Глава 6. Афанасий Михайлович
Кофе так и не допили. Чиф заявил, что пойдет писать отчет, и Лу с братом остались за столом одни. Бен встал, тихо подошел к двери, аккуратно ее прикрыл и вернулся на место.
– Три стоящих детали, – задумчиво проговорила сестра. – Безусый господин Чижиков, спецкоманда Волкова и Кровавый Рубин. Все остальное – лирика.
– Ничего себе лирика! – возмутился Бен. – Это был какой-то Босх! А то, что нас так быстро раскрыли, не удивляет?
– Нет, конечно. Дядя Сэм с его изоляционизмом играет в страуса, сунувшего голову в песок. О нас, конечно знают, хотя их агентуры на Тускуле, надеюсь, еще нет… Жаль, что это так подействовало на Джона! Дам ему успокаивающее перед сном…
– Не поможет, Лу! – брат перешел на шепот. – Он уверяет, что взаправду видел этих… беленьких…
– Хорошо, что не зелененьких, – сестра улыбнулась. – Бен, этот фокус нам показывали еще на первом курсе! Легкий гипноз – и никакой мистики. К тому же ты сам недавно говорил про нашу биологию.
– Ты хочешь сказать… – оживился Бен, – что из-за наших отличий этот тип принял меня за колдуна, а Чифа за какого-то упыря?
– Может быть. У Джона эти отличия заметнее. К тому же… Ешь землю, что не проболтаешься!..
– Ем! – согласился брат и глотнул холодный кофе.
– Дядя Генри и тетя Полли много лет назад попали под какое-то излучение. Может быть, даже радиоактивное…
– Успокоила! – вздохнул Бен.
– Сегодня же возьму у Чифа анализ крови. Надеюсь, все это – просто байки. Вот пришлют сюда фольклористов, пусть изучают…
– Да здравствует тускульский здравый смысл! – Бен чмокнул девушку в щечку, заработав ответный щелчок по лбу. – А то я, признаться, немного одурел. Слушай, а может здесь существуют аборигены тоже… с измененной биологией?
Сестра плечами:
– Теоретически – почему бы и нет. Вот выпустят меня отсюда, попробую узнать. А ты, Бен, намекни Джону, что я сюда не скучать ехала. Если ему не нравится моя легенда, то я стану провинциальной медсестрой…
– Устав комсомола выучила? – усмехнулся Бен.
– Ознакомилась. «Комсомолец обязан бороться с курением, пьянством и нетоварищеским отношением к женщине». Бен, а может, мы зря мудрим, а? Подкинуть сюда оружия, собрать недовольных, взбунтовать лагеря…
– И сколько миллионов ты согласна уложить? – поморщился брат. – Помнишь, дядя Сэм рассказывал о профессоре Семирадском? Тот считал, что революция – это болезнь, психическая эпидемия. А больных надо не вооружать, а лечить. Сначала ставить диагноз, потом завозить лекарства…
– А у господина Ленина все так просто, – грустно усмехнулась девушка. – Стоит перебить треть населения, и наступит всеобщее счастье. Знаешь, мы анализировали его статьи на практических по психиатрии…
– И выяснили, что они написаны параноиком?
– Представь себе, нет. Но вот воздействовать они должны именно на людей с отклонениями в психике. Там даже особый словесный ритм, который искажает сознание. При чтении создается эффект медитации…
– …Для идиотов, – кивнул Бен. – Нет, психология – это не для меня. Лучше пойду в колдуны, пусть даже мелкие. Уверен, меня возьмут.
Улица, названая именем великого пролетарского писателя Максима Горького, расцветилась красными флагами и многометровыми лозунгами, напоминающими о необходимости встретить двадцатилетие Великого Октября новыми трудовыми успехами в борьбе за выполнение планов партии Ленина-Сталина. Оба вождя также присутствовали в виде многочисленных портретов, закрывавших порою полдома.
Бен не спеша шел по улице, прикидывая, что у жителей квартир, чьи окна оказались закрытыми усатой или бородатой физиономией, пролетарский праздник неизбежно ассоциируется с наступлением полярной ночи. Здесь, среди каменных громад Столицы, он наглядно ощущал, насколько еще слабы и немногочисленны те, кто живет на его родине. Скромные одноэтажные домики Сент-Алекса, небольшой крест на центральной площади с именами погибших первопроходцев, однокупольная церковь Всех Святых – все это казалось маленьким, почти игрушечным. Мощь большевистского царства, нелепая, но грозная, могла одним дуновением стереть то, что создали тускульцы за три десятилетия. Пока аборигены слепы, но стоит им прозреть и протянуть руку к Тускуле…
С Чифом они проспорили все утро. Командир ждал ответа на свое послание и не хотел отпускать кого-нибудь за пределы защитного поля. Бен считал подобную предосторожность излишней. Прошлой ночью они изрядно покрутили по городу, сбивая с толку возможную слежку, а затем Бен проверил одежду специальным датчиком, во избежания возможных сюрпризов. Местные пинкертоны явно потеряли их след.
