветами. В парке восстанавливаются сожженные оккупантами эстрадные площадки и будет строиться новый стадион. Здесь уже построено несколько театральных площадок и много скамеек для зрителей.

С обдуваемого ветром обрыва было видно, что на другом берегу реки находится песчаный пляж, где люди загорают и купаются, а еще дальше расположен плоской участок с руинами городка, который был полностью разрушен в боях за Киев – там не осталось ничего, кроме черного пепелища и уцелевших кое-где стен. Виден и участок, через который Красная Армия вернулась в город и освободила его от фашистской оккупации.

В парке играл оркестр, и множество детей сидело на скамейках и слушало музыку. По реке ходили лодки под парусами и маленькие катера; тут же купались люди.

Проходя по пешеходному мосту над дорогой, мы увидели внизу автобусную остановку. А перед автобусом шла схватка с участием женщины – лучший бой, который мы видели за последнее время. Русские правила организации очередей почти не знают исключений. Чтобы попасть в трамвай или в автобус, каждый человек должен постоять в очереди. Нет, исключения из этих правил, конечно, есть: не должны стоять в очереди беременные женщины, женщины с детьми, очень пожилые люди и инвалиды – они проходят первыми. Но все остальные должны стоять в очереди! Оказалось, что на остановке под нами кто-то пролез вперед без очереди, и на него сразу напала разъяренная женщина, требовавшая, чтобы он вернулся туда, где стоял. Человек упрямо оставался на своем новом месте. Подошел автобус, и человек вошел в него. Но не тут-то было: женщина нырнула вслед за ним, вытащила мужчину и заставила его вернуться на свое место в очереди. Она была в ярости, а люди, стоявшие в очереди, хвалили ее за то, что она вытащила мужчину из автобуса и вернула на его место в очереди. Это был один из немногих примеров насилия, которые мы видели на протяжении всей нашей поездки. В основном люди здесь демонстрируют невероятное терпение в общении друг с другом.

Вечером мы пришли на ужин страшно уставшими, потому что очень мало спали, так что наша страсть к водке начала быстро стихать, пока не исчезла полностью.

Наши хозяева о многом собирались нас расспросить. Они хотели больше знать об Америке, о ее масштабах, культуре, политике. Тут мы начали понимать, что Америка – это очень сложная страна для простых объяснений. Начать с того, что в ней есть много такого, чего мы сами не понимаем. Но мы объяснили, как устроена у нас власть – каждая ее часть контролируется другой частью. Мы попытались объяснить нашу боязнь диктатуры, наш страх перед предоставлением лидерам слишком большой власти. Мы разъяснили, что наша система устроена так, чтобы никто не получал слишком много власти, а если бы он ее получил, то не смог бы долго сохранять. Мы согласились с тем, что из-за этого наша страна развивается медленнее, но такой подход, безусловно, позволяет ей работать более уверенно.

Они задавали вопросы о заработной плате, об уровне жизни, о том, как живет трудящийся человек. Есть ли у простых людей машины? В каких домах они живут? Ходят ли их дети в школу и в какие школы?

Они говорили об атомной бомбе и о том, что они не боятся ее. Сталин сказал, что атомное оружие никогда не будут использовать в военных целях, и они доверяют его словам. А один человек заявил, что все, что может бомба, – это разрушать города.

– Но наши города уже разрушены, – продолжал он. – Что еще тут можно сделать? И если к нам вторгнется враг, то мы сумеем защитить себя так же, как мы справились с фашистами. Мы будем биться в снегу, в лесах, в полях…

Они с тревогой говорили о войне, потому что хлебнули ее в полной мере. Они спрашивали:

– Могут ли США напасть на нас? Неужели нашему поколению придется снова защищать свою страну?

Мы отвечали:

– Нет, мы не думаем, что Соединенные Штаты на вас нападут. Мы не знаем, но нам никто об этом не говорил, мы не думаем, что наши люди хотят на кого-то нападать.

Мы поинтересовались, откуда им стало известно, что мы могли бы напасть на Россию. Ну, отвечали они, мы это узнаем из ваших газет. Некоторые ваши газеты постоянно пишут о нападении на Россию, а некоторые – о том, что они называют превентивной войной. А для нас, говорили они, превентивная война – это такая же война, как и любая другая. Мы успокоили их тем, что не верим в то, что пишут эти газеты, и что обозревателей, которые говорят только о войне, нельзя считать истинными представителями американского народа. Мы не думаем, что американский народ хочет с кем-то воевать.

