Кабинет Михаилу достался маленький, в свежей побелке, пахнущий сыростью и масляной краской. На столе красовался обещанный телефон, видом и расцветкой напоминавший крупную жабу. Но звонить можно было лишь дежурному – телефон оказался внутренним. Вдобавок кабинет находился в глухом тупике второго этажа, как можно дальше от лабораторий. Все стало ясно. Сотруднику Большого Дома предписывалось сидеть в кабинете, время от времени заказывая чай с бутербродами, и поменьше передвигаться по территории объекта.

Пару дней Ахилло делал вид, что вполне с этим смирился. Утром заходил к Гонжабову, убеждаясь, что с «подопечным» все в порядке, после чего отправлялся в свой кабинетик. Полчаса уходило на рапорт начальству, а затем можно обкуривать потолок или читать захваченный из дому роман. Гулять по коридорам не рекомендовалось: на каждом этаже стоял наготове охранник, не спускавший глаз с чужака.

Гонжабов работал этажом выше, в большой комнате, где кроме него находилось еще трое сотрудников в одинаковых белых халатах. Такой же халат был на бхоте, отчего бывший монах выглядел весьма нелепо. Каждый раз, когда капитан заходил к «подопечному», перед ним лежало несколько книг на неведомых Михаилу восточных языках, которые тот лениво перелистывал. Чем он занят на самом деле, понять было мудрено.

Тернема увидеть не удалось. По предположению Ахилло, кабинет знаменитого физика находился тоже на втором этаже, но в другом крыле. Там всегда толпилась охрана.

Кое-что Михаил все же сумел понять. В зоне «В» готовился важный эксперимент. Краем уха он даже услыхал, что будет испытано нечто, называемое «объектом „Ядро-Н"». Постепенно Михаила начал охватывать азарт. «Лазоревые» постарались сделать все, дабы он остался слеп и глух. Если так, то они явно недооценивают своего «малинового» коллегу!

…Утром, перед тем, как черная машина заехала за ним, Ахилло забежал к соседке по лестничной площадке, которая работала медицинской сестрой в институте Склифосовского. Вместо формы капитан надел штатский костюм. Оставалось надеяться, что «лазоревые» не проявлять излишнюю бдительность. Так и вышло. Прибыв на объект, Ахилло заглянул к Гонжабову, набросал очередной рапорт и осторожно выглянул в коридор. Там было пусто, даже охранник, обычно прогуливавшийся мимо дверей, на этот раз отсутствовал. Кажется, в зоне «В» действительно намечалось нечто важное…

Из кабинета вышел уже не сотрудник Большого Дома, а обычный молодой человек в белом халате, то ли лаборант, то ли кто-то из обслуги. На кармане халата чернел какой-то четырехзначный номер, что еще более придавало Михаилу солидности. Он неторопливо спустился на первый этаж и заглянул в курилку. В коридорах и лабораториях Теплого Стана курить запрещалось, и маленькая комнатка была чем-то вроде неофициального клуба.

В этот день там собралось куда больше народу, чем обычно. На Михаила, как он и ожидал, не обратили внимания. Разговор был общим, но беседовали тихо. Долетали лишь обрывки фраз, отдельные слова, но уже скоро Ахилло понял главное: долгожданный опыт должен состоятся с минуты на минуту.

– Жаль, не пустят! – бросил один из белохалатников. – Засекретились…

– Тернем тоже против, – ответили ему. – Еще ахнет!

Разговор вновь стал неразборчив, и до Михаила долетали лишь отдельные слова: «ахнет!», «не ахнет!».

– Пошли! – заключил кто-то, бросая папиросу в урну. – Хоть послушаем…

Курильщики дружно потянулись к выходу. Капитан с невозмутимым видом последовал за ними. Пройдя по первому этажу, вся компания направились через переход в соседний корпус. Но дошли только до коридора, где уже собралось десятка два таких же в белых халатах. Дальше ходу не было: высокая дверь, в которую коридор упирался, охранялась «лазоревым» постом. Пришедшие смешались с толпой. Ахилло последовал их примеру, вскоре оказавшись в самом центре. Оставалось внимательно слушать.

– Без ускорителя ничего не выйдет… не выйдет… не выйдет! – скороговоркой вещал кто-то за спиной.

– Чушь! Чушь! Чушь! – гремел, соглашаясь, чей-то бас. – Все эти выдумки Семирадских и Бергов не лучше теории теплорода, коллега!..

Остальное оказалось еще менее понятным. Упоминали о протонах и тахионах, рассуждали о погрешностях общей теории относительности, упоминая Резерфорда и Планка, а заодно жаловались, что охрана не пропускает письма и половинит продуктовые посылки. Капитан решил форсировать события.

– А по-моему… коллега, – обернулся он к тому, кто упомянул о теории теплорода, – даже если у Тернема получится, это ничего не докажет!

