– Люба! Вам пора домой, скоро стемнеет…

– Я сейчас, Вячеслав Константинович. Только кашу доварю.

Больной лежал на высоких подушках, бессильно откинув голову. Лицо, когда-то красивое, было белым, под цвет наволочек, на лбу и возле рта залегли глубокие резкие складки, большие руки недвижно лежали вдоль исхудалого тела. Художнику Вячеславу Константиновичу Стрешневу было едва за тридцать, но выглядел он на все сорок пять. Еще недавно сильный и энергичный, он теперь едва мог вставать с деревянного топчана, заменявшего кровать.

Лу между тем боролась с примусом, который то совсем не желал гореть, то вспыхивал ярким пламенем, начиная угрожающе шипеть. Готовить приходилось тут же – в большом помещении под крышей, служившем и жилищем, и мастерской. Картины, в подрамниках и без, были расставлены вдоль покрытых облупившейся краской стен.

– Люба! Вы совершенно напрасно утруждаете себя. Я и сам могу приготовить не хуже.

– Это моя работа. Я ведь патронажная сестра, мне за это платят…

«Патронажной сестрой» Люба Бенкендорф работала уже третий день. Конечно, в районной больнице, где она якобы служила, такой должности не было и в помине, но дотошная Лу вспомнила, что читала о подобном в одном американском журнале.

– Готово! – сообщила она не без гордости. – Даже не пересолила.

– Все! Отправляйтесь домой! – художник закусил губу и медленно сел на топчан. – Вы и так потратили на меня уйму времени, а вам еще в пригород ехать…

Легенда Лу была проста – девушка из провинции, закончившая курсы медсестер и случайно, из-за болезни тетки, жившей в Столице и нуждавшейся в уходе, оказавшаяся в большом городе.

Люба хотела снять белый халат, но вовремя вспомнила, что здешние сестры милосердия, именовавшиеся жутким словом «медсестры», надевают пальто прямо поверх халата. С точки зрения гигиены это было совершенно недопустимо, и девушке приходилось стирать халат каждый вечер. Еще хуже оказались медицинские принадлежности местного производства. Вид здешних шприцов вызывал ужас, посему Лу решила пользоваться своими, понадеявшись, что художник не заметит разницы.

– Вячеслав Константинович! Можно я еще минуту побуду? Хочу на ваши картины взглянуть.

Картины были хороши. Люба, успевшая сдать экстерном за два курса искусствоведческого отделения в университете Сент-Алекса, была вначале удивлена, а затем пришла в восторг. Особенно поражали краски, их сочетание порой восхищало, а порой и пугало.

Художник бледно улыбнулся и покачал головой, явно не одобряя подобного интереса:

– Люба! Вы бы лучше в Третьяковку сходили!..

– Я была. Мне не очень понравилось.

Это была чистая правда. Лу зашла в музей, но повидать человека, которому должна была передать письмо, не удалось – тот бы арестован еще в прошлом году. Девушка честно обошла залы, но «реалисты» навевали скуку, «советское» искусство же просто смешило. Восхитили иконы, но, когда девушка увидела Владимирскую Богоматерь, с которой сорвали ризу и распяли на бледно выкрашенной стене, ей стало не по себе.

– Вам учиться надо! – продолжал художник. – Вы девушка умная, талантливая, но семь классов – это мало, поверьте…

Люба покорно вздохнула. Выдерживать роль недоучившейся сестры милосердия стоило немалых трудов. Все время приходилось сдерживаться, чтобы не заговорить по-французски.

– Мне нравятся ваши картины, Вячеслав Константинович. В Третьяковке таких нет.

– Помилуйте! – Стрешнев с трудом встал и принялся за кашу. – Ну чем они вам нравятся?

– Краски, – не задумываясь ответила Лу. – Контрасты цвета. Рокуэлл Кент и Рерих тоже пытались, но у вас…

Она осеклась. Художник смотрел на нее во все глаза, забыв о стынущем обеде.

– Люба! В Советском Союзе нет ни одной картины Рокуэлла Кента! Откуда вы…

– А из журнала ихнего, – храбро пояснила Лу. – У нас одна больная приносила. Там по-американски все, но картинки я посмотрела.

Девушка искоса поглядела на больного. Поверил?

– А вы наблюдательны, Люба. К сожалению, в нашем родном отечестве до сих пор в ходу незабвенные традиции Академии Художеств. Я-то что, но вот Филонов, не мне чета… Иногда кажется, что приходится разговаривать с глухонемыми…

– Вы ешьте, Вячеслав Константинович! Остынет.

Пора было уходить – слишком долгие визиты «медсестры» могли вызвать подозрение у наблюдательных соседей. Внезапно в дверь постучали.

– Странно, – молвил художник. – Кто бы это? Откройте, будьте добры…

На пороге стоял невысокий широкоплечий мужчина в дорогом ратиновом пальто и модной темной шляпе. На загорелом лице остро светились небольшие серые глаза.

– Добрый вечер! Мне Славу… Он здесь?

– Да… – растерялась Лу. – Проходите, пожалуйста…

– Спасибо.

Гость снял шляпу. Он оказался коротко, по-военному подстрижен, на виске белел небольшой шрам.

– Вы ко мне? – послышался голос Стрешнева, и тут же прозвучало удивленное и немного испуганное: – Володя?!

– А ты кого ждал?

Гость ворвался в комнату, схватил художника за плечи и крепко обнял.

