Заказываю омлет из яичных белков со шпинатом, тосты из дрожжевого хлеба, котлеты из экологически чистой индюшатины, свежевыжатый апельсиновый сок, охлажденную минералку «Эвиан» и местный кофе, чтобы запить таблетку обезболивающего и похоронить похмелье. Половина восьмого утра, на крытом дворе прохладно. На жердочке сидит дрозд майна, издает какие-то совершенно немыслимые звуки. Клюв сверкает, как эмалевое лезвие косы, глаз всевидящий, прозорливый. В литературном повествовании, любезный читатель, главный герой задумался бы, известны ли майне его намерения. Деймон Макниш, в полосатом льняном костюме, как наш человек в Гаване, сидит в углу, прячась за страницами «Уолл-стрит джорнал». Забавно, как несколько дней, проведенные в шотландской студии звукозаписи, могут изменить жизнь того, кому нет еще и двадцати. Подруга Макниша, которой нет еще и двадцати, листает журнал «Фейс». Ее сексуальной жизни не позавидуешь; трахаться с Наждачным человечком – радости мало. Зачем оно ей? Ну, если не считать полетов первым классом, пятизвездочных отелей, знакомств со знаменитыми музыкантами, кинорежиссерами и меценатами, мельтешения на страницах глянцевых журналов и возможной карьеры модели с соответствующими контрактами… Остается только надеяться, что когда Джуно и Анаис начнут завоевывать свет, то заслужат известность своими талантами, а не прыжками на тощих ляжках какого-нибудь посредственного поэта-песенника, дряхлее и морщинистее родного папочки. Возблагодарим же Господа за ниспосланные нам дары.

Мероприятие Чизмена носит название «Может ли литература изменить мир?». Это неотложное и своевременное собрание выдающихся представителей культурной элиты проводится в длинном белостенном зале на верхнем этаже герцогского дворца, основного места проведения фестиваля «Картахена-2016». На сцену поднимаются трое колумбийских писателей, и зал взрывается аплодисментами, переходящими в овацию. Присутствующие встают. Троица приветствует публику, будто герои Сопротивления. За ними следует ведущая дискуссии, тощая, как прутик, дама в кроваво-красном платье, чья любовь к тяжелым золотым украшениям заметна даже с моего места в последнем ряду. Ричард Чизмен, вырядившийся, как английский консул, в кремовую тройку с лиловым галстуком, смутно напоминает мудака-виконта из «Возвращения в Брайдсхед». Три революционера занимают свои места, и те, кто не знает испанского, надевают наушники, чтобы слушать синхронный перевод. Переводчица сначала излагает приветствие ведущей, затем – краткие биографии четырех гостей. Биография Ричарда Чизмена оказалась самой убогой: «Знаменитый английский критик и романист». В оправдание организаторов замечу, что страница Википедии, отведенная Ричарду Чизмену, тоже весьма убога, хотя его «пресловутый разнос» романа Криспина Херши «Эхо должно умереть» там упоминается, с линком на сайт журнала «Пиккадилли ревью». Гиена Хэл утверждает, что все его усилия удалить линк ни к чему не привели – Википедия взяток не берет.

Чтения в Южной Америке предполагают активное участие публики, как выступления наших комиков. Вавилонская рыбка в моем ухе не переводит, а вкратце излагает содержание сказанного и время от времени признается: «Извините, но я не понимаю, что имеется в виду. И автор тоже не понимает». Ричард Чизмен зачитывает отрывок из своего нового романа «Человек в белом автомобиле» о последних мгновениях жизни Сонни Пенхоллоу, кембриджского студента, который направляет свой винтажный «астон-мартин» с корнуэльского утеса в пропасть. Проза Чизмена не дотягивает даже до оценки «ужасно»: она посредственна, и слушатели один за другим снимают наушники и вытаскивают смартфоны. Чизмена провожают жидкие аплодисменты; впрочем, мое вчерашнее выступление тоже встретили прохладно.

Затем начинается круглый стол – полная хрень.

– Литература должна убивать! – заявляет первый революционер. – Я пишу, держа в одной руке карандаш, а в другой – нож!