И тут посыпались старые, старые вопросы, которые всегда возникают в таких беседах:

– Тогда почему ваше правительство не возьмет под контроль эти газеты и тех людей, которые говорят о войне?

И нам пришлось снова, как и много раз до этого, объяснять, что мы не верим в контроль над печатью. Мы считаем, что правда все равно победит, а контроль просто загоняет проблемы внутрь. Мы предпочитаем давать этим людям возможность до конца дней своих открыто говорить и писать о своей позиции, нежели загонять их в подполье, где они будут изливать свой яд тайно.

Здесь тоже пишут много недостоверного об Америке, потому что у русских тоже есть свои «желтые» журналисты. Да, у них тоже есть корреспонденты, которые пишут, мало что зная о своем предмете, которые идут в атаку с пишущей машинкой наперевес.

Глаза у нас слипались, мы просто умирали от усталости и в конце концов были вынуждены извиниться и отправиться спать. Сегодня я очень много ходил, и недавно сломанное колено начало нестерпимо болеть. Мышцы сзади натянулись, как веревки, и я едва смог наступить на ногу. Ненавижу лежать, но тут мне пришлось на некоторое время прилечь.

Перед сном мы еще немного поговорили. Если между Россией и Соединенными Штатами начнется война, то эти люди будут считать нас злодеями. В силу пропаганды ли, страха ли или еще по какой-либо причине, но если начнется война, они будут обвинять нас. Они говорят только о вторжении в свою страну, и они боятся этого вторжения, потому что у них уже был такой опыт. Снова и снова они спрашивают нас:

– Нападут ли США на нас? Отправите ли вы свои бомбардировщики, чтобы уничтожать нас?

И никогда никто не говорит: «Мы пошлем наши бомбардировщики» или «Мы вторгнемся…»

Я проснулся рано и стал дописывать свои заметки. Нога задеревенела так, что я не мог на нее наступить. Я сел за стол у окна и стал наблюдать за людьми. Движением на улице управляла девушка-милиционер; она была в сапогах, синей юбке, белом кителе с форменным поясом и в маленьком кокетливом берете. Черно-белой полосатой палочкой она направляла потоки военных грузов. Красотка!

СССР. Украина. Киев. 1947

Я смотрел на женщин, которые шли по улице. Они двигались, как танцовщицы, несли себя легко и красиво. Многие из них просто прелестны. Большая часть невзгод обрушивалась на этих людей из-за того, что их земля богата и плодородна, а потому привлекает внимание захватчиков. Представьте себе территорию Соединенных Штатов, полностью разрушенную – от Нью-Йорка до Канзаса – вот это примерно и будет территория Украины, которая подверглась разрушению. Представьте себе, что здесь погибло шесть миллионов человек, не считая солдат, то есть пятнадцать процентов населения, – и вы получите представление о потерях Украины. С погибшими солдатами потери будут намного больше, шесть миллионов из сорока пяти – это потери только среди мирных жителей.

Здесь есть шахты, которые никогда не откроются снова, потому что фашисты сбросили в них тысячи тел убитых. Все промышленное оборудование на Украине было разрушено или вывезено, и теперь, пока не изготовят новое, все здесь делается вручную. Каждый камень и каждый кирпич на восстановление разрушенного города приходится брать и переносить руками, ибо здесь нет бульдозеров. К тому же, проводя восстановительные работы, украинцы должны одновременно производить продукты питания, потому что Украина – главная житница страны.

Здесь говорят, что во время уборки урожая людям не до праздников, а теперь как раз время уборки, так что на фермах нет ни выходных, ни отгулов.

Этим людям предстоит колоссальная работа. Нужно отстроить множество зданий, а для этого сначала нужно снести развалины. На то, что бульдозер расчистил бы за несколько дней, при работе вручную приходится тратить недели, потому что бульдозеров у них пока нет. Восстанавливать придется буквально все, и делать это надо быстро.

Мы прошли через взорванный и разрушенный центр города на то место, где после войны были повешены служившие фашистам садисты. В музее нам показали планы нового города. Мы все больше понимали, как жизненно важна для русских вера в то, что завтра будет лучше, чем сегодня. Модель нового города была выполнена в гипсе. Грандиозный, сказочный город предстояло построить из белого мрамора – классические линии, огромные здания, колонны, купола, арки, гигантские мемориалы – все будет из белого мрамора. Директор музея направлял указку на разные здания. Здесь будет Дворец Советов, а здесь – музей. Как же без музея?