– Вот! – воскликнул бас. – Сразу видно истинного ученого! Именно ничего не докажет! Это же, извините, фокус, да-с! Эйн, цвейн – и пять пудов свинца должны, видите ли, пе-ре-мес-тить-ся!..

– Вы еще скажите, что атом неделим, – посоветовал кто-то, – и что черви зарождаются в навозе!

– В навозе! – возмутился скептик. – Именно так! Исчезновение вашего, с позволения сказать, объекта, может быть истолковано как угодно, а вовсе не его пе-ре-ме-ще-ни-ем! Сегодня Тернем говорит о па-рал-лель-ной, видите ли, реальности, а завтра заговорит о машине времени. Он штукарь, а не ученый!

Спор грозил разгореться не на шутку, но внезапно один из охранников выразительно кашлянул:

– Граждане осужденные! Если будете беспорядки нарушать, всех отправим по рабочим местам. Стойте тихо!..

Красноречивое предупреждение подействовало – голоса смолкли, лишь время от времени по толпе пробегал легкий шепот.

– Сейчас, – негромко произнес кто-то, и словно в ответ из-за запертых дверей донесся низкий гул. Это продолжалось несколько секунд – и вдруг стихло. Михаил был несколько разочарован, но окружающие, напротив, начали живо переглядываться, кто-то негромко крикнул: «Ура!» – и вновь наступило молчание.

Минуты через две высокая дверь приоткрылась, оттуда выглянула чья-то стриженая голова:

– Получилось! Получилось!

Снова «Ура!», на этот раз поддержанное многими голосами. Странно, но охранники почему-то смолчали. Дверь вновь приоткрылась, и в коридор вышел невысокий черноволосый мужчина. Смуглое, покрытое ранними морщинами лицо, улыбалось. Толпа замерла, и капитан понял, что черноволосый и есть самый главный – Великий Тернем.

– Товарищи! – Тернем растерянно улыбнулся и потер лоб. – Объект переместился, аппаратура сработала отлично… Спасибо вам всем! Поздравляю, товарищи!..

Коридор наполнился криком. Сквозь шум до Михаила доносилось: «Ура Тернему! Даешь тахионы!..» Физик слушал приветствия с весьма смущенным видом.

– Товарищи! – крикнул он, когда голоса несколько стихли. – Сегодня в четыре собираемся здесь. Обсудим…

Он вновь улыбнулся и скрылся за дверью. Голоса вновь наполнили коридор, но все тот же охранник решительно выступил вперед:

– Граждане осужденные! От лица руководства поздравляю вас и гражданина Тернема с выполнением задания товарища Сталина! А теперь прошу всех вернуться обратно в камеры… То есть, граждане осужденные, на рабочие места.

Красноречие «вертухая» возымело магическое действие. Толпа, негромко переговариваясь, отправилась обратно по переходу.

– Это лишь мгновенный эффект! – тихо говорил кто-то. – Для эффекта в несколько секунд понадобится еще десять лет…

– Если не двадцать, – согласились с ним. – Но все же, все же…

В свой кабинет Михаил вернулся уже без халата. Мысленно поблагодарив соседку, одолжившую столь ценную спецодежду, он как ни в чем не бывало сел за стол и принялся дописывать рапорт о поведении заключенного Гонжабова.

Следующий день начался спокойно. На этот раз Михаил решил не рисковать и принялся за очередной роман. Но дочитать удалось лишь до четвертой страницы – телефон звякнул, помолчал, а затем разразился длинной трелью. Михаил осторожно поднял трубку:

– Ахилло слушает!

– Товарищ капитан! Срочно зайдите к начальнику охраны объекта!

Первая мысль была не из самых приятных: Волков узнал о его вчерашней рекогносцировке. Впрочем, особого криминала капитан в этом не видел. Обычное любопытство, свойственное людям его профессии…

Оправив гимнастерку (штатский костюм был предусмотрительно оставлен дома), он направился на первый этаж, заранее готовясь «бутафорить». Легкая улыбка, пустые искренние глаза…

– Разрешите?

Человек, сидевший за столом, поднял голову, и Михаил почувствовал внезапное облегчение. Под портретом Сталина на этот раз был не Волков, а кто-то другой, постарше, тоже с саперными топориками в петлицах, но в соседстве не с ромбом, а с тремя шпалами. Впрочем, к этой маскировке Ахилло уже привык.

– Здравия делаю, товарищ капитан госбезопасности!..

– Здравствуйте, Микаэль Александрович! Соблаговолите, присесть…

Несколько старорежимная вежливость несколько удивила, но все же понравилась.

– Я замещаю Всеслава Игоревича. Имею обратиться к вам по безотлагательной необходимости…

Михаил окончательно убедился, что «лазоревый» сапер явно из «бывших».

– Дело вот в чем… Согласно полученному приказу, для исполнения важного правительственного поручения из сектора «Б» будет откомандирован ваш подопечный Гонжабов. Вылет состоится этим вечером с Тушинского аэродрома…

– Мне собирать вещи?

