В тот день шли долго. Майор надеялся до темноты пересечь Яйлу, чтобы выйти к Чердашу не позже завтрашнего полудня. Правда, дорога была не из приятных. Ровная поверхность Караби обманула – под ногами оказалась скрытая высокой старой травой скала, вся в выбоинах и мелких камнях. Вскоре пустая равнина сменилась невысокими холмами и пологими впадинами, которые приходилось обходить, чтобы не перебираться через выступавшие сквозь траву каменные гребни. Вдалеке показались темные пятна небольших рощиц, подступавших к дороге. Тут требовалась еще большая осторожность, чтобы не угодить в засаду.

Уже стемнело, а маленький отряд продолжал идти, пересекая Караби с юга на север. Карта помогала плохо – дорога время от времени исчезала, раздваивалась, а то и начинала сворачивать в обратную сторону. Подумав, Ерофеев предложил идти по компасу, но первые же сотни метров заставили отбросить эту идею: земля под ногами начала горбиться, ноги то и дело проваливались в скрытые в траве ямы, а однажды шедший первым майор едва не угодил в огромную карстовую промоину.

Уже в полной темноте свернули к одной из рощиц. Невысокие, покрытые черной корой деревья росли густо, поэтому палатку поставили прямо на опушке. Михаил чувствовал себя усталым и разбитым, даже разговаривать не хотелось. Ерофеев, и тот утратил свою обычную жизнерадостность, лишь Гонжабов был все такой же – спокойный, невозмутимый, словно и не шагал весь день с тяжелым рюкзаком. Спать не тянуло. Поужинав, все трое присели у костерка, глядя в огонь и подбрасывая время от времени мелкие сучья.

– Слышь, Гонжабов, расскажи чего интересного, – предложил внезапно майор. – Молчишь все, молчишь…

– Нас учат молчать, – последовал невозмутимый ответ, – лишние слова опасны.

– Во-во, – к Ерофееву, похоже, вернулось хорошее настроение. – Точно! Вмиг можно 58-ю заработать. Так все-таки, чего еще умеешь, похвастай!

– Я мог бы поднять труп и заставить его идти, – в голосе бхота послышалась легкая насмешка. – У нас был бы носильщик…

– Да ну, скажешь еще! – поморщился майор. – Я таких баек наслушался и раньше. Будто в гражданскую войну полки мертвяков воевали. Выдумают же! А ну-ка стойте!..

Где-то неподалеку послышался шум. Кто-то – или что-то – двигалось со стороны дороги. В руках Ерофеева мгновенно оказался трофейный карабин, Ахилло достал парабеллум, только бхот не двинулся с места, по-прежнему глядя в огонь. Шум приближался, затрещали ветки…

…Неяркий свет костра упал на конскую морду. Из-под длинной спутанной гривы глядели любопытные круглые глаза…

– Фу ты! – майор подошел поближе, протягивая руку, но странный гость негромко заржал и сгинул. Вновь послышался шум и легкий топот. Конь уходил куда-то вглубь рощи.

– От табуна отбился, – предположил Ерофеев. – Осторожная животина!

– А я слыхал, что здесь, на Караби, есть дикие кони, – вспомнил Михаил. – С гражданской остались и одичали – вроде мустангов. Здесь вообще много странного.

– Это древняя земля, – негромко проговорил бхот. – Очень древняя. Это был не просто конь…

– Сговорились! – скривился Ерофеев. – Скажи еще – оборотень! Коняга как коняга, просто заблудилась. Ты вот чего скажи: сколько еще ваших бхотов может быть у тех гадов?

– Еще один, постарше. Ваше оружие уже не поможет.

Ахилло вспомнил утреннюю схватку, и ему стало не по себе.

– Гонжабов, почему вы сказали, что рядом со мною – смерть?

– Это легко заметить, – бхот медленно повернулся, на Михаил взглянули темные, чуть прищуренные глаза. – Но твоя не среди врагов, ищи ее среди своих…

Яснее намекнуть было нельзя.

– Ты его не слушай, – вмешался Ерофеев. – Это он, как от нашей власти пострадавший, злобствует!

Бхот промолчал, Михаилу тоже не захотелось вступать в спор. Слишком хорошо он знал, как близка смерть для тех, кто служит в Большом Доме.

– Вы оба смелые люди, – продолжал Гонжабов. – Но вы слепы и даже не знаете, за кого отдаете жизни. Когда-то я тоже был таким, но потом понял, что мы – всего лишь глина, из которой Он лепит новый мир.

– Вот тебе «четвертак» и впаяли, – наставительно заметил Ерофеев. – Чтобы не философствовал! Это, гражданин Гонжабов, изменой пахнет.