В конце концов ему удалось настоять на своем. Еще час потратили на снаряжение. Пришлось привлечь Лу, которая сразу же заявила, что из ее брата никогда и ни при каких обстоятельствах не получится пролетария. С ней согласились, и теперь на Бене было строгое черное пальто, серая кепка и такой же шарф – все по последней парижской моде. Его едва отговорили от смокинга: для столицы пролетарского государства это был очевидный перебор. Но даже и без смокинга Бен наконец-то почувствовал себя нормальным человеком. Перспектива носить экзотичную одежду аборигенов, особенно виденный им на фотографиях «ватник», ужасала еще на Тускуле.
Молодой человек добрался до нужного перекрестка и свернул налево. Этим маршрутом он еще не ходил и даже заранее не прорабатывал его на плане города. Оставалось надеяться на многолетние навыки в спортивном ориентировании. Правда, здесь была не Южная Степь и не долина Больших Ветров с ее зелеными скалами и прозрачными водопадами, но надо было научиться находить дорогу и в этом чудовищном рукотворном хаосе.
Пройдя три квартала, Бен вновь повернул налево и нырнул в небольшой тихий переулок, вскоре оказавшись на шумной улице, почти такой же широкой, как Горького, но с небольшим бульваром посередине. Взглянув на указатель, он возгордился – маршрут был избран точно. Именно на этой улице находился некий дом, где Бен рассчитывал найти интересующего его человека. Этому человеку он позвонил еще от станции метро, но женский голос сообщил, что тот, кто был нужен Бену, уехал в Дом Писателей, где должно состояться обсуждение новой поэмы известного литератора со странной фамилией Гатунский. Упустить такую возможность было грешно, ибо писатели, как учили Бена в гимназии, являются голосом и совестью нации. К тому же за нужным человеком имело смысл понаблюдать со стороны, как и советовал бывший капитан врангелевской разведки Сергей Казим-бек. Бен был уверен, что Джон сплоховал, поспешив на встречу с опереточным «Политбюро», к тому же иметь дело с большевиками, даже нелегальными, было противно. А вот человек, с которым Бен собирался поговорить, был вылеплен из совсем другого теста.
Любой контакт, даже мимолетный, требовал подготовки. Бен заглянул в несколько газетных киосков и наше нужный журнал с поэмой Гатунского, называвшейся, как выяснилось, «Честь пионера». Оставалось вновь удивиться, ибо пионерами, как помнил Бен, именовались военные саперы, а также колонисты Дикого Запада. Читать, однако, сей опус он не стал, решив пока использовать журнал в качестве пропуска в Дом Писателей.
…Необходимость всюду предъявлять пропуска сразу же настроила Бена против этого города. Даже в такой мелочи чувствовалась мощь Системы, способной контролировать все, включая вход в Дом Литераторов, охранявший не хуже оборонного наркомата. Правда, в кармане Бена лежала неплохо сработанная «липа», способная отворить почти любые двери в Столице, но лишний раз показывать фальшивку не хотелось.
Несколько минут Бен простоял у входа в Дом Литераторов – приземистое трехэтажное здание с высокими стрельчатыми окнами, прикидывая, не стоит ли бросить опасную затею. Но вскоре он убедился, что в этот день пускали не по пропускам. Люди проходили внутрь, что-то говорили вахтеру и бодро спускались вниз, где, вероятно, был гардероб. У многих в руках были журналы, и Бен подивился многочисленности поклонников музы товарища Гатунского.
Решившись, он храбро вошел в вестибюль и, выставив перед собой журнал, веско проговорил: «На обсуждение!». То ли подействовал тон, то ли безукоризненный парижский наряд, но Бена пропустили, вежливо указав дорогу в гардероб, который действительно оказался в подвале. Уже на ступеньках он почувствовал на себе любопытные взгляды. Когда же пальто было сдано, молодой человек ощутил себя в центре внимания. Кажется, его новый костюм с темной рубашкой и светлым галстуком смотрелся здесь несколько экзотично. Отступать было поздно, и Бен поспешил отойти в сторону и слиться с толпой.
Людской поток вынес его по широкой лестнице в фойе. Обсуждение намечалось в большом зале, куда вела еще одна лестница, возле которой народу было особенно густо. Несколько минут Бен незаметно рассматривал разношерстную публику, но того, кто был нужен, заметить не удалось. Зато заметили его самого. На Бена откровенно косились, то и дело перешептываясь и кивая. Пару раз удалось услышать приглушенные реплики: «Из посольства…» Это было не худшим из вариантов, и Бен решил в случае чего отвечать с английским акцентом. Впрочем, излишне привлекать внимание все же не хотелось, и он, сделав круг, направился за несколькими серьезного вида мужчинами, которые явно куда-то торопились.
Путь, к его немалому удивлению, привел в прямиком буфет. Тут было людно и накурено. Бен быстро осмотрелся…
…Нужный ему человек сидел за одним из столиков совсем рядом. И самое удивительное, единственное свободное место было именно там…
Направляясь в Дом Писателей, Бен не думал идти на контакт. Но пустой столик в переполненном буфете выглядел словно перст судьбы.
– Разрешите?
Человек неторопливо поднял голову, поправил сверкающий монокль:
– Прошу вас.