Взрослые люди встают и радостно аплодируют.

Второй писатель не отстает от первого:

– Вуди Гатри, один из немногих действительно великих американских поэтов, написал на своей гитаре «Эта машина убивает фашистов»; а я написал на своем лэптопе: «Эта машина убивает неокапитализм!»

Толпа в зале безумствует.

Вереница опоздавших пробирается на свободные места в ряду передо мной. Идеальная возможность предоставляется как по писаному. Скрытый живым щитом, я выскальзываю из зала и шлепаю вниз по беленой лестнице. В дальнем конце просторного двора монастыря Святого Доминика Кенни Блоук читает что-то собравшимся вокруг детям. Они завороженно слушают его. Отец часто рассказывал, как Роальд Даль прибыл на вертолете на какую-то вечеринку и советовал всем гостям подряд: «Пишите книги для детей – эти говнюки поверят чему угодно». Из герцогских ворот выхожу на площадь, где вчера давал концерт Деймон Макниш. Прохожу пять кварталов по не особенно прямой 36-й улице, закуриваю и тут же швыряю сигарету в канаву. Чизмен давно бросил курить, так что запах табака может стать смертельно опасной подсказкой. А здесь дело серьезное. Я никогда не совершал ничего подобного. С другой стороны, ни один рецензент никогда так жестоко не расправлялся с чьей-либо книгой, как Ричард Чизмен расправился с романом «Эхо должно умереть». В уличном ларьке шкворчат жареные бананы. С балкона второго этажа глядит какой-то малыш, вцепившись в железные прутья решетки, будто узник. Банк охраняют солдаты с автоматами на шеях, но я рад, что мои деньги не зависят от их неусыпной бдительности: один увлеченно отправляет кому-то эсэмэску, второй заигрывает с девчонкой не старше моей Джуно. Интересно, Кармен Салват замужем? Она ни разу об этом не упоминала.

Сосредоточься, Херши. Ты идешь на серьезное дело! Сосредоточься!

С опаленной солнцем улицы вступи в прохладный вестибюль отеля «Санта-Клара», отделанный мрамором и тиковым деревом. Спокойно пройди мимо двух швейцаров, явно обученных убивать. Они оценивают и одежду, и американистость, и уровень доходов постояльцев. Сними темные очки, рассеянно поморгай, мол, живу я здесь, ребята, и снова надень очки, пробираясь по внутреннему дворику, сквозь толпу гостей, попивающих капучино перед обедом и деловито рассылающих электронную почту там, где монахини-бенедиктинки некогда напитывались Святым Духом. Не попадайся на глаза майне, а за недремлющим фонтаном поднимись по лестнице на четвертый этаж. Повтори вчерашний полуночный путь к неизбежной развилке. Залитый солнцем коридор над гулким колодцем внутреннего дворика ведет в мой номер, где Криспин Херши одумается, а кривая дорожка вьется к комнате 405, где Криспин Херши воздаст Ричарду Чизмену по заслугам. Стайкой рыбешек сквозит дежавю, имя ему – Джеффри Чосер:

Но мне не терпится встретить не смерть, а справедливость. А нет ли свидетелей? Ни одного. Значит, по кривой дорожке. У двери в номер 403 стоит тележка горничной, но самой горничной нет. Номер 405 – за углом, предпоследний в тупиковом конце коридора. В голове звучит песня Леонарда Коэна «Dance Me to the End of Love», а сквозь арку в наружной стене гостиницы, в четырех этажах над улицей, Херши видны крыши, синяя полоса Карибского моря, цветная капуста облаков… На далеком берегу небоскребы, завершенные и недостроенные. Вот и номер 405. Тук-тук. Кто там? Это твоя кара пришла, Дики Чизмен, гаденыш ты этакий. На улице октава за октавой газует мотоцикл. Вот электронная карточка-ключ Чизмена, прикарманенная прошлой ночью добрым самаритянином, вот он, последний шанс Рока разрушить мой прекрасный план: если Чизмен, заметив пропажу карточки, утром получил новую, с новым кодом, то замигает красный огонек, дверь не откроется и Херши придется отказаться от своего замысла. Но если Року угодно, то на двери зажжется зеленый огонек. На дверной раме сидит ящерка, подрагивает языком.