– Я не предатель. Я по-прежнему служу Тому, Кто открылся мне, когда я молил о просветлении. Но я знаю, кому служу, а вы – нет. Впрочем, в царстве Шинджи мы не почувствуем разницы…

Ему не ответили. Даже Ерофеев задумался, Ахилло же внезапно понял, что они с ЗК Гонжабовым думают сходно, хоть и называют вещи разными словами. Михаил не слишком верил в близкий бесклассовый рай. Но власть, победившая в Смуте и вновь спаявшая страну, вызывала уважение, поэтому он старался служить честно, прекрасно понимая, что любой строй имеет свои недостатки. Однако в последнее время Ахилло перестал понимать происходящее. Каток, сорвавшийся с места, мог в любую минуту подмять не только Михаила с его философией, но и любого, от простого работяги до самого наркома Ежова, превращая бытие в бесконечный карнавал смерти. Но смысл во всем этом ужасе был, Ахилло чувствовал это и еще более пугался…

Наутро вскипятили чай, и Ерофеев приказал выступать. Идти оставалось недолго, километров восемь, правда, часть дороги – не по Яйле, а прямо через горы. Пройдя пару километров, майор остановил отряд, сверился по карте и велел сворачивать на запад, к одной из вершин, окружавших плато Караби. Вскоре плоскогорье сменилось редким лесом, тропа поползла по склону, неровная скала под ногами сменилась серым влажным суглинком. Сквозь низкие тучи выглянуло бледное осеннее солнце, лес посветлел, и двигаться стало немного веселее. За невысоким перевалом открылась долина. Здесь пришлось задержаться – тропинка раздваивалась, ныряя в лес. Посовещавшись, решили идти по правой. Вскоре дорога вывела к огромной покрытой мхом скале. Здесь майор предложил перекурить. Уже затаптывая окурок в сырую землю, Михаил невольно остановился: среди мокрых листьев лежала гильза от «Казбека»…

Снова был подъем, на этот раз крутой, затем сырая ложбина, по которой с шумом бежала вспухшая от осенних дождей речка. Тропинка вильнула, обходя отрог высокой горы, а затем вновь пошла на подъем. Поднявшись на гребень, майор поднял руку, делая знак остановиться. Здесь, на перевале, лес поредел, открывая взору еще одну долину, на этот раз небольшую, теснившуюся между двумя горами – поросшей темно-зеленым хвойным лесом и второй, повыше, с голой каменистой вершиной. Ерофеев ткнул пальцем в карту, Ахилло всмотрелся и понял. Они были у цели.

К подножию Чердаша подошли в начале первого. Тучи вновь сомкнулись, заморосил холодный дождь. Прямо с тропы заметили первую пещеру – небольшую, служившую, судя по высохшему помету, убежищем для овец. Поблизости оказались еще две, такие же маленькие и пустые. Впрочем, не совсем – в одной из них нашли две пустые банки из-под тушенки и свежий окурок «Казбека». Незваные гости был тут совсем недавно.

Наконец, Ахилло, выбивший себе право идти первым, заметил еще одно, четвертое, отверстие в каменном теле горы. Тропинка утыкалась в свежий каменный завал.

– Ну чего? – Ерофеев опустил бинокль и перекинул карабин на грудь. – Перекурим напоследок?

Ахилло не возражал. Усталость куда-то исчезла, появился привычный азарт и даже нетерпение.

– Пойду взгляну, – решил майор. – Может они у входа караульного поставили? Слышь, Гонжабов, а ну определи, раз ты такой умный. Стерегут вход?

– Никого нет, – бхот ответил, даже не взглянув в сторону пещеры. – Не этого бойся…

Майор все же сходил на разведку, но вскоре вернулся.

– Пусто, – сообщил он. – То есть, не пусто. Там такая хрень, я вам скажу!..

Михаил уже понял, что это слово могло означать в устах Ерофеева совершенно разные вещи. Оставалось узнать, что имеется в виду на этот раз.

Проход в пещеру был невелик, едва в человеческий рост. Луч фонарика высветил неровный пол, сходящиеся к центру своды и странный четырехугольный ящик посередине. Михаил, светя фонариком, быстро осмотрелся, заметив слева еще один проход, уводивший в глубь горы.

– Нет, ты погляди, капитан! – майор был уже возле странного каменного сооружения. – Во дают!

Ахилло подошел ближе. Поверх каменного саркофага была положена тяжелая серая плита, слегка сдвинутая в сторону. Луч фонаря ушел в щель. Михаил невольно вздрогнул – из тьмы улыбался желтый, треснувший от времени череп. Рядом лежал еще один, за ним еще и еще…

Гонжабов мельком взглянул на мертвые кости и вновь, как это уже случалось не раз, слегка пожал плечами.

– Ну чего? – Ерофеев щелкнул зажигалкой, прикуривая. – Состав преступления налицо. Пиши протокол, капитан: в пещере горы Чердаш найдены неопознанные останки неустановленного числа советских граждан…

Тон майора соответствовал словам, но Михаил видел, что Ерофееву не по себе. Самому же ему стало интересно.

– Я читал об этом. Погребения в каменных ящиках! Кажется, что-то такое нашли на Чатыр-Даге…

– Пещера Тысячеголовая, – вздохнул майор. – Знаю, я ведь, мать его, археолог! Эти, из академии, нам коньяк поставить должны… Там – проход, заметил?

Михаил кивнул.

– Думаю, пастух этот, Валилов, сюда и заглянул, – продолжал Ерофеев. – Может золото искал… А ты чего скажешь, Гонжабов? Ты же, вражина, у нас эксперт!