Бен кивнул в ответ и нерешительно присел. Его учили, как надо вести себя при подобных встречах, но теперь перед ним сидел человек из совсем чужого мира. Инопланетянин…
– Я закурю… Вы не возражаете?
Бен не курил, хотя и носил в кармане портсигар, набитый «Казбеком». Вопрос был глупый, да и не так следовало начинать беседу. Впрочем, монокль снова сверкнул самым добродушным образом:
– Помилуйте, что за церемонии, молодой человек!
Бен достал папиросу, но отвращение перед табачным дымом пересилило – закурить он так и не решился.
– Разрешите… Два слова, Афанасий Михайлович…
В глазах человека были теперь легкое удивление и усталость:
– Желаете автограф? Простите, не имею чести…
– Бен… Или Александр, как вам больше нравится. За автограф спасибо, но я должен передать вам послание…
…Беседу с этим человеком он прорабатывал с Казим-беком несколько раз. Следовало завязать непринужденную беседу, ввернуть несколько фраз по-французски, намекнуть на общих знакомых. Все шло не так…
– Вы, как я вижу, курьер, Александр?
Лицо оставалось спокойным и даже благодушным, но в глазах мелькнула настороженность.
– Да. Я передам вам журнал. Письмо – в нем.
Бен быстро вложил конверт в только что купленный журнал с поэмой о таинственном пионере и передал через столик, запоздало сообразив, что такое делать и вовсе не следовало. Но Афанасий Михайлович отреагировал на удивление спокойно. Он медленно перелистал журнал, достал конверт. Внезапно широкая ладонь дрогнула.
– Вот как… Я прочитаю сейчас, не возражаете?
Бен быстро оглянулся. Народу в буфете стало несколько меньше. Очевидно, вечер уже начинался.
– На нас не смотрят, – понял его собеседник. – Здесь смотрят на тарелку или в рюмку. У вас есть время?
Бен кивнул. Афанасий Михайлович распечатал конверт, развернул большой лист бумаги и снял монокль, сунув его в нагрудный карман черного фрака. Только сейчас Бен сообразил, что этот человек одет, если судить по здешним традициям, весьма странно.
Шли минуты. Постепенно буфет пустел, лишь возле стойки сгрудилась веселая компания, явно не интересовавшаяся творчеством Гатунского. Наконец Афанасий Михайлович сложил письмо в конверт и грустно улыбнулся:
– Все это должно, насколько я понимаю, сжечь?
– Как хотите, – совсем растерялся Бен. – Вам виднее, Афанасий Михайлович…
Теперь он мог вручить вторую часть своеобразного пароля – небольшую цветную фотографию. Его собеседник подержал снимок в руке, покачал головой.
– Но почему же так поздно, Александр? Впрочем, наверное, не вас об этом спрашивать…
– Я… Я объясню, – Бен сглотнул. – Много лет всякие контакты с большевиками были запрещены. Только в этом году…
– И она обо мне вспомнила… Спасибо!.. Я прочитаю письмо еще раз и уничтожу, можете не беспокоиться… Ну-с, насколько я понимаю, это ваши верительные грамоты, господин Бенкендорф?
– Так точно, господин Бертяев, – Бен едва удержался, чтобы не вскочить и не щелкнуть каблуками. – Сочту за честь знакомство с вами!
– Ну, зачем же так! – Афанасий Михайлович явно удивился. – Неужели слава о моем творчестве достигла владений господина Богораза?
– Я не видел и не читал ни одной вашей пьесы, – горячо зашептал Бен. – Я даже не знал, что вы драматург. Но в 19-м году под Армавиром вы спасли жизнь молодому поручику – моему отцу. Ваша фотография висит в нашем доме, сколько я себя знаю! Может, вы помните? Отец любил петь песню… «Марш вперед! Трубят в поход…»
– «…марковские роты…» – на миг лицо драматурга помолодела, возле рта обозначились жесткие складки. – Как там Леон… ваш отец?
– Умер пять лет назад… Он всегда помнил вас и просил, если я вас встречу…
– Не надо! – широкая ладонь вновь дрогнула. – Ваш отец сделал для России куда больше, чем такие, как я. Давайте о другом… Знаете, Александр, еще тогда, в 19-м, я хотел спросить вашего отца, да все не решался… По поводу фамилии.
– А-а! – усмехнулся Бен. – Родственник и даже потомок. А что, здесь это многих смутит? Чекисты разыскивают потомков царских министров?
– Им это, пожалуй, даже понравится, – Бертяев уже пришел в себя, лицо вновь приняло спокойный и чуть насмешливый вид. – А вот наша пишущая братия, того и гляди, задрожит, Александра Сергеевича вспомнив!
– Кого? – удивился Александр Бенкендорф. – Кого-нибудь из декабристов? Но мой пращур сам был членом «Ордена русских рыцарей»…
Теперь удивился его собеседник:
– Я имею в виду Пушкина.
– Поэта? А-а!.. Знаете, я его не очень-то читал. Мы изучали русскую литературу факультативно…
Глаза драматурга внезапно потемнели.
– Вы… Русские… не учите в школах Пушкина?
Бену стало стыдно, причем не только за себя, но и за всю Тускулу сразу.
