7 июля 2015 года

Дженкинс одиноко поглощал салат, принесенный ему из кантины, где кормились «бульдоги» и армейцы, и запивал салат минеральной водой. Настроение у него было задумчивое. Не бордель с арестованными был тому причиной. Он только что получил соболезнование от Президента Российского Союза Владимира Кузнецова, составленное в таком дружелюбном тоне, что подтекст его мог читаться только как однозначное поощрение и поддержка кандидатуры Дженкинса в Президенты. До истинных чувств большого розового человека, Владимира Джорджевича Кузнецова, Дженкинсу, собственно, не было дела, но агентура донесла, что такое же соболезнование по случаю трагической преждевременной смерти друга русского народа Президента Тома Бакли получил и Том Турнер. Получалось, русские играют на два стола, но на каком столе они ведут серьезную игру, а на каком блефуют, Дженкинс не знал, но хотел бы знать. И это не был праздный риторический вопрос моральной поддержки державы с ядерным оружием того или другого политического лагеря в стране-сопернике. Дело было сложнее. Соединенные Штаты и Российский Союз давно уже взаимопроникли в экономику друг друга, и, по сути дела, российский Президент являлся могучим финансовым партнером на внутреннем американском рынке. К тому же в последние десять лет экономика «красных» (их продолжали называть «красными», несмотря на суперрадикальные изменения строя) развивалась, в то время как Соединенные Штаты неуклонно сползали по экономическим показателям в разряд второстепенных государств. Для себя безжалостный, Дженкинс объяснял этот феномен истощением энергии американцев. Важно было знать, на чьей стороне русские. Потому что они могли просто экономически задушить изнутри неугодный им режим неугодного им человека. Сформулировав свою мысль, Дженкинс посуровел. Если бы рядовой американец знал, в какой степени его страна уже несамостоятельна, возможно, знание это вызвало бы огромный патриотический подъем в стране. Неужели русские решили стравить его и Турнера? С какой целью? А что, если с простой и примитивной, с той, которой они не смогли достичь в 2007 году с помощью ядерного оружия? То есть они хотят разгромить Соединенные Штаты… Маловероятно, пришел к выводу Дженкинс. Крайне маловероятно. Эти пухлые, жирные русские очень уравновешенны и нормальны. Для такой злой задачи им необходим по меньшей мере отечественный, русский Дженкинс. Он усмехнулся. Налил себе еще минеральной воды. Привычно размешал ее ножом.

Вспомнил вдруг, что ему было противно заниматься арестованными. Грязной работой занимался. Можно было обойтись без этого? Нет, нельзя было обойтись. Он должен был оценить людей, которые в ближайшие недели появятся на всех телеэкранах мира. Они будут выглядеть убедительно. Сын Дункана О’Руркэ – великолепный экземпляр молодого террориста. Он бандит, но это то же самое. Вполне убедителен отец О’Руркэ. Очень убедительна красивая дочь. Что бы они ни говорили, их внешность – внешность решительных людей – будет свидетельствовать против них. Все поверят в их виновность. Их внешность обрекла их на виновность. Черный тоже яростен. Достойные люди – резюмировал Дженкинс. Но в интересах государства ему приходилось приносить в жертву и более достойных людей.

«А я?» – спросил себя Дженкинс. «Непогрешим, аскетичен, лично не заинтересован», – вспомнил он досье на самого себя, однажды обнаруженное им в недрах одной из программ Кэмпбэлла. То, что его личный секретарь собрал на него досье, не тревожило Дженкинса. Обнаруженное досье даже польстило ему. Тщательно проверяя себя, Дженкинс убеждался снова и снова, что только интересы государства и американской нации руководят всеми его действиями. Даже во сне он был верен государству. Проснувшись однажды, он понял, что цитировал во сне Декларацию независимости! Что касается нации, Дженкинс предпочел бы, чтобы она была более однородной, но нацию не выбирают. «Я непогрешим, аскетичен и лично не заинтересован, – подтвердил сам Дженкинс еще раз диагноз Кэмпбэлла. – И потому имею право принести в жертву этих энергичных людей», – сказал себе Дженкинс. Жаль, что они не работают для Департмента Демографии, заключил он. Путаница с арестованным Лукьяноф, вспомнил Дженкинс. Кэмпбэлл с помощью Тэйлора разберется. Может быть, именно Тэйлор и напутал. Что выглядит малоправдоподобно, так как он сообразительный офицер. Плохо дисциплинированный, точнее, экстравагантно дисциплинированный. Есть сведения, что он несколько раз привозил к себе в дежурную комнату женщин. Однако до сих пор ни одного огреха собственно на службе. Этот Лукьяноф… о нем можно было бы забыть, он всего лишь пытается продлить свою жизнь, в бегах от закона 316 «В» числится полмиллиона человек, Лукьяноф лишь один из них. О Лукьяноф можно было бы забыть, если бы… если бы не его сходство со мной. С Секретарем Департмента Демографии. В сущности, он мой двойник, этот Лукьяноф. Хорошо бы все-таки иметь его в камере Департмента. Предпочтительнее, нежели иметь его на свободе. Двойника могу использовать я. Или, если он попадет в руки к политическим авантюристам, его могут использовать против меня. Чтобы свалить меня… Дженкинс нажал на кнопку вызова. Активатор Кэмпбэлла где-то в глубине здания сработал, и Кэмпбэлл откликнулся:

– Йес, сэр!

– Лейтенант Тэйлор до сих пор еще около вас, Кэмпбэлл?

– Да, сэр, он здесь. Сдает дежурство Де Сантису.

– Будьте добры, Спенсер, пошлите лейтенанта ко мне. Я знаю, что его смена кончилась, но я его долго не задержу.

– Йес, сэр.

«Никто, – подумал Дженкинс, – не ориентировал Кэмпбэлла на это армейское “йес, сэр!”, но, кажется, самому Кэмпбэллу нравится так отвечать».

Лейтенант стоял перед Секретарем Департмента навытяжку. Щелкнул каблуками.

– По вашприказанию явился…

– Смотрите на консоль, лейтенант. Вы видите типа в черном костюме. Сейчас я приближу его лицо. – Дженкинс потыкал в кнопки управления, и физиономия Лукьянова растянулась на всю консоль. – Вот тот человек, за которого выдает себя ваш пленный карлик. Прошу обратить внимание на сходство этого Лукьяноф с Секретарем Департмента, с вашим боссом, со мной, Тэйлор.

– Да… – лейтенант замялся, – да… По моему мнению, он не так уж и похож на вас при увеличении, скорее похож по силуэту тела. Худ, высок, строение черепа.

– Вас сбивает с толку его артистическая седая грива. Если убрать гриву, будет разительно похож. Такой человек, Тэйлор, – Дженкинс отвернулся от экрана и поглядел лейтенанту в глаза, – представляет опасность для секьюрити Соединенных Штатов Америки. Очень жаль, что вы не арестовали его, когда брали О’Руркэ. Он должен был находиться с ними.