Прикладывай карту-ключ. Давай же!

Зеленый. Вперед!

Дверь закрывается. Отлично, в комнате прибрано, постель застелена. Если войдет горничная, делай вид, что все в порядке. Рубашка свисает с дверцы шкафа, на прикроватном столике лежит книга Халлдора Лакснесса «Самостоятельные люди». Ислам запрещает менструирующим женщинам прикасаться к Корану, а по-моему, настоятельно необходимо запретить таким говнюкам, как Ричард Чизмен, притрагиваться к Лакснессу без резиновых перчаток. Прекрасная мысль. Извлеки хозяйственные перчатки из кармана пиджака и надень. Замечательно. Найди в шкафу чемодан Ричарда Чизмена. Новехонький, дорогой, вместительный: идеальный чемодан. Открой его, расстегни молнию на внутреннем кармашке; молния тугая, похоже, ею не пользовались. Вытащи складной нож, аккуратно сделай полудюймовый надрез на верхней подкладке. Великолепно. Вынь из кармана конвертик размером с кредитную карту, аккуратно срежь уголок и стряхни в чемодан немного белого порошка – человеческий глаз ничего не разглядит, а вот биглю в нос шибанет, как дерьмом скунса. Теперь засунь конвертик в надрезанную подкладку, протолкни поглубже. Закрой молнию на внутреннем кармашке. Верни чемодан в шкаф, проверь, не осталось ли предательской Санта-Клаусовой дорожки из крошек. Нет, все чисто. Красота. А теперь покинь место преступления. Резиновые перчатки сними, идиот…

В коридоре горничная-метиска, склоненная над тележкой, поднимает голову и устало улыбается. Сердце екает в груди. Говорю: «Хелло» – и соображаю, что допустил фатальную оплошность. Горничная одними губами повторяет: «Хелло», скользит взглядом по стеклам темных очков, а я, идиот, только что дал ей понять, что говорю по-английски. Как глупо! Возвращаюсь той же кривой дорожкой. Медленно. Не сломя голову, как застигнутый врасплох любовник. А вдруг горничная видела, как я снимал резиновые перчатки?

Может, вернуться и забрать кокаин?

Успокойся! Для неграмотной метиски ты обычный постоялец, белый мужчина среднего возраста в темных очках. Жилец номера 405. Она уже не помнит о тебе. Миновав охранников в вестибюле, возвращаюсь кружным путем к месту проведения фестиваля. Наконец-то выкуриваю сигарету. Выбрасываю резиновые перчатки в мусорный бак за каким-то ресторанчиком, снова вхожу во двор монастыря Святого Доминика, небрежно махнув VIP-карточкой у ворот, и вижу Кенни Блоука, который отвечает какому-то мальчику: «Отличный вопрос…» Поднимаюсь наверх, опять же в обход, через вместительный зал, где сотни три слушателей внимают Холли Сайкс, которая читает отрывок из своей книги со сцены в дальнем конце аудитории. Останавливаюсь. Что все эти люди в ней находят? Слушают ее разинув рот, не сводя глаз с перевода на большом экране над сценой. Даже фестивальные эльфы у дверей забыли о своих обязанностях из-за ангельской авторессы.

– Мальчик издали был похож на Джеко, – читает Сайкс, – и ростом, и одеждой, и внешностью, но я знала, что мой брат сейчас в Грейвзенде, за двадцать миль отсюда. – В зале стоит тишина, как в заснеженном лесу. – Мальчик помахал мне рукой, словно давно поджидал меня здесь, и я невольно помахала ему в ответ, а он повернулся и исчез в проходе под шоссе. – В зале многие утирают слезы, слушая эту чепуху. – Как мог Джеко преодолеть такое расстояние, да еще ранним утром в воскресенье? Ему ведь было всего семь. И как он меня разыскал? И почему он меня не подождал, а скрылся в темном туннеле под шоссе? Я бросилась вслед за ним…

Торопливо поднимаюсь по лестнице в верхний зал, усаживаюсь в последнем ряду, невидимый со сцены. Все разговаривают, встают с мест, посылают эсэмэски.