– Понимаете, Афанасий Михайлович, у нас в гимназиях можно выбирать программы. Я был во французском классе… Но русскую литературу у нас тоже учат, в университете есть русское отделение… Не судите нас! Мы ведь родились не на Земле…
– Да, – подумав, кивнул Бертяев. – «Иная жизнь и берег дальный…» Кажется, мы уже стали друг для друга… марсианами…
Бен чувствовал себя не лучшим образом. Излагать программу «Генерации» можно перед стариками в Сент-Алексе, перед утопистом Чифом, начитавшимся марксистских сказок, но не перед теми, кто жил на этой планете.
– Не марсианами, конечно… Но, Афанасий Михайлович!… Наши родители, те, кто прибыл на Тускулу с Земли… ведь им не нашлось здесь места! На этой Земле их убивали, травили… Они постарались забыть, начать жизнь сначала. А для нас, их детей, родина – там…
– Как для американцев, которые постарались забыть об Англии, – улыбнулся Бертяев. – Вы правы, не мне вас судить… Ладно, это все лирика… Как я понял, вы тут не просто турист. Если нужна моя помощь, то я готов. Правда, шпион из меня никакой. Могу ответить на ваши вопросы, познакомить с любопытными людьми. Пожалуй, и все…
Бен не стал спорить, хотя те, кто направлял на Землю исследовательскую группу, возлагали на этого человека куда более серьезные надежды.
– Мы тоже не шпионы, Афанасий Михайлович. Мы не собираемся похищать военные секреты Сталина и подкидывать бомбы. Мы наблюдатели…
– А мы – объекты наблюдения, – вздохнул драматург. – Значит, ваше руководство не собирается вмешиваться в наши дела?
Бен едва сдержался, чтобы не сказать правду. Нет, еще рано!
– Да, мы не вмешиваемся в политику.
– То есть, если – вопрос чисто гипотетический – какой-то здешний безумец попросит у вас помощи против режима?
Бену стало совсем кисло.
– Ни в коем случае!
– Хвалю! – лицо Афанасия Михайловича застыло каменной маской. – Надеюсь, товарищ Сталин тоже оценит вашу… сдержанность. А если речь идет не о борцах, а о жертвах? Например… Надо спасти человека от голодной смерти?
– У вас… – Бен вздрогнул. – У вас люди умирают от голода?
– Час назад я был в гостях у сына одного моего давнего друга. Его самого давно нет в живых, погиб еще в 18-м. Сын его – талантливый художник, но ему очень не повезло. Неплохо начал, были персональные выставки, но год назад его фамилию упомянули в статье «Художники-пачкуны». Не читали?
– Нет, – удивился Бен. – Это что, фельетон?
Бертяев вздохнул:
– Да, господин Бенкендорф, вам придется долго изучать нашу, так сказать, реальность!.. Ну, с поэмой Гатунского вы хоть ознакомились?
– Не успел… Как я понял, это что-то детское? Из жизни ваших бойскаутов?
– Почитайте! – Афанасий Михайлович протянул Бену журнал. – Тогда вам станет немного понятнее. Так вот, этот молодой человек остался один. Картин у него уже не покупали, заказчики исчезли, знакомые, как это бывает, поспешили забыть. Я и мои друзья немного помогаем, но он серьезно болен. Его болезнь в СССР не вылечить…
– Понял, – прервал его Бен. – Где он живет?
– Вы ему действительно поможете?
Внезапно Бену показалось, что его попросту проверяют. Подумав, он рассудил, что так и должно быть.
– Мы ему поможем, господин Бертяев. А мне для начала хотелось бы просто познакомиться с людьми…
– Приходите ко мне завтра в четыре часа, – улыбнулся Афанасий Михайлович. – Вид у вас нездешний, так что я намекну, что вы иностранец. Где я живу, вы, наверно, знаете?
– Да. Спасибо, – Бен встал. – Назовите адрес этого художника…
Распрощавшись, он вышел в коридор. Идти на обсуждение поэмы Гатунского расхотелось, и Бен начал не спеша прогуливаться по пустым коридорам, с интересом разглядывая портреты местных знаменитостей. Можно было спокойно поразмышлять.
…Разговор получился более чем интересным. Драматург знал о Тускуле. Знал – и пошел на риск, намекнув о каких-то «безумцах». Кажется, он неплохо разбирается в людях, сразу же сообразив, что потомок начальника III Отделения не имеет к здешним жандармам ни малейшего отношения. Разговор о больном художнике затеян тоже неспроста. Очевидно, это своеобразный тест…
Бен изучил вывешенный на самом видном месте список очередников на жилплощадь, еще раз подивившись здешним обычаям. Итак, тест: не побоятся ли гости с Тускулы помочь человеку, от которого отвернулось здешнее «общество»? Значит, понадобятся деньги, а посему пора пускать в дело «батарею Кента». Деньги – и лекарства. Кажется, настал час и для сестренки Лу – графини Любови Леонтьевны Бенкендорф…
Чиф слушал доклад Бена равнодушно, не задавая вопросов. Лу, напротив, проявила явный интерес, тут же забрав у брата журнал, дабы ознакомится с поэмой. То, что ей наконец-то можно будет выйти в незнакомый мир Столицы, вызвало еще более бурную реакцию: девушка предлагала завтра же отправиться по указанному Бертяевым адресу.