СССР. Украина. Киев. 1947

Капа говорит, что музей – это церковь русских. Им нравятся величественные и богато украшенные здания. Они любят помпезность. В Москве, где нет никакой нужды в небоскребах, поскольку город стоит на равнине и просторы здесь практически бескрайние, тем не менее планируется строительство высотных зданий в нью-йоркском стиле, хотя, повторю, в отличие от Нью-Йорка в этом нет необходимости. Они возводят свои города медленно, с упорством муравьев. А пока приходится жить среди руин, среди разбитых и разрушенных домов, люди – мужчины, женщины и даже дети – идут в музей, чтобы посмотреть на гипсовые города будущего. В России всегда думают о будущем. Об урожае будущего года, об удобствах, которые будут через десять лет, об одежде, которую очень скоро сошьют. Если какой-либо народ и научился жить надеждой, извлекать из надежды энергию, то это русский народ.

СССР. Украина. Киев. 1947

После знакомства с гипсовым макетом будущего восстановленного города, который существовал только в планах, мы попали в древний монастырь, высеченный в скалах, колыбель православия и центр монашества. Монастырь имел великолепный вид, его здания и фрески восходили к двенадцатому веку. Когда пришли фашисты, здесь хранилось множество религиозных сокровищ, а перед бегством из города фашисты вывезли большую их часть и разрушили здания огнеметами. Теперь это груда разбитых камней и рухнувших куполов, на осколках которых остались фрагменты фресок. Он не будет восстановлен – это просто невозможно сделать. Его строили столетиями, а теперь его не стало. Между разрушенными зданиями земля поросла сорняками. В полуразрушенной часовне перед разбитым алтарем мы увидели женщину в рваной одежде, которая ничком лежала на земле, а в открытые ворота, через которые когда-то могли проходить только царь и члены царской фамилии, проковыляла полупомешанная женщина с дикими глазами. Она постоянно крестилась и что-то бормотала.

СССР. Украина. Киев. 1947. Разрушенные стены монастыря на берегах Днепра

Одна часть монастыря стоит до сих пор. Это часовня, куда столетиями могли войти только царь и дворяне. Покрытое толстым слоем краски здание показалось нам темным и мрачным. У каждого прихожанина здесь был свой уголок – так повелось с тех пор, когда в эту церковь пускали только избранных. Живо представлялись старые аристократы, которые предавались здесь размышлениям о своем аристократическом будущем на аристократическом небе. Похоже, оно представлялось им столь же мрачным, какой была эта церковь с ее почерневшим от ладана потолком и тусклой позолотой. Как сказал Капа, «Все хорошие церкви мрачны. Именно это делает их хорошими».

В Киеве находится одна из старейших в мире церквей, построенная Ярославом Мудрым в 1034 году. Она сохранилась – наверное, потому, что в ней не было ничего ценного для воров, и поэтому немцы оставили ее в покое. Это тоже высокое и мрачное строение.

В маленьком приделе, в небольшом саркофаге из мрамора, похожем на домик, покоится тело Ярослава Мудрого. По традиции считается, что Ярослав в бою сломал себе ногу. Его тело более тысячи лет пролежало в этом саркофаге, а недавно он бы вскрыт, и оказалось, что у скелета, находившегося в гробу, действительно сломана нога. Это стало доказательством, что в саркофаге действительно покоился прах Ярослава Мудрого. Мрак церквей подействовал и на нас.

За завтраком господин Полторацкий рассказывал о злодеяниях фашистов во время войны, о тысячах убитых ими людей. К войнам Киеву не привыкать – начиная с набегов татаро-монголов, здесь не раз бушевали войны. Но никакие дикари, никакие захватчики не сравнятся по жестокости с тупыми, расчетливыми фашистами. Они разрушили всю Украину, а теперь колонны военнопленных строем ведут по улицам на работы по разборке руин, в которые они превратили город. Украинцы на них не смотрят. Они отворачиваются, когда по улицам проходят эти колонны. Они смотрят сквозь этих заключенных или над ними – и не видят их. Похоже, для них это худшее наказание.