– Славка! Чего болеешь? Ты это брось!

– Ерунда, ерунда, поправлюсь…

Художник говорил явно не думая, автоматически. Глаза не отрывались от лица гостя:

– Володя… Ты… жив?

– Нет, помер! – рассмеялся тот. – И с чего это меня все хоронить стали? Я тебе продуктов притащил, чтоб апельсины лопал и лимонами закусывал. Какие тебе лекарства нужны?

– Вот! – художник с улыбкой посмотрел на девушку. – Меня лечат. Познакомьтесь: Люба Баулина, медсестра из нашей районной, а по совместительству – мой ангел-хранитель. А это мой старый друг Володя…

– …Синицын, – быстро произнес гость.

– Да-да, Володя Синицын…

Рука гостя оказалась твердой и сильной. Их глаза встретились, и Лу вдруг совершенно ясно поняла, что старый друг Стрешнева такой же Синицын, как она – Баулина.

Пора было уходить. Девушка с трудом переборола искушение подождать минуту-другую под дверью и послушать, о чем пойдет разговор. Кажется, у ее подопечного имелись весьма интересные знакомые.

Добравшись до метро, Лу проехала две станции в обратную сторону, а затем пересела в нужный поезд. Предосторожность казалась лишней, но «домой», в убежище, скрытое за стенами старого завода, девушка не торопилась. Она уже знала, что нынешний вечер будет под стать прошлому. Брат и Джон разойдутся по разным комнатам…

Бен обиделся. Телеграмма Президента с разрешением Косухину-младшему действовать самостоятельно нарушала обычные правила. Но дело было даже не в правилах. Чиф решил действовать сам, впервые в жизни ничего не сказав другу. Вначале Бен пытался расспрашивать, объяснять, что одному Джону не справиться, а потом умолк, отделываясь лишь самыми нужными фразами. Порой Лу становилось не по себе. Хотелось, как это бывало в детстве, сказать: «Ну мальчики, перестаньте! Мир!» Увы, мальчики выросли…

Чиф мерз, несмотря на теплое пальто, шарф и шерстяные носки. Над Столицей повисли свинцовые тучи, прорывавшиеся то холодным дождем, то колким снегом. Казалось, сама природа не желает праздновать славную годовщину Великой Октябрьской социалистической. Впрочем, праздники прошли, как полагалось, и даже черная мгла над Главной Площадью 7 ноября, заставившая включить средь бела дня зенитные прожектора, не убавила хорошего настроения строителей самого справедливого в мире общества.

Итак, Чиф мерз, но дело того стоило. Прямо перед ним находился вход в некое учреждение. Он не был главным, но сотрудники данной конторы чаще всего пользовались именно им, как менее приметным. Конечно, стоять тут было опасно, но как раз напротив дверей, по другую сторону улицы, находился большой продовольственный магазин. Это облегчало дело. На всякий случай Чиф, вспомнив памятный день своего первого визита в Дом на Набережной, купил букет астр. Одинокий влюбленный, ожидавший подругу на оживленной улице, не вызывал любопытства.

…Ежась от холода, Чиф то и дело вспоминал такого же замерзшего молодого человека у подъезда Дома на Набережной. Еще тогда он подумал, что тот мог наблюдать за подъездом. Правда, цветы сбили с толку, и Чиф запоздало ругал себя за неосторожность…

Большая шестиместная машина с зашторенными окнами притормозила у самого подъезда. Чиф медленно повернулся, но оттуда не спеша выбрался какой-то толстый коротышка. Молодой человек вздохнул, поднял выше воротник пальто и поправил нелепые очки, так и норовившие слезть с носа.

Очки предложила Лу. Усы и бороду отбросили сразу: ходить, как персонаж популярного в этой стране фильма, в гриме и парике, было опасно. Зато очки, купленные в ближайшем магазине «Оптика», пришлись впору. Большие, уродливые, они настолько изменили внешность Косухина, что даже Бен одобрительно кивнул.

…Размолвка с приятелем расстроила Чифа чрезвычайно, но он понимал, что иначе нельзя. Подвергать опасности не только жизнь Бена, но и задание, с которым группа была направлена в Столицу, он не имел права. Оставалось попросить у Президента исключительное разрешение – разрешение на личный риск. Жаль, Бену ничего не пояснишь! Пока, по крайней мере…

Новая машина – и вновь приехавший был не тем, кого он ждал. Чиф вдруг подумал, что «объект», которого он выслеживал уже второй день, мог не пользоваться автомобилем. В этом случае все труды пропадут зря – разглядывать каждого, заходящего в двери, было слишком опасно. Оставалось надеяться на удачу.

…Итак, право на личный риск. Кажется, дядя Сэм его понял. Жаль только, что ни он, ни отец не пояснили Чифу, что действительно произошло в апреле 21-го. Он так и не мог понять, отчего. Ведь если в Столице имеются тайные и могущественные друзья, это очень облегчало задачу…

Снова черное авто. Чиф разочарованно вздохнул – ему не везло. Он уже решил попытать счастья на следующий день, как вдруг в дверях появилась высокая фигура в серой шинели. Тот, кто вышел из подъезда, пожал руку другому, собиравшемуся сесть в автомобиль, взглянул на часы и достал пачку папирос. Еще не веря в удачу, Чиф оглянулся, чтобы не попасть под шальную машину, и направился прямо через улицу. Ступив на тротуар, он хотел выбросить цветы, но внезапно пожалел ни в чем не повинные астры…

…Тот, в серой шинели, обернулся, холодный взгляд светлых глаз скользнул мимо, но вот на пунцовом, налитом кровью лице, проступило недоумение.