Косухин по-прежнему молчал и Бен, не выдержав, поинтересовался, не означает ли сие молчание командирскую немилость. Его приятель покачал головой:
– Ты сработал все о'кей. Преклоняюсь…
Сам того не ожидая, он перешел на английский.
– Так чего ты такой вареный? – поинтересовался Бен тоже на привычной американском жаргоне.
– Правда? Все в норме, только Пушкина придется перечитать. Как видишь, наши родичи считают его великим поэтом…
Бен скривился:
– Предпочитаю Маларме и Леконта де Лилля… Ладно, как насчет Лу?
– Да, насчет меня! – подхватила девушка. – Джон, я уже все придумала! Скажу, что я – из местной поликлиники… Едва ли у меня будут проверять документы.
– Хорошо, – кивнул Чиф. – Только… Бен, проследи, чтобы Лу оделась как-нибудь…
– Поуродливее, – вздохнула девушка. – Мужские ботинки на два размера больше, темный плащ, платье с воротником до ушей…
– Именно. А теперь, ребята, слушайте. Я получил ответ от Казим-бека…
На стол легла бумага, исписанная ровным, четким почерком.
– Вот… «Господину Косухину, руководителю…» Пропускаю… «На ваш № 23 отвечаю…» Вот: «Ваше поведение считаем правильным, в дальнейшем же рекомендуем…»
– Стиль старой русской разведки! – усмехнулся Бен. – «Рекомендуем» – звучит!..
– Вечно ты перебиваешь! – возмутилась сестра.
– Продолжаю… «Первое – разработку линии „Официальное подполье" временно прекратить. Второе – начать разработку запасного варианта»…
– Это мы уже сообразили, – вновь не выдержал Бен.
– «Третье. Обратить особое внимание на поиски контактов с Тернемом. При этом обязательно следует учитывать новую информацию, которая будет вам направлена дополнительно…» Вот эта информация…
Чиф достал еще один лист бумаги, но читать не спешил.
– Да что случилось? – не выдержал Бен. – Тебя что, обратно отзывают?
– Еще нет, – Чиф нерешительно подержал бумагу в руках и вновь положил ее на стол. – Сначала послушайте, а потом сами скажите…
Он секунду помолчал, затем стал читать ровным, спокойным голосом:
– «При направлении группы „Пространственный Луч" в СССР руководство исходило из потенциальной угрозы существования в этой стране оборудования пространственной связи, что может угрожать безопасности Тускулы. Ввиду этого вам ставится задача выйти на контакт с Александром Тернемом – участником экспериментов профессора Глазенапа. В силу открывшихся в последнее время данных, существование в СССР подобного оборудования можно считать доказанным. Вчера, после получения вашего № 23, состоялась беседа с господином Косухиным Степаном Ивановичем. Беседа проходила в кабинете Его Высокопревосходительства Председателя Государственной Думы РТОТ господина Богораза в его присутствии. В ходе беседы было выяснено следующее:
В 1920 году в ходе выполнения спецзадания командования РККА господин Косухин познакомился с уже известным вам Волковым-Венцлавом, который имел приказ помещать выполнению программы „Мономах". Волков, по имеющимся данным, является личностью с измененной биологией, возможно, вследствие экспериментов, проводившихся по указанию Дзержинского в 1918 году. В результате последующих событий господин Косухин был вынужден эмигрировать на Тускулу. Исходя из этого, существование могилы на Донском кладбище и факт „похорон" в апреле 1921 года могут считаться мистификацией:
1. Друзей господина Косухина, стремившихся сбить Волкова-Венцлава и его агентов со следа.
2. Самого Волкова-Венцлава с целью скрыть факт невыполнения приказа. Поэтому слова Волкова и лиц, назвавшихся „Чижиков", „Иваныч" и „Тарек" не могут считаться достоверными, поскольку не исключена возможность введения их в заблуждение или сознательной лжи с их стороны.
Однако в ходе беседы выяснилось обстоятельство, на которое в 1921 году не было обращено должного внимания. В это время (апрель 1920 – август 1921 гг.), после ликвидации установки „Пространственного Луча" в Париже, на Земле не действовала ни одна установка подобного типа, известная кому-либо из участников проекта. Ввиду этого появление господина Косухина на Тускуле может быть объяснено только одним – наличием подобной установки в руках иных лиц. Дать какие-либо объяснения по этому поводу господин Косухин не смог или не пожелал, кроме соображений, которые он изложил Его Превосходительству в беседе с глазу на глаз.
Не считаю возможным скрыть, что ввиду деликатности проблемы, господин Косухин потребовал проведения тщательного расследования, до окончания которого объявил о своей отставке со всех государственных и общественных постов. Его Превосходительство категорически отверг такую возможность, равно как и отстранение вас, уважаемый Иван Степанович, от руководства группой „Пространственный Луч". Само расследование, прежде всего относительно наличия в СССР упомянутой установки, поручается вам. Прошу сообщить свои предложения в ближайшее время.