Перспектива куда-то лететь не обрадовала. Призрак неизбежной простуды стал во весь рост.

– Никак нет. Вы останетесь здесь.

– Но… – Ахилло даже вскочил. – У меня приказ!..

– Микаэль Александрович, – негромко, но твердо перебил «бывший». – Объект, на который востребован Гонжабов, находится за пределами СССР, и допуск на него весьма ограничен…

– Я позвоню наркому…

Рисковать головой из-за «расстриги» не хотелось. Случись что, судьба капитана Ахилло решится очень быстро.

Сапер пожал плечами:

– Извольте, вот телефон. Не возражаете, ежели поприсутствую?

На этот раз пожимать плечами пришлось Михаилу. Он был тут не хозяин.

Телефонный диск имел лишь четыре цифры, от нуля до тройки. Мощный гудок ударил в ухо, и капитан понял, что звонит по спецсвязи.

– Наберите тройку, – подсказал «лазоревый».

Что-то щелкнуло, резкий, нервный голос не проговорил, а почти прокричал:

– Ежов слушает!

Михаил глубоко вдохнул, прикрыл глаза…

– Говорит капитан Ахилло. Здравия желаю, товарищ народный комиссар!

В трубке послышалось нечто вроде вздоха облегчения. Кажется, нарком ждал – и опасался! – совсем другого звонка.

– Что случилось, капитан?

Теперь в голосе звучало крайнее недовольство. Ахилло постарался коротко и как можно более связно пояснить причину.

– Они не имеют права! – из трубки ударил крик. – Заключенный находится в нашем ведении!..

Ежов помолчал, а потом совсем другим тоном поинтересовался:

– Куда его направляют?

– Одну секунду, товарищ народный комиссар…

Ахилло покосился на «лазоревого», который, конечно, слышал весь разговор: мембрана работала почти как динамик. Тот негромко пояснил:

– Объект номер один. Подписал Молотов.

Оставалось все это пересказать наркому. В трубке воцарилось молчание, затем Ежов проговорил уже без прежнего запала:

– В этом случае, капитан, вы обязаны проводить заключенного до аэропорта и лично осмотреть самолет. Поговорите с летчиком… Одним словом, примите все меры. Пока самолет не пересечет границу СССР, за вашего подопечного по-прежнему отвечаете вы! Как поняли?

Михаил понял все правильно, о чем и поспешил доложить, после чего с облегчением повесил трубку и повернулся к хозяину кабинета:

– Мне приказали…

– Я слышал и отнюдь не возражаю. Вылет в семь вечера. Позволю дать вам совет: с летчиком действительно поговорите, главное же – все опишите в рапорте как можно подробнее. Подобный документ отнюдь не помешает!

Совет был недурен, но сама ситуация по-прежнему оставалась достаточно неприятной. Фраза Ежова об ответственности за все вероятные и невероятные случайности, не придавала оптимизма. Интересно, что мог увидеть Ахилло во время краткого осмотра машины? Спрятанную бомбу? Подпиленный винт?

Уже прощаясь, Михаил как бы случайно поинтересовался, когда бхота собираются вернуть в его распоряжение. Ответом был недоуменный взгляд и предположение, что по крайней мере две недели капитан может спокойно читать роман в своем кабинете. Название романа было также упомянуто, что доказывало зоркость местной службы охраны.

Обдумав на досуге ситуацию, Ахилло решил, что нет худа без добра. Во-первых, он сможет какое-то время не видеть Гонжабова, а во-вторых, появился редкий шанс узнать нечто новое о делах в «Теплом Стане».

«Лазоревые» оказались точны: в три минуты восьмого за Гонжабовым, успевшим надеть пушистую шубу и диковинную меховую шапку с длинными ушами, зашли двое в форме и, деловито оглядев зэка, предложили следовать за ними. Ахилло был наготове: в его руках тут же оказались наручники. Один браслет, щелкнув, сжал запястье бхота, второй был уже закреплен на левой руке самого Ахилло. «Лазоревые» даже не моргнули, а Гонжабов слегка улыбнулся, словно происходящее было забавной игрой.

…Пока добирались до аэродрома, Ахилло успел сделать два очевидных вывода: зэка везут в места, где холоднее, чем в Столице, вдобавок отправляют на все готовое, поскольку вещей Гонжабов с собой не захватил…

В Тушино оказалось полно охраны, причем все – «лазоревые», хотя обычно их здесь не держали. Автомобиль проехал прямо на взлетную полосу, где в вечернем сумраке темнел силуэт огромной крылатой машины. Самолет только что приземлился. Из открытого люка выгружали какие-то ящики, по трапу сходили пассажиры, рядом стояло несколько авто и огромный заправщик. Самолет удивил – таких Михаил еще не видел. Поразило количество моторов – по два на каждом крыле и пятый, еле заметный, под обшивкой сзади.