Бхот обвел взглядом пещеру, провел рукой по воздуху:

– Это место было заклято. Очень давно. Сейчас здесь спокойно, эти мертвые мертвы навсегда.

– Слыхал? – майор подмигнул Михаилу. – Эх, попы мне эти, монахи… А чего там?

Он кивнул в сторону прохода. Бхот усмехнулся:

– Смерть!..

– Ах ты, ядрить твою! – взъярился Ерофеев. – Ты чего, по-человечески сказать не можешь? Засунуть бы тебя в Бутырки, на год-другой…

Гонжабов даже не повернул головы. Ерофеев, не скрывая опаски, поглядел в сторону темного входа:

– Ладно, не обижайся! Раз тебя сюда послали, скажи, что делать надо?

Вновь усмешка на смуглом лице:

– Хочешь обмануть смерть? Хорошо, я сам поведу вас. Когда-то меня прозвали «Нарак-цэмпо». Может, повезет…

Ахилло, вспомнив страшную физиономию бронзового демона, прикинул, что сам бы он ни за что не захотел иметь подобное прозвище, даже в качестве агентурной клички.

– Веди! – решил майор. – Только, Гонжабов, чтоб ясно было: ежели чего, первая пуля – тебе. И не мечтай, не испаришься!

Рюкзаки и палатку оставили в пещере, спрятав за стенкой каменного ящика. Зато оружие держали наготове. Майор хотел было всучить бхоту наган, но тот молча покачал головой. Ерофеев плюнул и не стал настаивать.

Гонжабов шел первым, Ахилло вторым, Ерофеев с карабином наизготовку – замыкающим. Фонари не включали. Гонжабов вскользь заметил, что свет ему ни к чему.

…Вокруг сомкнулась угольная чернота, под ногами шуршали мелкие камешки, и только звук шагов нарушал тяжелую липкую тишину. То и дело приходилось наклонять голову – потолок был низок, да и в ширину проход едва мог пропустить двоих. Приходилось то подниматься, то вновь спускаться, сухая каменная пыль лезла в горло…

– Стой! – не выдержал майор. – Перекур!

Курили осторожно, прикрывая огонек папиросы ладонями.

– Слышь, Гонжабов, – вздохнул Ерофеев, – не молчи! Чего там дальше?

– Поворот, – послышался тихий бесстрастный голос. – Если тебе страшно, включи фонарь, здесь никого нет.

– А иди ты! – обиделся Ерофеев. – Не страшно мне! А со светом лучше не баловать…

Бхот не ошибся. Поворот оказался совсем рядом – всего в двадцати шагах. Здесь проход расширился, стали попадаться редкие световые окна – точнее, маленькие окошки, через которые просачивался бледный сумрак. Настроение сразу улучшилось, но Гонжабов явно не разделял такого оптимизма. Несколько раз он останавливался, прислушиваясь, и наконец повернулся к майору:

– Здесь опаснее, чем я думал. Вернуться не поздно. Решай!

Тот негромко чертыхнулся:

– Навязался на мою голову! Слышь, капитан, а может, и вправду, не стоит всем рисковать? Останься тут, подождешь…

Ахилло хотел ответить, как должно, но бхот опередил:

– Нельзя. Те, что встретят нас, догонят и его. Идти надо вместе.

– Да кто встретит-то? – выдохнул Ерофеев. – Ну, Гонжабов, будь человеком хоть один раз, не темни!

– Не знаю. Пока не знаю…

Проход становился все шире, теперь можно было идти плечом к плечу. Световые окна попадались часто, но свет казался странным – не белым, дневным, а каким-то желтоватым, словно электрическим. Прошли еще с полкилометра. Наконец перед очередной темной галереей бхот остановился:

– Закройте глаза. Что бы ни случилось – не открывайте их и ничего не говорите. Ты, майор, возьмись за мое плечо…

Ерофеев кивнул, очевидно, сообразив, что вопросы можно оставить на потом. Михаилу на мгновение стало не по себе, но он постарался собраться с силами и даже найти в происходящем смешную сторону. Все это несколько напоминало гоголевскую историю с незабвенным Вием, очная ставка с которым весьма нежелательна. Подумалось, что тибетец решил слегка поиздеваться над своими конвоирами. И действительно, что мог почуять странный «эксперт»? Может, проход полон газом, вредным для глаз?

…Сначала он услыхал шорох, легкий, шедший откуда-то сбоку. Что-то невесомое коснулось плеча, щеки… Шорох усилился, Михаилу показалось, что он слышит где-то рядом тяжелое, прерывистое дыхание…

Сердце бешено билось, хотелось закричать, выхватить револьвер и, главное, открыть глаза. Шорох не отставал. Кто-то был совсем рядом, касаясь лица, плеч, спины. От каждого прикосновения по коже пробегали мурашки, кровь стыла, и вдруг послышался негромкий женский голос. В нем была грусть, неизбывная безнадежная тоска и, одновременно, странное ожидание. Тот, кто был рядом и дышал в лицо, ждал – не того ли, что Михаил откликнется… откроет глаза?