Ваш Казим-бек. № 41–20»
Чиф спрятал бумагу и вопросительно посмотрел на Бена.
– Так в чем дело? – удивился тот. – Ну, бурные биографии у наших родителей, и что? Дядя Генри занимался чем-то сверхсекретным, отсюда и ложная могила…
– Помнишь слова Венцлава?
– Про колдунов и упырей? Уж не знаю насчет осинового кола, но нервы тебе надо подлечить. Кстати, Лу, где твой обещанный анализ крови? Лу, чего молчишь?
– А? – девушка встрепенулась. – Нормальный анализ. Лейкоциты в норме, РОЭ и сахар – тоже в норме.
– Ну и порядок, – наставительно произнес Бен. – Упырь нашелся! Да он тебя специально из равновесия выводил, чудик! Неужели не ясно?
– Ясно, ясно, Бен, – Чиф задумался, поглядел на Лу. – Вот что, сходи-ка полей фикус!
– Я?! – Бен от возмущения даже привстал. – Ну знаешь! По-моему, мы вроде как делом заняты…
– И хорошо полей! Как понял?
– Так бы и сказал, что мне надо вон выметаться, – буркнул Бен, наконец-то сообразивший, что злосчастное растение совершенно ни при чем. – Лу, если он тебе будет глупости говорить, зови!..
Чиф подождал, пока хлопнула входная дверь и повернулся к девушке:
– А теперь выкладывай! И не вздумай спрашивать: «о чем»?
– О чем? – невозмутимо отозвалась Лу, вставая. Выйдя в соседнюю комнату, она тут же вернулась и положила на стол небольшой листок бумаги.
– Читай! Все в норме!..
Их глаза встретились, и девушка, не выдержав, первой отвела взгляд.
– Ты врач, Лу! Ты не имеешь права…
– Имею, – негромко проговорила она. – Именно потому, что я врач. Подробности сообщу только на Тускуле…
– Это приказ, Любовь Леонтьевна!
Девушка дернула плечом, отвернулась.
– Как хочешь… Но лучше бы ты просто мне поверил, Джон… Хорошо!.. Кровь, если ты помнишь, состоит из плазмы, красных кровяных телец – эритроцитов, затем белых – лейкоцитов…
– Помню, – поторопил Чиф. – Можешь не читать лекции.
– …а также кровяных пластинок, называемых иногда «тромбоцитами». Все это у тебя в наличии, причем в оптимальном количестве…
– Не тяни, Лу!
– А ты не перебивай… Тогда я решила исследовать кровь под микроскопом. В общем, получилось вот что…
Девушка вооружилась карандашом и начала что-то быстро рисовать на бумаге. Чиф внимательно следил, время от времени кивая и подсказывая, но затем умолк, глядя как карандаш летает по бумаге, оставляя легкие следы в виде странных ромбов, окружностей и цилиндриков.
– Постой… – наконец, не выдержал он. – Кажется, сообразил. И что из этого? Высокая сворачиваемость?..
– Не только… – девушка помолчала, нерешительно постукивая карандашом по рисунку. – Понимаешь…
В дверь поскреблись:
– Еще поливать?
– Сгинь! – резко бросила Лу. Из-за двери послышался горький вздох. – Понимаешь, Джон, по всем показателям ты абсолютно здоров, а этого… не должно быть. Твоя кровь не совсем…
– Человеческая? – понял Чиф. Девушка замялась.
– Да. Обычный человек с такой кровью жить бы не смог. Значит, есть серьезные изменения в нервной системе, во всех кроветворящих органах…
– И в костном мозге… Странно, ведь меня каждый год обследовали!..
– Это никак не проявляется, – вздохнула девушка. – Нужен очень мощный микроскоп, чтобы увидеть. Джон, а тебе не делали переливания крови?
– Нет, – Чиф медленно встал и отвернулся. – Равно как пересадок селезенки и спинного мозга. А я-то думал!… Вот, смотри…
Он положил на стол листок с анализом и прикрыл глаза. Прошла секунда, другая – листок медленно взмыл вверх.
– Это каждый из нас может, да?
– Практически каждый, – кивнула девушка. – Знаешь, я тоже подумала, что это мы все такие, поэтому проверила свою кровь, а заодно и Бена. У нас есть отклонения, но минимальные…
Белый листок по-прежнему висел в воздухе, чуть подрагивая от еле ощутимого сквозняка.
– Минимальные… – задумчиво повторил Чиф. – Смотри!
Листок дрогнул и начал медленно опускаться вниз, коснулся ладони, вновь дрогнул, но не остался лежать, а чуть наклонившись набок, пошел сквозь руку…
– О Господи! – девушка вскочила, отшатнулась.