Выйдя из машины, Ахилло и Гонжабов попали в плотное кольцо «лазоревых». Капитан решил воспользоваться моментом и перекурить, но тут внимание его привлекла странная суета у трапа. Туда уже бежала охрана, слышалась громкая ругань. Внезапно тишину разорвал отчаянный крик:

– Не имеете права! Я все расскажу товарищу Сталину!..

Ссора перешла в драку. Один из охранников скатился вниз, другой еле удержался, чтобы не упасть с трапа…

– Я не арестованный! Пустите!..

Неравная схватка кончилась быстро, люди в форме потащили вниз отчаянно упиравшегося человека в темном пальто.

– Товарищи! – человек внезапно дернулся, на какое-то мгновение освободившись от державших его рук. – Передайте товарищу Сталину: они включили установку на полную мощность! Как в тридцатом! Они сведут с ума всю страну! Передайте…

Крик стих – неизвестному грубо заткнули рот. Схваченного швырнули в одну из машин. Рядом послышался негромкий смех: Гонжабову было весело…

Разгрузка закончилась быстро. Заправщики принялись за работу, в открытые люки принялись заносить груз.

– Вы хотели поговорить с пилотом? – один из «лазоревых» оказался рядом. – Пойдемте.

Отпускать Гонжабова капитан не решился и потащил его за собой. Их подвели к высокому человеку в полушубке, одиноко стоявшему чуть в стороне. Тот курил, глядя куда-то в сторону. «Лазоревый» что-то тихо проговорил и отошел.

– Забота еще, лапа медвежья! – летчик неохотно обернулся, папироса полетела на бетон. – Ну, чего вам?

Голос показался знакомым. Михаил всмотрелся.

– Товарищ Артамонов?

– Ну я…

Пилот шагнул поближе:

– Михаил! Ты-то откуда? А кто это с тобой?

– Оттуда! – усмехнулся Ахилло. – А со мною ваш будущий пассажир.

С Артамоновым капитан познакомился несколько лет назад, но виделся редко.

– А-а! Так вот ты, значит, где обретаешься! Я-то думал, ты актер – как Александр Аполлонович. Так чего случилось, лапа медвежья? Сигнал что ль был?

Ситуация выглядела двусмысленной, и Ахилло поспешил объясниться.

– Понял! – кивнул летчик. – Ну, машину тебе смотреть без надобности, бомб там нет… Вот, лапа медвежья, перестраховщики! А наркому скажи: довезу груз в целости и сохранности. Машина новая, пойдем на высоте десять тысяч…

– Как? – капитану показалось, что он ослышался. В ответ послышался смех.

– А ты как думал? Пять моторов – видел? Четыре гребут, пятый – воздух подает. Так что на погоду и на истребителей я чихать хотел. Сяду на промежуточную под Ташкентом, там прикрытие надежное…

Ташкент? Куда же дальше полетит Артамонов? В Средней Азии шуба не нужна…

– Но… ведь дальше горы!

Мысль пришла внезапно, очевидно, вспомнился рассказ Гонжабова.

– Местечко хреновое! – подтвердил пилот. – И горы, и постреливают, и погода – дрянь… Ничего, сяду! Там сейчас наши И-16 появились, прикроют… Ну чего, объяснил?

Ахилло поблагодарил, пожал крепкую лапищу летчика и отвел Гонжабова обратно к трапу. Там уже шла посадка, несколько человек в шубах и полушубках деловито поднимались к открытому люку.

– Домой летите, Гонжабов? – капитан отстегнул наручники, высвобождая «подопечного». Бхот улыбнулся:

– Домой, гражданин начальник! Ты умный, правильные вопросы задавал. А меня спросить не хочешь?

В голосе бхота звучала издевка, но Ахилло все же решился:

– Что вы там задумали в своем кубле, Гонжабов?

Усмешка исчезла, узкие черные глаза сверкнули торжеством:

– Владыка уже пришел! Мы его слуги. Умирай спокойно, капитан, ты тоже послужил ему. Прощай!..

Наутро Ахилло не поехал в Теплый Стан, отговорившись, что сядет сочинять рапорт. Но бумага могла подождать, тем более, о чем именно писать руководству Большого Дома, капитан не представлял. Узнать за эти дни удалось немало. Теперь Михаил мог вполне связно объяснить, чем занимается одна из зон объекта, заодно сообщив много любопытного об источнике энергии, называемом «Голубой Свет», об «Объекте номер один» на Тибете, мог даже уточнить, что два наиболее напряженных периода работы «Объекта» – это 1930-й, год Великого Перелома, и нынешний, год Великой Чистки. Для усиления излучения в Теплом Стане строится ретранслятор, нечто подобное намечается и в Крыму…

Написать? Проявить бдительность и стать героем? Ежов скажет спасибо…

Михаил достал лист бумаги и начал рисовать ровный красивый треугольник. Верхний угол – Столица, два нижних – бывший монастырь на Тибете и гора Чердаш в Крыму. Потом, подумав, изобразил в центре череп со скрещенными костями, словно сошедший с Веселого Роджера… Правильный символ! Установка работает на полную мощь, невидимое излучение накрывает страну, а гениальный Тернем уже монтирует что-то вообще небывалое, невозможное…