Ахилло закусил губу и поднял руку ко лбу – перекреститься. Он не верил в Творца, движение вышло инстинктивным – далекой памятью, доставшейся от верующих предков. Но перекреститься не пришлось: что-то ударило по руке, послышалось злобное шипение, возле самых глаз щелкнула кость, словно сомкнулись невидимые челюсти… Рядом шумно дышал Ерофеев, и Ахилло мельком подумал, каково сейчас общительному майору. Уж его бы воля, он покрыл бы неведомую нечисть по всем правилам, в три этажа да по полному ранжиру…

Шорох стал тише. Где-то вдали раздался долгий безнадежный стон, и тут на закрытые веки упал бледный неровный свет.

– Можете открыть глаза, – спокойно произнес Гонжабов. – Прошли…

Ерофеев помянул Христа, Богородицу, крест животворящий и Пресвятую Пятницу. Облегчив душу, он полез за папиросами. Михаил тоже с немалым удовольствием вдохнул показавшийся милым и родным никотиновый дым.

– Не радуйтесь, – предупредил бхот. – Это – не худшее.

– Эх, жаль спирт в рюкзаке остался! – вздохнул майор. – Слышь, Гонжабов, чего это было?

В голосе Ерофеева уже не было и следа насмешки над суеверным тибетцем, скорее в нем сквозил плохо скрываемый страх.

– Точно не скажу. Тот, кто охраняет пещеру, знает свое дело…

– Ну ты точно баба, Гонжабов! – возмутился Ерофеев. – Одни, мать твою, местоимения: «он», «они», «те», «эти»! Вот посажу тебя отчет писать!

Послышался негромкий смех:

– Когда я выступал на Исполкоме Коминтерна, люди Запада тоже были недовольны…

– «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и не встретиться им никогда, – с удовольствием процитировал Ахилло, – лишь у подножья Престола Божья в день Страшного Суда…»

– Пушкин, что ли? – хмыкнул майор, Гонжабов же неожиданно заинтересовался:

– Сказано мудро. Чьи это слова?

– Редьярд Киплинг, бард империализма, – охотно пояснил Михаил.

Гонжабов кивнул:

– Он прав. Суд скоро…

– Ох, ребята, доболтаетесь! – пообещал Ерофеев. – Ты, Гонжабов, с какого года в партии? С 21-го, кажется? Ну куда товарищи смотрели? А еще коминтерновец!..

Бхот поджал губы:

– Ты, упрекающий меня! Твой дед был деревенским колдуном, отец твоей жены – жрец бога Христа, твои дети освящены его именем. Выходит то, что можно русскому, нельзя бхоту?

Ерофеев даже отшатнулся:

– Да откуда ты, мать твою?… Дед был не колдуном, а знахарем, и Варькин батя сан давно снял…

Гонжабов улыбнулся. Ерофеев шумно вздохнул и почесал затылок:

– Ладно, припек! Хотя, между прочим, Варька детей без меня крестила… Ну, Гонжабов! А чего это ты все про меня да про меня? Вон, про капитана скажи!

Бхот даже не обернулся.

– Когда настанет Суд, он даже не услышит Зова. Он не только слеп, но и глух…

Нельзя сказать, чтобы подобная фраза понравилась Михаилу. Но заводиться он не стал, тем более, отдохнувший майор скомандовал поход, и Ахилло оставалось молча рассуждать о судьбе атеиста на Страшном Суде.

Снова потянулись темные галереи, изредка перемежавшиеся небольшими освещенными площадками. Пришлось спускаться по лестнице, у подножия которой наблюдательный майор разглядел очередной папиросный окурок. Тьма постепенно сменялась серым сумраком. Повеяло свежим ветром, пыли, хрустевшей под ногами, стало заметно меньше.

Очередная галерея была шире и выше, в стенах темнели глубокие отверстия, похожие на окна, за которыми, правда, был не день, а черная тьма. Гонжабов остановил отряд, а сам прошел вперед, к самому концу галереи. Вернувшись, он на минуту задумался.

– Ждите, – распорядился он.

– Ты куда? – неуверенно позвал Ерофеев, но бхот, не отвечая, вновь направился к выходу. Майор крякнул и, сделав знак Михаилу, поспешил следом.

Здесь было заметно светлее. Выглянув наружу, Михаил замер: галерея привела их в огромный круглый зал, освещенный льющимся откуда-то сверху бледным дневным светом. Поверхность стен была выровнена, по углам возвышались мощные квадратные колонны. Место походило на храм, хотя бог, которому здесь поклонялись, оставался незрим. Ерофеев толкнул капитана, указывая куда-то вглубь зала. Ахилло присмотрелся и кивнул. В полумраке можно было различить несколько темных силуэтов. Михаил шагнул вперед…

– Да стой ты! – лапища майора потянула за плечо. – Лучше на Гонжабова глянь!

Бхот стоял посреди зала, лицом к черным фигурам. Руки разведены в стороны, голова откинута назад…

– Гимнастику делает, – хмыкнул Ерофеев. – Во псих! Слышь, может, мы зря здесь торчим?

И тут он охнул, подавшись назад. Между руками бхота проскочила яркая белая искра. Еще секунда – и перед неподвижной фигурой Гонжабова засветилась бледным огнем сплошная полупрозрачная стена. Бхот по-прежнему не двигался, лишь голова еще больше запрокинулась назад и чуть подрагивали кисти.