– Это у меня лет с четырнадцати. Родители просили никому не говорить… В общем, сквозь стены проходить не могу, но кое-что…
Рука дрогнула, а затем резко упала на поверхность стола. Лу охнула: кисть прошла сквозь дерево – раз, другой…
– Хватит, я поняла… Джон, я, наверное, должна была тебе сказать раньше, но такое считается врачебной тайной… Еще до твоего рождения тетя Полли и дядя Генри попали в какой-то научный центр. Там был огромный красный кристалл, похожий на рубин, через который пропускали синее излучение… У тебя очень сильные генетические изменения…
Чиф молчал, по-прежнему глядя в сторону. Девушка тряхнула головой:
– Да приди в себя! Какая, в конце концов, разница? Забудь обо всем до возвращения, а там, если хочешь, зайди в лабораторию медицинского центра. Да и то – надо ли? Ведь ты нормален!..
– Пока нормален, – негромко возразил Чиф. – До четырнадцати лет у меня такого не было. Значит, изменения только начались… Ты как, Лу, любишь лягушек потрошить?
Бена пришлось звать долго. Он обиделся, заявив, что намерен отныне ночевать у входной двери рядом с фикусом – его единственным другом. Заманить его удалось только напоминаем, что ужин уже на столе.
После ужина Чиф закрылся в лаборатории, попросив не беспокоить. Несколько удивленный Бен, собиравшийся проводить пробный сеанс связи, пожал плечами и устроился в гостиной на диване, лениво перелистывая словарь советских неологизмов, специально подготовленный кафедрой современного русского языка университета в Сент-Алексе. Лу, закончив свои дела, присела рядом, погрузившись в чтение отобранного у брата журнала.
Бен, испытывая некоторое недоумение, старательно штудировал словарь. Язык предков, по его мнению, превратился в какую-то тарабарщину. Полагалось говорить вместо «жалованье» – «зарплата», «синема» превратилось в «кино», причем с ударением на втором слоге, отчего «синематограф» стал «собачьим театром». Особенно удивили загадочные «октябрины», заменившие «день Ангела». Слова же «Вторчермет», «Охмадет», «Наркомзем» и «Тяжмаш» Бен старался пропускать, не читая. Окончательно добил его СЛОН, превратившийся из симпатичного животного в страшный концлагерь на Соловках. Бен напрягал память, запоминая, но в глубине души понимал, что в самый неподходящий момент обязательно сорвется, назвав, к примеру, наркома «милостивым государем», а трактористку Пашу Ангелину – «мадемуазель»…
– Бен, это же страшно! – Лу отложила в сторону журнал и растерянно потерла виски.
– Что именно? – брат взял в руки журнал и с выражением прочел: «Деревья по ветру качались, шумело поле спелой ржи. В овраге кулаки собрались, точили острые ножи. Желая заслужить награду, о преступленьи вели речь: устроить тайную засаду и пионера подстеречь…» И что тебя удивило? Растопчинский стиль, конечно, но чего ты ожидала?
– Да при чем тут стиль! – возмутилась сестра. – Знаешь, о чем тут? Один бойскаут узнал, что его отец совершает должностное преступление, и сообщил в контрразведку. А дядя этого бойскаута вместе с другими родственниками подстерег парня и прикончил. Представляешь?
Бен зевнул:
– Помнишь песню про Хорста Весселя? У нас, кажется, есть пластинка. Типичное тоталитарное мышление. «Наши маленькие детки нынче служат в контрразведке…»
– И ты так спокойно об этом говоришь? Они же больные! Дети доносят на родителей, родители подстерегают детей в засаде… Что мы тут можем сделать, не представляю…
– Лу, прежде всего – меньше эмоций, – наставительно заметил брат. – Пойми, ты имеешь дело с произведением художественной литературы, написанным в пропагандистских целях…
Сестра помотала головой:
– Это действительно было где-то на Урале. В предисловии сказано – реальный факт. Горький заявил на съезде писателей, что этому бойскауту надо поставить памятник…
– А кто такой Горький? – равнодушно отозвался Бен, перелистывая журнал. – Хватит читать такое, вкус испортишь!.. Лу, мы имеем дело с болезнью. А если так – надо не возмущаться, а лечить. Вот завтра я схожу кой-куда, понаблюдаю за местными Гомерами, может, и этого Гатунского встречу. Что ему передать от тебя?
– Что он гвок, – буркнула сестра.
– Охотно. Только не поймет. Наш фольклор они не изучают… Интересно, чего там Джон поделывает? Он просил меня настроить передатчик, наверное, хочет поговорить с Казим-беком… А помнишь, мы мечтали о том, какие тут у нас будут приключения? Как будем спасать приговоренных сталинскими сатрапами, расклеивать листовки, создавать партизанские отряды? Помнишь, когда мы играли в «красные-белые», никто не хотел быть красным, кроме Джона?
– Почему? – удивилась Лу. – Я тоже часто была за красных, по-моему, ты тоже.
– Из-за Джона…
– Факт есть факт. Ну, а насчет приключений, так по-моему, уже на первом курсе все стало ясно. Ты же сам говорил, мы тут не нужны.
– Это и обидно, – подхватил брат. – Ну ладно, я, как известно, циник и эгоист, и вообще, мне наши дела ближе. Но представь себе, если бы Президент Сэм объявил набор волонтеров. Да половина наших стариков записалась бы! Прибыли бы сюда с трехцветными знаменами…
– В Европе больше миллиона русских. Некоторые из них пытаются вернуться. Насколько я знаю, бойскауты сообщают о них в контрразведку, а суды приговаривают к расстрелу…
– А народ безмолвствует, – задумчиво проговорил брат.