– Мои люди методично обыскали все помещения. Больше никого не было. Лейтенант Шульц, занимавшийся взятием объекта «O’Rurke Demolishing Limited», также не обнаружил никого под фамилией Лукьяноф.

– Теперь, когда вы знаете, как он выглядит, пожалуйста, осмотрите арестованных Шульцем. Где они содержатся?

– В казармах батальона, на Сорок пятой West. Я отправлюсь туда сейчас же.

– Пожалуйста, сделайте это для меня, – мягко сказал Дженкинс. – Я знаю, что ваше дежурство закончено, но это моя личная просьба к вам.

– Без проблем, шеф! Разрешите выполнять?

– Да, идите. И выспитесь после этого хорошо. Ходят слухи, что девушки не дают вам спать, лейтенант…

– Преувеличение, сэр… – Тэйлор вышел. Злой и спокойный.

В подземном паркинге не было ни души, потому Тэйлор поднял брезент, прикрывавший заднее сиденье.

– Жив, старый Лук?

– Жив, но очень голоден.

– Голоден, но жив, – мрачно сострил Тэйлор. – Старик повелел искать тебя среди бандитов, арестованных Шульцем. Поехали, будем тебя искать…

– Все сорвалось? Я ждал, что вы вызовете меня, лейтенант.

– Слава богу, что не дождался. Все отменяется. Я выхожу из дела.

– Вы что, лейтенант, решили меня сдать?

– Сдать я тебя не могу, потому что ты расколешься и назовешь меня. Ты, судя по твоим глазам, хочешь сказать, что не расколешься, ты хочешь обидеться. Но заткнись заранее, старый чудак, потому что они сделают так, что ты заговоришь обильно, со слюноотделением, и оговоришь даже своих детей, если они у тебя есть. Они будут тебя просто бить двадцать четыре часа в сутки, и все тут… – Тэйлор стал натягивать брезент на заднее сиденье и на Лукьянова.

– Что вы хотите делать?

– Вернуться наверх и взять в кантине бутербродов для тебя. Тебе каких – с ветчиной или с сыром?

– И тех и других…

Тэйлор вел свой джип зло и быстро. Блоки домов пролетали, не задерживаясь на сетчатке глаза, сплошной полосой. По другой стороне хайвэя пролетала река Хадсон. Дождя не было, но небо, затянутое серыми тучами, сообщало начинающемуся дню тоскливость. Когда из перпендикулярных улиц вдруг высовывались автомобили, Тэйлор сбавлял скорость и страшно ругался. Не обращаясь ни к кому. Когда утренних перпендикулярных его движению автомобилей не было, Тэйлор покрывал руганью пассажира.

– Fuck you, Лук, и всех твоих родственников, если они у тебя есть. Будь проклята ночь, когда ты, старый рахит, появился на взлетной площадке в мое дежурство. Де Сантис сдал бы тебя не раздумывая, и сейчас ты спокойно лежал бы на муниципальном кладбище для преступников под надежным слоем земли…

Лукьянов молчал, давая лейтенанту выплеснуть злобу, надеясь, что она в конце концов иссякнет. Самому ему тоже хотелось вопить и ругаться, но ругать Тэйлора он бы не стал. Скорее Соединенные Штаты и весь Космос, все более похожий на Хаос.

– Ебаный дурной литератор, fuck, что мне теперь делать, что? И еще мы, одурев, ввели в игру этого карлика, твоего дружка-урода. Если бы его не было, можно было бы придумать басню о твоем побеге, или бы я просто пристрелил тебя, зажмурившись и не глядя тебе в глаза. А что делать сейчас, что? Представляешь, если Кэмпбэлл допрашивал этого урода, твоего дружка, и он начал сбиваться в показаниях?..

– Лейтенант, вы не выспались и потому устали и раздражительны. Не все, наверное, так мрачно…

– Мрачно? Он смеет называть ситуацию мрачной?! Да она безвыходна!

– Зачем вы подвергаете себя еще большей опасности и везете меня в батальон? А если кто-нибудь захочет проверить ваш джип, пока вас нет, и наткнется на меня?

– Это исключено, – буркнул Тэйлор. – Казарма батальона – мой родной дом. Никто не посмеет рыться в моем автомобиле, а если посмеет, ничего не поймет: кто ты и почему в моем джипе, поэтому заткнись и сиди тихо. В любом случае мне негде тебя оставить.

Джип лихо, на полной скорости свернул с хайвэя, и Хадсон-ривер исчезла. Ее сменили полинялые бараки. Джип резко затормозил перед бледно-салатовыми воротами. Ясно было, что за такими воротами может скрываться только нечто армейское.

– Закройся брезентом! – приказал лейтенант и, нажав на сигнал, издал оглушительный и отвратительный звук. Как будто жуткая гигантская лягушка проквакала.

Ворота открылись, и лейтенант рывком внес джип на территорию родного батальона. Ленивый часовой в будке лишь на мгновение приподнял задницу из белого пластикового кресла. На голове часового была белая, как унитаз, каска. Он поприветствовал лейтенанта рукой в белой перчатке.

– Все, Лук, мы дома! Лежать, и ни звука. Если кто тебя обнаружит, скажи, что ты мой друг и отсыпаешься, дожидаясь меня. Я вернусь в течение получаса. – Лейтенант соскочил на землю и ушел, зло топая ботинками.

Лукьянов лежал и думал, что лейтенант – единственная нить, связывающая его с жизнью. Если оборвется и она, то останется ноль жизни. Здравый смысл в лейтенанте явно пересиливал его же непокорный авантюризм. Сделать так, чтобы победил авантюризм, Лукьянову оказалось не под силу.

Ему стали слышны звуки воды, потом запах политой земли и политых растений, зафыркала машина для подрезания газона. Очевидно, солдаты убирались на территории батальона. Под эти мирные звуки Лукьянов и погрузился в сон.

Утро Дженкинса началось с интервью с немецкой Брунгильдой. На самом деле девушку звали Юлия. Дженкинс принял ее в рабочем кабинете в восемь утра. Вместе с «Брунгильдой» явились оператор и звукооператор. Все трое были тихими и испуганными.

– Господин Секретарь Департмента Демографии, у нас в Германии нет ведомства, подобного вашему, контролем же за рождаемостью занимается Министерство Здравоохранения. Наши демографические законы не столь суровы, как ваши. Наше общественное мнение считает ваш закон 316, пункт «В», слишком суровым и надеется, что на практике вы редко применяете его. Что вы хотели бы сказать по этому поводу?

Вопреки якобы испуганному внешнему виду, толстая девочка оказалась крепкой девочкой. Никто никогда не ставил подобного вопроса и в такой резкой форме перед Дженкинсом. Он ожидал, что она посвятит интервью убийству Президента. Однако Дженкинс всегда был готов к защите своего закона.