Изорванный листок полетел на пол. Сообщить? А зачем? К этой тайне Ежова не допускают, зато все знает Молотов, и, конечно, сам Великий Вождь. Рапорт капитана Ахилло ничего не изменит. Нарком получит материал для торга с «лазоревыми», но никто не попытается проверить, сказал ли правду погибший Семин, никто не выслушает того, кого привезли с Тибета и бросили в черный «ворон», никто не остановит работ в Теплом Стане, чтобы как следует разобраться… «Малиновые», «лазоревые» – какая разница? Для них всех жизнь миллионов, в том числе капитана Ахилло, стоит недорого…

Михаил вдруг понял, что рассуждает, как враг народа, но почему-то не удивился. Быть может, ордер на его арест уже на столе наркома. Жаль, отцу без него придется туго. Посоветовать уехать? Поздно, найдут… Разве что обратится к «Вандее», к неуловимому Седому. Пусть выручит старого актера!

Мысль показалась дельной. В конце концов, почему бы и нет? Но захочет ли подполье помогать отцу гончего пса, людолова, который недавно выслеживал беглецов, попивая теплое молочко?…

Ахилло аккуратно собрал обрывки и начал, не торопясь, сжигать их в пепельнице. Значит, все? Конец? И что теперь – честно умирать?

…В июне расстреливали генералов, проходивших по процессу Тухачевского. Михаил, не особо веря в «заговор», считал, что казненные все же виновны. Военная каста рвалась к власти, пытаясь оттеснить конкурентов из карательных структур и партаппарата. Но – жуткая деталь, которую передавали буквально все: Якир, умирая, кричал: «Да здравствует Сталин!» Неужели маршал был фанатиком? Не похоже! Тогда почему? Ахилло ничего не имел против усатого Вождя. В разоренной войной стране возможна только диктатура, и Сталин честно переиграл всех своих конкурентов. Не удивлялся Михаил и обязательным портретам, здравицам, симпатичному Геловани на экранах кинотеатров. Но умирать с восторженным «Да здравствует…»?

В общем, выходило очень плохо. У Великого Вождя – великие замыслы. Например, слегка припугнуть подзабывшую 18-й год страну, заодно стравив излишне возомнивших о себе сторожевых псов, как «малиновых», так и «лазоревых». А из-за всего этого Михаилу Ахилло придется умирать, причем довольно скоро. Предателям и шпионам все-таки легче. Гестапо, сигуранца, дефензива, а также Второе бюро и Интеллидженс сервис, плохо ли, хорошо ли, но защищают своих подопечных. А честный контрразведчик мог надеяться лишь на чудо. Увы, чудеса в этой стране случались все реже и реже…

Черная машина больше не заезжала за Михаилом. Он договорился, что на пару дней Теплый Стан оставит его в покое. «Лазоревые» согласились весьма охотно, и капитан решил, что в эти дни, вероятно, намечается нечто важное, например новый эксперимент Тернема, который не требует лишних свидетелей.

…Большой Дом показался каким-то пустым и мертвым. С доски почета исчезли фотографии, на многих кабинетах поменялись таблички, а знакомые косились на капитана с таким видом, будто перед ними предстал призрак. Первым делом Михаил заглянул к Альтману и сразу же наткнулся на незнакомого секретаря. Спрашивать он ни о чем не стал, а подтверждение своей догадки услыхал в коридоре, буквально через три минуты – полковника арестовали позавчера…

Ахилло передал рапорт о работе на «объекте» в приемную наркома и не спеша направился в знакомый кабинет, где работал еще с покойным Айзенбергом. Рапорт капитан составил утром, за пятнадцать минут, подробно описав самолет, пилота и меры безопасности при загрузке в Тушино. Весь этот бред вполне соответствовал приказу, полученному от Ежова. Тот, конечно, будет недоволен, но Михаилу было уже все равно.

…Сумрачный Карабаев сидел за столом, положив перед собою лист бумаги. Уже исписанные листы лежали тут же, образуя внушительную стопку.

– Товарищ капитан?

Прохор улыбнулся и стал по стойке «смирно».

– Разрешите доложить! Лейтенант Карабаев составляет отчет о командировке. Других происшествий не случилось…

Взгляд у сибиряка был весьма выразительным, и Ахилло понял, что серьезного разговора не будет. Он присел к столу и воспользовался девственно чистой пепельницей, сиротливо стоявшей на самом углу.

– Ну как дела, Прохор Иванович?

– В порядке, товарищ капитан! Здоровье – отличное!

Между тем на чистом листке бумаги появилась надпись: «Надо срочно встретиться!!!» Количество восклицательных знаков говорило само за себя.

– А я вот простудился слегка, – вполне естественно кашлянул Михаил.

Рука тем временем выводила: «Где? Когда?»