– Вы? Какого черта? Записались в клуб самоубийц?

– Мне надо поговорить с вами, Венцлав.

Тонкие губы дернулись:

– Что вам надо? – Волков подошел совсем близко, и молодому человеку стало не по себе от взгляда – полного ненависти и одновременно странно неживого. – Я вам все сказал. Вас ищут по всей Столице!..

– Я передал ваши слова отцу. Желаете выслушать ответ?

Налитое кровью лицо на какой-то миг побледнело:

– Сейчас я занят. Через два часа, в сторожке на новом Головинском кладбище. Спросите Фраучи…

Чиф, не прощаясь, быстро повернулся и зашагал прочь, не оглядываясь. Бледные астры внезапно показались счастливым талисманом. Удивило лишь пристрастие краснолицего к кладбищам. Может, странный комбриг считает, что там легче избежать любопытных глаз?

Он сделал круг по городу, проверяясь, как учил его Казим-бек, а затем нашел нужный автобус и втиснулся в потную недовольную толпу. На этот раз поездка ничуть не раздражала, может быть потому, что Джон ехал туда, где его ждали мертвецы и те, которые ничуть не лучше их.

Он вышел на Ленинградском шоссе и, расспросив бабушку на остановке, повернул направо. Город остался позади. Вспомнив карту, Чиф сообразил, что чуть дальше находится большой заводской район, но эта местность была безлюдна. Строители, выполнявшие сталинский план реконструкции Столицы, еще не успели застроить огромные, покрытые травой и кустарником пустыри. Справа темнела небольшая роща, голые черные деревья прижимались друг к другу, словно спасаясь от ноябрьских холодов. Слева было поле – неровное, в небольших промоинах и уродливых буграх. Здесь, вне каменных лабиринтов большого города, ледяной холодный ветер брал свое. Джон засунул руки поглубже в карманы, жалея, что не захватил теплых перчаток. Было тихо, лишь сзади доносился шум проносящихся по шоссе машин.

Он шел минут десять, но вокруг была все та же безрадостная мертвая равнина. Где-то высоко послышался пронзительный резкий крик – черная птица вынырнула из поднебесья, сделала круг над самой землей и вновь унеслась к низким тучам. Наконец, слева показался высокий серый забор. Кладбище было новым, деревья не успели поднять свои кроны, и за серым камнем ограды, казалось, царила пустота. Что-то тут было не так. Чиф оглянулся и понял: на кладбище не было церкви. Здесь не искали успокоения в Боге… Вновь закричала птица – крик был злым, недовольным. Сырой холод стал пронимать, до самых костей…

Наконец, он увидел ворота, чугунные, небрежно покрытые свежей зеленой краской. Чиф оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, быстро перешел дорогу.

…Слева и впереди тянулись ряды могил, окруженных стальными оградками, возле которых торчали невысокие прутики голых саженцев. Прямо перед воротами оградок не было, и Чиф рассудил, что перед ним своеобразная почетная аллея. Его внимание привлекло большое низкое здание из серого камня, стоявшее справа. На сторожку оно никак не походило, скорее напоминало склад или провинциальный кинотеатр, зачем-то построенный в столь неподходящем месте. Очевидно, Венцлав имел в виду именно его…

Ветер стих, но Косухина почему-то начал бить мелкий озноб. Он стиснул зубы, быстро растер занемевшие руки и направился вдоль аллеи, куда выходила дверь, вернее, целые ворота. Они оказались заперты, и Чиф пошел дальше, решив обойти здание вокруг. Еще одна дверь обнаружилась с тыльной стороны. Замка не было. Джон потрогал рукой сырой металл и постучал. Послышался скрип, железная дверь начала медленно отворяться. Чиф вздрогнул: из полутьмы на него глядела безжизненная, покрытая глубокими морщинами личина. Желтая кожа обвисала складками, из-под надвинутой по самые брови шапки-треуха недобро глядели светлые, словно выцветшие глаза…

– Тебе чего?

Кажется, гостю здесь не были рады.

– Мне… Мне Фраучи…

Внезапно взгляд стал другим – снисходительным, понимающим. Бледные, цвета щек, губы скривились:

– А-а-а! Заходи, здеся он…

Косухин несколько растерялся. Почему-то думалось, что «Фраучи» – это просто пароль. Впрочем, отступать было поздно. Чиф перешагнул через порог. Тот, кто встретил его, выглянул наружу, удовлетворенно кашлянул и тщательно запер дверь.

В небольшой комнате стояли ведра с желтым песком и стальной сейф. На стене красовался знакомый портрет человека с усами в окружении несколько грамот, вымпел с цифрой «1» и большой график, оказавшийся «Экраном социалистического соревнования спецкомбинатов Столицы». Подслеповатое окошко нехотя пропускало серый дневной свет.

Чиф решил, что разговор состоится здесь, но встречавший, очевидно, сторож, ухмыльнулся и, достав из кармана старого ватника ключи, отворил дверь, ведущую в глубину здания. За ней оказалась еще одна комната, заставленная свежими, пахнущими хвоей венками, а следом железная дверь, ведущая в темный коридор. Наконец, Джон вдохнул холодную сырость большого зала. Тонкий луч света с трудом проникал сквозь забитые досками окна, падая на штабеля ящиков, загромоздивших углы. У двери стояли стол, два старых табурета и железная печка. В центре, прямо в полу, чернел большой железный люк, запертый на массивный замок.