– Буду резок и трезв. На планете слишком много человеческих жизней. Планета изнемогает от тяжести этих жизней. В свое время еще добрый старый Мальтус предсказывал последствия перенаселения. С помощью закона 316, пункт «В», Соединенные Штаты пытаются бороться с перенаселением своей территории. Вторая проблема, исправить которую пытается закон 316, пункт «В», – обилие непродуктивного населения в стране – стариков. Я знаю, что вы собираетесь сказать. Ваш вопрос будет звучать приблизительно так: но вы сами, мистер Секретарь, старый человек, вам семьдесят три года, почему же закон применяется по отношению к одним и прощает других? Отвечаю вам на ваш незаданный вопрос. Наш закон не слеп, он разумен. И к тем членам общества, которые продолжают приносить ощутимую и доказанную пользу обществу, способны активно работать на него, закон 316, пункт «В», не применяется. Одна треть нашего сената – люди свыше шестидесяти пяти лет, но они нужны Америке. Американское общество давно изжило опасное заблуждение, что якобы человеческие существа равны. Еще работы американского профессора Маслова в тридцатые годы двадцатого века доказали обратное.

Дженкинс улыбнулся телезрителям Германии, и, так как по его замыслу телевидение Германии интервьюировало Секретаря Департмента Демографии во время его завтрака – на столе стояли поднос с кофе, оранж-джюсом и яичницей-глазуньей из двух яиц, – он радушно предложил телевизионной команде приобщиться к завтраку.

– Хотите кофе, может быть?

Юлия поблагодарила от имени всех. И продолжала:

– По нашим сведениям, около четырехсот тысяч стариков скрылись за границы или живут нелегально на территории Америки, скрываясь от правосудия своей страны. Вы считаете это нормальным явлением? Могли бы вы назвать цифру… количество стариков, по отношению к которым закон был применен?

– По состоянию на конец прошлого года закон 316, пункт «В» был применен к одиннадцати миллионам тремстам пятидесяти тысячам человек.

Назвав цифру, Дженкинс пожалел, что назвал ее. Цифра звучала неприлично. Это количество могло пошатнуть моральные устои общества. Ему следовало быть осторожнее. Но, внутренне раздосадованный, Дженкинс таким не выглядел.

– Нашим гражданам будет нелегко переварить ваш закон.

– Америка всегда была храброй страной. Она первая стала демократией, заметьте, и наши социальные институты всегда отличались пусть жестокой, но откровенностью. В противостоянии молодой жизни и старого, бесполезного, отжившего груза мы смело встали на сторону молодости. Пожил – и достаточно. Шестьдесят пять лет – достаточный срок, чтобы насладиться всеми удовольствиями существования. Один из первых вариантов закона, кстати, рекомендовал самоубийство после шестидесяти пяти лет, но, как показывает практика, мало у кого находятся силы, чтобы достойно уйти, отжив свое. Потому приходится форсировать руку колеблющихся.

– Убийство Президента Бакли, разумеется, шок для всей Америки и, разумеется, для вас, мистер Секретарь. У вас есть сведения о том, кто может быть ответственен за это государственное преступление?

– Вчера моя служба безопасности, я имею в виду мой Департмент, арестовала преступную группу, известную как «банда О’Руркэ». Арестованы пятеро. Пока что они содержатся под стражей как подозреваемые, но у нас есть все основания верить, что убийство Президента совершено этими людьми. Граждане Соединенных Штатов могут спать спокойно. Мы не дремлем. – Дженкинс налил себе еще кофе. На самом деле кофе был без кофеина – темная горькая вода.

– Какими, по вашему мнению, могут быть мотивы убийства? Личная месть? Политическое преступление с целью освободить место силам, рвущимся к власти? Терроризм – с целью дестабилизировать Соединенные Штаты?

– Пока я не могу дать вам ответ на этот вопрос. Однако глубокой ночью я лично встретился с арестованными подозреваемыми. У меня сложилось впечатление, что это хорошо мотивированные люди, действовавшие согласно своим убеждениям, а вовсе не какие-то наемные убийцы. Это враги, но враги, которых можно уважать. Среди арестованных молодая красивая девушка. Сознаюсь, они произвели на меня глубокое впечатление. Один из подозреваемых, кстати, избежал ареста, и в настоящее время силы безопасности разыскивают его.

– Не собираетесь ли вы, мистер Секретарь, участвовать в предстоящих президентских выборах? Вы – самое могущественное лицо в государстве и самое влиятельное лицо, хотя и крайне оспариваемое политической элитой Соединенных Штатов. В значительной мере вашими идеями питалось президентство Тома Бакли. Вы служили покойному Президенту как бы духовным отцом. Не собираетесь ли сами наконец взять в руки штурвал государства?

– Возможно, еще не время говорить о наследнике, когда верный сын американского народа даже еще не похоронен. – Дженкинс позволил себе, поморщившись, выразить неудовольствие. Наглой иностранкой. Одновременно в голову ему пришла идея. Очень, по сути, неплохая идея. Ему в любом случае следует показаться отечественным телезрителям. Так не лучше ли, чтобы его интервьюировала наглая иностранка? Это обстоятельство смягчит многие шоковые высказывания. – Вот что я подумал, Юлия, мне кажется, наша общая работа получилась резкой, но удачной. Вы – верно взяли тон, я, мне кажется, – верно отстаивал свою позицию. Я хотел бы, если вы не возражаете, пустить ваше интервью по нашим американским каналам. Идет?

«Брунгильда» задохнулась от неожиданности.

– Для меня великая честь…

– Видите ли, наши журналисты меня боятся, а вы смелая…

Шестопалов взглянул в окно. Улица была пустынна.

Столица Российского Союза – город Советск просыпался поздно. После десяти часов утра только появились первые прохожие. Дело заключалось не в особенной праздности жителей, а в банальном факте – жителям Советска некуда было торопиться. Столица была отягощена миллионами безработных. Работу, разумеется, имели многочисленные чиновники города, но как раз они-то и появлялись в своих кабинетах к одиннадцати. Так было заведено всегда, и до войны 2007 года, и до революции 1917-го. Лишь рабочие заводов и фабрик начинали смену в восемь или в восемь тридцать утра, но фабрик в Советске осталось всего несколько, да и те еле работали. Страна давным-давно отказалась от производства чего бы то ни было и жила за счет экспорта сырья в европейские страны и за счет долларовых инвестиций в экономику Соединенных Штатов и Японии. «Мы успешно паразитируем на трудолюбии других», – сказал как-то на приеме, точнее, на вечеринке с иностранными послами, Президент Кузнецов. И очень смеялся этому. Безработные получали небольшое, но пособие. Кормились с огородов, плодами короткого сибирского лета. До ядерной войны 2007 года город назывался Омск и считался богатым сибирским городом. Однажды Омск уже побывал в столицах. Его сделал своей столицей во время Гражданской войны глава белых адмирал Колчак. В 2007-м именно в Омск катапультировалось тогдашнее правительство во главе с Президентом. Президентом и тогда был бессмертный Кузнецов. За правительством в Омск, переименованный в Советск, немедленно потянулись чиновники. Как в свое время в Москве, их постепенно скопилось в Советске несколько миллионов. Вместе с семьями – детьми, родителями и родственниками – они составляли теперь подавляющее большинство населения города.