– Это хорошо. Здоровье – это главное. А от простуды молоко горячее помогает…

…«Сегодня в шесть, у памятника Сов. Конституции. Проверьтесь!»

– Насчет молока – это верно, – кивнул капитан. – Я его обычно с медом потребляю…

Тем временем неслышный диалог продолжался:

– «Буду. Неужели так плохо?»

– «Плохо!»

– Ну, не буду мешать, товарищ лейтенант! – Ахилло встал, наблюдая, как листок превращается в пепел. – Желаю дальнейших успехов!

Он опасался, что лейтенант переиграет, рубанув что-нибудь несусветное, типа «Служу трудовому народу!», но умница Прохор отделался непритязательным: «Благодарю, товарищ капитан!»

К встречам с агентами Ахилло относился весьма серьезно, помня первое правило резидента: погибни сам, но агента не выдай. Он не поленился съездить домой, переодеться в старое отцовское пальто, а заодно нахлобучить на голову невообразимого вида шляпу. В таком виде да еще в темноте случайный глаз его не узнает, а насчет неслучайных капитан озаботился заранее. Он покрутился по узким улочкам за Столичным Советом, а затем купил билет в кино. Ровно через полчаса после начала фильма (показывали новый шпионский боевик «Высокая награда»), Михаил пробрался к запасному выходу и через минуту был в глухом переулке.

Без одной минуты шесть он вышел на улицу Горького. Обелиск Конституции 1918 года, поставленный на месте уничтоженного памятника Скобелеву, был как раз напротив. Михаил подождал, пока проедет переполненный троллейбус, быстро прошел на середину мостовой и тут же заметил Карабаева. Прохор шел по тротуару с совершенно безразличным видом. Равнодушно скользнув глазами по окрестностям, он, не останавливаясь, миновал памятник. Капитан поспешил перейти улицу и направился следом. Вскоре Карабаев свернул направо, в невзрачный переулок, где в этот час редко можно было встретить случайного прохожего. Через несколько минут капитан был уже там. Прохор ждал его возле подъезда, через который, как помнил Михаил, можно пройти во двор, а оттуда – на соседнюю улицу.

– Добрый вечер, Прохор Иванович!

Ахилло почему-то подумал, что его нелепый вид вызовет у сибиряка улыбку, но лейтенант был невозмутим.

– Здравствуйте, товарищ капитан! Провериться бы надо…

Они свернули в подъезд, прошли черным ходом во двор и, немного подождав, вышли на улицу, такую же пустую и тихую.

– Конспирируем, Прохор?

Лейтенант промолчал, оглянулся и заговорил негромко, словно кто-то мог и вправду их подслушать:

– Тут, товарищ капитан, это… худо дело! Меня новый замнаркома выкликал, чтоб я на вас и на товарища Пустельгу бумагу составил. Будто вы и есть Кадудаль – Корфа помощник, а товарищ старший лейтенант, вроде как при вас…

Сердце сжалось, хотя Ахилло давно ожидал чего-то подобного.

– У нас вообще нехорошо. Почти половина кабинетов пустые. Кого взяли, заставляют в «Вандее» признаваться. В Свердловске был, так там ни начальника, ни заместителей – всех замели за то, что Фротто помогали…

Ахилло задумался.

– А ведь интересно получается, товарищ лейтенант! Из-за этой «Вандеи» весь наркомат скоро по частям разберут! А мы даже не знаем, существует ли она… Бумагу написали?

Прохор помотал головой:

– Не-а, товарищ капитан. Не написал. Ведь не спасет! Скажут, работал в одной группе со шпионами – и крышка. Сами же знаете: признаваться – последнее дело…

Они медленно шли по мокрой, освещенной редкими фонарями улице, и Ахилло внезапно подумал, что эта встреча, вероятно, последняя…

– А насчет «Вандеи» вы правы, – вздохнул Прохор. – То ли есть она, то ли нет… Смотрел я дела в Ленинграде и в Свердловске. Все эти диверсии вначале как обычные аварии проходили. А теперь любую поломку на Фротто списывают…

Ахилло кивнул, соглашаясь. Такая мысль тоже приходила в голову.

– Опять же, смотрел я дела по Столице. Взяли несколько групп. Ничего на них нет, одни разговоры. Сначала от всего отпирались, а потом сами себя «вандейцами» признали. Вот и верь!

– А чему вы удивляетесь, Прохор? – капитан резко повернулся. – Мы с вами в органах не первый год! Как готовили процессы – знаем. Просто теперь дошло до нашей шкуры…

– Я вот чего думаю, – невозмутимо продолжал сибиряк. – Если чего мы и нашли, то это Дом на Набережной. Да только начальство чего-то молчит. Не поверили?

– А я никому не рассказывал, – усмехнулся Ахилло. – И рассказывать не буду. Мой вам совет – молчите! Пустельга сунулся и пропал. Чья теперь очередь?

На самом деле капитан думал не только о безопасности лейтенанта Карабаева. Впрочем, сибиряк был умен и многое умел понимать без слов.