Вечером мы пошли в театр на пьесу «Гроза», драму XIX века, поставленную в манере того времени. Постановка была странной и старомодной, как, впрочем, и сама пьеса. Нам было непонятно, почему надо было давать именно эту пьесу, но она ставилась на украинском языке, а им нравится все свое. Главная героиня была очень красивой. Немного похожая на Катарину Карнелл, она на сцене была заметнее других. Речь в пьесе шла о молодой женщине, которая оказалась под каблуком у властной свекрови. Эта молодая женщина влюбилась в образованного молодого человека и пошла к нему на свидание в сад, хотя и была замужем за другим. Мы увидели, что в саду она очень много говорила и лишь один раз разрешила молодому человеку поцеловать кончики ее пальцев. Но этот проступок оказался достаточно серьезным. В итоге она призналась в церкви в своем грехе, бросилась в реку и утонула. Нам показалось, что за позволение поцеловать кончики пальцев это слишком большое наказание. У пьесы был и сюжет второго плана: параллельно трагедии женщины разворачивалась комическая история ее горничной и любовника последней, местного мужлана. Это был обыкновенный традиционный спектакль, но публике он нравился. На перемену декораций ушло целых полчаса, поэтому когда героиня бросилась наконец в реку, было уже далеко за полночь. Нам показалось странным, что люди в зале, познавшие настоящую трагедию, трагедию вторжения, смерти и разорения, так сильно волнуются за судьбу женщины, которой поцеловали в саду пальцы.

На следующее утро шел дождь, а Капа считает, что дождь – это наказание, которое посылает ему небо, потому что в дождь он не может фотографировать. Он осыпал погоду проклятиями на жаргоне, а также на четырех или пяти языках.

Капа постоянно беспокоится о пленке. У него вечно так: то света не хватает, то света слишком много. Проявили ни к черту, напечатано отвратительно, фотоаппарат сломался… Он все время волнуется. Но уж когда идет дождь, то это личное оскорбление, нанесенное ему богом. Он ходил туда-сюда по номеру, пока мне не захотелось его убить, и в конце концов пошел стричься; ему сделали настоящую украинскую стрижку «под горшок».

В тот же вечер мы пошли в цирк. Каждый русский город любого размера имеет свой цирк, который находится в постоянном помещении. Но киевский цирк, конечно же, сожгли оккупанты, так что он пока располагается в шатре, но по-прежнему является одним из самых популярных мест в городе. У нас были хорошие места, а Капа получил разрешение фотографировать, поэтому был сравнительно счастлив. Цирк был не похож на наши: он состоял из круглого манежа, опоясанного рядами сидений.

СССР. Украина. Киев. 1947

Представление начали акробаты. Мы заметили, что, когда акробаты работали на высоких трапециях, к их ремням за крючки пристегивали страховочные тросики, чтобы они не разбились и не получили травмы. Русский сопровождающий объяснил нам, что нелепо подвергать человека опасности ради острых ощущений публики.

Хорошенькие женщины и красавцы-мужчины мастерски проделали вращения и повороты на высоко натянутой проволоке и на трапециях. Потом пошли номера эквилибристов и дрессировщиков с собаками. Дрессированных тигров, пантер и леопардов выпустили на арену, только отгородив ее от публики стальной клеткой. Публике очень понравилось представление, в течение которого цирковой оркестр азартно играл цирковую музыку – она везде одинакова.

СССР. Украина. Киев. 1947. Клоуны в цирке

Лучше всех были клоуны. Когда они вышли в первый раз, мы заметили, что все смотрят на нас, и скоро поняли, почему. Дело в том, что теперь клоуны неизменно изображают американцев. Один из них изображал богатую даму из Чикаго, и представление русских о том, как выглядит богатая дама из Чикаго, было поистине замечательным. Зрители хотели увидеть, не рассердимся ли мы на такую сатиру, но это было действительно очень смешно. Как некоторые наши клоуны цепляют на себя длинные черные бороды и берут в руки бомбы, изображая русских, так и русские клоуны представляют американцев весьма оригинально. Зрители хохотали от души. Богатая женщина из Чикаго носила красные шелковые чулки, туфли на высоком каблуке, усыпанные фальшивыми бриллиантами, и смешную шляпу, похожую на тюрбан. Ее вечернее платье с блестками выглядело, как длинная уродливая ночная рубашка. Она вразвалку ходила по манежу, тряся накладным животом, в то время как ее муж пританцовывал и принимал разные выразительные позы, потому что он был богатым чикагским миллионером. Шутки, по всей вероятности, были очень смешными; мы не понимали их, но публика просто стонала от хохота. Казалось, зрители испытали огромное облегчение, увидев, что мы не обиделись на клоунов. Тем временем они завершили репризу с богатыми американцами из Чикаго и перешли к страстной и очень смешной версии смерти Дездемоны: бедная женщина была не задушена, а заколота резиновым ножом.