Шестопалов, будучи сам высокопоставленным чиновником, тем не менее чиновников не любил. Сам Шестопалов сделал быструю и блистательную карьеру не на умении прислуживать и выслуживаться, но на специальных знаниях, которыми обладал. В отличие от ленивых чиновников, Шестопалов был в своем кабинете в администрации Президента уже в семь утра. К восьми появился его аппарат: секретари Шестопалова и его советники. Он сам отбирал своих людей и считал, что его штаб – лучшие из возможных таланты, которых можно было получить в России.

Шестопалов с семи утра расхаживал по кабинету и думал. Думал он, к своему унижению, о вещах банальных и лишь косвенно имеющих отношение к политике, к геополитике и международным отношениям. Шестопалов искал возможности разбить житейский, скрепленный годами и вместе выпитой водкой, союз Президента с генералом армии – его охранником. Шестопалову было противно ощущать себя опустившимся до такого бытового уровня. Он даже в конце концов нашел себе оправдание, представив, что римских цезарей освобождали от влияний дурных людей их мудрые помощники – государственные мужи. При Нероне был Сенека… Генерал армии Василенко, начинавший как майор внутренних войск, с годами приобрел колоссальное, «немереное» влияние на Президента. Все или почти все важные решения принимались теперь где-то между джакузи – в джакузи Президент спускался порой по четыре раза за день – и… о, ужас и позор! – кухонным столом рабочей квартиры Президента, где первое лицо государства предпочитало завтракать и ужинать чаще всего в компании Василенко. Подослать ему девушку? Президент был не против девушек, и какое-то количество их прошли через президентскую спальню. Но, увы, ни одна не задержалась. Вдовец Кузнецов потерял семью во время суточной ядерной войны. И всегда приводил это обстоятельство как доказательство невиновности Русского Союза в развязывании этой войны: «Если бы мы готовили нападение, разве оказалась бы моя семья в полном составе – жена, дети, внуки – на незащищенной даче в подмосковном дачном поселке? Я бы, разумеется, своих эвакуировал». Василенко сидел у вдовца Владимира Георгиевича Кузнецова допоздна, и только слуги и охрана могли поведать о количестве выпитого и содержании сказанного. А они молчали. Правительство редко ставилось в известность о решениях, принятых на кухне, обыкновенно министры узнавали о решениях из газет. Шестопалов знал все, ибо ему поручалась практическая реализация принятых решений, но он не участвовал или почти не участвовал в принятии этих решений. Порой ему удавалось переубедить Президента и изменить решение. Такое положение вещей превращало Российский Союз в страну, управляемую с кухни Президентом и его фаворитом. То есть в кухонную деспотию.

Шестопалов уважал Президента. Он знал, что за бесформенным розовым тюленьим телом и простоватой «физией» скрывается безжалостный и быстрый, если необходимо, политик. Коварный, умеющий притворяться и располагать к себе врагов, чтобы в нужное время нанести неожиданный удар. Кузнецов прошел школу номенклатуры Коммунистической партии СССР, а выпускники этой школы прежде всего были натасканы на ложь, подсиживание себе подобных, на коварные удары в спину, на предательство и ханжество. Броненосец Кузнецов, непотопляемый и громоздкий, нелюбимый многими, внушающий страх всем, держался непотопляемый в водах русской политики уже двенадцать лет. И подавил всех. К числу его достоинств относилось и умение использовать самых неожиданных людей. Кузнецов оценил и взял к себе Шестопалова.

Шестопалов вызвал Жарких. Женя Жарких, выпускник музыкального училища имени Гнесиных, молодой франт с длинными волосами, забранными в пучок, никак не походил на государственного мужа. Скорее на богемного музыканта – реликтовый остаток почти вымершей культуры. Однако поэт и музыкант Женя Жарких был способен придумывать неожиданные решения. Ценность его заключалась в нестандартности мышления. Там, где нормальный чиновник предложил бы нормальное кабинетное решение, Жарких предлагал цирковой номер. Но цирковой номер работал обыкновенно лучше и умнее нормального хода.

Зевая и завязывая на ходу широкий галстук, появился Жарких.

– Вы что, опять спали в офисе, товарищ вундеркинд? – осведомился Шестопалов. – Чтобы этого не было больше, Женя. Мне стучат на вас ежедневно. Вас защищает от санкций только ваш талант.

– Буду, буду спать дома, обещаю. Не хотелось ехать среди ночи. Долго работал с Шевчуком. Чем могу и что могу?

– Взгляни-ка сюда… – Шестопалов быстро написал на листе бумаги: «Пришло время разрезать сиамцев – Пр. и Bac-ко? Как?»

Жарких прошелся по кабинету. Подошел к окну, постоял, глядя на просыпающийся город. «Разрушить дружбу двух мужчин?..» Вернулся к столу и написал на том же листе бумаги: «Лучшее средство – девушка».

– Пробовал. Не работает, – Шестопалов укоризненно покачал головой.

Жарких задумался. Потер виски, потрогал галстук. Быстро написал: «Нужно найти копию его дочери. И представить ему. Там увидим. Может, выгорит».

– Насколько могу судить, он не инцестуален. Очень квадратный. Лох.

– Никогда не знаешь… Стоит попробовать. – Жарких улыбнулся. – Потом, отчего так сразу грубо. Есть и другие чувства… отцовские, например…

Шестопалов жестом указал на стул:

– Садись.

– Благодарю, если у тебя ко мне ничего больше нет, я бы откланялся. Мы так и не закончили вчера с Шевчуком.

– Подожди. Могу я поручить тебе поиски кандидатуры? Чтобы не расширять круг посвященных в это дело?

– Когда нужно?

– Даю три дня… Нет, два. В сущности, сутки. До отъезда Президента на похороны в Нью-Йорк.

– Мало. Могу мобилизовать ребят из четвертого отдела?

– Бери.

Когда Жарких закрыл за собой дверь, Шестопалов сжег бумагу с их «перепиской». Шестопалов был осторожен.

Лиза Вернер, двадцати четырех лет, высокая, тоненькая, компьютерный дизайнер, девушка скорее легкого, чем тяжелого поведения, была катастрофически далека по социальному типу, но внешне похожа на безвременно погибших мать и дочь Кузнецовых. Лизу Вернер даже не искал, но указал на нее напарник Жарких – Шевчук, он выспался с девушкой когда-то и помнил ее неординарную внешность. Между собой Жарких и Шевчук тотчас выяснили по спецкомпьютеру, где живет и работает девушка, и в два часа дня уже сидели с ней за стойкой бара на омском Арбате, в центре выросшего в 2008 году делового квартала города. Лиза не высказала никакого удивления – мужчины приглашали ее часто. Жарких сообщил ей только, что с ней по важному делу желает познакомиться сам секретарь Президента. «Секретарь Президента» не произвел на девушку особого впечатления, она вынула губы из шампанского и улыбнулась. Серо-голубые глаза ее между тем оставались безучастными. Она обвела ими мужчин и согласилась встретиться с личным секретарем Президента. Она как бы находилась в своем, экзотически-экзальтированном мире. Шевчук даже засомневался, с нею ли он выспался около года назад, встретив девушку в американском диско?