…Внезапно все кончилось. Гонжабов выпрямился и устало опустил руки.

– Циркач! – прокомментировал Ерофеев. – Еще бы пламя из ноздрей пустил…

Гонжабов не спеша подошел к порогу, где его ждали майор и Ахилло, коротко кивнул:

– Идите!

Ерофеев хмыкнул и, закинув карабин за спину, шагнул в зал. Ахилло последовал за ним, бхот неслышно шел последним.

– Ты чего это делал? – майор обернулся к Гонжабову. – Просто так, что ль, пройти нельзя? Факир!..

– Они прошли просто так… Погляди!

Майор обернулся – и застыл на месте. На каменном полу лежал человек. Десантный комбинезон, кавалерийский карабин, знакомые немецкие ботинки…

– Мать моя! – Ерофеев нагнулся над трупом. – Плохо же мужик помер!

Михаил невольно отвернулся, хотя за годы службы в Большом Доме приходилось видеть всякое. Да, немецкий разведчик умер плохо. Кисть правой руки оторвана напрочь, белокурые волосы слиплись от крови, вместо лица – кровавое месиво. Капитан вздохнул: такой смерти нельзя желать никому…

– Он остался, чтобы прикрыть остальных, – пояснил бхот.

Ерофеева передернуло:

– И чего? Эта дрянь… все еще здесь?

Он затравлено оглянулся и быстро зашагал дальше. Ахилло оглянулся – ему показалось, что из глубины зала послышался шум. Одна из черных статуй дрогнула…

– Дуй отсюда! – позвал Ерофеев. – Ну его к бесу!

За порогом страшного зала остановились. Ахилло достал пачку папирос, майор щелкнул зажигалкой.

– Вопрос первый, – Михаил заставил себя усмехнуться. – Как мы вернемся назад? Вопрос второй – как прошел сюда гражданин Валилов?

– Первый вопрос отметаю, как провокационный, – отозвался майор. – А вот насчет Валилова – и вправду… Ты как думаешь?

– Думаю, здесь он не шел. Есть другой путь. Возможно, Валилов знал это, а когда оползень открыл вход в пещеру, испугался и поспешил сообщить первым. А может, награду думал получить…

– И сгинул, – закончил Ерофеев. – Ну, пошли!

Он решительно затоптал окурок и зашагал дальше. Проход стал еще шире и внезапно сменился ступенями широкой лестницы. Ахилло почувствовал что-то странное. Он взглянул наверх: лестница была залита ровным голубым сиянием…

– Синий свет! – Ерофеев тоже заметил. – Точно! А ну-ка к бою!..

Он передернул затвор карабина, вглядываясь в полутьму. Лестница кончалась небольшой площадкой. Ступени казались бесконечными, но вот и они остались позади, приведя к широкой двери, высеченной в глухой скале.

– Не высовываться! – майор осторожно прокрался вдоль стены и заглянул в проход. – Ух ты! Капитан, сюда!

…Большой круглый зал, с гладкими, словно полированными, стенами и высоким потолком, уходящим куда-то в неведомую высь. Живой колышущий свет заполнял все пространство. Воздух горел – холодным голубым огнем. В центре зала темнело большое круглое отверстие с ровными гладкими краями. Свет шел оттуда, поднимаясь огромной ровной колонной. Пламя походило на водопад, только падающий снизу вверх; по синеве пробегали белые искры, светящаяся колонна время от времени неслышно подрагивала. Зрелище завораживало, хотелось просто смотреть и дышать легким наэлектризованным воздухом, так не похожим на спертый дух подземелья…

– Нашли-таки! – удовлетворенно заметил майор. – Ну чего, Гонжабов, это то самое?

– Да, – все так же равнодушно откликнулся бхот. – Кровь Бранг Сринмо… Много веков назад великий бог Кунтузампо поверг ее с небес и затоптал в землю. Из ран до сих пор льется кровь. Она испаряется и голубым светом уходит в небеса…

– Кровь… – Ерофеев скривился. – А чего мне в отчете написать?

– Это какой-то неизвестный вид энергии, – предположил Ахилло. – Его источник где-то очень глубоко под землей. Может, древний вулкан…

– Ладно, Тернем разберется, напишу, чего видел… Подойдем поближе? Как, Гонжабов, не опасно?

Бхот прислушался:

– Опасно…

– Типун тебе! – откликнулся майор и перешагнул порог.

Пол под ногами был гладким и скользким. Михаилу даже показалось, что под ними не камень, а что-то иное, похожее на толстое стекло. Взглянув вверх, он заметил под самым потолком вырубленное в камне изображение огромной, раскинувшей крылья хищной птицы…

– Стой! – услышал он голос Ерофеева. – Кажись война отменяется…

Посреди зала, неподалеку от колодца, откуда вырывалось холодное синее пламя, неподвижно застыли два тела в десантных комбинезонах. Оружие лежало рядом. Стволы карабинов были расплющены, словно попали под паровой молот. Один из убитых, крепкий белокурый парень, неестественно вывернул шею, словно пытаясь заглянуть назад. Второй, невысокий худой мужчина с характерным скуластым лицом, мертвой хваткой вцепился в собственное горло.