Это был хороший цирк. Дети, сидевшие на передних местах, были полностью поглощены представлением, как это могут делать только дети. Труппа здесь постоянная, она не гастролирует, и цирк дает представления круглый год за исключением небольшого перерыва летом.

Дождь прекратился, так что после цирка мы поехали в киевский ночной клуб, который называется «Ривьера». Он расположен на обрыве над рекой. Танцплощадка, окруженная столами, находится прямо под открытым небом, и отовсюду видна река, текущая по равнине. Еда была отличная: хорошие шашлыки, неизменная черная икра и грузинские вина. К нашему глубокому облегчению, оркестр играл русскую, украинскую и грузинскую музыку, а не плохой американский джаз. И играли они очень хорошо.

К нашему столу подсел Александр Корнейчук, знаменитый украинский драматург, человек огромного обаяния и юмора. Он и Полторацкий начали приводить нам старые украинские поговорки – а украинцы ими славятся. Нашим любимым высказыванием стало такое: «Лучшая птица – это колбаса». Потом Корнейчук вспомнил поговорку, которую я всегда считал калифорнийской. «Что такое индейка, с точки зрения обжоры? Это неправильная птица: для одного ее слишком много, для двоих – совсем мало». С очевидностью, украинцы шутят так уже не одну сотню лет, а я-то думал, что эту остроту придумали в моем родном городе.

Хозяева научили нас произносить на украинском языке тост, который нам очень понравился: «Выпьем за счастье наших родных и близких». И снова, и снова они произносили неизменные тосты за мир. Оба были на фронте, оба были ранены, и оба пили за мир.

Потом Корнейчук, который однажды побывал в Америке, рассказал с печалью в голосе, что когда он был в Гайд-парке, то видел там фотографии Рузвельта и Черчилля, Рузвельта и де Голля, но не нашел фотографии Рузвельта и Сталина. Они же были вместе, говорил он, они действовали совместно, так почему же из Гайд-Парка убрали их совместные фотографии?

Музыка играла все быстрее и быстрее, танцующих становилось все больше и больше, на пол падали разноцветные блики, а далеко внизу в реке отражались огни большого города.

Два русских солдата танцевали какой-то дикий танец, танец топающих сапог и машущих рук, танец фронтовиков. У них были бритые головы и начищенные до блеска сапоги. Они танцевали как безумные, а красные, желтые и синие огни вспыхивали на полу танцплощадки.

Оркестр заиграл бешеную грузинскую мелодию. Из-за одного из столиков вскочила девушка и пошла танцевать одна, без партнера. Танцевала она красиво. На площадке так никто и не появился, а она все танцевала и танцевала. Постепенно несколько человек начали хлопать в такт музыке, а потом к ним присоединились и другие, и в конце концов ее танец стал сопровождать мягкий ритм хлопков. Когда музыка кончилась, она вернулась к своему столу. Никто ей не аплодировал. В этом поступке не было никакого эксгибиционизма – просто девушке захотелось потанцевать.

СССР. Украина. Киев. 1947

Под нежную музыку, мерцание огней и мирное течение реки под обрывом наши друзья снова начали разговор о войне, как будто это была постоянная тема, от которой они никогда не могли отойти. Они говорили об ужасающих морозах под Сталинградом, о том, как они лежали в снегу и не знали, чем все это кончится. Они говорили о страшных вещах, которые никогда не забудут. О том, как человек отогревал руки в крови только что убитого друга, чтобы суметь нажать на курок винтовки.

К нашему столу подсел поэт. Вот что он рассказал:

– У меня есть теща. Когда война пришла в Ростов, она отказалась эвакуироваться, потому что у нее был восточный ковер, которым она очень дорожила. А потом мы отступили, прошли всю войну и снова вернулись в Ростов. Я зашел к ней, она жила там же, и восточный ковер был на месте.

– Вы знаете, – говорил он, – когда армия входит в город, происходит много несчастных случаев, многих убивают просто по ошибке. И когда я пришел к теще, а она стала открывать дверь, у меня в голове пронеслось: «А почему сейчас не может произойти несчастный случай? Почему бы моему пистолету по ошибке не выстрелить?… Нет, этого не случилось, – закончил он. – И с тех пор я себя спрашиваю: „Почему?“»

Капа установил свои камеры на крыше маленького павильона, фотографировал танцоров и был счастлив. Оркестр играл грустную песню из постановки одной из пьес Корнейчука. Это песня матросов Балтики. Вынужденные отступить, они потопили свои корабли. Так что это была песня печали и реквием по затопленным кораблям.