– Вы меня помните, Лиза?

– Отлично помню, – сказала она. – Я с вами спала пару раз.

Жарких был восхищен. Спокойная откровенность девицы ему нравилась.

– Скоро появится ваш важный секретарь? – осведомилась она. – В пять начинается программа в «Бродячей собаке». Мы могли бы все отправиться туда. У них прикольная музыка.

– Без сомнения, туда мы и отправимся, – поддакнул Жарких, представив, как вся компания в сопровождении пяти охранников Шестопалова – этот минимум навязал ему Президент как носителю всяческих военных и личных секретов – появляется в диско «Бродячая собака» и как оттуда предварительно вышвыривают всех посетителей, чтобы проверить помещение металлоискателями, и какой подымется гвалт, шум и общественное волнение.

За прошедшие до появления Шестопалова тридцать минут выяснилось, что Лиза была долгое время подругой рок-звезды, сидевшей на героине, пару лет – подружкой бандита. Короче говоря, она являлась полной противоположностью Наташе Кузнецовой, на которую была похожа внешне. На основании выпитых Лизой одиннадцати бокалов шампанского можно было убедиться в некоторой слабости девушки к спиртным напиткам. Еще выяснилось, что предками девушки со стороны отца были германцы, правда, неясно было, каким путем они попали в Россию. Лиза не знала, как попали. Жарких выразил предположение, что предков Лизы пригласила на российскую службу императрица Екатерина Вторая, но эта культурно-историческая лесть не вызвала у фройляйн Вернер никаких эмоций. Она лишь попросила еще шампанского. И один раз посетила туалет. У нее были миниатюрные, точеные длинные ноги, узкое тело и выразительная грудь на узком теле.

«Никаких имен в разговоре не упоминает, никаких авторитетов не цитирует, не ссылается, не адресуется…» – отметил Жарких. Впрочем, всякий раз она оживлялась при смене музыки в баре. Современная музыка была ей, по-видимому, хорошо знакома. Глядя, как она со знанием дела раскачивается в такт воплям Рона Хайтса, Жарких спросил:

– Вы смогли разобрать пассаж в самом конце?

– Что? – спросила Лиза, будто бы пробудившись.

– Понимаете ли вы фразу в самом конце?

– Я не знаю английского…

Шестопалов опоздал на сорок минут и был раздосадован. Но Лизу это, кажется, не взволновало. Шестопалов, обещавший появиться дискретно, однако явился со своими пятью охранниками более чем заметно, к тому же страна знала его в лицо, – население видело его по ящику еженедельно, – и создал суматоху. Лизе это скорее было приятно, если судить по лицу.

– Вас, конечно, удивляет столь странный способ знакомства, – начал Шестопалов, усевшись к столику, суматоха улеглась, лишь в двери, ведущей на кухню, время от времени появлялись повара и официанты поглазеть на секретаря Президента. Последний из охранников Шестопалова нашел себе пятый стул и придвинул его к соседнему столу. – Вас, конечно, удивляет… – продолжал Шестопалов.

– С чего вы взяли? – Своим апатичным спокойствием Лиза Вернер обезоружила секретаря Президента. – Ваши ребята сказали, что вы хотите со мной поговорить.

– Я вижу, вы предпочитаете ближе к делу. Вы знаете, что я личный секретарь Президента. Как таковой, помимо моих обязанностей должностного лица, я еще обязан посещать приемы, ужины, коктейли правительства, парламента и дипломатические рауты. Я еще, как вы можете убедиться, довольно молодой человек и жениться пока не собираюсь. Однако было бы куда удобнее, если бы я посещал все эти мероприятия в компании красивой и элегантной девушки. Такой, как вы, Лиза. Я хочу вам предложить, ну, своего рода работу, хотя, конечно, в штате моего секретариата таковой должности нет. Назовем это так: «работа сопровождающего лица».

– Я хотела бы попробовать, – ответила Лиза Вернер. – Я не могу вам сказать, согласна ли я или нет, так как не знаю, в чем будет заключаться эта работа, но я хочу попробовать. Мне надоел журнал.

– Тогда, если не возражаете, мы сегодня же и начнем. Вы могли бы быть дома около восемнадцати часов, или вы хотите, чтобы я захватил вас откуда-то из другого места?

– Я хотела бы из «Собаки»… Сколько вы будете мне платить, в баксах?

– В чем?

– Ну, в долларах…

– Тысячу, хватит?

– Должна ли я буду с вами спать?

– Лиза, у меня есть с кем спать. Речь идет о РАБОТЕ. Поверьте, я не стал бы искать обходных маневров, если бы хотел вас…

– Идет… – остановила его Лиза. – Ну что, танцевать в «Бродячую собаку»?

Жарких вопросительно взглянул в лицо боссу.

– Валяйте, но без меня. В шесть я вас оттуда заберу, Лиза, – решил Шестопалов. Надо было ублажить девушку.

«Прикольные ребята», – решила Лиза Вернер.

На приеме во Дворце Нации Российского Союза, в огромном свежепостроенном здании, Шестопалов появился в 19:00. В смокинге он выглядел еще моложе, на двадцать с небольшим, хотя его фактический возраст стоял на отметке тридцать четыре. Завсегдатаи, то есть министры, послы, деловые люди, отметили висящую на руке секретаря Президента красивую узкую подружку. Те из них, кто постарше, безусловно, отметили сходство Лизы Вернер с погибшей дочерью Президента. Некоторые с неудовольствием. Игорь Смирнов, глава администрации, отвел Шестопалова в сторону.

– Ты соображаешь, что ты делаешь? – прошипел он. – Старику будет больно глядеть на ЭТО. Она напомнит ему о НЕЙ…

– Думаю, случится обратное, – парировал Шестопалов. Между ним и главой администрации шла постоянная борьба за влияние над «Стариком», как они называли Президента. – Думаю, у него возникнут теплые воспоминания и чувства.

– Ну, бог с тобой. Но ты можешь сломать себе голову из-за этой… – Смирнов кивнул на Лизу Вернер, стоящую с бокалом шампанского в черном платье с блестящими звездочками. – Старик будет шокирован.

– Не представляй Владимира Георгиевича как Калигулу какого-нибудь, Игорь. Мне кажется, он будет благодарен мне…

Смирнов подумал, что Шестопалов решил подсунуть девушку Президенту не то в качестве обретенной дочери, не то в качестве… Смирнов задумался… в качестве подарка в постель? Однако он пустился в рискованную авантюру. Не Калигула, конечно, но Старик мог безжалостно разрушить кого угодно, следуя своей прихоти. Если, конечно, «достать» Старика. А вот когда его и чем можно «достать» – такими знаниями не обладал и Смирнов.

Президент в сопровождении генерала армии Василенко появился в зале в 19:30. Ему предшествовало появление одетого во фрак служителя, зычно объявившего: «Президент Российского Союза!» Церемонию эту позаимствовали, как и множество других церемоний, у американцев. Помпезность – таким словом можно было охарактеризовать стиль правления Кузнецова. «Слащавая помпезность», – подумал Шестопалов. Сам он раз и навсегда выбрал для себя стиль Дженкинса – сухой, аскетичный, стопроцентно деловой и неброский.