За столом сидел мужчина средних лет в серой шинели. В первую секунду Чифу показалось, что это Венцлав, но человек встал, и стало ясно, что они ничем не похожи, разве что ростом. Незнакомец был постарше, с лицом незлобным, скорее даже добродушным. На петлицах тускло светились три шпалы и знакомая саперная эмблема.

– К вам, гражданин начальник. Из наших вроде… – буркнул сторож и удалился неровной шаркающей походкой. С грохотом захлопнулась дверь. Человек вышел из-за стола, внимательно взглянул на гостя, протянул широкую ладонь:

– Фраучи.

– Косухин…

Собственная фамилия вырвалась невольно, и Чиф тут же пожалел о своей неосторожности.

– Соблаговолите присесть…

Джон устроился на табурете, соображая, с чего начать разговор. Странная фраза сторожа удивила. «Из наших…» Что это могло означать? В кладбищенских чинах Косухин-младший не состоял, да и полковник Фраучи не походил на могильщика.

– Чем могу служить, товарищ Косухин? Что-то случилось?

Тон был доброжелательный, спокойный. Невольно подумалось, что у этого вежливого красного офицера может быть общего с краснолицым?

– Мне назначил встречу Венцлав… Волков. Сказал, чтобы я спросил вас. Честно говоря, я думал, что это условный знак.

Фраучи улыбнулся:

– Мы с Всеславом Игоревичем сослуживцы. Он обещался быть попозже, так что извольте обождать. Вы, как я понимаю, его друг?

– Едва ли…

Чиф помнил о конспирации, но быть «другом» краснолицего не хотелось даже на словах.

– Всяко бывает, – кивнул Фраучи. – Постойте, товарищ Косухин… Ну конечно! Легки, как говорится, на помине! Не боитесь средь бела дня ходить по Столице, Степан Иванович?

Оставалось вновь удивиться, на этот раз всерьез. Кажется, его опять спутали с отцом, но…

– Неужели я похож на сорокалетнего?

Полковник взглянул на Чифа удивленно, всмотрелся, покачал головой:

– Похожи, как и все мы… «СИБа» легко узнать. Да и фотографию я вашу видел, ведь вы в розыске состоите.

Чиф не стал переспрашивать. Почему-то стало не по себе.

– Всеслав Игоревич рассказывал. Они не оставили вас в покое…

Получалось что-то дикое и невозможное. Его не просто спутали с отцом, его принимали за покойника!

– Простите, товарищ Фраучи. Я – не Степан Косухин. И я живой…

Полковник грустно улыбнулся:

– Как и все мы. В определенной степени…

Договорить он не успел. Что-то заскреблось в дверь, ударило, послышался сердитый голос сторожа…

– Стой! Куда ты! Стой, говорю!

За спиной Чифа что-то завозилось, сторож охнул, а затем недовольно проговорил:

– Вот, гражданин начальник! Опять…

У дверей стояла девушка в легком, явно не по погоде, черном платье. Длинные светлые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она стояла неровно, чуть пошатываясь, голова то и дело заваливалась на бок.

– Уходи! Уходи, слышишь! Нельзя тебе!

Сторож стоял рядом, явно намереваясь взять гостью за плечи и увести обратно. Фраучи медленно встал, бросил Косухину: «Извините», подошел поближе:

– Вера! Вера, вы меня слышите?

Девушка что-то пробормотала и неуверенно шагнула вперед. Голова странно дернулась. Тонкий луч света упал на белое, словно известь, лицо. Взгляд из-под полузакрытых век был безжизненным, ничего не выражавшим. Чиф успел заметить, что черное платье с серебряной розой на плече порвано в нескольких местах. Мелкие комья земли запутались в волосах.

– Вера! Зачем вы встали?

Ее голова вновь дернулась, медленно открылись глаза, тусклый неживой взгляд задержался на Чифе.

– Вера!

Удержать ее полковник не смог. Девушка рванулась вперед, пошатнулась, чуть не упала. Казалось, тело и ноги двигаются врозь. Она все же добежала, вцепилась белой тонкой рукой в край стола и начала медленно заваливаться набок. Джон вскочил, услышал предостерегающий окрик Фраучи…

…Холодные пальцы сомкнулись на его горле. Лицо девушки оказалось совсем рядом, широко открытые глаза были холодны и пусты, из приоткрытого рта доносилось хрипение. Нелепая жуткая мысль заставила окаменеть: мертвая! Она – мертвая…

Чиф все же сумел освободиться и отскочить в сторону. Тело в черном платье шатнулось, но Фраучи и сторож уже были рядом. Девушку схватили за плечи, пытаясь отвести назад, к двери. Послышался негромкий тоскливый вой. Миг – и она вновь вырвалась, бросилась вперед…

– Осторожнее! – крикнул Фраучи. – Не позволяйте ей…

Он опоздал. Девушка, легко отбросив руку Чифа, вцепилась холодными пальцами в плечи, потянулась вперед. Косухин закрылся локтем. Краем глаза он заметил, как оскалился рот, как сухо клацнули зубы…

– Рука!..

Он понял, что не успеет. На миг стало страшно, но Джон тут же вспомнил нехитрый фокус, который он недавно демонстрировал друзьям.