Гонжабов присел рядом с мертвым соплеменником и осторожно провел руками по воздуху, не касаясь тела.

– Ты чего, знал его? – осведомился майор, обыскивая карманы первого мертвеца.

– Знал… Да примет его великий Яма, владыка преисподней!..

– Опять завел шарманку! – скривился Ерофеев. – Изменник он, Гитлеру продался. Во, капитан, смотри!

В кармане мертвеца оказалась внушительного вида бумага с печатями и размашистыми подписями. Документ, заверенный Ежовым, содержал просьбу ко всем советским учреждениям оказывать помощь спецгруппе НКВД.

– Если фальшивка, то сделано неплохо, – заметил Ахилло. – Я бы поверил.

– Что значит «если»? – возмутился майор. – Ясное дело, фальшивка! Но ты прав, я бы и сам поверил… Ладно, Гонжабов, ты как? Будешь измерения проводить? Все-таки эксперт!

Бхот усмехнулся:

– Не буду.

– То есть как? Доложим, значит, гражданину Тернему, а потом выяснится, что это одна видимость, без всякой пользы!

– Пользы? – Гонжабов оглянулся, узкие глаза потемнели. – Этим двоим уже показали… пользу. Сейчас покажут и нам. Смотри!

Он поднял руку, указывая куда-то вверх. Ерофеев удивленно поднял взгляд, ничего не понимая. Ахилло сперва тоже ничего не заметил, но затем стал различать что-то, напоминающее полупрозрачный купол. Он осторожно подошел к его краю. В ушах послышалось еле различимое жужжание, протянутые пальцы ощутили тепло…

– Чего там? – окликнул майор. Михаил, не отвечая, поднял с пола один из искореженных карабинов, попытавшись просунуть приклад через еле заметную поверхность. Жужжание усилилось. Внезапно приклад начал чернеть. Запахло горелым, Михаил едва успел бросить карабин – дерево дымилось. Все еще не веря, он скомкал оказавшийся в кармане бумажный рубль, бросив его перед собой. Вспышка. Обгоревший клочок бумаги медленно упал на пол…

– Ловушка, – как можно спокойнее проговорил Ахилло. – Кондрат, не подходи ближе!

Майор не послушался и, косо взглянув на дымящийся карабин, подошел к голубой сфере с другой стороны, медленно занес ногу и тут же с криком отскочил. Носок сапога дымился…

– Кажется, понял, – заметил Ахилло, наблюдая, как Ерофеев, высказываясь во всю ширь души, сдирает с ноги сапог. – Похоже на высокое напряжение…

– Хрен там напряжение! – майор наконец-таки снял сапог и теперь разбирался с портянкой. – Накрыли нас, как мышей в мышеловке! Посмотри, капитан, прохода нигде нет?

Увы, сфера была без единого зазора. Поднимаясь от ровной поверхности пола, она смыкалась прямо над головами.

– А ты чего? – майор повернулся к Гонжабову. – Небось знал заранее, вражина!

– Ты хотел увидеть пользу? – усмехнулся бхот. – Ты увидел…

Ерофеев зарычал, окинув безнадежным взглядом огромный зал.

– Че делать, капитан, посоветуй!

– Меньше дышать, – на Ахилло накатила мрачная ирония. – Вдруг это поле воздух не пропускает? А вообще-то, можно вступить в переговоры. Думаю, за нами наблюдают.

Ерофеев недоверчиво покосился сперва на Михаила, затем на столб голубого света, подумал и, оправив куртку, шагнул поближе к центру площадки. Прокашлявшись, он расставил пошире ноги и гаркнул:

– Внимание! Я – старший лейтенант государственной безопасности Ерофеев! Предлагаю немедленно прекратить безобразие и выходить без оружия!..

Сухой смешок – смеялся Гонжабов. Майор покрутил головой, прислушиваясь, но в зале стояла тишина, нарушаемая лишь легким шипением, доносившимся из глубины колодца.

– Мужики! Да прекратите же! – вновь воззвал Ерофеев. – Свои мы! Отключите эту дрянь!..

– …Нет…

Голос раздался словно ниоткуда. Ахилло быстро огляделся, никого не увидев, однако, все же заметив то, что пропустил ранее: прямо перед ними находилась узкая, высеченная в скале лестница, уводившая куда-то вверх.

Между тем Ерофеев крутнулся на месте и полез в нагрудный карман:

– Эй, товарищи! У меня предписание оказывать нам содействие. Сам товарищ Молотов подписал! Эти, которые сюда пришли, были немецкими шпионами. А мы свои!..

Ответа не было. Голубая сфера все так же мерцала, светилась уходящая ввысь колонна, эхо гасло в пустоте рукотворной пещеры. Несмотря на опасность, Ахилло на миг ощутил нечто, напоминающее злорадство. Самоуверенный, не боявшийся даже Большого Дома майор, явно потерял лицо. Подумав, Михаил потянулся к карману, где лежали папиросы:

– Эй, граждане! У вас тут курить можно?