– Нравится вам здесь? – спросил он девушку.

– Прикольно, – сказала она невозмутимо.

Шестопалов подумал, что с ней очень хорошо молчать. Лиза отлично умеет это делать. И что, несмотря на урезанный до минимума словарь и полное безразличие к миру духовных абстрактных ценностей, в девушке есть глубокий животный секрет, как в каком-нибудь узком, прожорливом, молчаливом и красивом соболе, или выдре, или горностае.

– Оставьте бокал, я хочу представить вас Президенту.

Шестопалов уже сомневался. Возможно, Смирнов прав, и вдовцу будет больно увидеть девушку, похожую на покойную дочь перед собой. Однако он намерен был осуществить свой план. И потому стал продвигаться по направлению к высящейся над всеми седой голове Кузнецова. Дискретно, но надежно Президента прикрывали от общей массы приглашенных люди Василенко. Им самим и Президентом лично отобранные. Они знали всех приближенных в лицо и потому не сдвинулись с места. Лиза Вернер подверглась ощупыванию взглядами, но так как на ней было обтягивающее короткое платье и в руках совсем крошечная сумочка, то подозрений она не вызвала. Василенко, Президент и известный в дипломатических кругах как злостный пьяница посол Японии пили водку и чему-то громко смеялись. Очевидно, комическому произношению посла, которое он, дабы понравиться Президенту, еще и утрировал. Шестопалов поморщился. Подобно Дженкинсу, он не пил совсем.

– Наконец с девушкой! – приветствовал Шестопалова Василенко. И осекся.

– Иди сюда, иди, Слава! – Президент отличался небольшой близорукостью, потому ему была нужна более короткая дистанция, дабы понять, как похожа девушка Шестопалова на его покойную дочь.

Шестопалов взял Лизу за плечи и выдвинул ее вперед.

– Лиза Вернер, молодой талантливый дизайнер. Рекомендую, Владимир Георгиевич, если вам надоело внутреннее убранство вашего офиса, Лиза придумает для вас интересный интерьер. Лиза, это Президент нашей страны Владимир Георгиевич Кузнецов.

– Можно подумать, что я скрываюсь от людей и девушка меня не знает. – Президент, улыбаясь, протянул руку. – Добрый вечер, Лиза! – И в этот именно момент рассмотрел девушку.

– Добрый вечер, Владимир Георгиевич… – Лиза Вернер все-таки вышла из равновесия. Шестопалову это было видно. Ресницы ее часто-часто заморгали, будто она собиралась заплакать. Возможно, она растрогалась, представив себя, Лизу Вернер, со стороны, здоровающуюся за руку с Президентом России. Жаль, что ее не видят родители и подруги, очевидно, подумала Лиза Вернер.

Владимир Георгиевич Кузнецов, Президент Российского Союза, не знал, что ему делать. Дать юному бюрократу Шестопалову кулаком по физиономии или смотреть и смотреть на девушку, похожую на Наташку и Лидию. Так как он не знал, что делать, то предложил генералу армии и японскому послу:

– Выпьем, ребята?

– А можно мне с вами? – кротко спросила Лиза Вернер.

Шестопалов поморщился. Президент и генерал Василенко переглянулись.

Угрюмой вереницей шли на работу «youth workers». Колонны их поглощались пастями сабвея. Угрюмые, под оцинкованными тучами стояли на перекрестках траки «Family planning». В запыленных витринах, порыжелые от времени и стихий, выставлены были образцы презервативов и противозачаточных таблеток в баночках и облатках. Юноши и девушки в зеленых комбинезонах парами блокировали авеню и вручали идущим на работу тонкие зеленые брошюрки. «Будьте сознательны!» – начинался текст. Тем, кто не сознателен или не имеет сил быть сознательным, предлагалась кастрация или стерилизация.

– Они должны бы объявить отстрел детей, как при иудейском царе Ироде, – мрачно пошутил Лукьянов.

В форме, такой же, как и у лейтенанта Тэйлора, он сидел рядом с лейтенантом. Джип следовал в нижний Манхэттен.

– Уже почти объявили… Смотри, Лук, вот новая продукция нашей фирмы «Департмент Демографии» – видишь щит? Огромный, уродливого вида бэби на щите зачеркнут крест-накрест. И надпись: «Дети – это зараза!» Увидел?

– На этом было написано: «А ты зачеркнул своего?»

– Очевидно, выпустили несколько вариантов. – Лейтенант сбавил скорость. Впереди был виден шлагбаум, проверочный пост и множество военных с тяжелым громоздким оружием. Лукьянов сполз по сиденью вниз.

– Не дергайся, Лук. У нас самая высокая идентификация: серия «ДД» у машины и в моих документах.

– Но у меня-то нет документов.

– Ты, может, и написал тучу романов, но не знаешь простых вещей. Документы спрашивают у старшего. Солдат считают на штуки. «Эти со мной», – и поехал.

Лукьянов не разделял оптимизма лейтенанта, появившегося у него после визита в родную казарму. Потому он на всякий случай натянул берет поглубже на глаза. Впереди их было еще несколько машин. Военные внимательно читали документы и осматривали машины. Лейтенант открыл дверцу и по-хозяйски спрыгнул на землю. Пошел к военным. Солдаты отреагировали своеобразно.

– Stop! Назад в машину! – закричал их старший и направил на лейтенанта странного вида пулемет на ремне.

– Департмент Демографии! – закричал лейтенант.

– Да хоть Департмент Господа Бога! Жди своей очереди…

Лейтенант, увидел Лукьянов, был страшно разгневан. Однако предпочел вернуться в джип.

– У этих уродов, очевидно, чрезвычайные полномочия. Или сверхнаглость. Они не могли не видеть серии «ДД» в номере машины, даже если приняли меня за обыкновенного армейца. Но это им дорого обойдется. – Лейтенант поерзал на сиденье и затих.

Почему он решил снять берет, Лукьянов потом не мог объяснить связно. Но он его снял. Не то берет давил ему голову, не то стало жарко или еще по какой причине. Единственное, чего он не намеревался делать, это выглядеть Дженкинсом, раскатывающим с лейтенантом за рулем и лично проверяющим посты. Но именно таким его увидело в июльском хмуром городе все это жаркое, увешанное металлом, распаренное и злое пушечное мясо.

Когда наконец перед ними не было уже ни одной машины, старший с пулеметом открыл дверцу со стороны Лукьянова и буркнул: «Вылезай!» Лейтенантом занялись с другой стороны машины. Лукьянов обреченно спрыгнул с подножки джипа.