…Ее зубы вцепились в ладонь, но боли не было. Мертвый костяной стук – челюсти сомкнулись, пройдя сквозь кисть, словно через туман. «Из наших…» Да, похоже он, Джон Косухин, тоже из этой компании…

Девушку оттащили, она уже не сопротивлялась, лишь тихо стонала. Безжизненное тело уложили на один из ящиков. Сторож и Фраучи уже возвращались, как вдруг послышался глухой удар – кто-то бил в крышку подземного люка.

– Почуяли, – буркнул сторож, – теперь не уймутся!

Удары следовали один за другим. Кто-то – или что-то – рвалось из подвала наверх. Фраучи озабоченно покачал головой и что-то тихо сказал сторожу. Тот кивнул и вышел, плотно закрыв дверь.

– Она вас не задела? – полковник присел к столу и вытащил пачку «Салюта». – Впрочем, я, кажется, успел заметить…

Чиф поспешил убрать руку подальше.

– Полезное свойство…

– Да, – выдохнул Чиф, постепенно приходя в себя. – Наверное… Но что это? Объясните! Вы сказали, что я – «СИБ»…

– Не знаете наш советский язык? Вы иностранец?

– Да…

Фраучи вздохнул:

– Сие несложно. Ныне в моде сокращения. ЧК, ВСНХ, Ликбез… А ежели поближе к теме: КР – «контрреволюционер», ЧСИР – «член семьи изменника родины»… А мы с вами – «СИБы» – «существа с измененной биологией». Очень по-деловому, правда?

Голос Фраучи звучал невесело, в нем слышалась горькая ирония.

– Существуют еще какие-то категории: «СИБ-1», «СИБ-2»… Прямо как название лагерей! Я, кажется, «СИБ-1»…

Яснее не стало, скорее наоборот.

– Эта девушка… она больна?

– Можно назвать и так… Когда-то такое и вправду считалось болезнью. Какое-то изменение в организме еще до рождения. Ребенок рождался уродом, таких называли «одминами», и жили они недолго. Но мог родиться и вполне здоровым, перемены начинались уже в подростковом возрасте. Изменялось все – система кровообращения, пищеварение, даже костяк. Таких чаще всего убивали… Читали об упырях?

Чиф удивленно пожал плечами:

– Но ведь это сказки! Если это болезнь…

– Да, болезнь. Большинство умирало через несколько лет. Некоторые выживали и жили долго, дольше чем обыкновенные люди… Кстати, кровью питались лишь некоторые – у кого организм уже не принимал обычной пищи. Таких уничтожали в первую очередь…

– Но… в легендах они… эти существа… бессмертны!

Фраучи покачал головой:

– Помилуйте! Просто их смерть… Наша смерть… Она другая. Отсюда все эти подробности с ожившими мертвецами. Таких часто хоронили заживо, они сходили с ума… Слышите?..

В люк продолжали стучать. Откуда-то из-под земли глухо доносился низкий нечеловеческий вой.

– Болезнь заразная – передается с кровью, тут легенды не лгут. Она может протекать по-всякому – и в самой легкой форме, и в такой, как вы слышите… Конечно, не все безропотно давали себя убивать – некоторые убивали в ответ, другие, сойдя с ума, становились действительно опасны… К сожалению, медицина этим не занималась. Я слыхал, в веке XVIII-м, после первых научных описаний в Трансильвании, некоторые врачи пытались, но против выступила церковь и, так сказать, прогрессивная общественность. Для науки мы не существуем…

Чиф слушал, не зная, верить ли. Пока все было логично – слишком логично…

– Извините… А всякие, ну… оборотни. Я слыхал…

Фраучи не удивился.

– Я тоже слыхал. У некоторых болезнь протекает в совершенно необычных формах. Появляются какие-то новые свойства. Сам я лично подобного не встречал, но Всеслав Игоревич рассказывал. Ему-то повезло: он силен, смел и умеет цепляться за то, что люди называют жизнью. Таких, как мы, увы, немало. Здесь, на Головинском, нечто вроде места встречи и одновременно больница. Делаем, что можем…

– Вы сказали, я тоже «СИБ», – напомнил Косухин. – Я знаю, у меня совсем другая кровь, я могу… как сейчас, с рукой… Но мои родители не болели!..

– Я не врач. Просто мы чувствуем, когда перед нами свой. Впрочем, кое-что могу предположить. Ваши родители – они не занимались, ну… научными опытами?

Чиф похолодел. Все верно, научные опыты. Лу рассказывала…

– Мне вводили ВРТ. Не слыхали? Тоже сокращение, может быть, инициалы негодяя, который сие придумал… Лет двадцать назад один химик выделил возбудитель болезни. Уж не знаю, чего хотел он сам, но в 18-м году красные начали вводить эту дрянь живым… И мертвым…

– Что?! – Джон даже привстал.

– Увы… Вначале добровольцам, а после всем, кто попадался. Я, офицер русской армии, попал в ВЧК, и мне предложили выбор: расстрел или участие в научном эксперименте. Видит Бог, сплоховал, надо было стать под пули вместе с однополчанами. А потом отступать было поздно. Живые становились такими, как я… А недавно умершие превращались в големов – без мыслей, без чувств. Идеальные солдаты! Всеслав Игоревич командовал одним из таких полков. По-моему, он не особо разделял идеи Коммунии, но я его понимаю. Он живет дольше нас всех и имеет право мстить за себя…

– А эта девушка? – Чиф оглянулся туда, где на ящиках лежало неподвижное тело.

