В Теллесбергском соборе было очень тихо.

Громадное сооружение круглой формы было заполнено, почти забито битком, как и в день похоронной мессы короля Хааральда, но атмосфера разительно отличалась от царившей в тот день.

Был тот же оттенок гнева, возмущения и решимости, но было и ещё кое-что. Что-то, что витало, как знойная тишина перед грозой. Напряжение, которое стало ещё более тугим и острым за ту пятидневку, которая прошла с момента смерти старого короля.

Капитан Черисийской Королевской Гвардии Мерлин Атравес понимал это напряжение. Так как он стоял у входа в королевскую ложу, наблюдая за королём Кайлебом и его младшими братом и сестрой, он точно знал, о чём думала эта многочисленная, ни-разу-не-молчаливая толпа. Так что он не был готов осмелиться предположить, как он будет реагировать, когда долгожданный момент, наконец, наступит.

«Который», — подумал он сухо, — «произойдёт примерно через двадцать пять секунд».

Двери собора открылись, как будто его мысль стала реальной. По этому случаю, не было ни музыки, ни хора, поэтому металлическое «клац» задвижки вызвало эхо и ответное эхо, пролетевшее через тишину подобно выстрелу из мушкета. Двери распахнулись бесшумно, плавно, на хорошо смазанных, тщательно поддерживаемых в рабочем состоянии петлях, и единственный скипетроносец шагнул через них. Не было ни кадильщиков, ни свеченосцев. Это была простая процессия — относительно небольшая для главного собора целого королевства — духовенства в полных, сверкающих одеяниях Церкви Господа Ожидающего.

Они двигались сквозь солнечный свет, льющийся сквозь витражные окна собора, и безмолвие и тишина, казалось, усиливались, распространяясь от них, как круги по воде. Напряжение всё увеличивалось, и капитану Атравесу пришлось сознательно напомнить своей правой руке держаться подальше от рукояти своей катаны.

В этом шествии было двадцать священнослужителей во главе с единственным человеком, который носил белую с оранжевым рясу архиепископа, под жёсткой пышной мантией, отделанной золотыми нитями и драгоценными камнями. Золотая корона с рубинами, что заменила простую епископскую диадему, которую он носил ранее в этом соборе, свидетельствовала о том же чине священника, что и его ряса, как и сверкающее на руке рубиновое кольцо.

Остальные девятнадцать человек этого шествия были облачены лишь в чуть менее величественные мантии поверх белых, неотделанных ряс, но вместо корон или диадем, на них были простые белые шапки священников с кокардами епископов других соборов. Их лица были менее безмятежными, чем у их предводителя. На самом деле, некоторые из них выглядели более напряжёнными, более обеспокоенными, чем миряне, ожидающие их прибытия.

Шествие плавно и постепенно прошло по центральному проходу в сторону алтаря, распавшись затем на отдельных епископов. Человек в рясе архиепископа подошёл к трону, предназначенному для наместника Архангела Лангхорна в Черис, и голоса зароптали тут и там по всему собору, когда он сел. Капитан Атравес не знал, слышал ли их архиепископ. Даже если и слышал, он не выказал никаких признаков этого, ожидая, пока его епископы занимали свои места на богато украшенных, но всё же, гораздо более скромных стульях, которые были расположены по бокам его трона.

Когда уселся последний епископ, и тишина снова стала абсолютной, но хрупкой под собственным весом и напряжением, архиепископ Мейкел Стейнейр посмотрел на собравшихся.

Архиепископ Мейкел был довольно высоким мужчиной по меркам Сэйфхолда, с роскошной бородой, крупным носом, и большими, сильными руками. Он также был единственной человеческой душой во всём соборе, которая выглядела спокойной. — «Которая почти наверняка была спокойна», — подумал капитан Атравес, удивляясь, как человек может с этим справляться.

Даже вера должна была иметь свои пределы. Особенно, когда право Стейнейра на корону и рясу, которые он носил, трон, на котором он сидел, не было подтверждено Советом Викариев Церкви. Не было даже самой отдалённой надежды, что викарии когда-либо утвердят его в новом чине.

Что, конечно, объяснило то напряжение, которое охватило остальную часть собора.

Затем, наконец, Стейнейр заговорил.

— Дети мои, — его глубокий, хорошо поставленный голос разносился легко, чему помогла полная ожидания тишина собора, — мы хорошо знаем, как озабочены, взволнованы и даже напуганы многие из вас беспрецедентной волной перемен, которая пронеслась через Черис за последние несколько месяцев.