– Сэр?! Вы! – Лицо под камуфляжным беретом озарила улыбка растерянности, вины и удовольствия. – Сэр Дженкинс! Прошу прощения, заставили ждать… не могли предположить… – Офицер заикался, а рука его потянулась во внутренний карман куртки. – Сэр, жена не поверит… Можно, сэр, глупо, конечно, автограф… – Офицер вынул записную книжку, и Лукьянов, внутренне ликуя, но все еще дрожа от только что пережитого напряжения, нацарапал как мог на чистой странице: «С. Дженкинс. Good luck!» Он хотел прибавить «дети – это зараза», однако подумал, что у этого служаки, должно быть, есть дети. Один, возможно, есть. И служака любит своего… свою заразу.

– Отставить! – крикнул офицер солдатам, разглядывающим внутренности джипа, приподняв брезент с заднего сиденья. – Не видите, кто едет! Проверяете посты? – спросил он «Дженкинса» тоном посвященного.

– Вы молодцом, офицер, – потрепал его по плечу Лукьянов. – Ваша принципиальная бдительность будет отмечена. – И сел в автомобиль. Тэйлор молчаливо влез на водительское место. Лукьянов опустил стекло: – Что у вас за странный пулемет, офицер?

– Новая модель: полицейский shot-gun. Сделан на основе оружия сицилийской мафии – «лупары», проще говоря, обреза. Стена стальных шариков идет диаметром в метр. Употребляется для разгона больших человеческих масс.

– Будьте, офицер. – Лукьянов сделал знак ладонью. Такой, он видел, улетая в Японию, сделал в Америке с трапа трансатмосферного самолета-ракеты в правительственном аэропорту Нью-Арка Дженкинс.

Они резко отъехали. Углубленное молчание на некоторое время загипнотизировало обоих.

Доехав до района Си-порт, лейтенант нарушил молчание:

– О’кей, Лук. Я подписываюсь под твоей авантюрой.

– Какой уж раз, лейтенант, вы меняете мнение… – заметил Лукьянов.

– Второй… да хоть бы и в сотый, потому что нормально примериваться к авантюре, в которой есть все шансы потерять голову…

– Вы имеете в виду остаться без головы?

– Я имею в виду остаться без головы… Надеюсь, Кэпмбэлл еще не расколол твоего дружка-карлика и дело может выгореть. Этот остолоп с пулеметом искренне принял тебя за Дженкинса.

– Следовательно, примут и другие. А если Кэмпбэлл расколол моего дружка-карлика?

– Тогда возникают две альтернативы. Одна – он уже доложил Дженкинсу о результатах допроса. Вторая – не доложил еще.

– Вы возвращаетесь в аптаун, лейтенант?

– Единственная возможность предупредить неблагоприятные происшествия – это вмешаться в них. Если что-либо произошло, лейтенант Де Сантис – мой близкий друг и сообщит мне о происшедшем.

– Подставив и себя?

– Подставив и себя…

У здания Метрополитен стояли огромные бульдозерообразные машины с надписями «American State Television». Черные кабели толщиной в руку человека вились по ступеням и вползали клубком в двери, не позволяя их закрыть. Растерянная охрана с остолбенением смотрела на это чудовищное нарушение секьюрити, разрешенное самим Дженкинсом. Работники «State Television» ходили от чудовищных машин, скрывались в дверях. И возвращались.

Тэйлор выдавил: «Ну и бардак!» – и въехал в приоткрывшиеся двери подземного паркинга.

– Что там, лейтенант? – спросил из-под брезента Лукьянов.

– Тотальный бардак. Приехало телевидение. Десятки чужих людей в здании. Впрочем, для нас с тобой это хорошо.

Оставив джип и Лукьянова под брезентом в паркинге, лейтенант поднялся в вестибюль. И тотчас спустился к камерам. Оказалось, снимали не Дженкинса. Но по его приказанию снимали арестованных по подозрению в убийстве Президента.

– Ты чего забыл здесь? Хочешь оттянуть и мою смену? – Лейтенант Де Сантис, скрестив руки на груди, наблюдал за работой государственного телевидения. Девушка в галлюцинаторно-розовом, опасном для глаз костюме интервьюировала Виктора О’Руркэ.

– Забыл, да. Забыл оформить себе пропуск на завтрашние похороны Президента. Когда я заступлю, секретариат уже будет закрыт.

– А разве нам нужны пропуска?

– Отныне да. Дженкинс распорядился, – никаких исключений даже для своих. Сегодня меня остановили по дороге из батальона. Раньше они этого не смели. Старик наносит ущерб репутации Департмента, ставя нас на одну ступень с госслужащими.

– Ему виднее… Слушай… Молодой О’Руркэ выглядит именно как человек, способный подготовить убийство Президента. Яркие губы, здоровые черностальные волосы, блестящие глаза, гордая бандитская манера держаться. Что бы он ни сказал, чем больше он станет отрицать свою вину, тем больше ему не поверят. Идеальный виновный. – Де Сантис усмехнулся.

– Ты прав. Мы с тобой тоже выглядели бы как правдоподобные убийцы. Мужчины до тридцати все выглядят правдоподобными убийцами.

– Не все. Этот – солдат, как мы…

Тэйлор с удивлением взглянул на друга.

– Солдат, как и мы… – повторил он. – А карликового солдата интервьюировали?

– Нет. И, мне кажется, вряд ли будут. Этот может вызвать жалость у телезрителей, а задача – вызвать ненависть.

– Кэмпбэлл допрашивал всех?

– Успел допросить отца и сына. Остальных поручено допросить мне, чему я, признаюсь, не рад. Кэмпбэлл был вызван Дженкинсом, и оба отправились вон из «усадьбы». А ты что, задумал привезти девушку?

– Уже привез, – хитро прищурил глаз Тэйлор.

– Ну ты и womanizer! – Сам Де Сантис уже восемь лет был женат. И не имел детей. Так как работал у Дженкинса. – Где же она?

– В машине…

– Оставил девушку в паркинге… не по-джентльменски…

– А что, я должен был заявиться сюда, держа ее за задницу?

– Фуй, ты, конечно… ты всегда в своем стиле. Но, очевидно, твоя грубость им нравится.

– Именно. Грубость…

– Так вы утверждаете, что в день убийства даже не находились в Манхэттене? – безучастно вопросила у Дункана О’Руркэ розово-электрическая интервьюерка. – Где же вы были?

– В Бруклине. У себя на Ошэн-парквэй, две тысячи триста пятьдесят один.

– Вы были дома?

– Я был у себя в офисе. Там мой бизнес.

– Каким бизнесом вы занимаетесь?

– Я хозяин мусороуборочной компании «O’Rurke Demolishing Limited».

– У вас репутация гангстера…

– Разве в Америке есть гангстеры, мисс? Они жили в Америке в двадцатые годы прошлого века. Уже полсотни лет, как гангстеров извели, как тараканов.

– На кой старик Дженкинс затеял весь этот цирк? – Тэйлор поморщился.