– Давеча к Бертяеву заходил, – сообщил он, словно разом позабыл о «Вандее». – Приглашал же – неудобно!

Ахилло улыбнулся. Бывший милиционер в гостях у драматурга, знаменитого своей эксцентричностью – зрелище само по себе любопытное.

– Вас его фрак не смущает? – не удержался Михаил.

– А чего – фрак? – удивился лейтенант. – Каждый в свой срок одеваться должен. Он – человек театральный, ему фрак положен… Книжку подарил! Хотел надпись сделать, но я сказал, что не стоит…

Пояснений не требовалось. В случае ареста Карабаева дарственная надпись могла дорого обойтись автору…

Не дойдя до конца улицы, Прохор оглянулся и кивнул в сторону темной подворотни. Ахилло удивился, но не стал спорить.

– Следят? – поинтересовался он, оказавшись в небольшом пустом дворике.

– Следили бы, сюда не пошел, – спокойно ответил лейтенант. – Тут другое дело. Даже два…

Было видно, что он колеблется, не решаясь начать. Чтобы дать Прохору время, капитан достал пачку «Казбека» и закурил.

– Ну, в общем, я подумал. Прикинул, значит… Ни к чему вам, товарищ капитан, зазря пропадать. Вы ж не шпион, не двурушник!..

Ахилло вначале удивился, потом встревожился. Таких речей от лейтенанта он не ожидал.

– Прохор Иванович, да откуда вы взяли? Да может, я и есть Кадудаль? Может, это я беднягу Айзенберга взорвал?

Карабаев насупился:

– Не Кадудаль вы, товарищ капитан. И Айзенберга не вы взрывали…

– Вот как? – усмехнулся Михаил. – А кто тогда?

– Мне-то почем знать? – невозмутимо ответил лейтенант. – Да только не вы это… Я к чему… Союз – он велик, вам бы в командировку на месяц-другой и подальше. Говорят, многие так делают…

– Говорят, Прохор Иванович. Да только не пошлет меня Ежов в командировку. Не пустит!..

В словах лейтенанта был резон, но Михаилу показалось, что вначале Прохор хотел сказать что-то другое. Хотел – но не решился…

– Дурная у нас профессия, Прохор Иванович. Даже умирать приходится в одиночку! Так что, считайте, вы мне ничего не говорили… Ну что, так и будем стоять?

– Зачем стоять? – удивился Карабаев. – Подняться можно. Тут мой земеля живет. Омский… Чайку выпьем.

Ахилло наконец-то понял, что лейтенант вел его сюда не зря.

– Прохор! Да вы меня как студент курсистку заманиваете! Сперва встретимся, потом погуляем, затем чаю выпьем…

– Земеля мой – он в угро служит. Дело Пустельги вел, пока «лазоревые» не отобрали… Поднимемся?

Простоватый на вид сибиряк умел удивить. Отказываться было глупо, да и нечестно по отношению к пропавшему Сергею…

Открыли им сразу. В маленькой, бедно обставленной комнатушке царил холостяцкий беспорядок. Потрескавшиеся стены были оклеены вместо обоев старыми газетами, а единственным украшением жилища служила висевшая на гвозде кобура английского маузера. «Земеля» оказался виду поистине грозного: двухметрового роста и необъятным в плечах. Но держался сыскарь скромно и тихо, явно робея перед гостями. Прохор представил сослуживца несколько необычным образом, коротко сообщив: «Это он!»

– Михаил, – счел необходимым уточнить Ахилло.

– Евлампий я, – еще более смутился «земеля». – Только, чтоб не смеялись, я тут больше Евгением прозываюсь…

Трудно сказать, кто решился смеяться над «земелей» с его пудовыми кулаками. Впрочем, усугублять эту тему не стали. Обещанный чай так и не появился – сразу перешли к делу. Из первых же слов Евлампия-Евгения, Ахилло понял, зачем лейтенант привел его сюда. Правда, Карабаев ошибся: его земляк не имел прямого отношения к поискам старшего лейтенанта Пустельги. Он вел дело Веры Лапиной.

…Исчезновение актрисы наделало в Столице много шума. Сам товарищ Каганович распорядился форсировать розыски. Когда же тело девушки было найдено на Головинском, последовал еще более категорический приказ – найти убийц. Столицу разбили по кварталам. Фотография актрисы была показана всем дворникам, постовым и внештатным агентам. На второй день после похорон Лапиной ее опознал по фотографии дворник дома, где жил Сергей Пустельга.