– …Курите.

– Не соблаговолите ли показаться? – Ахилло говорил негромко, догадываясь, что его слышат. – Это невежливо!

– Шутишь? – буркнул майор. – Хороши шутки…

– В сказке «Аленький цветочек» в подобной ситуации гостям предлагались яства и пития…

– …Вам они не понадобятся.

Ответ был настолько ясен, что Ахилло невольно поежился. Майор же взъярился:

– Ну ты! Хочешь нас прикончить, так кончай сразу! А то спрятался, как крыса, и еще глумишься!..

– …Я не звал вас сюда.

Ерофеев вновь сделал шаг к краю сферы, протянул руку и тут же отдернул:

– Жжет, стерва!.. Эй, ты, там! Ты чего, не веришь, что мы свои?

– Я знаю, кто вы, майор Ерофеев… – теперь в голосе слышались горечь и печаль. – Те, другие, тоже говорили по-русски и тоже хотели добраться сюда…

– Да они шпионы!

– …И вы, и они хотел узнать тайну. Вы узнали. Теперь вы останетесь здесь, пока хозяин Голубого Света не возвратится…

– Мы приказ выполняли! – вздохнул майор. – Правительственный! Ты чего, враг народа? Свет этот для нужд страны требуется!..

– Вы не сумеете использовать Голубой Свет для добра. Им можно лечить, можно спасать умирающих, но вам он нужен для другого. Не будем спорить. Вы выполняете свой долг, я – свой…

– Вражина, – оскалился Ерофеев и, выхватив пистолет, стал посылать пулю за пулей в светящуюся поверхность сферы. Зал наполнился грохотом, гулко перекатывалось эхо, но ни одна из пуль не вырвалась наружу. Лишь яркие огоньки вспыхивали и гасли.

– Мать твою!.. – майор опустил оружие. – Эх, надо было мою роту взять!..

Ответа не было. Похоже, неизвестный столь же мало боялся роты Ерофеева, как и его самого.

– Кто вы? – не выдержал Михаил. – Для колдуна вы слишком невежливы!

– …Ваш спутник знает. Мой предок был оставлен, чтобы охранять Голубой Свет от таких, как вы. Напрасно вы называете меня колдуном. Каждый обороняется тем оружием, которое имеет…

– Вражина… – безнадежно повторил майор, сжимая в руке бесполезный пистолет. – Ничего, наши до тебя все равно доберутся. С советской властью не потягаешься!

– …Я не враг советской власти. Мы хотели рассказать о Голубом Свете и объяснить, как его можно использовать. Но теперь у власти вы – те, кто народ расстреливает. Вам путь сюда закрыт…

– Ты забыл обо мне!

Голос прозвучал неожиданно – резкий, злой, полный уверенности и силы. Потребовалось несколько секунд, чтобы Михаил понял, кто вступил в спор.

Гонжабов стоял все в той же позе, маленький, худой, со скрещенными на груди руками. Губы не двигались – лишь в их уголках залегла недобрая усмешка:

– Ты надеешься на старого шута Кунтузампо, но он давно оставил Землю. Посмотрим, справишься ли ты с посланцем Шинджи!

Руки бхота медленно поднялись вверх, тело напряглось, голова запрокинулась назад. Несколько секунд прошли в полном молчании, даже подземный шум, казалось, стих. Но вот Гонжабов выпрямился, между рук сверкнуло белое пламя, и внезапно по всей поверхности сферы пробежали черные пятна. Голубой купол дрогнул. Чернота расползалась, обтекая мерцающее свечение. Запахло озоном, послышался резкий хлопок…

…Купола больше не было, лишь бесформенные клочья голубой оболочки медленно таяли в воздухе. Ерофеев шумно вздохнул, затем быстро повернулся:

– Капитан! Беги к выходу, прикрою!

– Не спеши! – бхот поднял руку. – Ты ведь хотел познакомиться с Хранителем?

Майор кивнул и вынул из кобуры парабеллум. Михаил тоже достал оружие, но без всякой охоты. Стрелять в неизвестного почему-то совершенно не хотелось. Между тем Ерофеев отошел подальше, заняв позицию неподалеку от входа в галерею. Ахилло встал рядом. Теперь оба они находились за спиной бхота.

– Эй! – позвал майор. – Гражданин Гонжабов! Может, уйдем, ну его!..

– Нет… – еле слышно донеслось до них. – Нет…

Ерофеев чертыхнулся, но тут же умолк. Вдали послышался звук шагов – кто-то спускался по каменной лестнице. Майор поднял руку с пистолетом, подумал… опустил.

– Мать честная!

Парабеллум не понадобился. Человек был безоружен, если не считать сухого орехового прутика с пожелтевшими листьями.

– Здравствуйте, товарищ Семин! – Ахилло невольно улыбнулся. – Мы вас не обманули, в пещере действительно есть погребение. Не палеолит, но тоже интересное…

– Да, тавры. Седьмой век до нашей эры… – теперь голос директора школы звучал обычно, только немного устало. – Очень интересная находка… Добрый вечер, товарищи!..

– Т-ты… Вы… – майор помотал головой, словно увидев призрак. – Товарищ Семин, да е-мое! Да вы чего? Да вы же партийный!