– Почистят, подрежут и пустят в эфир, дабы граждане насладились шоу. Граждане будут смаковать каждое слово. То, что звучит обыденно-глупо здесь, в коридоре тюрьмы, будет интриговать «youth workers» и раковых больных, членов молодежных организаций и безработных. Все будут довольны. Представляешь, как будет смаковать толпа крылатую фразу Дункана О’Руркэ: «Разве в Америке есть гангстеры, мисс? Гангстеры жили в Америке в двадцатые годы прошлого века. Уже полсотни лет, как гангстеров извели, как тараканов». А? Каково? Он станет народным героем, вместе с сыном и доченькой. Ведь ты-то знаешь, Тэйлор, что этот режим многим не по вкусу.

– Держите язык за зубами, лейтенант… – Тэйлор хлопнул друга по плечу. – Дольше проживете. И будете представлены в капитаны.

– Как бы там ни было, мы с тобой, Тэйлор, присутствуем при возникновении легенды. Старый Дженкинс умело и со знанием дела на наших глазах творит легенду, возвеличивает, если хочешь, людей. Кто был до вчерашнего дня Дункан О’Руркэ? Сизоносый грубиян, драчун и отец хулиганов. Дженкинс делает из него героя Америки!

– И отправит его на электрический стул. Ты бы спросил у старика О’Руркэ, хочет он быть героем или нет.

– Наверняка не хочет, – улыбнулся Де Сантис. – Но придется.

– Ты веришь, что эти люди убили Президента?

– Нет. Мелковаты. Но на экране все будет tip-top, как надо.

– Хочешь, помогу тебе с допросом? Я возьму себе карлика, ты черного, и вместе допросим красивую Синтию.

– Ты не отказался бы допросить ее один, я уверен… Бери карлика, но знай: приказ Старика – добиться признания. А это значит – добиться признания. Хоть сердце ему через ноздрю достань.

– Ну да, при телевизионной барышне буду доставать через ноздрю. Мы не полицейские. Сделаем, что можем. Я пошел к карлику в камеру, а куда девать черного?

– Я займусь им в шестой. Возьми ребят.

В сопровождении двоих солдат лейтенант вошел в камеру, где Джабс нравоучительным тоном объяснял что-то черному Кристофэру.

– Судя по вашим бодрым голосам, ребята, вас еще не били, – сказал Тэйлор. – Ты, черненький, давай с солдатами. Они тебя доставят лейтенанту Де Сантису. А тебе, малый, повезло меньше. Тебя допрашивать буду я.

Тэйлор сел на одну из двух скамей. Скульптор примостился на противоположной. Солдаты увели Кристофэра.

– Слушай, небольшой ростом. Ты, очевидно, начал тут дергаться. Дергаться нет причины, – начал вполголоса Тэйлор. – Человек, которого ты знаешь, находится поблизости. И номер два тоже. Мы ждем удобного момента, чтобы произвести операцию с наименьшими потерями.

– Я не только начал дергаться. Я решил, что вы меня предали. – Маленький человек выглядел разъяренным. – Я плохо переношу боль, даже совсем не переношу…

– Если ты такой нежный, чего ты влез в дело, которое грозит оставить тебя без кожи? – рассвирепел, в свою очередь, Тэйлор. – Ты что, сутки в камере не можешь посидеть спокойно, урод!

– Я влез в дело? – Скульптор, взмахнув короткими ножками, соскочил с тюремной скамьи и пробежался к двери и обратно. – Не вы ли вместе со старым сумасшедшим поймали меня и затолкали в вонючий солдатский автобус. Я этого человека едва знаю! Я имел несчастье пригласить его к себе в ателье, познакомившись с ним на Парк-авеню, когда взорвался «крайслер» Президента. Этот Лук…

Джабс не договорил, так как Тэйлор коротким тычком ударил его в рот.

– Заткнись, небольшой ростом. Ты не знаешь разве, что и стены имеют уши…

Карлик растерянно провел ладонью по губам. Ладонь оказалась в жидкой крови, смешанной со слюной.

– Этот тип – сумасшедший. И вы, лейтенант, – безумны. Я, к несчастью для меня самого, – не безумен.

– Ты на себя в зеркало глядел давно? Ты выглядишь как персонаж фильма ужасов. Ты что, не замечал, что, когда ты проходишь в сабвее и там оказывается мама с ребенком, она испуганно прижимает дитя к груди и выходит на первой же остановке? Не замечал? У тебя распухшие эфиопские губы, вздернутый нос, и развратные девки наверняка желают, глядя на тебя, чтобы ты их опустил изощренным способом. Нормальный человек, fuck you! Слушай, закрой все свои фонтаны, сиди тихо и жди. Иначе я лично, лейтенант Тэйлор, забью тебя до смерти… – Тэйлор задумался, как бы взвешивая, стоит ли ему лично забивать маленького человека. – Или прикажу сделать это солдатам. И они повинуются, несмотря на то, что им будет крайне противно касаться такой жабы, как ты… Что, не веришь ушам своим? Верь.

Карлик молчал, подавленный.

– Нам нужны максимум сутки. Ты обязан продержаться. И вот еще что. Если в мое отсутствие тебя явится допросить секретарь Дженкинса или сам, не дай бог, Дженкинс, – ты ничего не знаешь. Ты – Лукьянов, и все тут. И пусть сами разбираются. Очень и очень вероятно, что тебя будут бить. Кэмпбэлл этого делать не умеет, потому это будет делать кто-то из «бульдогов», они специалисты, или кто-то из моих солдат. Этим я прикажу бить тебя полегче, сославшись на то, что ты и так обижен Господом. Они будут бить тебя, чтобы ты сознался, обещая простить и освободить. Но знай, остолоп, что, нарушив все обещания, они отправят тебя на электрический стул все равно. Даже если ты заложишь им своих родителей, свою самку, свою дочь, сына, старушку маму. ОНИ ОТПРАВЯТ ТЕБЯ НА ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ СТУЛ. Твое единственное спасение – это мы, я и старый сумасшедший, как ты его называешь. Ты хочешь быть куском электрически поджаренного мяса? Нет? Потому слушай, ублюдок, что я тебе сказал. – Лейтенант Тэйлор нанес карлику всесокрушающий удар в челюсть, от которого маленький человек как подкошенный свалился на пол, и вышел.

В коридоре розово-электрическая интервьюировала дочь О’Руркэ, проявляя к ней нежное внимание, какового она не оказывала мужчинам. Держа Синтию за талию, она переставила ее ближе к камере.

«Эта розовая явно любит себе подобных», – подумал Тэйлор. Но поделиться было не с кем. Де Сантис не возвратился из камеры – допрашивал черного. Тэйлор достал из нагрудного кармана бланки протокола допроса и стал заполнять их. В графе «family name» он написал: «Лукьянов», в графе «first name» поставил прочерк. Возраст – «шестьдесят пять лет». Рост… Тэйлор задумался, но тотчас бодро написал: «Приблиз. 4 фута 00 ничей». На самом деле он думал о том, что в последующие сутки все решится. И ломал голову над тем, как нейтрализовать «бульдогов» – личную охрану Дженкинса. Или как обмануть их. Но это будет уже зависеть от актерских способностей Лукьянова. И вдруг Тэйлор рассмеялся, обратив на себя внимание телекоманды, Синтии О’Руркэ и своих солдат.