– Вера Лапина, молодая и очень талантливая актриса. Ей ввели сильную дозу. Бедняжка чуть не погибла, у нее до сих пор плохо с психикой. Всеслав Игоревич и я помогаем, чем можем, но лучше бы ей просто умереть… Хотите выпить?

– Чаю? – брякнул Чиф.

Фраучи улыбнулся.

– Кое-чего покрепче.

Косухин подумал и кивнул. Ситуация была не менее экстремальная, чем в Долине Больших Ветров, когда дорогу отрезало и ударил сорокаградусный мороз…

Живой огонь пробежал по телу, Джон закрыл глаза и с наслаждением почувствовал, что нервы начинают отпускать. Что ж, он узнал еще одну тайну – еще одну грязную тайну этой странной планеты…

– Добрый день… Я… Как я здесь?..

Он открыл глаза – Вера Лапина стояла рядом, держась рукой за край стола. Она дрожала, тело бил крупный озноб, но глаза были живые, в них стояла боль…

– Вера! Вам холодно? – Фраучи вскочил, снял со стены висевший на гвозде ватник. Девушка благодарно кивнула, с трудом набросила ватник на плечи и без сил опустилась на табурет, который поспешил уступить Чиф.

– У меня… опять?

Полковник кивнул. Вера уронила голову на сжатые руки и беззвучно заплакала. Чиф поспешил отвернуться.

– Ничего, Вера! – успокаивающе проговорил Фраучи. – Скоро это должно пройти…

– Почему… почему вы не прикончите меня? Ведь убивают же смертельно раненых!

– Вера, послушайте!.. Вы сильная девушка, вы должны выжить…

– Это не жизнь!

Девушка оторвала руки от лица. Чиф поразился – она уже ничем не походила на ту, что протягивала руки к его горлу. Лицо казалось обычным, живым, только очень бледным, с темными пятнами под глазами и запекшейся кровью на искусанных губах.

– Это жизнь, Вера. Иной у нас не осталось. Вы же знаете, пуля вас не убьет, будет лишь очень больно. Вы можете только потерять разум, как те, в подвале…

Словно в ответ из-под земли донесся приглушенный вой, вновь загрохотал потревоженный люк… Полковник налил девушке спирту. Та выпила одним глотком, даже не закашлявшись, затем виновато взглянула на Чифа.

– Извините, я вас даже не заметила. Надеюсь, когда я… Вас здесь не было?

– Нет, – попытался улыбнуться Косухин. – Я только что пришел.

В дверь заглянул сторож. Фраучи кивком указал на девушку, тот кивнул в ответ и, подойдя, осторожно взял ее за плечи.

– Пойдем… Лежать тебе надо! Иначе плохо будет…

Вера кивнула и послушно встала. Через минуту дверь хлопнула, и Косухин с Фраучи остались одни.

– Я, может, ошибаюсь, – нерешительно начал Чиф, – но что если попробовать переливание крови или пересадку костного мозга? Если мы с вами не верим в нечистую силу, то значит, болезнь можно лечить.

– Переливание крови помогает только на самой начальной стадии. Оно не лечит, но задерживает развитие болезни – иногда надолго. Увы, это все… Правда, среди нас ходит легенда, что где-то на Востоке умеют лечить по-настоящему, но, боюсь, это уже сказки… Я, кажется, удовлетворил ваше любопытство?

– Более чем, – согласился Чиф, вновь попытавшись улыбнуться. – Всегда интересно узнать о себе кое-что новое…

Фраучи кивнул:

– Тогда, если не возражаете, вопрос есть у меня. Вы изволили намекнуть, что не в ладах с Всеславом Игоревичем. Но отчего же вам с ним враждовать? Он многим помогает, в свое время здорово выручил меня, да и не только меня. У нас его все уважают. Он сумел добиться, чтобы нас перестали травить, как бешенных собак…

Косухин задумался. И действительно, почему? Как говорит интеллигентный товарищ Фраучи, отчего же?

– У нас с ним… нечто вроде вендетты, еще с гражданской войны. Тогда он командовал бандой убийц…

– Это клевета! Про Всеслава Игоревича много лгут. Говорят, будто он собрал шайку полузверей, вроде тех, кто заперт там, в подвале, и по ночам, в подземелье, приводит в исполнение приговоры ОСО. И про гражданскую тоже навыдумывали… Изволят болтать, будто он некромант, беседует с духами и чуть ли не колдун. Чему удивляться – нас не любят. А на самом деле он, как и я, занят охраной одного важного объекта – и не более. Всеслав Игоревич – командир спецотряда, я заместитель. Вот и все…

– Выдаешь государственные тайны?

В дверях стоял Волков. Никто не слышал, как он вошел, даже петли почему-то не заскрипели.

– Пытаюсь помирить тебя с твоим наследственным врагом! – усмехнулся Фраучи.

– А-а! – Волков скривился и, пододвинув пустой ящик, присел к столу. – О чем еще толковали?

– О ВРТ, – бросил Чиф, – и о Вере Лапиной.

Волков молча достал из кармана портсигар и долго выбирал папиросу.

– А о вас, Косухин, говорили? Товарищ Фраучи объяснил, что вы ничем не лучше таких, как мы?

Тон краснолицего был резким и злым, но Чиф сдержался:

– Разве дело в биологии? Вы когда-то заболели, мои родители попали под излучение… Разве в этом дело? Я хотел поговорить о другом…

– Ладно, – Волков отвернулся. – Поговорим…

– Я пойду, – Фраучи встал, но комбриг жестом остановил его.