Что-то, что даже слух капитана Атравеса не мог назвать звуком, пронеслось по слушающим прихожанам, поскольку слова архиепископа напомнили о попытке вторжения, которая стоила им жизни короля. А использование им церковного «мы» подчёркивало, что он действительно говорил с высоты престола, номинально провозглашая официальную, правовую и обязательную доктрину и политику своего архиепископства.

— Перемены — это то, к чему нужно подходить осторожно, — продолжил Стейнейр, — и перемен, исключительно ради перемен, следует избегать. Тем не менее, даже Управление Инквизиции Матери-Церкви признало в прошлом, что бывают времена, когда перемен избежать нельзя. Предписание Великого Викария Томиса «О Послушании и Вере» почти пять веков назад установило, что бывают случаи, когда попытки отрицать или уклоняться от последствий необходимых изменений сами по себе становятся грехом.

— Сейчас наступил именно такой момент.

Тишина, когда он сделал паузу, была абсолютной. То, что было напряжением, стало затаившимся дыханием, полностью сконцентрированным на архиепископе Мейкеле. Одна или две головы дёрнулись, как будто у их владельцев был соблазн посмотреть на королевскую ложу, а не на архиепископа, но ни одна этого не сделала. Капитан Атравес подозревал, что было физически невозможно, чтобы кто-нибудь мог оторвать взгляд от Стейнейра в этот момент.

— Дети мои, — архиепископ мягко покачал головой с грустной улыбкой, — мы полностью осознаём, что многие из вас обеспокоены, возможно даже возмущены, тем облачением, которое мы могли одеть, священническим служением, к которому мы были призваны. В глубине души мы не виним тех, кто делает это. Тем не менее, мы верим, что сегодня в Черис свершается воля Божья. Сам Бог призвал нас к этому служению. Не из-за каких-либо особых способностей, красноречия или принадлежности, которыми мы могли бы, как любой смертный, обладать, но потому, что это Его воля и намерение привести в порядок Его дом здесь на Сэйфхолде и в сердцах Его детей — наших сердцах.

— Это день великого горя и печали для всех нас, но это также должен быть день обновления и возрождения. День, в который мы — все мы, каждый мужчина и каждая женщина среди нас — подтверждаем, что это истинно, справедливо и хорошо, и требуем тех же вещей от тех, кто мог бы осквернить их. Мы должны делать это, не поддаваясь искушениям власти, не прислушиваясь к голосу эгоизма и не испепеляя себя ненавистью или жаждой мести. Мы должны действовать спокойно, сознательно, с должным уважением и почтением к рангам и институциям Матери-Церкви. Но, прежде всего, мы должны действовать.

Каждый из участников этой аудиенции ловил каждое слово архиепископа, но капитан Атравес не видел, чтобы это приносило облегчение или уменьшало напряжение, несмотря на спокойный, рациональный, почти успокаивающий тон Стейнейра.

— Дети мои, с разрешения, одобрения и поддержки короля Кайлеба, мы представляем вам сегодня текст нашего первого официального послания Великому Викарию и Совету Викариев. Мы не хотели бы, чтобы казалось, что мы скрыли в тени, утаили от вас какой-либо аспект того, что мы здесь делаем, и почему. Вы — дети Божьи. Вы имеете право знать, что те, на кого возложена ответственность за заботу о ваших бессмертных душах, призваны делать это в соответствии с требованиями этих пастырских обязанностей.

Архиепископ протянул руку, после чего поднялся один из епископов. Он подошёл к архиепископскому престолу и вложил в эту ожидающую руку подписанный документ, пышно скреплённый печатями. Ленты, воск и металлические печати свисали с него, и шелест толстого дорогого пергамента, на котором он был написан, был отчётливо слышен в тишине.

Потом он начал читать.

— Его милости, Великому Викарию Эрику, имя его семнадцатое, служение его восемьдесят третье, Слуге и Рабу Божьему и Архангела Лангхорна, что был и будет наместником Божьим здесь на Сэйфхолде, от архиепископа Мейкела Стейнейра, Пастыря Черис, приветствую во имя Божье и братства его.

Когда архиепископ читал, его произношение было столь же мощным и хорошо поставленным, как и при нормальном произношении. Это был голос, который мог бы взять самые сухие, самые неинтересные официальные документы и каким-то образом заставить людей понять, что эти документы имеют значение.

Не то чтобы потребовался какой-то особый талант, чтобы сделать это ясным в этот день и для этих людей.

— С самым горьким и глубоким сожалением, — продолжил чтение Стейнейр, — мы должны сообщить Вашей Милости, что недавние события здесь, в Черис, открыли нам великое зло, которое поразило Божью Церковь.