Дальше было несложно. Лапину вспомнил швейцар – внештатный сотрудник органов, а также один из соседей, гулявший вечером с собакой. Девушку видели в подъезде два раза, причем второй – в день, когда, по предположению следствия, она была убита. Швейцар не мог точно указать квартиру, куда заходила актриса, но этаж вспомнил сразу. Пустельгой заинтересовались, поскольку только старший лейтенант и его сосед-конструктор были холостыми, остальные на этаже – сплошь супружеские пары с детьми. После того как Сергей исчез, группа получила разрешение на обыск. В комнате была найдена пудреница и несколько шпилек. На пудренице имелись инициалы, принадлежавшие матери пропавшей. Вскоре вещь была опознана родителями и подругами…

Ахилло слушал молча, стараясь не выдать волнения. Сергея подозревали в обычном убийстве – на почве ревности или по иной, еще более ординарной, причине. Но Михаил знал то, до чего не докопались столичные сыскари. Эту кашу заварил он сам, рассказав Пустельге об актрисе, которую шантажировал мерзавец Рыскуль. Сергей со своей провинциальной наивностью попросил помощи у Волкова…

«Земеля», между тем, продолжал рассказ. Сотрудники угро попытались проверить, что делал Пустельга в последние дни перед исчезновением. Оказалось, что старший лейтенант заходил в морг, где хранился труп убитой актрисы и о чем-то беседовал с паталогоанатомом. Сразу же появилось предположение, что сотрудник Большого Дома мог принудить врача фальсифицировать результаты вскрытия. Но врача допросить не удалось. В дом на Огарева явились «лазоревые», забрав оба дела – и об исчезновении Пустельги, и об убийстве актрисы. Вскоре Евлампий узнал, что паталогоанатом арестован и сгинул где-то в подвалах НКГБ…

Капитан хотел было уже задать так и просившиеся на язык вопросы, но его опередил Карабаев.

– А ты, Евлампий, с чего решил, что товарищ Пустельга виновен? – хмуро глядя на «земелю» поинтересовался он. – Он мужчина правильный, с чего это ему барышню убивать?

Сыскарь виновато развел руками:

– Прохор, ну ты чего? Мы всякие версии отрабатывали. Да только подозрительно очень. Даже как познакомились они, непонятно. В Камерном театре он не бывал, да и общих знакомых не имеется. Не на улице же! Лапина тоже с кем попало знакомство не водила.

– У них мог быть общий знакомый, – не выдержал Ахилло. – Я, например.

Евлампий удивленно моргнул:

– Михаил, ну… Так чего же это? Чего ж молчали?

– Меня не спрашивали…

Капитана допросили всего один раз, сразу же после исчезновения Пустельги, а с тех пор словно забыли. О Лапиной вопросов не задавали, и Михаил промолчал. Пришлось бы рассказывать о Рыскуле, а заодно и о многом другом, не менее скользком. В таких случаях следствие внезапно глохло и слепло.

– Я знал Лапину, – продолжал Ахилло. – Пустельга познакомился с нею после одной истории… Да вот не знаю, стоит ли рассказывать. Ведь следствие вы не ведете…

Евлампий, он же Евгений, вновь развел руками. Действительно, Михаилу оставалось лишь самому явиться в НКГБ. Интересно, как они отреагируют на причастность к этому делу командира отряда «Подольск»?

– «Глухарь», в общем, – подытожил «земеля». – А тут еще…

Он заговорил совсем тихо, шепотом, словно боялся собственных слов. За квартирой Пустельги велось наблюдение. На третью ночь сотрудники угро задержали странную девушку, которая долго стояла в подъезде, а затем поднялась и позвонила в квартиру старшего лейтенанта. Девушка казалась явно не в себе: не отвечала на вопросы, почти не разговаривала, словом, определенно была больна. Ее успели отвезти на Огарева, но тут откуда-то появился «лазоревый» полковник и потребовал немедленно отпустить задержанную. Сыскари рискнули возмутиться, полковник исчез, но вскоре появился вновь, уже с бумагой, подписанной начальником столичного угро.

– Вот, – прошептал «земеля», извлекая из-под лежака небольшую серую папку. – Ребята еле успели… Хорошо еще, «лазоревый» не догадался!..

Это оказались фотографии. Выполнены они были неважно, в явной спешке. Лицо задержанной казалось перекошенным, глаза закрыты, густые волосы неровными прядями падали на лоб. Ахилло с минуту смотрел на фото, затем так же молча отдал его Евлампию.

– Ну, стало быть, пошли мы, – вздохнул Карабаев. – Благодарствую, Евлампий!

– Да что там! – махнул ручищей сыскарь. – Если б я помочь мог…

– А вы и помогли, – кивнул Ахилло. – Большое спасибо!

По лестнице спускались молча.

– Ну чего? – осведомился, наконец, лейтенант. – Вы – направо, я – налево?

– Скорее наоборот, – попытался пошутить капитан, но Прохор явно не понял его мрачного юмора. Он неуверенно потоптался на месте, а затем внезапно повернулся:

– Только… Товарищ капитан, вы все-таки скажите, вдруг пригодится… Кто на фотографии-то был?

Михаил не знал, что ответить глазастому сибиряку. Поверит ли он? Ахилло и сам не верил своим глазам, хотя Веру Лапину, актрису Камерного театра, узнал сразу.