– Погоди! Есть новость: меня переводят. Ты остаешься командиром «Подольска». Будем поддерживать связь, я тебя найду…

– Тебя переводят? Но за что?

Волков пожал плечами.

– А за что тебя забрали в ВЧК в 18-м? Постараюсь еще побарахтаться, а если что – уйду на дно. Живым не возьмут! Ладно, иди – и покуда никому…

Фраучи кивнул, застегнул шинель и, дружески кивнув Чифу, вышел. Волков подождал, пока дверь закроется, и резко повернулся:

– Ну! Я вас слушаю!

И тут Чиф понял, что совершенно не готов к разговору. Слишком многое довелось узнать за последний час и слишком страшен был тот, кто сидел рядом. Впрочем…

– Вы взяли не ту кличку, Венцлав! Вам надо называться «Янусом». Оказывается, вы любите помогать слабым и больным, защищаете обиженных…

Волков дернул щекой:

– Вы дурак, Иван Косухин! Те, что здесь, такие же, как и я! Пора вам кое-что понять: люди нам чужие. Пока у вас еще есть друзья, подруги, знакомые – а потом они же будут считать вас монстром и потащат на костер…

Косухин вспомнил свою беседу с Лу. Пока он здоров. Пока он почти такой же, как все…

– Но вы не рассказываете им о своих подвигах? О том, что делали в гражданскую и раньше?

Комбриг снисходительно хмыкнул:

– Косухин, чего вы, собственно, хотите? Что думаете доказать? Я не обязан быть откровенным со всеми. Фраучи мне многим обязан, он просто не поверит в ваши, так сказать, разоблачения. А я делаю то, что считаю нужным… Но об этом хватит! Вы сказали, что Степан велел мне что-то передать?

– Да, велел… – краснолицый сам подсказывал, как лучше начать беседу. – Я рассказал отцу о нашей встрече. Ему и дяде Семену. То есть, Президенту Богоразу…

– И что Богораз? – недобро усмехнулся Волков.

– О нем… чуть позже. А отец… – Чиф на мгновенье умолк, стараясь вспомнить все слово в слово. – Отец велел сказать так: «Ты ему передай: пусть помнит про молодого солдата».

Пунцовое лицо комбрига на миг побледнело.

– Степан забыл… Я говорил слово «воин», а не «солдат». Это все?

– Нет…

Чиф понял, что решительный момент наступил. Если дядя Семен не ошибся…

– Нынешняя власть проводит смену караула, господин Волков. Ни вы, ни ваш бывший 305-й полк уже не нужны. К тому же вы очень опасный свидетель. Думаете, там забыли, что вы знаете о «Мономахе» и о Шекар-Гомпе? Вас, кажется, куда-то переводят?

…Именно об этом ему советовал сказать Президент Богораз. Новость о переводе пришлась к месту.

Волков ответил не сразу, и Чиф понял, что слова не пропали впустую. Наконец, краснолицый усмехнулся.

– Даже если так… Вы что, Косухин, желаете меня завербовать? Может, еще пообещаете написать донос о том, что я отпустил вас на Донском или напомните Ежову, что в 20-м я не смог предотвратить запуск «Мономаха»? Вот что, забирайте вашу команду и убирайтесь отсюда подобру-поздорову! Ваш отец был действительно опасен, а вы – мелкий шпик с провинциальными замашками!..

Чиф даже не моргнул, заставив себя сдержаться. Жаль, что приходится вести переговоры, вместо того чтобы выстрелить в упор! Кажется, краснолицый хочет вывести его из равновесия? Пусть!

– Вместо того, чтобы лезть в мои дела, управились бы со своими, Косухин! Хорошее занятие по возвращении на вашу планетку! Раз вы такой любитель вендетты, начали бы с истории собственной семьи…

Джон молчал. Пусть болтает! Краснолицый чего-то опасается, иначе бы не стал ввязываться в разговор…

– На Тускуле вас просто используют, Косухин. Как дурачка! Мстить нужно не мне. Вы знаете, как погиб ваш дядя – полковник Лебедев? Или ваш двоюродный дед, Карл Берг. Слыхали о них?

И тут Чиф растерялся. Брат отца, командир эфирного корабля «Мономах-2», погиб во время неудачного испытания системы «Пространственный Луч». Дядя его матери, знаменитый физик, один из отцов программы «Мономах», умер в большевистской Столице в апреле 1921-го… В апреле 1921-го! Но ведь отец…

– Что? Вам не рассказывали? Берегли слабую нервную систему? Ну так спросите Степана Косухина, как Карл Берг убил Николая Лебедева и как ваш отец славно отомстил за брата. Недурная семейная хроника, правда? Интересно, Наталья Берг знает, кто прикончил ее дядю?

Внезапно Чиф успокоился. Что бы ни говорил Волков об отце, о дяде, о Карле Берге, он лишь пытался увести разговор от главного. А главным были слова о молодом воине , который чем-то страшен убийце. Чем – ответ был несложен… Чиф вдруг понял, что все время пытается вспомнить нечто важное. Это было давно, несколько лет назад…

Косухин улыбнулся:

– Вы неплохо знали нашу семью, Венцлав! Даже были знакомы с моей мамой… Почему она называет вас князем?

Тонкие ярко-красные губы сжались, глаза смотрели куда-то вбок. Волков прятал взгляд.