– Нет, я не согласен с тем, что поэты – это непризнанные законодатели мира, – глубокомысленно изрекает Ричард Чизмен. – Только такой третьесортный виршеплет, как Шелли, мог тешиться подобными иллюзиями…

Вскоре симпозиум подходит к концу, и я направляюсь к сцене.

– Ричард, ты был подлинным голосом разума – от начала и до конца.

Вечер. На узких улочках, спланированных голландцами и проложенных их рабами четыре века назад, старушки поливают герани. Поднимаюсь по крутым каменным ступеням на стену старого города. От камней тянет жаром, накопленным за день; жар чувствуется даже сквозь тонкие подошвы туфель. Ревенево-розовое солнце, раздуваясь на глазах, окунается в Карибское море. Ну почему я живу в унылом, дождливом, тоскливом краю? Если мы с Зои все же действительно затеем развод и переживем эту грязную процедуру, то почему бы мне не бросить все к чертовой матери и не поселиться в каком-нибудь теплом месте? Здесь, например. Внизу, на полоске земли между морем и четырехполосным шоссе, забитом машинами, мальчишки играют в футбол: одна команда в майках, а другая – голышом по пояс. Нахожу свободную скамью, усаживаюсь. Ну что, в последний момент отменим приговор?

Ничего подобного. Я четыре года потратил на «Эхо должно умереть», а этот мудак с лобково-волосяной бороденкой восемью сотнями слов убил прекрасный роман. Возвысился за мой счет. Это называется кражей. И справедливость требует, чтобы вор был наказан.

Закидываю в рот пять горошин мятного драже, вытаскиваю предоплаченный телефон, полученный от редактора Мигеля, и цифра за цифрой набираю номер, списанный с плаката в Хитроу. Шум моторов, крики морских птиц и футболистов постепенно исчезают. Я нажимаю кнопку вызова.

Почти сразу отвечает женский голос:

– Таможенная служба аэропорта Хитроу, телефон доверия.

Я старательно имитирую дрянной акцент Майкла Кейна, драже во рту усугубляет скомканную дикцию:

– Тут один тип, Ричард Чизмен, завтра вечером вылетает из Колумбии в Лондон рейсом «Бритиш эйруэйз» семьсот тринадцать. Завтра вечером, рейс семьсот тринадцать. Вы записываете?

– Да, сэр, «Бритиш эйруэйз», рейс семьсот тринадцать. Все записывается на магнитофон. – Я вздрагиваю. Ну разумеется, так положено. – Еще раз, сэр, повторите, пожалуйста, его имя?

– Ричард Чизмен. Чиз-мен. Кокаин у него в чемодане. Пусть ваша служебная собачка понюхает. Увидите, что будет.

– Понятно, сэр, – говорит женщина. – А позвольте узнать, как…

КОНЕЦ ВЫЗОВА, сообщают пиксели на крошечном экране. Вечерние шумы возвращаются. Я выплевываю драже. Они раскалываются на камнях и лежат, будто выбитые в драке зубы. Ричард Чизмен совершил поступок, я на него отреагировал. Этика подчиняется Ньютоновым законам. Возможно, сказанного мной будет достаточно, чтобы чемодан проверили. А может, и нет. Может, Чизмена отпустят после конфиденциальной беседы и строгого внушения, а может, предадут эту историю гласности, вынесут на суд общественности. И тогда Чизмен, скорее всего, потеряет свою колонку в «Телеграф». А может, и не потеряет. В общем, я свое дело сделал, и теперь все в руках Судьбы. Возвращаюсь к каменным ступеням, останавливаюсь якобы завязать шнурок. Украдкой роняю мобильник в сточную канаву. Плюх! К тому времени, как останки телефона извлекут на свет божий, если их вообще когда-нибудь обнаружат, все, кто жив сейчас, в этот чудесный вечер, давным-давно станут покойниками.

И вы, любезный читатель, и я, и Ричард Чизмен – все мы.