Семин грустно улыбнулся.

– Ваш «профессор» из Ташкента, кажется, понял все сразу. А вы все же ошиблись. У вас карта Генерального Штаба, секретная, археологам такие не выдают, даже копии снимать запрещают.

Он снял с плеч полупустой рюкзак, бросил его на пол и повернулся к Гонжабову.

– Я готов! – ореховый прутик рассек воздух. – Можешь начинать!

– Постойте, товарищ Семин! – майор уже пришел в себя. – А ну бросьте эту дурь. Побазлали – и будя! Будем считать, что вышло недоразумение. Пошли в Перевальное, оттуда в Симферополь позвоним…

На лице директора школы вновь промелькнула невеселая усмешка:

– Правда? Вы не пошлете меня в ваш истребительно-трудовой лагерь? И мою семью не отправят в ссылку?

– Ты вот чего… – Ерофеев на секунду задумался. – Вижу, ты не зря про своего деда-шамана скрывал. Черт с тобой, скрывай и дальше! А так как ты человек, вижу, верующий, да еще верующий во всякую хрень, то с тебя спрос другой. Только язык больше не распускай, да фокусы свои дурацкие брось. Че, Михаил, не будем его твоим орлам сдавать?

– Ни в коем случае! – Ахилло внезапно почувствовал огромное облегчение. – Мы сообщим, что товарищ Семин героически истребил отряд немецких диверсантов. Всем – медали и пряники к празднику…

Павел Иванович покачал головой:

– Я не желал и не желаю вам зла, товарищи. Вы – слепые, но тот, кто послал вас, к сожалению, зрячий. И здесь решать не вам… Ты, тибетский заброда, покажи, чему научили тебя твои бесы!

Ахилло бросился вперед, но руки уткнулись в невидимую упругую стену. Рядом ругнулся майор, потирая ушибленный локоть. Гонжабов поднял правую руку, легко двинул кистью – Семин пошатнулся, но тут же выпрямился и взмахнул прутиком…

…В глаза ударила яркая белая вспышка, ее сменила глухая чернота. Когда Голубой Свет вновь наполнил зал, бхот стоял все там же, а его противник отступил на шаг, держа перед глазами открытую ладонь. Сломанный прутик бессильно валялся под ногами. Руки бхота начали медленно сходиться, смыкаясь над головой. Семин резко выбросил ладонь вперед, но тут же, вскрикнув, опустил руку.

– Это все, чему научил тебя Кунтузампо? – в голосе Гонжабова звучало торжество. – Мои бесы учат лучше!

Он дернул ладонью. Семин пошатнулся, новый взмах – из рассеченного лба хлынула кровь…

– Стой, Гонжабов! – Ерофеев бессильно ударил рукой в невидимую стену. – Ты чего надумал, гад?

Ахилло застыл, не зная, что предпринять. Вспомнилась схватка у входа на Караби. Похоже, бесы в самом деле кое-чему научили обитателей неведомого тибетского монастыря…

Гонжабов вновь поднял руку, но Павел Иванович внезапно выпрямился, выбрасывая вперед открытую ладонь. Гонжабов покачнулся, упал набок, но тут же вскочил, ударяя рукой по воздуху. Семин поднял ладонь, защищаясь, но правая рука тибетца резко рванулась вперед, худые смуглые пальцы сомкнулись…

Короткий крик. Павел Иванович схватился за грудь и начал медленно оседать на пол. Гонжабов стоял на месте, неспешно вращая кистью. Куртка на плечах Семина распахнулась, из-под порванной на груди рубахи текла кровь.

– Отправляйся к Шиндже! – презрительно бросил бхот. – Скажи, что Нарак-цэмпо кланяется ему. Запомни это имя, чтобы повторять его в преисподней!..

Семин опустился на колено, пытаясь схватить что-то невидимое, вонзившееся в сердце. Гонжабов вновь сжал скрюченные пальцы, его противник застонал и упал навзничь, прижимая руки к окровавленной груди…

Ахилло почувствовал, что невидимая стена исчезла. Не теряя времени, он оттолкнул бхота и бросился вперед. Ерофеев опередил его, первым склонившись над раненым.

– Мать честна!..

Ахилло лишь вздохнул. Сквозь разорванную грудь белели ребра, кровь лилась потоком, и было странно, что человек все еще жив. Белые губы шевельнулись:

– Я… сделал, что мог. Другие сделают больше…

– Я задушу твоего щенка! – Гонжабов уже стоял рядом, на смуглом лице застыла гримаса ненависти и злобы. – Я перебью твоих родственников до седьмого колена!..

– Я вернусь! – на лице умирающего внезапно мелькнула усмешка. – Я вернусь, Нарак-цэмпо! Мы еще встретимся…

Лицо пожелтело, голова слегка дернулась. Ерофеев опустил руку, сжимавшую запястье:

– Кончился…

Михаилу стало не по себе. То, что случилось – неправильно. Они не должны были допустить такое…

– Глажданин майол! Заключенный Гонжабов пликаз выполнил!

От бесстрастия того, кого учили молчанию, не осталось и следа.