– Отчего же безмолвствует? Рукоплещет! Народ счастлив, что существуют колхозы, лагеря и НКВД. В этом-то и ужас. Боюсь, сумей мы, или кто другой, опубликовать или распространить материалы о репрессиях – на Западе их уже немало, нас бы просто не захотели слушать. Нет, тут что-то не так…
– Поэтому мы не будем больше играть в «красные-белые», – кивнул Бен. – Наше дело – выполнять приказ руководства, не вмешиваясь во внутренние дела товарища Сталина и его шакалов. А жаль! Честно говоря, я бы с удовольствием занялся хотя бы этим безусым. Чиф – гений! В первый же день вышел на что-то очень важное… Чушь какая-то – подпольное Политбюро прямо в центре Столицы!..
– Официальное подполье, – отозвалась сестра. – Умные диктаторы назначают не только министров, но и руководителей подполья. Взамен гарантируется нечто вроде личной безопасности. Чифа, по-моему, и вывели на такую структуру. Могу себе представить, кого бы они отобрали нам для Тускулы!
– Постой-постой, – заинтересовался Бен. – Но в таком случае они бы не стали допрашивать его о дяде Генри. Согласились бы – и все.
Лу развела руками:
– Нам их логики не понять. Боюсь, придется отбирать людей самим. Погляжу-ка завтра на этого художника. Может, у него есть знакомые – из тех, кто не побоялся…
Она вновь взяла журнал и принялась перелистывать критические статьи в конце номера. Тут дело пошло спокойнее, и девушка даже начала проявлять нечто, похожее на обычный читательский интерес. Бен вновь погрузился в словарь, пытаясь представить, как нужно обращаться к разным должностным лицам, а также к соседям по очереди и трамвайным попутчикам. При должном усилии все это можно заучить, но обращаться к особам женского пола со словом «товарищ»!.. «Товарищ, вы не желаете сходить со мной на „Норму"?..»
Неожиданно отворилась дверь. Чиф вошел в комнату, секунду-другую постоял на пороге, затем присел к столу.
– Леди, джентльмены, прошу…
Бен и Лу переглянулись, но переспрашивать не стали.
– Проводим деловую игру. Бен, ты руководитель группы «Пространственный Луч». Обстоятельства – наши. Состав – ты и Лу. Время – начиная с завтрашнего утра. Твои действия?
Бен щелкнул пальцами:
– О'кей, товарищ командир, приступаю… Завтра Лу отправляется к нашему больному. Кроме оказания помощи, она попытается установить контакты с его знакомыми из числа местной богемы. Сам я иду к Бертяеву, где буду побольше слушать и поменьше говорить. А послезавтра постараюсь сходить на демонстрацию, чтобы ощутить местный шабаш изнутри. Ну, а в перспективе…
Он помолчал, затем заговорил совсем другим тоном:
– По-моему, ключ в Бертяеве. Уверен, он не просто «внутренний эмигрант», как здесь принято выражаться. Думаю, именно через него удастся начать отбор людей для Тускулы. Затем надо прощупать «официальное» подполье. Если это не провокаторы, то продолжим переговоры, но уже без всяких условий с их стороны. Они представляют кандидатов, мы – отбираем. И осторожно выходим на Тернема. Тут возможны варианты…
– Лу? – Чиф повернулся к девушке. Та пожала плечами:
– Я в руководители группы никогда не намечалась, но с Беном, как ни странно, согласна… Я хочу устроиться в научный центр, где можно провести исследование по психиатрии. Куда устраиваться и каким образом, еще не знаю, но постараюсь поскорее выяснить. Думаю, если Бен был руководителем группы, то не посмел бы держать меня взаперти!
– Надейся, надейся, – хмыкнул брат, тут же заработав подзатыльник.
Чиф помолчал, затем кивнул и наконец кивнул:
– Хорошо, действуйте. Только, Бен, учти: ничем другим вы с Лу заниматься не должны. Все ясно?
– А ничего не ясно, – отпарировал тот. – Это что, продолжение деловой игры?
– Уже нет. С завтрашнего утра ты руководитель группы. Казим-бек назначение утвердил. Вот твой личный шифр.
Бен повертел в руках небольшой белый конверт и, не распечатывая, сунул в карман:
– Чиф… Джон… Тебя что, отзывают на Тускулу?
– Не дождешься! – усмехнулся Косухин-младший. – Я подал рапорт Казим-беку, чтобы он разрешил мне действовать самостоятельно и по отдельной программе. Тебе подчиняться не буду. Возможно, скоро мне придется уехать, по крайней мере, на время. Вопросы есть?
– Вопросы? – поразился Бен. – Ну, знаешь! Какая еще отдельная программа? Ты чего надумал? Разве это по-товарищески?
– Вам неясен приказ, Александр Леонтьевич?
Бен моргнул, все еще не веря, затем криво усмехнулся:
– Куда уж яснее, Иван Степанович!
Он поглядел на сестру, но Люба Бенкендорф смотрела куда-то в сторону, явно не желая вступать в разговор.