Воздух в соборе зашевелился, как будто каждый из его слушателей внезапно и одновременно вдохнул.

— Церковь и Совет Викариев, рукоположённые Архангелом Лангхорном во имя Господа, были развращены, — Стейнейр продолжил тем же спокойным, непоколебимым голосом. —  Должности, решения, помилования, судебные постановления об одобрении и свидетельских показаниях, а также постановления об осуждении и анафеме продаются и обмениваются, а сама власть Бога искажена и попрана амбициями, высокомерием и цинизмом людей, которые называют себя Викариями Божьими. Мы посылаем Вам с этим посланием доказательства, свидетельствующие и подтверждающие то, что мы сейчас говорим вам нашими словами.

Он сделал паузу, очень короткую, а затем посмотрел вверх, больше не читая, но пересказывая по памяти, когда его глаза охватили напряжённые, тихие лица, которые заполнили этот величественный собор.

— Мы обвиняем Замсина Трайнейра, известного как Викарий Божий и Канцлер Божьей Церкви, а также Аллайна Мейгвайра, Робейра Дачарна и Жаспера Клинтана, которые так же известны как Викарии Божьи, в преступлениях против этого Королевства, этого Архиепископства, Святой Матери-Церкви, и самого Господа. Мы предлагаем Вам доказательства того, что они, действуя совместно, как так называемая «Группа Четырёх», на самом деле организовали и направили недавнее нападение на людей Черис. Что Замсин Трайнейр, единолично, и все они, совместно, на самом деле, использовали своё звание «Рыцарей Храмовых Земель», чтобы подстрекать и направлять королей Долара и Таро, королеву Чизхольма, правителей Изумруда и Корисанда, к объединению вместе с явной целью уничтожить это Королевство огнём и мечом. Что они неправомерно использовали, распределяли, и крали средства из собственной казны Матери-Церкви, чтобы финансировать их план по уничтожению Черис. Что они, как и другие подобные им, систематически и постоянно злоупотребляют своим положением и авторитетом в стремлении к личной власти, богатству, престижу и роскоши.

— Мы больше не можем поворачиваться ухом, которое не слышит, и глазом, который не видит в сторону этого непрекращающегося образца грязной коррупции. Высокие должности в Матери-Церкви — это не продажная добродетель каких-то уличных проституток и не добыча разбойников и воров, которая должна быть сбыта покупателям краденых вещей в тёмных закоулках, скрытых от честных глаз. Они — доверие от Господа, состоявшееся в служении детям Божьим, но в руках тех мерзких людей, которым было позволено отравить собственную Церковь Божью, они стали инструментами угнетения, жестокого обращения и банального приказа о массовых убийствах.

— Мы, архиепископ Черис, говоря о, для и с согласия нашего внушающего страх суверена, Короля Кайлеба II, не можем и не будем терпеть дальнейшей деградации Матери-Церкви. Мать всех мужчин и всех женщин стала самой Блудницей Шань-вэй, ибо она позволила всему этому злу, перечисленному в этом послании и сопровождающих его доказательствах, не просто существовать, но процветать. Соответственно, мы больше не можем держать себя, или наших правителей, или детей Божьих под нашей заботой, рабски повинуясь людям, которые продают милости этой блудницы тому, кто заплатит самую высокую цену. Мы отделяемся от них и от вас, и мы изгоняем вас, ибо вы позволили им процветать, как ядовитым сорнякам, в саду, который вверил вам Господь.

— Архиепископство Черис, как и Королевство Черис, отвергает власть убийц, насильников, поджигателей и воров. Если Вы не можете очистить Церковь от таких язв и ядов, тогда мы сами очистимся от них, и, если Бог даст, в полноте времени мы очистим саму Мать-Церковь от тех, кто оскверняет облачения и кольца своих чинов каждым вздохом, каждым решением, которое они принимают.

— Мы подходим к этому вопросу, к этому решению не легкомысленно, — сказал Мейкел Стейнейр далёкому главе Совета Викариев, пока его глаза блуждали по лицам, выражениям лиц и душам его паствы. — Мы подходим к нему со слезами и печалью. Мы подходим к нему как дети, которые больше не могут служить матери, которую они всегда любили, потому что её единственной целью стало систематическое порабощение и убийство собственных детей.

— Тем не менее, как бы это ни печалило нас, как бы глубоко мы ни хотели, чтобы это было не так, мы подошли к этому моменту, к этому решению. На том мы будем стоять, ибо мы не можем сделать ничего другого, и мы взываем к высшему суду Бога, который создал всех нас, стать судьёй между нами и истинными отцами коррупции.