– Вы думаете, кто я – просто докучливый шпик с Тускулы или то, что предсказано – ваша смерть? Я и сам пока не знаю, но узнаю, будьте покойны! Помните, Кощей Бессмертный тоже прятал свою Смерть? В чем она была, в иголке, кажется?

Волков поднял голову, светлые глаза сверкнули ненавистью:

– Попробуйте! Не вы первый, Косухин! Все они мертвы. Не вздумайте воевать со мной. Я натравлю своих псов, и вы отправитесь в самый глухой закоулок ада…

– А если я вернусь? Что будет тогда?

Волков не ответил. Секунды тянулись, и, чем дальше, тем яснее становилось, каков будет ответ. Наконец, краснолицый ударил ладонью по столу:

– Что вам от меня надо? Я уже отдал долг Степану, пощадив вас! Я не занимаюсь Тускулой! А мои счеты с Агасфером вас не касаются…

…Вот даже как? Чиф еле удержался от усмешки. Дядя Семен не был уверен, что таинственный Агасфер еще жив. Интересно!..

– Мы еще не в расчете, господин Венцлав. Вы хотели убить отца, убить мою мать, из-за вас погибли прекрасные люди… Или вы мне поможете, или я не дам вам скрыться, князь Всеслав!

Волков вновь отвернулся, и Чиф понял, что победил.

– Вы имеете отношение к охране секретного института в Теплом Стане?

– Самое прямое, – не оборачиваясь бросил Волков.– Вам нужен Тернем?

– Да…

Краснолицый задумался.

– Я скажу Фраучи. Только не вздумайте появляться сами – вас опознают тут же. У Агасфера странная антипатия к вашей семье. Это все?

– Почти! – улыбнулся Чиф. – Только ответьте на несколько вопросов. Прежде всего, где сейчас Агасфер? Кто он?

Волков покачал головой:

– Я клялся. Эту клятву не могу нарушить даже я. Догадайтесь, Косухин! Чтобы управлять страной, не имеет смысла работать дворником. Подумайте!

– Постараюсь… Тогда другой вопрос: чего Агасфер боится? Или кого?

Ярко-красные губы дрогнули.

– Он никого и ничего не боится, Косухин! В стране нет силы, которая могла бы оказать сопротивление, так что союзников вы здесь не найдете. Сейчас Агасфер заигрывает с чугами, пытаясь овладеть их древним секретом. Но чуги вам не помогут… Поищите на Тибете! Агасфер построил там Шекар-Гомп, и, похоже, не зря…

В словах краснолицего был резон. Там, где враг искал источник силы, могла таиться его гибель. Хотелось спросить о многом, прежде всего о таинственных «чугах», но Чиф решил говорить о главном:

– Шекар Гомп – это Око Силы, да? Так что сейчас происходит на Тибете?

– Я все-таки военный, – краснолицый задумался, сильные пальцы ударили в столешницу. – Агасфер… Он все-таки не всесилен, и как раз на Тибете у него что-то не получается. Шекар-Гомп расположен там, куда и птице не долететь, военная угроза минимальна, и все-таки там стоят несколько наших дивизий. Причем, как вы догадываетесь, не обычных дивизий РККА. Значит, он чего-то опасается. Два раза Агасфер посылал целые экспедиции куда-то севернее Шекар-Гомпа. Против кого, не знаю, но ни одна из них не вернулась.

Теперь настал черед думать Косухину. Севернее Шекар-Гомпа – звучало не очень определенно. Впрочем, заинтересовало другое.

– Шекар-Гомп, как мне известно, научный центр. Чем он вам мешает, господин Волков?

– Научный? – краснолицый зло усмехнулся. – Спросите Степана, он вам объяснит. Но вы правы, Косухин, благодаря Шекар-Гомпу Агасфер стал сильнее, и такие, как вы и я, ему уже не нужны. Мы все-таки были когда-то людьми…. Пока Агасфер не решается по-настоящему меня тронуть, но это только пока… Знаете, до сих пор жалею, что в 21-м не решился помочь вашему отцу и взять Агасфера за глотку. Тогда еще было можно… Кстати, у вашего отца был один американский знакомый, археолог, так он в последнее время что-то зачастил на Тибет. Проконсультируйтесь у него, может, подскажет… Все, хватит с вас! Надеюсь, Иван Косухин, мы больше не увидимся…

В голосе краснолицего Чифу почудилась не угроза, а хорошо скрываемое облегчение. На миг представилось, что они поменялись местами. Да, краснолицый боится. Кажется, он и в самом деле сидит рядом со Смертью. А если… Слово «князь» – не иголочка ли для Кощея?

Косухин переборол искушение. Те, кто мог противостоять Агасферу, важнее, чем гибель этого упыря.

– Последний вопрос. Ваш заместитель сказал, что «СИБы» – жертвы особой болезни. Это действительно так?

– Ему так объяснили, – устало проговорил Волков. – Версия не хуже прочих. Можете поискать правду, если не страшно…

На улице уже стемнело, и пустое Головинское шоссе показалось особо неуютным. Всю дорогу Чифу чудилось, что чьи-то глаза внимательно следят за ним, хотя вокруг не было ни единой души. Впрочем, это уже не смущало. Главное сделано – в Теплый Стан они попадут. То есть, не они. Этим займется Бен, а вот ему, Джону Косухину, самое время связаться со старым отцовским приятелем, известным американским археологом Тэдом Валюженичем…